Юрий Егоров
Лемуры
С того времени, как Ханк со своими приятелями ушёл рыбачить, прошла неделя. Стали возвращаться те моряки, кто вышли в море после них. Хельга не находила себе места, и успокоить её было невозможно.
В последующие дни мальчишка постоянно навещал семью старого моряка с надеждой на хорошие новости. Один раз прибежал ночью, поскольку весь день отец не отпускал его от себя. В этот раз его хватились. Дальше отец ещё внимательней стал контролировать младшего сына, а он придумывал поводы и снова убегал узнавать новости о старине Ханке. Только каждый очередной визит к друзьям приносил разочарования, а адвокат приходил в ярость от непрекращающихся отлучек сына.
Первые дни соседи навещали Хельгу и как могли успокаивали женщину. Потом стали обходить стороной. Клеменс понял, в чём дело. У него имелись кое-какие сбережения. Выбрав момент, когда никто не видел, он оставил деньги в их доме на комоде у Хельги.
– Зачем ты это сделал, Клеменси? – в следующий раз спросила его женщина.
– Не понимаю, о чём вы? – неумело изобразил удивление мальчишка.
– Всё ты понимаешь. У нас есть деньги. Пусть немного… Ты добрый мальчик. Но больше не надо.
– Я не смогу оставаться в стороне. Это и моя беда, – оправдался тогда Клеменс…
И вот прошёл слух, что какая-то лодка затонула в районе острова Готланд. Но ведь это так далеко от Фишхаузена, почти у самой Швеции. Едва ли это мог быть Ханк со своими товарищами. И даже после этого слабая надежда ещё оставалась. Ведь если они попали в переделку, то скорее всего латали свою посудину где-нибудь на берегах Померании или Курляндии.
– Возможно, их вынесло на какой-то берег и сейчас они чинятся. Как в тот раз на Мадагаскаре. Старый Ханк сам рассказывал, – Клеменс попытался успокоить Хельгу, на которую больно было смотреть.
– Да, мама, – подтвердила Саша, – дедушка сильный, он хорошо плавает и не мог утонуть. Я видела, как он однажды уплывал далеко на другой берег залива.
– Знаете, он, когда уезжал, оставил мне свои кольца. Прежде никогда этого не делал, а тут… вот… – Хельга достала из кармана драгоценности старого моряка. Казалось, что даже камушки на кольцах после случившегося стали не такими яркими, как прежде. – Я не хотела брать, но он настоял. Он был самым близким мне человеком.
Женщина разрыдалась.
– А как же я, – удивилась Саша. Не в силах остановиться, Хельга лишь обняла свою дочь…
После того как женщина ушла в дом, Клеменс и Саша ещё долго сидели на берегу и вглядывались в море, как будто пытались рассмотреть огоньки рыбачьего баркаса старого Ханка. Мальчишка что-то достал из кармана и протянул Саше.
– Это что, фрукт такой?
– Глупенькая! Это банан. Я тебе принёс.
– А ты сам-то ел?
– Конечно. Их любит мой брат. Ничего не любит, кроме бананов. Признаться, этот я у него стащил!
– Это нехорошо. Я тогда не могу взять, раз он ворованный.
– Да не ворованный. Это я так сказал. Давай покажу. Смотри: сначала снимается кожура. Ну вот – теперь можешь есть.
Девочка осторожно отломила кусочек и положила в рот.
– Понравилось? – поинтересовался он.
– Да… Клеменси, а ты действительно веришь, что дедушка вернется?
Мальчишка пожал плечами.
– Слушай, а как ты назвала котёнка – лемурчика?
– Пока не успела придумать.
– Тогда назови его Ханки, как дедушку. Пусть лемурчик носит имя хорошего человека – моряка. Он такой же полосатый.
– Хорошо, – согласилась Саша. – Я буду его звать Ханки.
– Ты знаешь, Саша, а учитель мне сказал, что нет такой страны Либерталии и никогда не было.
– Ты думаешь, дедушка всё придумал?
– Нет, конечно. В том смысле, что ничего он не придумал. Учитель может всего не знать. Есть Либерталия и лемуры. Я в этом уверен.
– Ты говоришь правду?
– А разве ты не веришь мне?
– Верю.
Клеменс нежно притянул Сашу поближе к себе и неожиданно поцеловал. Она зажглась краской и убежала домой…
10.
И снова господин Георг загрузил работой своего младшего сына. Только Клеменс рвался на волю, а отец злился на него за непослушание и невнимательность в работе. Каждый вечер дом превращался в ареопаг, в котором происходила словесная буря, словно на холме Ареса Эринии под масками родителей и старшего брата метали в Клеменса стрелы своего негодования. Любознательный мальчишка-лемуролюб отбивался от старших как мог.
Адвокат настолько упорствовал в своём маниакальном желании приобщить Клеменса к семейному делу, что на несколько дней увёз его в Кёнигсберг. Ради этого даже договорился с господином Германом, чтобы сына временно освободили от занятий в гимназии. Клеменс был совершенно не нужен отцу в Кёнигсберге. Адвокат ходил по разным адресам, решал какие-то дела, а унылый Клеменс его сопровождал, попутно выполняя самые ничтожные поручения. Отец думал, что в этой поездке сможет привязать к себе сына, сделать его ближе. Надеялся, что это позволит им понять друг друга. Поэтому не торопился назад в Фишхаузен, благо там со всеми делами хорошо справлялся старший сын. К тому же господин Георг подумывал о расширении своего дела, и связи в столице ему могли пригодиться.
Прожили они в Кёнигсберге больше двух недель. Обедали в лучших ресторанах, посещали дорогие магазины и салоны. Господин Георг приодел сына в добротное платье, чтобы тот выглядел под стать приличной публике. Теперь Клеменс стал ходить в костюме и при галстуке. Даже надевал настоящий модный цилиндр. Прежде непоседливый мальчишка стал выглядеть серьёзней, и отцу казалось, что задуманное приносит плоды. По вечерам в гостинице они долго говорили о жизни, об истории семьи, планах, играли в шахматы. Действительно, Клеменс из уважения к отцу проявлял видимый интерес к адвокатским делам, надеясь, что после этого они скорее вернутся домой. Поверивший в успех своего предприятия, в один из дней господин Георг повёл своего сына в коммерческий клуб для знакомства с важными деловыми людьми. Публика обратила внимание на Клеменса, и он получил хорошие отзывы от друзей отца. Только все хлопоты отца всё равно оказались бесполезными.
Как только представилась возможность, Клеменс сорвался и убежал. Оказывается, во время прогулок с отцом мальчишка успел присмотреть в Кёнигсберге книжные лавки и вернулся в гостиницу довольный и с увесистой пачкой литературы.
– Что это? – нахмурив брови, поинтересовался отец.
– Понимаешь, папа, здесь, в Кёнигсберге, много хорошей литературы, не то что в Фишхаузене. Тут даже есть про Уильяма Кидда и Морица Бенёвского!
– О чём эти книги?
– Только обещай, что не будешь сердиться. Вот это, – Клеменс показал на потрёпанный томик в кожаном переплете, – редчайшее издание – перевод с французского Франсуа Коша, участника знаменитой экспедиции Алонсо Губера. Кош исследовал животный мир острова Мадагаскар. Одним из первых обнаружил лемуров. Здесь имеются цветные иллюстрации. Вот смотри, что он обнаружил:
«Семейство лемурообразных невероятно разнообразно: существуют крохотные виды, весом не более 30 г, и крупные – до 10 кг, одни из них ведут исключительно ночной образ жизни, другие – дневной, среди них есть и абсолютные вегетарианцы, и приверженцы смешанной диеты, также разнообразна и их окраска, длина меха, форма головы и пр.».
Остановить Клеменса не представлялось возможным, и по мере того как он взахлёб рассказывал о книгах, отец на глазах становился темнее тучи. Мальчишка рассказывал, не обращая внимания на выражение лица своего родителя, и со стороны производил впечатление абсолютно ненормального.
– Ты издеваешься надо мной? – наконец не выдержал отец. Казалось, он, всегда спокойный и уравновешенный, сейчас взбешённый происходящим, готов был броситься с кулаками на своего непутёвого сына! После этого, несколько остыв, адвокат быстро засобирался, и уже через час они возвращались в Фишхаузен. Свои выводы господин Георг сделал.
По приезде домой Клеменса ждала неприятная новость. Когда мальчишка пришёл проведать Сашу и Хельгу, то увидел их заколоченное жилище. Соседи рассказали, что, пока Клеменс пропадал в Кёнигсберге, Хельга получила подтверждение о том, что баркас Ханка затонул в Балтике и все находившиеся на нём моряки погибли. Спастись не удалось никому. Женщина быстро продала дом и вместе с дочерью уехала к дальним родственникам. Куда – соседи припомнить не смогли. Какое, собственно, им до этого дело? Может, в Тильзит, а может, в Ригу?
– Нет, точно в Ригу. Я ещё подумала, что они будут делать в таком большом городе, – уверила Клеменса соседка его друзей. – Да, вот ещё что: Саша тебе что-то передала.
И она протянула юноше аккуратно сложенную маленькую записку со следующим текстом:
«Клеменси! Мы уезжаем. Как только устроимся на месте, я напишу. Спасибо тебе за нашу дружбу. И за доброту. Лемур Саша».
Миновал месяц. Клеменс каждый день ждал почты, но вестей от Саши не приходило.
Ранним утром в дом господина Георга постучали. Дверь открыл Отто. На пороге стоял почтальон Лукас. В этом визите не было ничего необычного: хозяин дома часто получал письма от клиентов из Пиллау и Кёнигсберга. Почтальон Лукас, несмотря на свой несколько несерьёзный вид – моложавый, но нескладный, а его лицо из-за растопыренных ушей и большой улыбки лучше всего подходило бы клоуну, – имел репутацию человека ответственного. Зная важность дел адвоката, Лукас предпочитал передавать корреспонденцию лично в руки хозяину дома или его старшему сыну. Когда Отто посмотрел на письмо, то удивился: в качестве обратного адреса на нём значилась Рига. Как и положено, письмо указывало адресата: «Фишхаузен, дом адвоката господина Георга. Для Клеменса».
Проводив почтальона, Отто сел за своё рабочее место и вскрыл конверт. Слегка приподняв брови, прочитал коротенькое письмо, написанное аккуратным детским почерком. Больше всего его удивило, каким именем письмо подписано. Ухмыльнувшись, Отто аккуратно вложил листок обратно в конверт, а потом, смяв, бросил в камин.
Приход почтальона не прошёл незамеченным для хозяина дома. Господин Георг, предполагая что-то важное, вышел в гостиную. Он увидел, как старший сын проследовал в рабочий кабинет. Отто никогда не открывал корреспонденцию, если в доме находился его отец. Адвокат увидел, как старший сын прочитал письмо и что за этим последовало.
– Понятно, – сказал про себя господин Георг.
Клеменсу ничего не сказали, и мальчишка оставался в неведении о судьбе своих друзей.
11.
Всё разрешилось довольно быстро. Клеменса снова оставили в гимназии на второй год. В самой дорогой лавке Фишхаузена адвокат купил отличный коньяк и направился в дом директора гимназии. Господин Герман, казалось, ожидал этого визита. Они встречались не в первый раз, и повод был вполне понятным.
Директор усадил гостя в гостиной. Прислуга принесла хорошую закуску. Открыли коньяк.
– Могу только сожалеть, господин Георг, – приступил к делу директор гимназии после нескольких дежурных фраз, – только помочь вашему сыну не в моих силах. Он демонстративно игнорирует установленные в казённом учреждении правила, не подчиняется и не выполняет обязательные приказы. Можно только удивляться, как в вашей достойной семье… столь… и вот этот юноша. Полагаю, вы меня прекрасно понимаете.
– Я знаю, господин Герман. И у меня нет ни малейших… поводов в чём-либо… быть недовольным со стороны вас или гимназии. Догадываюсь, что вы предпринимали всё возможное, и пришёл не за этим.
– Вот как? Я думал, речь пойдёт о вашем младшем сынке.
– Это так. Но что мне делать дальше? Я пришёл лишь за советом, поскольку высочайше ценю ваше компетентное мнение.
– Тогда понятно… Если юноша не желает учиться, соблюдать дисциплину в отношении принятых в гимназии правил, не повинуется… он должен работать. Только тяжёлый изнурительный труд сможет его образумить и вернуть назад в общество. Только изнурительный труд!
– Позвольте, господин Герман…
– Да, вот именно… Я понимаю. В этом и проблема. К тому же у вас такая репутация… Есть старший сын… Но вот младший, предполагаю, и в церковь не ходит, – директор гимназии приподнял массивный подбородок и несколько раз покачал головой, что говорило о его задумчивости. – Совершенно презирает все правила.
– Дальше так продолжаться не может, – подтвердил адвокат. – Что-то надо предпринять. Понимаете, он много читает… О животных. Не знаю, слышали ли вы о таких… Лемурах.
– Лемурах? – удивился господин Герман. – Нет, не знаю. У нас такие не водятся. Полагаю, это фантазии. Думаю, что порядочному человеку с вашей репутацией этого знать и не нужно. Вот что я скажу: это очень похоже на вольнодумство. Что это за животные такие – лемуры? Лучше бы ваш младший сынок изучал обязательные правила поведения гимназистов.
– Конечно, но, может, у него склонность к науке? Как это называется – естествознание? Господин Майер…
– Дорогой господин Георг! Учитель Майер ничего не понимает в школьных порядках. У него в классе ужасная дисциплина. Ученики стоят на головах, а ваш сын – один из самых буйных.
– Неужели?!
– Именно. Какая может быть наука для вашего сына, если он не приучен к порядку?! Наука для тех, кто проявляет прилежание и неукоснительно выполняет требования старших по званию. Наука не имеет ничего общего с произволом. Вот и наш кайзер об этом говорит неустанно, а мы призваны его слушаться. Так что нет, это всё пустое. Ваш сын к науке не имеет никакого отношения.
– Вы полагаете… Я всю жизнь занимался делом и плохо понимаю в учёной науке.
– Тут и понимать нечего. Не обижайтесь. По моему опыту, смутьянов надо жестоко наказывать. Пока вы проявляете необоснованную выдержку и держите сына возле себя, он проявляет неуважение к порядкам и так себя ведёт. Зная, что из уважения к вам окружающие будут проявлять к нему долготерпение или потакать, как господин Майер. И всё будет сходить с рук. Да и вам самому это ни к чему. Ваш младший сын – огромное чёрное пятно на вашей безупречной репутации. К тому же, как я говорил, у вас есть старший сын. Очень, очень правильный юноша. Вот и у меня дочь, которой я могу гордиться. Тоже очень правильная девушка, воспитанная в традиционном тевтонском духе. Поверьте, повезёт тому молодому человеку, кто решится взять её в жёны.
– Полагаю, – насторожился господин Георг.
– Да! А уж если ребёнок не подчиняется, то к нему должны применяться самые решительные и безжалостные меры. Как можно было заявлять нашему астроному, что Земля – это порождение Вселенной?
– Простите, но я в этом ничего не понимаю.
– Как, господин адвокат?! Разве вы тоже не посещаете церковь? Чтобы знать такие вещи, надо просто читать Библию.
– Нет, вы меня неправильно поняли… Но что же вы предлагаете? Вы так говорите, что моего младшего сына хоть немедленно отправляй в тюрьму!
– Что вы, господин Георг. Я не могу ничего вам предлагать. Вы – уважаемый человек… Только вот что… Я бы его выслал. Отправил из города с глаз долой. Здесь не будет ему жизни. И вам он здесь ни к чему, и тому, кто решит породниться с вашей семьёй.
– Что вы имеете в виду?
– Да… Не в тюрьму, конечно, но… в казармы!
– Как в казармы? Он же ещё молод.
– Именно, – не то подтвердил, не то опроверг своё предложение директор гимназии.
– Вообще-то, в Кранце живёт мой брат, – попытался исправить ситуацию адвокат, – он старше меня на несколько лет и довольно жёсткий, бескомпромиссный человек.
– Тоже адвокат? Поймите меня правильно. Я знаю, что вы достойный человек. Просто адвокаты часто защищают преступников и поэтому обладают дурной репутацией. Вы, конечно, не такой. Мне известно про вашу порядочность. Мой самый близкий друг – городской прокурор хвалит вас как достойного члена общества. Вместе вы служите нашему знаменитому фишхаузенскому правосудию. Мой друг прокурор говорит, что вы исключительно справедливый человек и не будете зря защищать негодяев.
От таких слов господин Георг смутился.
– Нет, мой брат не адвокат, он – нотариус. В Кранце ведёт наследственные имущественные дела, – продолжил он.
– Это хорошо. У него достойная профессия. Вы говорите, что он жестокий человек?
– Да, уверяю вас. Очень жёсткий, дисциплинированный и ответственный. Абсолютный аскет.
– Ну вот видите! А вы пришли за советом, хотя сами всё прекрасно решили. Всё прекрасно устроится, и этому… мальчику будет хорошо. Родители детей балуют. Вот они и не подчиняются и не признают никакие уставы. Вашему младшему сыну давно пора начинать жить самостоятельно… с вашим замечательным братом, который станет отличным опекуном! Самое главное – строгим, не допускающим никаких вольностей. Даже не сомневайтесь: вашему младшему сыну с таким наставником будет очень, очень хорошо! И вам ни о чём не придётся волноваться! И главное – сохранится репутация семьи, ведь это так важно в вашем положении.
Оба они остались довольны разговором. Так была решена участь Клеменса. Директор гимназии помог принять решение. Долготерпению адвоката пришёл конец, и он без промедления отправил младшего сына в ученики к своему двоюродному брату Вилли в Кранц.
12.
Клеменс до этого лишь однажды видел дядю Вилли, и это случилось так давно, что он его совершенно не запомнил. Только почему-то, когда в семье отец вспоминал брата, перед глазами Клеменса возникал образ сухого колючего репейника.
Судя по разговорам в доме, дядя был ещё более далёкий от настоящей жизни человек, чем отец. И хотя душа Клеменса абсолютно противилась нотариальному ремеслу, такому же скучному, как и адвокатское, а может, даже и хуже, мальчишка согласился и даже обрадовался поездке. Впрочем, Георг настолько категорично сообщил о решении младшему сыну, что становилось ясно: это его решение обсуждению не подлежит. Но, с другой стороны, после смерти Ханка и исчезновения Хельги с Сашей делать Клеменсу в Фишхаузене было больше нечего. Здесь мальчишке всё уже настолько надоело, что поездка давала слабую надежду на что-то новое. Может, всё же дядя Вилли не так плох, как представлялся из воспоминаний? Клеменс лелеял надежду, что нотариус всё же не совсем похож на своего брата, отца Клеменса, и с ним получится подружиться.
Отъезд получился скорым. Георг боялся передумать, а Клеменс также боялся, что отец в последний момент изменит решение. Так что долго собираться не пришлось. Кранц расположен не так далеко от Фишхаузена, и всего за день Клеменс добрался до своего нового места жительства. Отец снабдил сына письмом к дяде Вилли, а с возницей, поскольку не доверял сыну, передал маленькую запечатанную коробочку, по-видимому, с деньгами для содержания Клеменса.
Кранц очень даже понравился юному баламуту. Такой же небольшой и вполне уютный, как Фишхаузен, на берегу моря, с уходящим за горизонт песчаным берегом. Маленькие красивые, словно игрушечные, домики прижимались друг к дружке на берегу залива. Когда проезжали по улицам, Клеменс заметил большое число отдыхающих. Городок показался живым и весёлым. Только в отличие от привычек своего брата дядя Вилли предпочитал жить не в центре, а в стороне, на тихой и не столь нарядной улице.
Если отец и старший брат казались Клеменсу скучными и занудными, то с дядей Вилли вообще ожидала полная беда. Уже один его внешний вид вызвал у гостя безнадёжную тоску. Тощий как палка, с серым неподвижным, непроницаемым лицом, бесцветными, словно водянистыми глазами, весь какой-то холодный и сморщенный, плешивый и ещё в этих нелепых старинных окулярах. С племянником говорил всегда на «вы», как, впрочем, со всеми, даже с грудными детьми или с животными. Окружающие дразнили его «мертвецом», а дети так и считали, что он и в самом деле – настоящий мертвец!
Дядя Вилли никогда не был женат и даже не имел знакомых женщин. Исключение составляла прислуга и экономка нотариуса: странная дама по имени Шарлотта, напоминавшая маленькую крысу. Такая же, как дядя, отвратительная и молчаливая. Все другие женщины в Кранце, даже немолодые или вдовы, боялись не только общаться с дядей Вилли, но даже приближаться к нему. Может, они и не считали нотариуса покойником, но всё равно при виде его испытывали ужас. Кранц – маленький город, и подобная репутация мешала работе дяди Вилли. Он располагал немногочисленной клиентурой. Дела вёл в основном наследственные и имущественные. Будто и вправду покойники делегировали его к живым людям, чтобы завершить свои неоконченные земные заботы.
Дядя Вилли не обрадовался и не огорчился приезду племянника, который принял как должное. По нему вообще было ничего невозможно понять, и не только по отношению к племяннику. Это все равно что пытаться выяснить, как относится к утреннему лёгкому ветерку засохшая безжизненная колючка. Нотариус забрал письмо и коробочку, удалился к себе в конторку, а потом, вернувшись, вынес вердикт:
– Вам, юноша, теперь надлежит жить со мной.
Произнёс это совершенно без малейших эмоций. Вероятно, так судья должен выносить приговор преступнику. Или зомби подобным образом забирают на кладбища своих жертв. Сухое растение разрешило ветерку летать дальше!
– Дядя Вилли, а вы что-нибудь знаете о лемурах? – решил его проверить племянник.
– Нет, юноша, не знаю, – совершенно равнодушно ответил он.
И больше – ничего!
Дядя Вилли показал племяннику его комнату и объявил, что теперь Клеменс должен слушаться и быть усердным в обучении ремеслу помощника нотариуса. Ещё соблюдать порядок. Произнёс это с ударением и добавил: порядок – это главная добродетель человека. Клеменс невольно вспомнил содержательные уроки господина Германа.
– В работе и жизни должен соблюдаться порядок, – безжизненным голосом повторил дядя Вилли. На это ссыльный юноша демонстративно, как солдат на службе, кивнул головой, но дядя сарказма не понял. Вечером они поужинали, не произнеся в сторону друг друга ни единого слова.
Так Клеменс остался жить у дяди Вилли.
13.
Дни походили один на другой.
«И зачем отец отправил меня сюда?» – размышлял Клеменс.
Здесь всё казалось точно таким, что и в Фишхаузене, разве что дядя Вилли был ещё большим чемпионом среди зануд, чем отец и брат, вместе взятые. Целыми днями нотариус разбирал бумаги и улаживал сутяжнические дела, выполняя обязанности представителя интересов местных лавочников и владельцев небольших доходных домов. В доме всё время обсуждались чьи-то смерти, распоряжения, завещания, тяжбы… Действительно, могло показаться, что живут они на кладбище! Клеменса это вгоняло в жуткую тоску. Мальчишка смотрел в сторону бескрайнего Балтийского моря, самый краешек которого едва виднелся из его окна, думал о дальних странах, о джунглях острова Мадагаскар, в которых живут лемуры, вспоминал Ханка, Хельгу и особенно Сашу. И где она, и почему не написала?
«Впрочем, может, и написала, – догадывался Клеменс. – Только что могло ожидать письмо, попади оно в руки отца или брата? Была бы Саша здесь, в Кранце, мы бы, наверное, вместе пошли бы купаться на море…»
Существенным отличием дяди Вилли от отца было лишь то, что он не бранился, а молчал. Целыми днями молчал, словно не знал никаких слов. Может, кто-то и считает это достоинством мёртвых людей, что они не тараторят без умолку, как живые, но Клеменсу от этого становилось ещё более невыносимо и душно.
Можно представить, как дядю Вилли, при его безобидной профессии, ненавидели окружающие. Завидев его в городе, женщины и дети предпочитали переходить на другую сторону улицы. Любой судья предпочёл бы побыстрее закрыть самое запутанное дело, лишь бы лишний раз не иметь «удовольствие» общаться с «потусторонним» дядей Вилли. По этой же причине судьи советовали спорящим сторонам поскорее разрешать дела полюбовно, без вмешательства кранцевского нотариуса.
Общение дяди Вилли с племянником сводилось к узкому набору казённых выражений: «Вы, юноша, должны идти есть», «Вам, юноша, следует отнести важные бумаги для мадам Шульц», «Для вас, юноша, есть ответственная работа – разобрать архивные записи», «Вы, юноша, должны помнить, что порядок – это главная добродетель человека» – от этих наставлений складывалось такое впечатление, что дядя Вилли забывал имя своего племянника, а последняя фраза считалась его любимой. Нотариус произносил её всегда перед ужином, по-видимому, трапеза в представлении дяди являлась важнейшей частью этого самого порядка. А звучало это так, что в лучшем случае можно было заснуть, а в худшем – умереть. А вот ел дядя Вилли мало и совершенно равнодушно, словно сено или картофельную ботву. Создавалось впечатление, что он тем самым выполняет какую-то нудную обязанность, весьма неприятную для него.
Шарлотта во всём походила на хозяина. Общение дяди с экономкой состояло в напоминании необходимости поддержания стерильности. И несмотря на то что в доме не было ни пылинки, дядя предпочитал самостоятельно, при этом весьма тщательно, протирать все предметы, которыми пользовался: пресс-папье, ручки и карандаши, лупу и даже промокательную бумагу. Так и Шарлотта всё время в доме что-то вытирала. Если дома находился дядя, то ходила за ним с тряпкой, собирая пылинки. Если дома был Клеменс – то точно так же следовала за Клеменсом. Если дома дядя и Клеменс отсутствовали – Шарлотта убирала за собой, то есть перетирала всё то, что вытирала минутой раньше!
«Что, если я когда-нибудь не выдержу всего этого и уйду насовсем, интересно, заметит дядя это или нет? – спрашивал себя Клеменс. – Вот если в бумагах он прочитает, что я ушёл, и это удостоверят подписи чиновных людей и гербовые печати, то тогда заметит!»
Клеменсу всё это смертельно надоело больше самого большего. Надо было как-то со всем этим покончить. Только как? И могло ли считаться существенным преимуществом перед жизнью в Фишхаузене молчание дяди? Клеменс не мог знать, что нотариус каждый день отправлял письмо своему брату с полным отчётом о жизни племянника. Эти письма не могли обрадовать родителей Клеменса. Нотариус из Кранца не жаловался и не хвалил юношу – эти эмоции были ему неведомы, он скрупулёзно фиксировал все поступки племянника, из которых выходило, что Клеменс по-прежнему равнодушен к любой полезной работе, подразумевая обучение профессии, и не проявляет должного прилежания и послушания. Георг, получая такие письма, утешал себя лишь тем, что не имеет счастья видеть всё это лично и что со временем, может, как-то всё само собой разрешится.
В Фишхаузен меж тем пришло ещё несколько писем из Риги, но семья решила, что не следует об этом сообщать Клеменсу. Все письма, как и самое первое, пошли на растопку камина.
В первые месяцы жизни в Кранце Клеменс написал несколько небольших писем матери, в которых сообщал, что за него не следует волноваться, что он старается выполнять требования дяди, хотя работа помощником нотариуса совершенно не нравится. Про самого дядю Вилли Клеменс ничего не рассказывал, словно нотариус вообще не существовал в его жизни. Зато поинтересовался: не приходили ли письма от Саши? Мать ответила лишь дважды совсем короткими записочками, переданными дядей Вилли. Ханна сообщала сыну, что дома всё благополучно, Отто зачислен на юридический факультет Кёнигсбергского университета и успешен во всех науках. Мать желала, чтобы Клеменс слушался своего дядю и показывал усердие в обучении ремеслу нотариуса. И больше – ничего.
Чем больше Клеменс жил у дяди, тем ему всё больше становилась ненавистной эта жизнь. Скрасить её не мог даже замечательный городок Кранц. При первом удобном случае Клеменс убегал из дома. Тогда мальчишка гулял по городку или побережью, а иногда захаживал в публичную библиотеку к милой фрау Хелен. Летом он уходил на взморье купаться, а когда было возможно, часами путешествовал по Куршской косе, выслеживая лис и косуль. После чего выслушивал сухое: «Юноша, вы плохо выполняете свои обязанности» и картинно изображал раскаяние, что всё равно не производило никакого впечатления на дядю.
Миновал год. За это время отношения дяди с племянником нисколько не изменились. Клеменс не засох, а колючка не расцвела. Несколько раз нотариус безуспешно пытался обучать Клеменса канцелярским делам и законам. Но стоило племяннику открыть толстый кодекс, как он начинал засыпать на ходу. Запоминать все эти законы и поправки было выше его сил… Так и получалось, что каждый жил своей жизнью, и могло показаться, что оба из последних сил терпели друг друга. Впрочем, ничем не выдавая своих чувств. Дядя продолжал строчить отчёты в Фишхаузен, а племянник время от времени – вырываться из его дома.
Как-то, когда нотариус возвращался домой от одного из клиентов, к нему на улице неожиданно подошла молодая фрау Хелен. Это могло показаться чем-то совершенно необычным, поскольку женщины, особенно молодые, старались избегать общения с «потусторонним» канцеляристом. Фрау Хелен заведовала публичной библиотекой Кранца.
