Юрий Курбатов
Безбилетники
Вскоре Том с друзьями сыграл на три гитары песню, впервые осязав тот радостный миг сотворчества, когда вдруг, из ничего, появляется цветок нового произведения.
– Собираем группу! – заорал тогда Дрим, бойкий высокий парень с серьгой в ухе. – Я пою, Том, – ритм, Ваня, – ты на басу.
– А что петь будем?
– Будем петь только правду.
– Для правды нужен ударник, и погромче, – заметил Иван, спокойный, и, как все басисты, немного отстраненный от мира человек.
Ударника найти было непросто. Но им повезло. Дрим обладал удивительным даром находить со всеми общий язык. Он сходил в ближайшее ПТУ, задружился с комендантом общаги, и вскоре они заняли давно пустовавшую музыкальную студию. Комендант общежития, вынужденный сдавать отчетность по культурно-массовой работе, новому коллективу ужасно обрадовался. В студии с прошлых советских времен остался даже кое-какой аппарат: пара стареньких электрогитар без струн, клавиши «Электроника», два-три микрофона, пучок шнуров, мандолина и неплохая ударная установка. Вскладчину они купили старый микшер, ревербератор, примочки и прочие мелочи. И вскоре из окон студии полились первые, еще неверные звуки электрогитар. Все уборщицы стали с ними здороваться, а бурсаки на переменах с интересом заглядывали в окна, и даже угощали сигаретами.
Однажды они курили на скамейке во дворе общаги. Дрим что-то говорил про партии к новой песне, текст которой недавно написал, и тут все увидели Монгола. Он шел по прятавшейся в старых яблонях аллее, и за деревьями не видел их компанию. Монгол так и прошел бы мимо своей славы, если бы Егор не крикнул:
– Эй, Монгол!
– Чего, Том?
– На ударные пойдешь? – полушутя спросил он.
– Пойду, – сходу сказал Монгол, как будто бы за этим и шел. Сказал он это так легко и обескураживающе просто, что ни у кого не повернулся язык ему отказать. Ведь он был скорее гопник, чем неформал. Но ударника все равно не было.
Монгол подошел к ним, поздоровался. Оценивающе оглядел увешанную булавками куртку Тома. Сел рядом, отцепил одну, разогнул. Сощурив свои и без того узкие глаза, спросил:
– А так можешь?
И воткнул ее себе в ногу, повыше колена. По самую петельку.
Том, глядя на ногу Монгола, с сомнением пожал плечами.
– Вот видишь! – сказал Монгол, перехватив уважительный взгляд Дрима. – Не можешь, а носишь.
– Принят в группу! – постановил Дрим.
– Только у меня барабанов нет. Мне барабаны выдадут? – спросил Монгол.
– Был бы ударник, а барабаны найдутся.
Через год группа дала свой первый концерт в актовом зале ПТУ. Это был великий день творчества. Музы рока летали над общагой, обдавая перегаром молодых пэтэушных девчонок, сельских пацанов и пришедших из округи редких панков. Монгол стоял на дверях, словно Батый, собирая дань с каждой твари, – с кого деньгами, с кого самогоном, с кого семечками. Это был странный праздник, маленький Новый год в серых буднях небольшого индустриального городка.
После концерта актовый зал оказался изрядно заблеван, часть кресел – распорота и сломана, а они стали звездами малой районной величины. Их узнавали на улице, здоровались за руку, зазывали на стакан. Администрация посчитала, что первый блин комом, и в отчет этот перегиб не вошел. Взамен подающий надежды коллектив должен был выступить перед стариками на Девятое мая в подшефном госпитале…
* * *
К реальности Тома вернула какая-то заварушка у сцены. Кудрявый исполнитель уже заканчивал вторую песню, но двое панков нашли где-то у сцены шланг с водой и открутили вентиль. Мощная струя брандспойта прошлась по сцене, облив вокалиста и всю команду с головы до ног.
– Охладись, чувак! – весело орали панки.
Вокалист почему-то обиделся. Не разделяя восторгов публики, он прекратил играть.
– Фу-ууу! – недовольно завыли трибуны.
– Уроды! Вы облили водой мою гитару! – ругался Кудрявый в микрофон.
– Выступай давай, не растаешь! – орали ему.
Панки, закрыв вентиль, поскорее смешались с толпой. За ними уже бежала охрана.
– Чудак-человек, – пробормотал Том. – Хотел быть с народом, и заигрался. Народ плохой.
Монгол не ответил. Он лежал на спине и молча курил, глядя в небо.
– Хорошо, – снова сказал он, и улыбнулся.
Тем временем на сцену вышла регги-группа с вполне подходящим названием «По барабану».
Они долго раскачивались, и, наконец, запели. Текст песни был незамысловат:
– В твоих глазах озера, – в душе моей сушняк!
– В твоих глазах озера, – в душе моей сушняк!
Минут через десять трибуны впали в транс, притоптывая, раскачиваясь и подпевая группе. То ли накопившаяся усталость давала знать о себе, то ли все дело было в обрывистом, рубящем время на кусочки, реггее, но Тома вдруг оторвало от земли и понесло куда-то вверх, в налившийся теплыми красками закат, туда, где все принимали друг друга с открытым сердцем, где все были друг другу братьями в правильном и добром мире, переполненном любовью и единением. На минуту ему показалось, что он попал в сказку, в место, где нет и не может быть врагов. Никто не посмотрит на тебя косо, никто не двинет тебе в зубы за странный прикид или неправильную длину волос. Ты больше не виноват в том, что не ходишь в спортивных штанах, не плюешь, сидя на корточках, семечки, не слушаешь блатняк. Ты – тот, кем ты хочешь быть, ты – настоящий, потому что свободен в своем выборе. Никто и никогда больше не заставит тебя быть кем-то.
– Новый год, – сказал он.
– Чего? – встрепенулся Монгол.
– Новый год, – повторил Том. – Время, когда все люди независимо от достатка, культуры, образа жизни, просто рады друг другу.
– А новый год летом – это правильно, – сказал Монгол.
Когда концерт кончился и народ стал расходиться, они стали поперек аллеи и, цепляясь ко всем, спрашивали, не знает ли кто Индейца.
Индейца никто не знал.
– Приезжие все, – удрученно констатировал Том.
– Смотри, как жестко пацана футболят, – Монгол ткнул пальцем в мелкого, не по возрасту хайратого хиппаря в феньках по локоть и с рюкзаком за спиной.
– Пацаны, впишите меня кто-нибудь. Ну впишите, пацаны! – стонал пацаненок.
– Да пошел ты! – то и дело слышалось в его адрес.
– Может повод дал? – задумался Том.
– Здарова. – Из темени вышел их криворожский знакомый. С ним был один из выступающих, длинноволосый худой музыкант с бледным лицом и детскими синими глазами.
– Во, Винт, эти пацаны Индейца ищут.
– Отличный барабанщик, – ответил Винт. – Но на концерте его не было.
– Выходит, нужно к нему домой ехать, – сказал Монгол.
– Завтра с утра и поедем, – ответил Том.
– К нему без мазы ехать. Он крезанулся, – сказал Винт.
– Что, крыша поехала?
– Ага. Я его пару лет назад в Джанкое видел, он дынями торговал. Совсем никакой был. Бледный как тень, еле на ногах держался.
– Может, обдолбался чем-то?
– Да он и не слазил, – Винт пожал плечами.
Выходя, они вновь заприметили мелкого хиппаря. Он бросился к ним:
– Пацаны, впишите меня!
– Чувак, да легко. Пошли.
– А вы где зависаете?
– Мы, наверное, в парке заночуем, под Массандрой. Там скамеек много, места хватит.
– В Приморском? Не, это далеко. Эх, придется опять дома ночевать! – и он расстроенно пошлепал темным летним бульваром.
– Вот! Вот за это я и не люблю Систему, – сказал Том, глядя ему вслед. – У Системы нет средств борьбы с фальшивыми кадрами. То же самое было в КПСС. Только там были не дежурные фенечки и искусственно драные коленки, а посты и награды. И тут та же проблема: как отличить настоящих людей от замаскированных под неформалов обывателей.
– Шарик круглый. Жизнь сведет и разведет, – изрек Монгол.
Они вернулись в Приморский парк глубокой ночью и, развалившись на скамейках у круглой клумбы, быстро заснули.
Тому снилось, что он совсем старый. Кажется, ему лет сорок. Ночь, тишина. Он сидит под замком в сарае, и знает, что на рассвете его должны расстрелять. Открывается дверь, но это еще не расстрел. В сарай вталкивают Монгола. Ему почему-то лет двенадцать, но он точно знает, что где-то здесь припрятан совок для мусора. Они находят его в углу под соломой, и долго роют подкоп в холодной, глинистой земле. За стенкой несется состав. В нем уезжает Лелик. Он что-то кричит им, – что-то очень важное, чего не разобрать за монотонным стуком железных колес…
Поезд ушел, но грохот остался. Он стал более дробным, совсем рассыпчатым, будто множество людей, собравшись вместе, выбивали пыльные ковры.
Замок
Протирая глаза, они ошалело крутили головой. Вокруг их клумбы, грохоча десятками сапог, бегали раскрасневшиеся, румяные солдаты.
– Быстрей, быстрей, быстрей! – покрикивал сержант, время от времени поглядывая на часы.
– Вольно! – наконец скомандовал он. – Закурить и оправиться.
Солдаты разбрелись в тени кипарисов.
Двое солдат сели рядом.
– Здарова. Сигареты есть?
– Для вас, пацаны, всегда есть. – Монгол достал пачку. – Сколько до приказа?
– Далеко. – Один из солдат махнул рукой.
– Шо так грустно? У вас же тут курорт! Санаторий!
– Дома не курорт, а свобода, – ответил второй.
– Надо, надо служить, товарищ боец, – серьезно сказал Монгол и хлопнул военного по плечу. – Родина в опасности.
– А ты откосил? – Солдат почувствовал иронию.
– Нет… Понимаешь, я бы рад служить, но не разрешают. У меня в деле написано: неуравновешен, в случае чего могу застрелить сержанта, или даже генерала. Боятся меня. Я в танковые хотел, чтобы потом на Киев рвануть и пострелять там всех, кто у власти. Но психиатр зарубил, сволочь. Говорит, я служить права не имею, потому что историю поверну в неверном направлении. Так что смотрите в оба. Берегите наш покой. А мы купаться пойдем.
И они под нестройный солдатский матерок не спеша пошли вниз, к морю.
Море было теплее, чем вчера. Искупавшись, они вновь, как и вчера, побрели в сторону Ялты. Параллельным курсом с ними шли трое пацанов. Грязные, загорелые, в покрытой пылью одежде, без лоска и побрякушек. Собранные, немногословные.
– Панки, – сказал Том.
– Может – бомжи? – хохотнул Монгол.
– Не. Вон у одного паутина на сумке.
– А чего они такие грязные?
– Я на тебя через месяц посмотрю.
– Панк нот деад, – поздоровался Том, когда они поравнялись.
– И вам не болеть. Пожрать хотите? – сказал один из них.
– Пожрать всегда можно.
– Мы на рынок, там ништяков полно.
Они свернули куда-то от моря и долго шли вдоль зашитой в бетон, похожей на сточную канаву реки, пока не увидели распахнутые ворота рынка.
Панки, не обращая внимания на торговцев, шли куда-то вглубь рынка. Там, в углу за торговыми рядами находился большой сарай. Его широкие двери были гостеприимно распахнуты, внутри зеленела огромная гора блестящих арбузов. Рядом никого не было.
– Это наша столовая! – по-хозяйски сказал один из панков. – Набирай, пацаны.
– Это что, можно бесплатно? – удивился Том, на всякий случай оглядываясь, нет ли сторожей.
– Бери, не парься. Жаль, дыни не завезли.
– Завтра должны подвезти.
– Завтра вряд ли. У них привоз в понедельник.
– У них привоз по-разному.
Пока панки препирались друг с другом, Монгол с Томом выбирали крепкие, тяжелые арбузы, примеривались, давили, стучали. Наконец, взяли один, – здоровенный, с придавленным желтым бочком.
– Бувайте, мужики!
– Панки хой!
Попрощавшись, они сели у речки. Арбуз оказался сочным, нежным, сахарным. Здесь же, выкидывая корки, Том случайно увидел в траве едва початую бутылку бренди.
– О! Смотри, Монгол! Возьмем на вечер.
– Харчуют тут годно, алкоголь бесхозный. Можно до пенсии жить, но надо к Индейцу, – добавил Монгол. – Давай адрес.
– А что думаешь? Может, он реально крезанулся?
– Я ничего не думаю. Приедем – увидим.
Том полез в карман, достал конверт… Точнее то, что от него осталось. Это был смятый обмылок спрессованной бумаги со стершимися углами и бледными остатками типографской краски.
Еще не веря, Том снова полез в карман, но, ничего там больше не найдя, развернул конверт. Письмо было на месте, но адрес…
– Ага, вот. Партенит, улица С-сс… Или Р…
– Дай сюда! – Монгол выхватил конверт, разгладил его в руках.
Адрес было не разобрать.
– Джинсы вчера намокли, когда мы в курзал шли, – виновато сказал Том, – вот он отсырел, и вытерся…
– Вот ты дятел! Мои карманы больше, мои карманы шире! И куда теперь? – Монгол поднес конверт к глазам, посмотрел на свет, сплюнул набок.
– Ты сам говорил: пошли быстрее, пошли быстрее! – взвился Том.
Монгол глянул на расстроенного Тома, смягчился.
– Так, ладно. Давай думать, что делать. Кто знает адрес? Кроме Лелика – никто. Винт этот, может, знает, но где его теперь искать? Лелик на даче. Телефона у него нет. Кто к нему может добраться? Может, Серый?!
– А может – ну его, Индейца этого? – сказал Том. – Смотри, как тут живут. Народ неформальский вообще не парится.
– Ты что? Он же барабанщик! – Монгол сказал это с таким благоговением, будто речь шла о Филе Коллинзе или Ниле Пирте.
– Тогда пошли искать почтамт, – вздохнул Том.
В почтамте было прохладно, пахло дубом и сургучом. Они заказали междугородний звонок.
– Вторая кабинка, соединяю! – объявила оператор. В трубке что-то щелкнуло.
– Алло!? Алло!? – к телефону подошла бабушка Серого.
– Передайте Сереже, чтобы срочно съездил к Лелику и взял адрес Индейца.
– Адрес Индейца… Да, хорошо, я все передам Сергею, – ответила бабушка, – какие нынче имена чудные пошли, молодой человек. Только Сережа взял да и на огород уехал.
– А когда будет?
– Денька через три.
– Хорошо. Мы потом перезвоним. Только вы передайте!
– Передам, голубчик! Я уж непременно передам! – ответила бабушка.
Том повесил трубку.
– Что же теперь делать? Пока он приедет, да пока к Лелику отправится. Если вообще найдет его. Этот товарищ может неделю где-то околачиваться, а то и больше.
– Значит, погуляем где-то, сколько нужно, – твердо сказал Монгол, все еще сжимая в руках затертый конверт. – Ты думаешь, мы здесь просто так? Тут, может, вся моя судьба решается. Так что не кисни. У нас три месяца впереди! В Партенит все равно успеем.
– А теперь куда?
– Сейчас решим. – Монгол подошел к газетному киоску и попросил карту. – О! Ну конечно! Поехали в Ласточкино гнездо! Тем более что оно почти рядом.
– А что там? – спросил Том.
– А я откуда знаю? Все туда едут. Там же гнездо это. Замок типа красивый. Мороженого пожрать с важным видом, – я матери обещал. У меня открытка есть, где мать на фоне замка мороженое ест. Пусть будет семейная традиция.
– А у меня фото деда, правда, без мороженого, – засмеялся Том. – Что-то в этом есть. Стабильность какая-то. Верность идеалам.
– Да и куда тут еще ехать? – подвел черту Монгол.
И они зашагали наверх, к трассе, по усыпанной алычой дороге.
– Ягоды разбросали, непорядок, – остановился Том. – Вкусные.
– Ты те, что потверже, в сумку клади. Пригодятся.
– Зажрались тут совсем.
– Э, да вы, мальчики, как с голодного краю! – смеялась торговка из ларька, глазея на них. – Смотрите, пронесет!
– Ну так нам чужого не надо, – отвечал Монгол. – Мы все вернем, чуть попозже.
Они долго голосовали на трассе, но им не везло. Машины пролетали мимо, в упор не замечая двух путников.
– Может, надо было в чистое переодеться? – размышлял Том.
– Ага. В чистом только за бабки повезут, – уверенно отвечал Монгол.
Наконец, у обочины, лихо визжа тормозами, остановился видавший виды желтый «мерседес». За рулем сидел загорелый жилистый старик-кавказец. Испещренное глубокими морщинами, давно небритое лицо совсем не сочеталось с бледно-голубыми, почти детскими глазами. Слегка приплюснутую, похожую на бочонок голову венчал пушок седых волос.
– До Ласточкина подбросите?
– Садитесь, да?
– У нас денег нет.
– Вах, да какие деньги? Поехали, каращо?! – Старик возмущенно открыл ладони и, гостеприимно улыбнувшись им как старым знакомым, распахнул объятия.
– Спасибо вам, – Том прыгнул на переднее сиденье. – Не все такие добрые. Уже почти час стоим, а вы первый остановились.
– Да ти щто? Щито за люди такие пощли? Сумкой по лобовухе, да, сволочей таких, да?! – Он досадливо ударил руками по рулю и вдавил педаль газа.
Машина рванула с места, и они понеслись по дороге, лихо обгоняя идущие впереди легковушки и автобусы. Частокол кустов, кипарисов, разноцветных домиков и пыльных заборов слился в одну сплошную линию, за которой недвижимо и надежно сияло своей бескрайней синевой море.
– Все успеть надо. А то жизнь проходит так бистро… Щащлык скущать не успеешь.
«– Чито-грито, чито ма-аргари-то да», – доносилось из магнитофона.
– Из России? – спросил кавказец.
– Нет, с Украины.
– А я из Грузии, – благоговейно сказал он, будто коснулся драгоценного сосуда.
«Грузин с песней из „Мимино“ – что может быть нелепее?» – заулыбался Том.
– Грузия больщая. Конещно чуть-чуть меньше чем Россия. – Старик швырял машину то влево, то вправо, будто уча непослушного коня. – Горы есть, море есть. Вино есть! Все есть. Мингрелия даже есть!
– Вы мингрел? – Том неотрывно смотрел налево, будто проверяя, на месте ли море.
– Щито ты, обидеть хочешь? – расстроенно ответил старик. – Я кахетинец! Кахетинцы хорощие, добрые. – Он гордо взметнул вверх руку. – Не то что мингрелы. Мингрелы – хитрые, злые. Берия, например. Но я не антисемит. Я всех люблю. Евреев даже тоже немножько люблю. Но я вам скажу, евреи – это как дети по сравнению с армянами. Вы думаете, Ной просто так к Арарату пристал? Армяне ему такую скидку дали, он просто не смог отказаться. А зачем? Чтобы все потом про Арарат из Библии знали. А кто теперь про Казбек знает?
– Я знаю. Папиросы.
– Вот именно! – удрученно сказал дед. – Папиросы какие-то.
– Там же вроде все, кроме Ноя, потопли. Откуда армянам быть? – осторожно спросил Том.
– Вай, зачем так говорищь, если не знаещь? Ну дождик пощел, ну что армяне народ глюпый, не могли себе на Арарат свой тихонько залезть, и отсидеться? Сидищь високо, все видищь каращо, вниз плюещь, на дождик смотрищь! Мечтаещь себе немнощько! А знаешь, о чем они мечтали?
– О чем? – спросил Том.
– Я тебе скажу, о чем. Они сидели там, и мечтали, что у них там море будет, как в Грузии. Чтобы всех затопило, а им потом по всему миру плавать, гранат торговать. Но Бог – он не глюпый, он знает: все яйца в одной корзине никак держать нельзя, – лиса украдет! Поэтому вода сошла и народов стало много. Грузины, русские, абхазы…
– А я в Абхазии бывал. Там хорошо, – сказал Монгол.
Старик не ответил, лишь немного вытянулся вдоль спинки, расправил плечи и покрепче сжал руль.
В машине повисла тишина, лишь натужно взвывал на поворотах двигатель.
– Абхазы тоже глюпые. Мы им зла не хотели. Раньше ведь жили себе нормально. Никого не трогали, ну? Хорощо жили как, правда? И потом хотели вместе жить, богато жить, вино пить, песни петь, чтобы как в Европе, да?
Из-за поворота выскочил жигуленок, взвизгнул тормозами, в последний момент успев вильнуть к обочине.
– О, син осла, на права сдавай, да! – речитативом выстрелил дед. – Ти если не умеещь мащину водить, ты, слющай, возьми ее и об дерево разбей, да? Зачем она тебе?
Том потянулся за ремнем безопасности. Старик поймал его взгляд и совсем расстроился.
– Обидеть меня хочещь опять?
«Что ж ты обидчивый такой?» – Том убрал руку. Он надеялся, что Монгол, который давно и глубоко засел в своем абхазском окопе, не будет продолжать разговор о чужой и непонятной ему войне.
– Мы бы добили их, если б не Россия, – беззлобно проговорил старик, обессиленно двинув рукой, будто Россия была не врагом, а страшным и неотвратимым стихийным бедствием. – Они им оружие дали. Добровольцы пошли, казаки.
Веселая песенка кончилась, в машине повисла тишина. Старик вилял на поворотах, время от времени ожесточенно дергая ручкой скоростей. Монгол с тоской поглядывал в окно.
– Ну скажи мне, чего они добились? – вдруг вскрикнул водитель, полуобернувшись к Монголу, словно тот решал все вопросы абхазской независимости. – Счастья? Щито, им легче стало, да? За маленький мухой больщого слона не видят совсем!
Монгол не ответил, и его молчание вдруг повисло осязаемым, тяжелым упреком. Старик это явно чувствовал. Он хотел разрушить эту тишину, в которой бесплодно таяли его слова, но не мог справиться с ней в одиночку.
– Они первые стрелять начали, – наконец сказал он, будто зашел с козырей. Повернувшись к Монголу, он растопырил ладонь и добавил:
– Щито молчищь, как мертвый стал?
– Насильно мил не будешь, – сухо сказал Монгол, глядя в окно.
Старик замолчал. Он будто успокоился, сбавил скорость. Потом вильнул к обочине, остановился.
– Шени траки лапораки![7] Виходи!
Они вылезли из машины.
– До Ласточки-то далеко? – миролюбиво, будто ничего не произошло, спросил Том.
– Рядом! – рявкнул старик, попытался рвануть с места, но машина, чихнув, вдруг заглохла. Он выключил двигатель, снова включил, но машина не заводилась.
Монгол непроизвольно хохотнул. Его настроение явно улучшилось.
– Ах ты, туда-сюда отвечаешь! – заорал горячий кахетинец, и разразился отборной русско-грузинской бранью. Остатки его седых волос дыбились на плоской голове, лицо, несмотря на загар, стало багровым. Брызгая слюной, он достиг такой степени кипения, что Том испугался, – не за себя, а за здоровье старика. Таких матов Том не слышал даже от привокзальных бомжей.
Они шли вдоль дороги, а старик все кричал им вслед. Но чем больше он орал, тем веселее становилось Монголу.
Наконец машина завелась. Поравнявшись с ними, старик сбросил скорость, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул:
– Чтобы у тебя язык отсох, ищак карабахский!
– А ты… Мингрел! – захохотал Монгол.
Старик открыл было рот, пусто щелкнул зубами. Его искаженное гневом лицо вдруг совершенно преобразилось, расслабилось.
– Э, нет! – он дурашливо улыбнулся, посмотрел вверх, будто перебирая в памяти всех своих предков до самого Ноя. Затем поднял вверх указательный палец и уверенно заявил.
– Я не мингрел. Я кахетинец.
И, дав по газам, скрылся за поворотом.
– Ехай давай, хмели-сунели, – крикнул вслед Монгол.
– И охота была тебе язык чесать? – наконец спросил Том.
Монгол взглянул на друга, вздохнул.
– Я не чесал. Я зализывал.
Наконец впереди показался знакомый с детства силуэт замка с изящными стрельчатыми оконцами и увенчанными флажками остроконечными башенками.
– Чисто сказка! – Монгол даже остановился, глянул из-под ладони. – Интересно, он жилой или нет?
Поравнявшись с ним, они спустились по лестнице к замку. На двери висело меню и расписание работы ресторана.
– Тю! Ты видал? Эскалопы в томатном соусе! – прочитал Том. – Что за эскалопы такие?
– Это ракушки кажется, типа крабов. Я ел когда-то, – неуверенно сказал Монгол. Он быстро потерял к замку интерес, и теперь свесился с обрыва через небольшой колончатый парапет. Там, над вечерним изумрудом воды летали белые чайки.
– Елки, а я-то думал, тут живет прекрасная принцесса, – разочарованно сказал Том. – Ну или, на худой конец, – королева. А тут эскалопы какие-то. Кругом все продано. Прям в самое сердце ранили, сволочи.
– Ладно, ладно, выдыхай! Сегодня у нас праздничный вечер у костра.
– Надо уже о вписке подумать. Куда-то ехать не хочется.
Монгол глянул на противоположную сторону бухты. Там, будто выдавленный горами, нависал над морем скалистый утес, укрытый сверху небольшими кряжистыми деревцами. Над ним высилось белое здание какой-то гостиницы.
– У бомжа везде дом. Можно хотя бы во-он на этой скале. Как тебе апартаменты с видом на замок и под бренди с алычой? – спросил он.
– Пошли. Заодно и мороженое купим. Я ларек у гостиницы видел. Смотри, а вон птица какая-то. – Том показал на прибрежный утес, который венчала фигура каменного орла.
Вскоре они уже сидели около скульптуры птицы, уплетая мороженое и любуясь морем. Каменный орел, распахнув метровые крылья, будто парил над обрывом. «Спой, птичка!» – написал кто-то под памятником большими красными буквами. Том забрался на верхушку утеса, лег на птицу и, положив руки на крылья, полетел, полетел куда-то над сверкающей внизу морской долиной.
– Кра-со-та-а! – заорал он протяжно, и посмотрел вниз.
Внизу, под утесом, противно и радостно визжали бакланы, еще ниже монотонно било в щербатые каменные зубы море. Чуть левее, быстро размахивая руками, уже плыл Монгол.
Том спустился следом, разделся. Пляжа здесь не было: из воды торчали большие, местами острые, покрытые зелеными волосами водорослей, валуны. Схватившись за один из камней, он наступил на что-то скользкое. Ойкнул, чуть не порезав ногу, опустил руку поглубже и вытащил из-под воды притопленный, полный ракушек, пакет.
– Эгей, я жратву нашел! – заорал он Монголу.
Монгол выполз на берег, с сомнением поглядел на содержимое пакета.
– Эту штуку жарят, на противнях. Серьезно, я в Ялте видел, – тут же заявил Том. – Это наверное и есть эскалопы.
– Они самые, – уверенно подтвердил Монгол. – Вон, смотри, как раз для них.
Неподалеку валялся ржавый железный лист. Вскоре на нем, выпуская пузыри, зашипели толстые морские ракушки.
– Прям не верится, – чавкая, сказал Монгол. – То бренди тебе, то арбузы. Теперь вот эскалопы. Если тут всегда так, то я вообще домой не вернусь. Меня мать заставила кулинарный закончить. Всегда дома мясо будет, – обещала. И что? Теперь я повар, а мяса нет. А она – так вообще вегетарианка.
Перекусив, они постирали вещи и задохнувшиеся от пота кеды. Затем поднялись на скалу, которую видели со стороны замка, и, пройдя по обрыву, вышли на широкую, напоминающую балкон, площадку. С двух сторон ее росли кривые, вымотанные непростой скалистой жизнью, дубки. Утес с замком, как на открытке, живописно возвышался напротив. Внизу, в темени узкого залива виднелась небольшая пристань с лесенкой вверх.
– Как дома. – Монгол осторожно глянул вниз, и, стараясь не подходить близко к краю, по-хозяйски развесил на деревцах мокрую одежду и обувь.
Стояла та теплая, тихая и безветренная погода, когда кажется, что ты дома, а не на улице.
Они развалились на балконе, любуясь красотами. Через час одежда совсем высохла.
– Схожу в гостиницу за водой, – наконец сказал Том. Он надел белую рубашку, спрятал за воротник хвост волос, взял флягу, пластиковую бутылку и полез наверх по склону, пока не наткнулся на присыпанную щебнем тропу, ведущую к белому зданию с надписью «Парус». Со стороны обрыва территория гостиницы оказалась совсем не огорожена. Пройдя по тропе к зданию, Том натолкнулся на пожилого бородатого мужика в фартуке. Тот поливал из шланга клумбу.
– Красивая клумба, – сказал Том скучающим голосом уставшего от отдыха человека.
– Да разве это клумба? – с неподдельной горечью сказал дворник. – Ты бы видел, какая красота была здесь раньше! А это – так, жалкие остатки. Все повыкапывали. Все самое красивое из санатория унесли.
– Кто повыкапывал? Воры?
– Что ты, какие воры? – засмеялся мужик. – Мы сами и повыкапывали.
– А зачем?
– Как зачем? Домой, на дачу, – проговорил он с довольной хозяйской основательностью.
– Хорошая у вас работа.
– Жене моей это скажи. Она не ценит, – устало махнул рукой дворник.
Том вернулся, когда уже темнело.
– Ну что там? – спросил Монгол. Он уже притащил из дальнего конца балкона несколько сухих дубовых веток и возился с костром.
– Это не гостиница, а санаторий, – ответил Том. – Люди там – не то, что мы. Живут в совсем другом мире. Заплатили кучу денег за лечение, чтобы жить в скворечнике, в то время как подлинное исцеление души может наступить только на улице, среди всей этой настоящей красоты и природы. А со стороны обрыва у них и забора нет: отсюда просто никто не ходит, даже свалиться можно. Поэтому они пробираются к морю в обход, по лестнице. Я зашел, спросил, где вода. Меня отправили в столовую. В столовой приняли за своего. Вот, немного свежего хлебушка прихватил.
– В таком прикиде тебя от цивила вообще не отличишь.
– Я цивилизованный неформал, – сказал Том. – Поэтому и несистемный. Да и вообще, что такое неформал? Попытка надеть маску клоуна, чтобы получить пропуск туда, куда ты никогда не попадешь? Или шанс получить свободу от условностей?
– Харош философии, Том. Тебе от таких мыслей череп не жмет? Я тут веток дубовых собрал, а еще пару банок нашел, из-под колы. Чай в них заварим.
– Ну что, накатим за проезд? – Том достал бутылку с темно-коричневой жидкостью. – Эвон какую штуку выкинули. Франция. В.С.О.П. Никогда не пробовал.
– Понюхай вначале. Мало ли.
– Спиртом пахнет.
– Ну раз спиртом, то можно! – захохотал Монгол. – Только я стопку разбил. А кружку забыл.
– Я знал. У меня есть запасная.
Когда совсем стемнело, и над морем появилась полная рыжая луна, откуда-то налетели комары, целым столбом кружась над их головами. Монгол отгонял их факелом из дубовой листвы.
– Ветки тонкие, как спички, а горят долго. Наверное, растут здесь лет сто, просто вырасти не могут.
– Три дня мы тут не протянем, – сказал Том. – Завтра валить надо. Место какое-то беспонтовое, и принцессы нет. Совсем пусто. – Том прихлебывал из кружки обжигающую янтарную жидкость. – Я думал, тут какое-то движение есть. Как в Ялте.
– Ага. Пенсионерская романтика.
Бренди расслабило.
– А тебя так и не отпустило? – спросил Том.
– От чего? – не понял Монгол. Или сделал вид, будто не понял.
– От Абхазии.
– Не знаю. – Он уставился куда-то в теряющийся в сумерках горизонт. – Притупилось уже как-то. На самом деле мне, конечно, все равно, кто там прав, кто нет. Я в политику не лезу. Я просто не люблю, когда так говорят.
– У меня похоже было, – сказал Том. – Ездили как-то раз с пацанами на озеро, купаться. Познакомились там с двумя девчонками. Одна, Лена, – так себе. А Света – красоты неописуемой. Волосы платиновые, а глазищи такие стальные, аж смотреть страшно. Как зыркнет, – так и сердце колотится, а внутри все прям сжимается. Конечно, мы, – все втроем, – сразу в Светку влюбились. А девчонки с нами вроде как и дружить не против. И каждый день мы ездили купаться, а в конце дня провожали их домой. Но они до самого дома провожать себя не разрешали, – наверное сплетен боялись. И мы прощались с ними метров за сто от двора. А любовь – штука такая, она жертв требует. Каждый день хочется большего. Страшно интересно, где они живут. И вот как-то раз собрались мы ночью, и пошли. Дошли под утро, забрались на крышу дома, откуда должно быть видно, где они точно живут. Сели на крыше, и смотрим, откуда же наша Света в школу пойдет. Шурик даже подзорную трубу взял. Ждем-ждем, уже опоздавшие в школу бегут, а ее все нет. Солнце припекает, спать хочется, мы на крыше развалились, греемся. И вдруг – прямо напротив нас, на девятом этаже распахивается дверь, и на балкон, потягиваясь, в ночной рубашке выходит… Она! Мы еле спрятаться успели, она не заметила. Ну, а дальше было дело техники. Посмотрели номер квартиры, а потом уже через домофон связались, узнали фамилию.
– Круто.
– Нифига не круто. Через неделю Светка узнала, что мы ее фамилию знаем. И, конечно, сразу подумала на подругу, поссорилась с ней. В итоге обе с нами общаться перестали.