Юрий Никитин
В шаге
Глава 6
В квартире пусто, Ежевика куда-то ускакала, без меня ей тут скучно, слишком по-мужски аскетично, не каждая захочет пробыть лишнюю минуту в помещении, что служит спальней, мастерской и лабораторией, пусть теперь даже мастерские выглядят как стерильно чистые зубоврачебные кабинеты.
Жаль, вот бы охнула от такой новости. С нею мне предельно комфортно, как-то чует мои желания, даже в офисе вовремя сварит кофе, принесёт к компу мои любимые булочки, пощебечет, снимая напряжение трудового дня, и в постели настолько неприхотлива и ненавязчива, словно вообще это занятие не интересует, хотя ровесницы всё ещё увлекаются и постоянно винят мужчин в потере к ним интереса.
Правда, не просидел перед монитором и десяти минут, как у двери раздался предупреждающий звонок, вскоре она вбежала в комнату, стуча копытцами, раскрасневшаяся, большеглазая и с ярко-пунцовым ртом, явно татуаж, выпалила:
– Хотела перехватить по дороге, но ты как метеор!..
– Что, сгораю на глазах? – спросил я.
– И такое может, – ответила она и присела на поручень кресла. – Ты какой-то вздёрнутый. Что-то случилось?
Я мотнул головой в сторону кухни.
– Сделай кофе и что-нить послаще.
– Сахарное печенье?
– Халву, – сказал я.
Она спорхнула на пол, а я продолжал тупо смотреть на экран, там проплывают итоговые результаты работы лаборатории, не придётся переносить на новое место и состыковывать заново. Я всегда был в теснейшем контакте с разработчиками чипов для нейролинка, но теперь они, по словам директора, окажутся в моём подчинении.
Может быть, мелькнула мысль, объединение тех и других в одном коллективе позволит ускорить работу, но есть вероятность, что работа как раз затормозится. Человеческий фактор, как говорят во всех непонятных ситуациях. Хотя и стараюсь ладить со всеми, но многих уязвит, что они теперь не самостоятельная группа, а всего лишь часть большого коллектива.
Из кухни донёсся весёлый вопль:
– Кофе готов!.. Беги быстрее, а то остыёт!
– Бягу, – ответил я. – Всеми четырьмя.
На кухне она передвинула на мой край стола чашку с парующим чёрным кофе, где сливками ухитрилась нарисовать сердечко.
– Халва горячая! У тебя жопа слипнется. Вентилятор сдох, но проще заменить принтер, у тебя прошлогодняя модель!..
– И горячую съем, – сообщил я. – Капризные не выживут в новом мире.
– Не выживут, – согласилась она. – Ты вообще весь по ту сторону Перехода?
– Частично, – ответил я. – Одной ногой.
Она смотрела, как я пью и почти безучастно отламываю халву крупными ломтями.
– Что случилось? Ты как будто уже с кем-то воюешь!
Я поднял на неё взгляд, смотрит с живейшим интересом, но и с готовностью подставить плечо, какую бы тяжесть ни нёс и с кем бы ни воевал.
– Новое здание, – проговорил я медленно. – Там будет не филиал, как все думали, а отдельный институт. Целиком посвящённый разработке нейролинка.
Она широко распахнула глаза.
– Ух ты!..
– И возглавить его, – договорил я, сам чувствуя в своём голосе неуверенность, – предложили мне.
Она повторила в радостном изумлении:
– Ух ты… Это здорово!
– Уже дал согласие, – ответил я. – Окончательное. На попятную поздно. Но как-то всё слишком…
Она сказала с жаром:
– А что сейчас не слишком?.. Всё ускорилось, всё вверх тормашками!.. Кстати, что такое тормашки?.. Вот видишь, ещё не узнали, а уже спешим мимо и дальше!.. Время такое. Хорошо, что согласился. Сейчас хватать нужно сразу, второго шанса не бывает!
Я покосился на её воспламенившееся лицо, у неё даже дыхание прервалось, словно оказалась на вершине крутой горы, а дальше тёмная пропасть.
– Знаю, – ответил я осторожно. – Время такое, второго шанса ни на что не будет. Но я, похоже, всё-таки где-то в глубине чистейшей души мохнатый консерватор.
– Это да, – согласилась она, – но наступаешь на горло своей животно-ящерной песне и делаешь то, что надо, а не что хочется твоей мохнатости. И сейчас поступишь правильно. Нельзя бездумно бросаться во всё новое, как вон Анатолий, но ты успеваешь понять и оценить. Дорогой, ты не бездумник!.. Ты и меня оценил, как козу на базаре.
– Это ты зря, – сказал я с укором, но ощутил, что она права, всё же на автомате прикинул, как сложится, если вдруг окажутся вдвоём в небольшой однокомнатной квартирке дольше, чем для короткой случки. – Я не рассматривал тебя, как козу…
– А на корову не тяну, – сказала она серьёзно, – да и зачем тебе корова?.. Я твоя коза, я тебя понимаю и без нейролинка. Хорошо, что согласился! Такие возможности!.. А потянуть потянешь, как здоровенный индийский слон.
– Африканский крупнее, – уточнил я отстранённо, вспоминая слова директора, – но его объездить труднее. Да, я уже принял.
Она уточнила:
– Так это точно?.. Тебе предложили… и ты сказал, что берёшься?.. Так чего ты сейчас? Давай берись! Чего расселся?
– Уже взялся, – ответил я сварливо. – Разве работаем только в кресле перед компом?.. Всё время в труде, как башкирская пчела. Ну, за некоторым исключением, не дерись. Хотя, конечно, администрирование будет отжирать часть драгоценнейшего времени.
– Ты останешься нейрохирургом, – заверила она. – Коллектив понимающий, не манагеры недобитые, а научные сотрудники. Позвони нашим! Или пошли голосовку. Пусть знают уже сейчас, чтобы утром явились бодрые и готовые ломать и рушить.
Я сказал со вздохом:
– Наверное, ты права, хоть и красивая.
Она заулыбалась польщённо, но послушно умолкла, а я прижал пальцем мочку уха и сказал отчётливо:
– Алиса, сообщи всем нашим, что я уже не начальник отдела, а директор нового центра. И буду дрючить всех в хвост и гриву, так как знаю, кто когда халтурит!
Ежевика сделала ещё по чашке кофе, принтер выдал две сдобные булочки, горячие и вкусно пахнущие, но, как только я протянул к ним руку, требовательно звякнул смарт.
На экране появилось лицо Бронника, я кивнул Ежевике, чтобы отодвинулась, не попадала в обзор, сделал лицо очень внимательным и серьёзным, включил взмахом руки обратную связь.
– Слушаю вас, Сергей Павлович.
Директор сказал отрывисто:
– Извините за неурочный звонок, но должен предупредить, у вас скоро появятся с визитом члены совета по этике.
Не говори о чёрте, подумал я раздражённо, даже не думай, а я вот подумал, они сразу и нарисовались на горизонте событий.
– С визитом? – уточнил я. – Какая-то новая структура?
Директор чуть наклонил голову, лицо оставалось непроницаемым, но я отчётливо уловил идущие от дисплея флюиды недовольства.
– Академия наук учредила. Под давлением, конечно.
– Правительства? – спросил я.
Он ответил сухо:
– Да. А те уступили под нажимом самой крикливой части общественности. Ничего не поделаешь, нами снова правит то, что погубило Рим. Очень прошу вас ради дела держаться мирно, в рассказы о будущем не вдаваться. Это их пугает и сразу превратит в явных противников. Лучше расскажите, что пьёте, какие шашлыки жарите на природе и как в соцсетях размещаете фотки застолий.
Меня ощутимо передёрнуло.
– Сергей Павлович!..
Он сказал с сочувствием:
– Знаю-знаю, до такого уровня вам никогда не пасть, зато их успокоит. Вы же знаете, сейчас даже извозчики говорят о важности этики, соблюдения её принципов в развитии науки… Не дёргайтесь, привыкайте. Теперь вы ещё и администратор, должны говорить общественности то, что нужно, а не то, что думаете.
Я сказал горько:
– Как же мы все изолгались…
– Во главе Константинопольский, – сообщил он ровным голосом, – когда-то был неплохим актёром, но у него первый зам – шоумен Гарик Касторский, второй – телеведущий, не помню имени, но часто мелькает в жвачнике. Ещё в их комитете видные артисты цирка, два джазмена, три женщины горизонтального промысла, одна из них депутат Госдумы.
Я сказал с чувством:
– А как насчёт одноногой негритянки-трансформера, то бишь трансвестита?
Директор скупо улыбнулся.
– Не отыскали на просторах Отечества. Но геи в Совете почти все. Ничего не поделаешь, профессия такая. Если там и есть гетеросексуал, то таится. Сейчас прогресс идёт с опаской и поглядывая по сторонам, а научные сотрудники набивают татухи, чтобы их принимали за простой народ, которому всё, простите за выражение, дозволено.
Я пробормотал убито:
– Что за бред…
Директор сказал с сочувствием:
– Терпите. Начало движению дали Штаты, когда актёр побывал в президентах, потому сейчас уже во главе десятка государств шоумены и артисты цирка. В общем, я вас предупредил. Держитесь, не давайте поднять шум! А искать повод будут, у нас народ протесты обожает. Была Страна Советов, стала страной протестов.
Я стиснул челюсти с такой силой, что кольнуло в висках. Вот и первая беда, которую не предусмотрел.
– Спасибо, Сергей Павлович, – сказал я сдержанно. – Посмотрим, что получится. У них какие полномочия?
– Никаких, – ответил он с удовольствием. Но тут же снизил тон и предупредил совсем другим голосом: – Но влияние огромное!.. Вы же знаете, ныне толпа на улицах определяет, как нам быть и куда идти. Панэм эт цирцензес ей уже мало, теперь берётся править Римом!.. Ленин был прав насчёт кухарок. Держитесь, Артём Артёмович!
Он кивнул, экран погас, Ежевика даже дыхание задерживала, не шевелится, а я ещё с минуту сидел, оцепенелый, чувствуя лютейшее бессилие перед надвигающейся тёмной силой.
С научными работниками других взглядов можешь спорить, находить контрдоводы, переубеждать, но это у нас, а в том в обществе, что благодаря бесконтрольным свободам поднялось из неких мрачных глубин доминирующего за земле вида, доставшихся даже не от питекантропов, а ещё кистепёрых рыб, просто невозможно даже пикнуть иное от «общепринятого», а что принимает толпа, знаем.
Тьма, сказал некто внутри. Тьма не понимает доводы. Против тьмы есть только одно средство – свет! Просвещение. Но с ним запоздали, просмотрели.
А сейчас расплачиваемся. Просветить толпу вот так сразу не получится.
– Константинопольский, – проговорил я вслух. – Что-то знакомое… не могу вспомнить…
Ежевика встрепенулась, теперь можно двигаться и верещать, сказала весело:
– Ещё бы! Ты же дремучий, шоу не смотришь!.. Он был известным артистом, даже актёром, как говорят, хотя это преувеличение, артист и есть артист, какой из него актёр, а потом стал шоуменом, ведущим всяких передач на телевидении. Был бы из мира науки, ты бы сразу вспомнил.
– А-а, – сказал я. – Тогда да, конечно. Но как он оказался…
Она придвинула ко мне чашку с уже остывающим кофе, красиво подпёрла мордочку кулачком, в глазах промелькнули смешинки.
– Сам знаешь, этика, – сообщила доверительным тоном, – удобная вещь. Во всех её тонкостях разбирается любой дворник. Как и в политике. Во всяком случае, никогда нельзя припереть к стенке, как вот нас, представляющих науку. У нас всегда дважды два – четыре, а у них хорошо, если семь, такое ещё понять можно, хоть и с трудом, но когда равно стеариновой свече, то разве что хрюкнешь в ответ, а для них это признание поражения!
– Поговорить о проблемах этики, – согласился я, – всё равно, что для джентльменов о погоде. Светский разговор, подчёркивающий принадлежность к особому кругу высокоодухотворённых, куда не входят всякие там научники, будь даже трижды лауреаты нобелевок. Но я не думал, что всё так серьёзно.
– Что всё так запущено, – согласилась она. – Хватит, уже поздно. Ложись. Не бойся, секса не будет, у меня тоже голова болит.
Пока я принимал душ, убрала посуду, чем-то погремела на кухне, а потом скользнула ко мне под одеяло, тёплая и притихшая.
Я уловил на себе её внимательный взгляд, подумал отстранённо, что лежать вот так с обнажённой женщиной и всерьёз говорить не о ней, моветон, но, если честно, сам по себе секс был интересен разве что Дон Жуану, да и ему, по правде сказать, был на заднем плане. Дон Жуану важнее именно ощущение победы, так это тогда называлось, покорить, овладеть, это сладкое чувство доминирования над чужой женой, а косвенно и над её мужем, кем бы тот ни был!
Но когда запреты рухнули и секс стал обыденной рутиной, то, естественно, обесценился. Особенно из-за того, что исчезло чувство победы, доминирования. Какая тут победа, если девчонка пришла в бар, чтобы отыскать того, с кем потрахаться? Не ты её покорил, не она тебя, просто секс с противоположным полом всё ещё как бы интереснее, чем в одиночку, хотя таких всё меньше и меньше.
Во времена Дон Жуана женщина просто стыдливо закрывала глаза и отдавалась, так это называлось, а что он с нею делал и как делал, непристойно было даже пикнуть о своих желаниях.
Сейчас же каждая знает и умеет в сексе не меньше самца. У неё свои предпочтения и условия, соответствуй и выполняй, а такое в программе питекантропа, кто мы всё ещё есть, не записано. Да и какая там радость от секса, если столько условий, правил, ограничений? Проще красиво назваться асексуалом, мол, идейная позиция такая, мастурбация ещё проще, а воображение создаст ту женщину, какую желаешь, и всегда будет лучше реальной.
– Спи, – сказала она, – у тебя глаза, как у жопы после сладкого.
– От монитора, – пробормотал я.
– Яркость убавь.
– Монитор сам пытается, – сказал я, – но я с ним борюсь.
– Я на его стороне, – заявила она. – Здоровье нужно беречь.
– Скоро этот вопрос отпадёт, – сказал я и сам вздрогнул от недоброго предчувствия. – Как и все мы, нынешние.
Глава 7
Завтра выходной день, однако будильник всё равно заорал после милой убаюкивающей мелодии, я вздрогнул, открыл глаза и повернул голову.
Рядом смятая постель, я вяло старался вспомнить, что случилось, однако со стороны кухни донёсся треск размалываемых кофейных зёрен, прошлёпали босые ступни, и в дверном проёме появилась улыбающаяся Ежевика в моей распахнутой рубашке на голое тело.
– Гренки через двадцать секунд, – сообщила она. – Кофе через полминуты!
– Я готов, – ответил я ещё сонным голосом, – нужно раньше ложиться…
– Ты и прошлый раз это говорил, – напомнила она.
– Так я и в прошлый раз существовал, – сообщил я, – и сейчас когито эрго сум.
Она кивнула в сторону туалета.
– Иди похудей, уже накрываю на стол.
Я хотел ответить, что сейчас столы вообще не накрывают, это раньше накрывали скатертями, а на домашних кухнях ещё и клеёнками, а сверху клали газеты, но напомнил себе, что мой перфекционизм иногда попахивает педантизмом, так что следи за базаром, придурок, а то из стартаперов быстро запишут в старпёры.
На кухонном столе уже чашки на противоположных концах, в двух вазочках печенье и большие ломти тахинной халвы, в тостере поджариваются тонкие ломтики булочек.
Ежевика сидит и наблюдает за мной исподлобья, как Торквемада за Кампанеллой, словно я занимался не только опорожнением мочевого пузыря, но и в самом деле чистил зубы, будто дикарь какой-то.
Ещё пару лет тому эта чистка зубов была обязательной, но после того, как стали покрывать зубы дорогущим гелем из сверхпрочной керамики, зубы у всех всегда чистые и сверкающие белоснежной улыбкой.
У Ежевики тоже чистые и блестящие, ну это и понятно, для женщин внешность всё ещё очень важна, зубы отбеливают и выравнивают именно для красоты, это мужчинам лишь бы потом возиться меньше.
Кофе сделала чуть крепче, но чашечки взяла поменьше, тостики прожарены в меру, уже начинает хозяйничать, ну да ладно, пока всё в пределах нормы, женщин можно чуточку баловать свободой и равноправием.
Ложечки для сахара положила строго параллельно, ни одна ни на миллиметр не выдвигается, блюдца тоже синхронны в разные стороны цветочками на ободке. Либо перфекционистка, либо с детства помнит правила хорошего тона за столом, а они начинаются с того, как расставлены тарелки и разложены вилки.
– Чем больше у человека запретов, – проговорил я вслух, – тем дальше он от животного.
Она как будто прочла, о чём я думал всю ночь, договорила:
– И тем больше у него правил.
Я молча хрустел прожаренным ломтиком булочки, помалкивал, а она спросила негромким голоском:
– Что-то тревожит, шеф?..
– Да, – ответил я нехотя.
– Этики?
Я отмахнулся.
– Этики всего лишь мухи, что надоедают, но наш паровоз им не остановить.
– Тогда что?
– Наша работа, – ответил я с сомнением. – Только мы знаем, какой будет взрыв! Одна надежда, что снимать ограничения на использование нейролинка будем постепенно. По частям. Если позволят.
Она даже чашку отставила, взгляд стал очень серьёзным.
– Могут не позволить?
– Мы разработчики, – напомнил я. – Я нагло уверен, что лучшие, без такой уверенности звёзд не достать… но, увы, не единственные, что пашут на этой ниве. Нива – это такое поле для разработчиков софта. Соперники дышат в затылок. Будем осторожничать и притормаживать – обгонят с гиком и свистом. Так что опасайся не опасайся, а спешить надо!
Она сделала осторожный глоток, поморщилась, горячо, ухватила, не глядя, вкусно пахнущий прожаренный ломтик булочки.
– Изо всех сил, шеф. Я оптимистка, но какая-то испуганная.
– Не по жизни?
– Нет, когда начинаю думать, что творим и вытворяем.
Я пил медленно, почти не чувствуя вкуса, что-то во мне тяжело вздохнуло помимо моей воли.
– Спинным мозгом чувствую, что у нас мощнее, чем открытие там электричества, атомной энергии, интернета! Именно мы перевернём мир кверху лапами. И назад возврата ни-ни. Кто понимает, тому уже страшно… А народ смотрит только бои в ММА и слушает песни Ани Стрекозинской.
Она сказала язвительно:
– Спинным мозгом… Артём Артёмович, не говори красиво! Скажи честно, жопой чуешь.
– Чую, – согласился я. – Но если не мы, то другие тряхнут планету так, что всё с неё ссыплется, как при Копернике.
Она быстро поглядывала, как я с хрустом жую тостик, горячий и вкусно пахнущий, но плечами повела, словно осыпало морозом.
– Надеюсь, успеем первыми.
– Иначе нам кранты, – подтвердил я.
– И станем снимать запреты постепенно?
– Даже не запреты снимать, – уточнил я, – а приоткрывать вход в ад. Чтобы дать взад, если чё. Тогда и другие притормозят. Ну, может быть.
Она допила кофе, задумалась, медленно поворачивая чашку в пальцах.
– Притормозят?.. Думаю, не раньше, чем начнутся разбои, грабежи, поджоги… Не так?
Я ответил с надеждой:
– Но баррикад на этот раз не будет. Каждый станет зверем-одиночкой. И будет бросаться на соседа. А как иначе, если везде одни звери в людской личине? Общество, основанное на строгих правилах и запретах, рухнет с таким грохотом, что и черепков для инопланетян не останется.
Она сказала с иронией, но мне почудилась в её словах надежда:
– Тогда, может, притормозить?
– А другие? Их не притормозишь.
Она попыталась допить кофе из пустой чашки, вздохнула, взяла из моей руки тоже пустую и поднялась, строгая и деловая.
– Вызывай машину, я помою посуду.
Раньше посуду в самом деле мыли, а сейчас достаточно поставить в раковину, автомат сделает всё, ещё и высушит, а потом расставит на полочке, так что выскочили из дому одновременно.
Никто никого не ждал и не бил в нетерпении копытом, и даже авто подкатило к подъезду, рассчитав расстояние и скорость с точностью до микросекунды.
Науку не остановить, подумал я мрачно на сиденье, что раньше считалось водительским. Всё ещё не по себе, что нет рулевой колонки, обшитая кожей баранка словно бы защищает от стремительно летящего навстречу мира, но мир меняется резко и быстро – принимай или уходи.
Ежевика вертит головой по сторонам, замечая, как стремительно меняется город. Даже высотные дома вырастают то здесь, то там, словно по волшебству, а старые преображаются так, что и не скажешь насчёт фундамента боярских времён.
Аккуратная линия высоких деревьев, что днём даёт тень, а ночью освещает яркой листвой улицу, символическая линия бордюра, где раньше нелепо смотрелись в ряд глыбы тяжёлого камня, а сейчас незримую линию контролирует компьютер, за которую ни один автомобиль не проедет, за исключением санитарной или пожарной команды.
– Что ты задумал?
– У меня важная встреча, – сообщил я кратко.
– В выходной?
– В жизни выходных не бывает.
– Молчу, – ответила она послушно.
– Да ладно, щебечи. Всё равно не слушаю.
Она спросила обиженно:
– Тогда зачем?
– Твой голос успокаивает, – пояснил я. – Женщин вообще никто не слушает, когда они женщины. А когда говоришь о программировании, ты не женщина и не самец, а третий вид, к которому принадлежим мы. Более совершенный, чем люди.
– А этики?
Я отмахнулся.
– То вообще питеки. Даже денисовцы.
Через два квартала автомобиль резко затормозил и прижался к красной линии, разделяющей тротуар в его прежнем значении и проезжую часть.
– Шеф? – пискнула Ежевика.
– Встреча, – сообщил я.
Она только открыла ротик, но послушно захлопнула, в нашу сторону уже идёт по тротуару нечто подобное статуе командора в его металлическо-хромовом исполнении.
Марат от шеи и подошв нагло сверкает металлом, как будто совсем киборг, хотя полностью заменил только руки и ноги, а всё остальное пока своё, пусть внутренности и отпечатанные на принтере, но все из собственных стволовых клеток, только грудь для пижонства укрыл, как римский легионер, стальным панцирем с затейливым гербом собственной выдумки.
Прохожие откровенно таращатся, одни с осуждением, другие с одобрением и даже завистью, это не пирсинг вколоть или тату бросить по всему телу, это уже высший класс и вызов старому миру!
Я распахнул дверцу заднего сиденья.
– Садись, расскажу по дороге. Ты чего такой довольный? Печёнку сменил?
Он ловко забрался на заднее сиденье, ответил густым красивым голосом оперного певца:
– Это у вас печёнки, а у меня печень. А сменил дважды, знаете…
– Нет, – пояснил я, – на железку.
Он развёл руками.
– Прототип ещё не запустили в серию. А как только, то сразу. Хайтек не женщина, меня ещё ни разу не подвёл.
Ежевика обиженно нявкнула:
– Харасменист!
– Факты, – потребовал Марат.
– Этика выше законов, – сказала она гордо. – Потому факты не играют роли. Я тебя по судам затаскаю!..
– Куплю мороженое, – предложил Марат.
– Два, – выпалила она победно. – Шоколадное с крошками!
– По рукам, – сказал он с тяжёлым вздохом. – Вот так и проигрываем в титанической битве полов.
Автомобиль терпеливо выждал, пока такое медлительное по нормам электронного мира существо вдвинется в салон и очень неспешно, будто играет замороженного, опустится на заднее сиденье.
Нас вжало в спинки кресла, по обе стороны стремительно понеслись навстречу, тут же пропадая за спиной, деревья и здания, автомобиль педантично старается уложиться в указанное для встречи время.
Я поглядывал в зеркало на уютно устроившегося сзади Марата. Совсем недавно, я уже оканчивал школу, такие, как он, были обречены умереть во младенчестве или в лучшем случае подростками.
Но медицина идёт даже не широкими шагами, а скачками. Какие-то болезни излечили, какие-то пока остановили, а там, где пока медики разводят руками, неожиданно помогла робототехника.
Источенные остеопорозом кости ног и рук заменили настолько совершенными протезами, что Марат всерьёз ощутил превосходство над остальными людишками, которым такое счастье только предстоит. Приземлённой науке, работающей на сегодняшний день, проще выращивать из стволовых, чем разработать механическую.
Он перехватил мой оценивающий взгляд, понял ход мыслей, сказал весело:
– Шеф, прогресс не остановить, сами знаете. Присматриваюсь к желудку, уже тестируют синтетические!
– Да зачем тебе? – сказал я с неудовольствием. – Свой пока справляется?
Он широко и победно заулыбался. Мало ли что совсем недавно был обречён с букетом болячек, зато сейчас поглядывает на дураков с тем же превосходством и жалостью, с каким те смотрят на него.
– Шеф, скажи лучше, куда едем?
Ежевика помалкивает, мордочку сделала таинственной и загадочной, я проговорил с небрежностью:
– Договорился о встрече с Джином.
Он охнул, сказал жарко мне в затылок:
– Самим Фраерманом?
– Ого!.. Я всегда мечтал с ним познакомиться. Его работы просто взрыв мозга!
– Есть шанс, – сказал я. – Пообщаемся в кафешке, это рядом с их небоскрёбом. Давно подбиваю клинья, надо бы сманить к нам.
Он присвистнул.
– Хорошо бы. Понятно, зачем здесь я.
Я улыбнулся.
– Ты ему точно больше понравишься.
Он сказал деловито:
– Мы вдвоём, да?.. Но это не сугубо деловая встреча, всё-таки в грёбаный выходной обязаны отдыхать после трудовой недели, иначе штраф и понижение репутации. Потому для отмазки эта самочка? А это весьма кстати.
Ежевика обиженно взвизгнула, я воззрился на него в изумлении.
– Ты чего?
Он бесстыдно ухмыльнулся.
– Фраерман не весь железный. Я про него кое-что знаю, да он и не скрывает. Напротив, хвастает.
– Хвастает? – переспросила Ежевика. – Тогда он ещё человек.
Вспыхнул экран на лобовом стекле, там полупрозрачный Фауст вгляделся в нас троих с изумлением на лице.
– Шеф, я думал застать вас в каком-то кабаке… Или вы втроём туда как раз и прёте?
– Только четвёртого подхватим, – сообщил я. – Фраермана. Слыхал о таком?
Он охнул.
– Намечается групповуха?.. А я хотел спросить насчёт искусственных аксонов… Ладно, Фраерман так Фраерман. А что он фамилию на ник не сменит?.. Мы с детства называли выпендрёжников фраерами, а тут не просто не скрывает, а выпячивает вместо имени!.. Фраерман, надо же!
Я кивнул, всё верно, сам он для всех нас давно Фауст, каким однажды появился на форуме трансгуманистов, а не какой-то… как его фамилия?.. в прошлой детской жизни. Фраерман мог бы выбрать что-то более… хотя «Фраерман», надо признать, звучит лихо и вызывающе, даже соответствует его драчливой репутации нападателя на основы современной науки.
– Спрошу, – пообещал я. – Скажу, что ты интересовался.
Он сказал испуганно:
– Что? Ни в коем случае!..
Экран погас, Марат довольно заржал.
– А репутация у Фраермана ещё та.
Автомобиль плавно сбросил скорость и замер у бровки. В сотне шагов Центр нейроинформатики, слева по ту сторону тротуара маленькое уютное кафе, Фраерман выбрал удобное для себя место встречи.
Марат покинул авто первым, бравируя лёгкостью движений, следом выбралась Ежевика, шумно вздохнула, наполняя лёгкие свежестью от листвы модифицированных деревьев. Те выстроились вдоль дороги на точно отмеренных расстояниях, не пропуская запахи горячего асфальта и резины через край тротуара.
Марат поглядывал на мир с полнейшим равнодушием на лице к этой уходящей ерунде. Совсем недавно здесь важно катили кареты с извозчиками, вдоль дороги высились газовые фонари, а бородатые мужики с тачками ждали у тротуара, готовые сразу же убрать конский навоз, а то лошади, как все травоядные, опорожняют кишечник прямо в пути.
Исчезнет и этот нынешний мир с замысловатыми небоскрёбами, зеркальными витринами и автомобилями без водителя. Придёт нечто намного совершеннее, а мы как раз те существа, кто в бешеном темпе, который пугает даже нас, приближаем этот страшноватый и прекрасный завтрашний день и почему-то не можем ни остановиться, ни даже замедлиться.
Ежевика, не оглядываясь в нашу сторону, направилась к распахнутым дверям летнего кафе, там половина столиков вынесена наружу, выглядят по-домашнему мило и незатейливо.
– Я бы тоже в таком питался, – определил Марат. – Фраерман хорошо устроился, ему носят в квартиру ещё горячее. Вон те три окна и есть его квартира!
– Уютное место, – согласился я. – И почти пустое. Ну да, народ рванул за город…
Ежевика всё же вошла в помещение, выбрала самый дальний столик в углу, но села спиной ко входу, это мужчины садятся, как собаки в конуре, всегда лицом к возможной опасности.
Я огляделся в поисках официантки, но, похоже, здесь автоматика полная, а Ежевика сказала торопливо:
– Фраерман!
