Юрий Поляков
В ожидании сердца
6. Как боги
Наверное, самая на сегодняшний день востребованная моя пьеса – мелодрама «Как боги…». В Москве ее поставила на сцене МХАТ имени Горького сама Татьяна Доронина. Кстати, у этой пьесы занятная судьба. Сюжет давний. Много лет назад мы даже попытались с Владимиром Меньшовым написать сценарий по этой идее. Придумал я и название – «Зависть богов». Но сценарий не пошел. Впоследствии создатель «Ширли-мырли» использовал это название для своего фильма, поставленного по сценарию Марины Мареевой «Последнее танго в Москве». Сценарий, кстати, хороший, но антисоветский на вегетативном уровне. Владимир Валентинович звал меня принять участие в переработке материала, но я, поблагодарив за доверие, сказал: разработкой чужих фобий не занимаюсь.
Этот сюжет долго хранился в запасниках моей памяти, пока вдруг не очнулся, соединяясь с китайской темой, а она пришла мне в голову, когда я на Тайване в музее разглядывал бронзовый жертвенник, отлитый тысячи лет назад, и вдруг подумал: «А ведь к такому сосуду должен быть приставлен один из многочисленных китайских божков!» И вот в квартире отставного дипломата Гаврюшина появляются жертвенники эпохи Тан с приданным к ним китайским домовым…
Критик Григорий Заславский, знаменитый своими галстуками-бабочками, прочитав пьесу «Как боги…» в журнале «Современная драматургия», говорят, раздраженно вскрикнул:
– Но ведь так сейчас никто не пишет!
Я воспринял это как похвалу…
Поначалу я отдал готовую пьесу Борису Морозову, так как давно обещал ему новую вещь. Однако в Театре Армии в ту пору случилась административная смута, и было не до премьер, даже договор со мной все никак не могли заключить. Но я, как человек привычный, терпеливо ждал. Тем временем опубликованная пьеса «Как боги…» оказалась в литчасти МХАТа им. Горького. Неожиданно Татьяна Васильевна Доронина пригласила меня на обед: «Вы наш давний автор, приходите – потолкуем…» Я с удовольствием пошел. Мы выпили вина за успех недавно поставленной на мхатовской сцене режиссером Александром Дмитриевым театральной версии «Грибного царя», поговорили о ситуации в российском искусстве. Дело шло к десерту, но помощница принесла на подносе не кофе, а листочки бумаги, каковые и положила передо мной.
– Что это?
– Договор на вашу пьесу «Как боги…», – улыбнулась Доронина.
– Но я же…
– Подписывайте, Юрий Михайлович, подписывайте! – с непререкаемой мягкостью проговорила Татьяна Васильевна.
– Но…
– Я буду ставить сама.
После этих слов я взял ручку и подписал договор.
Мне как драматургу выпала большая удача – я стал любимым автором легендарного МХАТа и его художественного руководителя недосягаемой Татьяны Дорониной. Уже в советские времена она была не просто знаменитой актрисой, чью фотографию я, школьник, с трепетом купил в газетном киоске. Она была, как сейчас принято говорить, лицом советского искусства, а на самом деле – ярчайшим выражением русского национального архетипа, о чем как раз теперь говорить не принято. «Ты меня любишь, а я хочу, чтобы ты меня уважал!» – вслед за героиней фильма «Еще раз про любовь» повторяли миллионы женщин в СССР. И вздыхали они именно так, как вздыхала, волнуясь грудью, героиня другого всенародно любимого фильма «Три тополя на Плющихе». Театралов восхищали неповторимые и неповторяющиеся сценические образы, созданные Татьяной Васильевной в БДТ, во МХАТе, в Театре имени Маяковского.
У любой нации в каждой сфере есть свой «короткий список» знаменитостей. Оказаться в нем почти невозможно, слишком многое должно совпасть и сойтись. Чтобы стало понятнее, о чем я говорю, попробуйте вспомнить имена наших космонавтов. Ну! Юрий Гагарин, Герман Титов, Валентина Терешкова… А дальше, увы, кто-то помнит, а кто-то позабыл. Доронина входила в такой «короткий список» советских актрис. Ее знали все. И любили. Зачем я упорно напоминаю об этом? Чтобы польстить? Доронина в лести не нуждается. Однако в конце 1980-х началась эпоха перемен, точнее – новая смута, и от человека искусства, владеющего умами, а главное – сердцами соотечественников, снова стало зависеть больше, чем обычно. Фактически судьба страны.
Я хорошо помню те странные времена: казалось, вся творческая интеллигенция поднялась в едином порыве к свободе творчества, против понукающего идеологического жезла, против плановых поставок на сцену и на экран положительных героев. Кто ж знал тогда, что избыток положительных героев – полбеды, настоящая беда, даже катастрофа – их отсутствие. Однако иные деятели, даже поседелые мэтры, понимали свободу творчества примитивно, как подростковое отлынивание от ответственности, и не важно перед кем – перед зрителем, читателем, властью, предшественниками, современниками или потомками. За сжиганием партбилетов и трибунным витийством часто скрывалось убогое желание сделаться рантье от искусства и стричь купоны, не думая о том, что культура суть неотъемлемая часть народной и государственной жизни. Увы, тогда многим «творцам» казалось и кажется до сих пор, будто можно танцевать на верхней палубе, когда в борту пробоина и кочегары по горло в воде. Собственно, эта агрессивная безответственность крикливой части творческой интеллигенции и сделала возможным невозможное: шоковые реформы с кондачка, кровавый октябрь 1993-го, очередную попытку «разроссиить» Россию. Мало кто из звезд, входящих в «короткий список», поднял тогда голос против эпидемии саморазрушения. Доронина подняла.
Разлом МХАТа в 1987-м предзнаменовал разлом СССР. Разделение единого творческого коллектива было закономерным результатом разного понимания смысла и назначения театра. Идти в искусство только за свободой творчества примерно то же самое, как жениться исключительно для разучивания поз «Камасутры». Если человек этого не понимает, объяснить невозможно. Те, для кого театр был служением не только искусству, но и народу, державе, выбрали своим лидером Доронину. Возглавив МХАТ имени Горького, она оказалась в ряду немногих, выступивших против плясок на верхней палубе тонущей страны, против попрания исторически сложившихся ценностей русской цивилизации.
Миллионы людей, замороченных эфирной болтовней и клекотом веселых беспочвенников, очнулись: если Доронина против, значит, три сестры, играющие «в бутылочку» с Соленым, это не поиски сценической новизны, а поношение здравого смысла, истребление нравственного закона внутри нас. Если театр Дорониной против того курса, который взяла страна с пробоиной в боку, значит, лукавые лоцманы ведут ее не туда. Либеральная номенклатура и рантье от искусства этого Дорониной не простили. Четверть века Татьяна Васильевна жила и работала в атмосфере необъявленного бойкота, когда упорно замалчивались ее новые роли и постановки, когда старательно забывались ее круглые даты. Но что подвижнице неприязнь себялюбцев? Что человеку, который служит своему народу, суетливая месть тех, кто «живет, под собою не чуя страны»? Ничто. Я и сам натолкнулся на эту ледяную стену, выстроенную вокруг Дорониной и ее театра, когда в 2001-м со Станиславом Говорухиным работал во МХАТе над спектаклем «Контрольный выстрел». Одна из рецензий называлась «Зоологический реализм». Да и теперь иные знакомцы удивляются: «Ты опять отдал новую пьесу Дорониной?» – «Да, опять!»
Татьяна Васильевна ставила «Как боги…» долго, трудно, отрабатывая каждую сцену. Роли получили ведущие актеры театра: А. Титаренко, И. Фадина, Л. Матасова, А. Хатников… Зато спектакль вышел отменный, и зрители его очень любят. К сожалению, сейчас, когда я пишу эти строки, любимый зрителями спектакль снят из репертуара. Команда рейдеров во главе с Бояковым и Прилепиным уничтожает следы «доронинской эпохи», так в 1930-е воинствующие безбожники взрывали церкви…
Мелодрама «Как боги…», к счастью, идет во многих других театрах в двух редакциях – «с Китайцем» и «без Китайца». Выше сказано, в пьесе есть персонаж «китайский домовой», охраняющий жертвенные сосуды, он участвует в событиях, беседует с хозяином дома… Но иные режиссеры, которым в целом вещь нравилась, недоумевали: «А как я это поставлю? Он же привидение!» Для таких случаев и была сделана редакция, где «китайский домовой» остался лишь в разговорах персонажей. Жаль, конечно, – без домовых в доме скучно…
На премьере в Ереване произошел любопытный случай. Кстати, в тамошнем русском театре было поставлено четыре мои пьесы, столько же, сколько и во МХАТе имени Горького. Так вот, сижу я на премьере и с изумлением слушаю, как главный герой мелодрамы Артем Бударин (он родом из Старосибирска, а играет его молодой армянский актер) говорит со сцены не просто без акцента, а с той неповторимой зауральской округлостью, по которой мы сразу узнаем сибиряков. По окончании я сказал худруку Александру Григоряну, возглавлявшему Ереванский русский театр им. Чехова полвека, примерно следующее:
– Александр Самсонович, я всегда знал, что вы выдающийся режиссер, но такой тонкости не ожидал даже от вас! Как вы добились, что ваш актер говорит «по-сибирски»?! Никто и нигде до такого не додумался…
– Юрий Михайлович, – ответил он. – Все очень просто: наш молодой актер – чистый армянин, но родился и вырос в Сибири, а недавно вернулся на историческую родину. Я теперь его от этого выговора отучаю, хочу добиться «московской нормы». Пока еще не получается…
7. «Смотрины»
В разгар скандала вокруг «Золотой маски», начавшегося со статей в ЛГ, в том числе и моих, режиссер Богомолов брякнул в Интернете, что он-де ни за что не поставит пьесу Полякова. И ведь правда: не поставит. Чтобы ставить мои вещи, натужной новизны и упоения собой мало, нужны талант и профессионализм. А талант – не имплант, не вставишь туда, где не хватает…
Можно понять отчаяние моих идейно-эстетических супостатов, когда в ноябре 2015 года в Москве прошел международный театральный фестиваль «Смотрины», целиком посвященный моей драматургии. Первый фестиваль живого автора за четверть века! В течение двух недель в Москве и за ее пределами, по всей стране, на аншлагах было сыграно полсотни спектаклей, поставленных по моим пьесам и прозе. Открылись «Смотрины» в переполненном зале МХАТ имени Горького 1 ноября, а завершились 17 ноября в забитом публикой Театре сатиры. В те дни в Москве было показано 12 спектаклей, привезенных из Кирова, Пензы, Белгорода, Еревана, Чимкента, Петербурга, венгерского города Кечкемет, Костромы и Симферополя… Сыграли четыре спектакля по пьесе «Как боги», три по «Однокласснице», две по «Хомо эректусу», а также «Левую грудь Афродиты», «Небо падших» и «Козленка в молоке»… На каждом представлении зал был полон, о чем с удивлением, переходящим в негодование, писала «Новая газета». Обидно же, когда на спектаклях нелюбимого автора, даже привезенных из провинции, чуть ли не в проходах стоят, а на пьесах твоих «любимцев» полупустые залы, вовсе становятся безлюдными после антракта.
Приехавшие на фестиваль коллективы практически ежедневно выступали на сцене Театра «Модернъ», где гостей принимала художественный руководитель Светлана Врагова. Должен заметить, тут не обошлось без того, что я называю опоясывающими рифмами судьбы. На Спартаковской площади в здании Хлебной биржи, где в конце 1980-х разместился Театр «Модернъ», в советские годы был Дом пионеров Первомайского района, где я перепробовал себя почти во всех видах творчества – от струнных инструментов до театрального кружка, но особенно долго продержался в ИЗО-студии, которой руководил живописец Олег Осин. Именно в Доме пионеров я впервые увидел живых писателей и даже смог с ними поговорить. В большом зале, там, где с успехом спустя почти полвека будет идти мой спектакль «Он, она, они…», мы, затаив дыхание, слушали замечательную писательницу Наталью Кончаловскую. Она читала нам новую главу из стихотворной книги «Наша древняя столица», а потом рассказала, как в соавторстве с мужем, поэтом-орденоносцем Сергеем Михалковым сочиняла басню про упрямых баранов, встретившихся на узкой тропинке:
И ответил баран: «Ме-е!
Вы в своем, баран, уме?»
Думал ли я, ученик третьего класса, что через 30 лет буду весьма близок с Сергеем Владимировичем, который полушутя назовет меня «последним советским писателем»?
Особенно мне запомнилось обсуждение с участием Льва Кассиля только выпущенной в свет его повести «Будьте готовы, ваше высочество!». Действие книжки происходит в советском Крыму, в пионерском лагере «Артек», а герои – простая советская девочка Тоня и наследный принц одного из экзотических королевств, дружественных СССР. История по тем временам не такая уж фантастическая: дети и внуки руководителей стран так называемого третьего мира охотно учились и отдыхали в Советском Союзе. Лев Кассиль, внешне очень похожий на диктора Юрия Левитана, внимательно слушал выступления юных читателей, подготовленные явно не без помощи учителей, снисходительно кивал, подробно отвечал на вопросы. С грустной улыбкой он реагировал на нашу готовность немедленно отправиться в далекую южную страну, чтобы бороться с проклятыми «мерихьянго», устроившими там переворот и лишившими юного принца трона.
– А кто они такие, эти «мерихьянго»? – вдруг спросил прежде молчавший мальчик в очках. – Я смотрел в словаре и географическом справочнике – там таких нет.
– Конечно нет… – удовлетворенно кивнул писатель. – Это слово я придумал сам.
– А разве можно придумывать слова?
– Писателям можно. Если постараться, то придуманное слово может даже потом остаться в языке.
– Как это?
– Ну вот ты… Как тебя зовут?
– Юра Поляков.
– Вот ты, Юра Поляков, знаешь, например, такое слово «промышленность»?
– Знаю. У меня мама в пищевой промышленности работает.
– Очень хорошо! А ты знаешь, что раньше такого слова в русском языке не было, а придумал его писатель Карамзин? Знаешь?
– Нет. А как вы придумали слово «мерихьянго»?
– Очень просто. Они кто? Враги. А у нас кто враги?
– Фашисты! – подсказали сразу несколько голосов.
– Фашисты. Верно. Но мы их победили. А сейчас наши враги – американцы. Точнее, американская военщина. Я взял американцев, отбросил первую букву «а», чтобы в глаза не бросалась, и прибавил латиноамериканское бранное выражение «янго»…
– А янки не от этого выражения?
– От этого. Откуда ты знаешь?
– Я читал «Янки при дворе короля Артура».
– Уже? Молодец. В общем, прибавил «янго» – и получилось…
– Мерихьянго…
– Правильно.
– А как вы думаете, Лев Абрамович, это слово останется в русском языке?
– Надеюсь, Юра. Если на это не надеяться, то и книжки писать не стоит…
На закрытии «Смотрин» Михаил Задорнов говорил о «театре Полякова». Что ж, друзья всегда преувеличивают наши заслуги, а враги преуменьшают или не признают вовсе. Но судьба давно уже вбила твой гвоздик в Столб Славы не выше и не ниже, чем ты заслуживаешь. На этом гвоздике и висеть. Потом.
8. Ширвиндт с «чемоданчиком»
Но вернемся в 2015 год. Как было сказано, закрывался фестиваль 17 ноября в Театре сатиры спектаклем «Хомо эректус». Но сначала предполагалось сыграть мою новую эсхатологическую комедию «Чемоданчик». Однако чуть-чуть не успели, премьера состоялась в начале декабря.
История написания «Чемоданчика» стоит того, чтобы ее рассказать. Несколько сезонов в Сатире с успехом (о чем сказано выше) шла моя мистическая комедия «Женщины без границ» («Он, она, они…»), поставленная Шривиндтом. Казалось, этот спектакль, как и «Хомо эректус», «навеки поселился» в репертуаре театра. Но вдруг умер Зиновий Высоковский (он играл «учителя-соблазнителя»), а следом серьезно заболели исполнительницы двух главных женских ролей. Найти им в труппе замену не получилось, так бывает: актеров вроде бы много, но на освободившуюся роль никого нет. А тут выбыли сразу три исполнителя. В общем, спектакль сошел на нет. И тогда Александр Ширвиндт попросил меня написать для театра новую комедию. Я пообещал, ибо отношусь к мэтру с искренним почтением, о чем и написал в день 80-летие «избранника Талии».
«…Любимый актер всегда узнаваем. Нет, не в очевидном значении этого слова, а в ином, особом, архетипическом смысле. Мало окончить «Щуку» и сняться в кино, чтобы тебя запомнили и полюбили. Много званных, да мало избранных! В облике экранной или сценической «звезды» непременно должен запечатлеться некий вечный, общечеловеческий тип. Увидел – и тебя сразу охватывает чувство радостного узнавания, ощущения, что этого человека ты уже встречал. Тебе знакомы до мелочей его лицо, голос, манера говорить, его взгляд и повадки… Именно так я и подумал, впервые обретя Ширвиндта на киноэкране. На самом деле я просто встретился с талантом.
Есть и еще один верный признак дара: увидев настоящего актера в какой-нибудь роли, ты навсегда запоминаешь персонаж именно таким, именно в таком воплощении – и ни в каком другом. Для меня, например, граф Альмавива – это Александр Ширвиндт. Навек. И своего права первой ночи герой Бомарше не может добиваться иначе, а только так, с усталой неспешностью целеустремленного греховодника… После фильма «Приходите завтра!» для меня тип шкодливого «мажора» тоже обрел нестираемые черты. Вот он, вечный конфликт: «талант по происхождению» глумливо утесняет простенькую Фросю Бурлакову, талантливую по рождению. Ах, как это современно выглядит сегодня, когда размножившиеся внуки лауреатов Сталинских премий заморочили нас своей нафталиновой новизной!
А вот господин из общества, перемещающий с фуршетного стола в свой боковой карман черную игру. Как забыть его бархатный взгляд, седеющую шевелюру и тихий аристократизм мудрого пройдохи! Сколько таких «господ из общества» кормится сегодня на нефтегазовых пирах Отечества! Особо надо сказать об умении Ширвиндта ронять гомерически смешные репризы голосом засыпающего гипнотизера! Пытались многие – получилось только у него.
История театра полна мистических тайн. В самом деле, только промыслом музы комедии Талии Александр Ширвиндт, помыкавшись по иным сценам, вот уже 44 года верно служит Театру сатиры, из них 14 лет в качестве художественного руководителя. На эту должность он заступил именно в ту пору, когда сатира, не увядавшая даже в строго охраняемых советских парниках, нынче, в свободной России, стала сохнуть, как фикус в квартире отпускников. Усмешливое Проведение, словно мудрая партия, бросило Ширвиндта на гиблую постсоветскую сатиру не случайно. Он уникально, не по-актерски, а по-писательски чувствует слово, потому-то он и сочинил, попыхивая легендарной трубкой, не один десяток миниатюр, которые с успехом озвучивали в людных залах не последние наши артисты. Именно Ширвиндт со товарищи возвел театральный капустник в ранг полноценного смехового жанра, возлюбленного с помощью телевидения миллионами граждан. Нет, не случайно Талия именно на нем остановила свой веселый взгляд!
Мне довелось в качестве автора сотрудничать с Театром сатиры, и скажу со знанием дела: за усталым добродушием и мягким острословием Ширвиндта скрыты «хищный глазомер» театрального стратега и, как сказал бы Ходасевич, «непоблажливоого игумена», пасущего свое артистическое стадо «процветающим жезлом». Александр Анатольевич умеет так нежно отказать, снабдив на дорожку свежим анекдотом, что ты выходишь из его кабинета в сыновнем умилении. Ну а если он вступает с тобой в творческий сговор с целью создания высокохудожественного спектакля, ты вскипаешь гордостью и готов к творческому самопожертвованию, которое избранник Талии примет с тихой отеческой улыбкой…
Ну как я мог обмануть ожидания такого человека, вступившего со мной в творческий сговор? Одна беда – никак не придумывался «сатировский» сюжет. Ожидание затянулось. И вот уже Ширвиндт в атриуме Музея Пушкина на моем 60-летии 12 ноября 2014 года, тепло поздравив, затем прилюдно и строго спросил меня:
– Юра, когда?
– Скоро…
– Дата!
– 1 мая, – ответил я наобум.
– Какого года? – уточнил на всякий случай Ширвиндт.
– Следующего.
– Ну, смотри, юбиляр!
Когда мозг прояснился после праздничных излишеств, я понял: у меня всего полгода, а сюжета как не было, так и нет. Я, запаниковав, начал перелицовывать для пьесы наброски нового романа, но сюжет, предназначенный для прозы, так же подходит пьесе, как хомут собаке. И вот однажды, сидя на концерте певицы Ирины Шоркиной, исполнявшей русские романсы, я вдруг «поймал» идею. Откуда она взялась в моей голове, до сих пор не пойму. Сначала возникла мысль о краже ядерного чемоданчика президента, а дальше она стала обрастать событиями, как деревянная палочка сахарной ватой. На радостях я позвонил Ширвиндту:
– Александр Анатольевич, придумал отличный сюжет!
– А раньше ты чем занимался? – хмуро поинтересовался он.
– Раньше разрабатывал другой, но этот лучше. Бомба!
– Приезжай – понюхаем.
Я помчался. Мэтр встретил меня с трубкой в зубах.
– Рассказывай!
– В общем, так: муж уехал в командировку.
– Оригинально! – Он сердито пыхнул дымом. – Дальше!
– К жене пришел любовник.
– Еще оригинальнее. – Ширвиндт посмотрел на меня с тоской. – А муж, конечно, неожиданно вернулся, да?
– Откуда вы знаете?
– У меня с детства дар предвидения. Юра… – Далее последовала интеллигентная композиция из затейливых матерных слов. – Что с тобой? Ты заболел?
– Нет, я здоров, а вот муж вернулся из командировки с чемоданом.
– А в чемодане бомба, которую ты мне обещал, так? – сурово спросил Ширвиндт.
– Нет, это ядерный чемоданчик, он носил его за президентом и украл…
Мне показалось, в этот момент от удивления застыло не только лицо худрука, но и вьющиеся из трубки голубые клубы дыма – они стали похожи на очертания школьной контурной карты.
– Неплохо. Сколько уже написал?
– Половину, – бодро соврал я. – Но к 1 мая будет готово!
– Давай к 15-му. Праздники. Я на рыбалку уеду…
Закончив комедию в срок, я испытывал радость не только от своей пунктуальности, но и от результата. Мне показалось, я написал именно то, чего не хватает современной российской сцене, – настоящую сатиру в духе Эрдмана, Катаева и Булгакова. Вскоре состоялась читка в театре, на этом настоял я, хотя Ширвиндт отговаривал. К моему изумлению, повторилось то же самое, что и с «Хомо эректусом». Актеры встретили комедию прохладно, а народный артист Юрий Нифонтов сказал, что это какая-то поделка в духе Сергея Михалкова. Интересно, что на читке комедии Шендеровича, впоследствии с треском провалившейся, труппа хохотала как безумная. Я давно заметил: людям, обитающим в театре, нравится совсем не то, что зрителям, пришедшим с улицы. Настроение актеров передалось приглашенному режиссеру-постановщику Эдуарду Ливневу, который начал задавать мне странные вопросы: «О чем наш спектакль?» А это – верный признак надвигающейся катастрофы.
Прочитав окончательный вариант пьесы, мне позвонил Ширвиндт и пригласил на разговор.
– Ну и что мы будем делать с президентом? – спросил он.
Тут надо бы пояснить: первоначально президент звался Валентином Валентиновичем, будучи, как вы догадались, мужчиной. В преамбуле я написал: «Действие комедии происходит после 2018 года. Все события вымышлены, все совпадения не случайны». Мне казалось, этого достаточно, чтобы снять ненужные ассоциации с реальным начальником государства. Выяснилось, не достаточно…
– Понимаешь, – молвил Ширвиндт. – Если мы на роль президента возьмем актера, категорически не похожего на Путина, все скажут: «Вот, мол, испугались, трусы!»
– А если…
– А если сделаем наоборот, все скажут: «Вот только и умеют издеваться и спекулировать на дешевом сходстве!» Что будем делать, Юрочка? Есть у меня одна мыслишка. Но ты же автор…
– А если… – Я посмотрел в глаза мэтру и понял: мы подумали об одном и том же.
Так законно избранный Валентин Валентинович вдруг превратился в «непереизбираемую» Валентину Валентиновну, мать нации, умницу и красавицу. А что? Со времен Екатерины Великой Россией не правила мудрая женщина. Заждались.
Еще любопытная деталь. «Чемоданчик», как и две предыдущие мои пьесы – «Одноклассницу» и «Богов…» – я собирался опубликовать в журнале «Современная драматургия». Но главный редактор Андрей Волчанский, ранее ко мне благоволивший, на сей раз был непреклонен:
– Этого мы печатать не будем.
– Почему?
– А сами вы не понимаете? Нам неприятности не нужны. Мы только-только наладили отношения с Минкультом. И вообще, знаете… – Волчанский глянул на меня с естественнонаучным интересом. – Если бы не ваши характерные словечки и приемы, я бы решил, что это не вы сочинили.
– А кто же?
– По всему, такую вещь должен был написать, ну, например, Дмитрий Быков…
– Пишет не тот, кто должен, а тот, кто может! – ответил я и забрал рукопись.
Тем временем в Театре сатиры начались репетиции «Чемоданчика», и актеры «встали на ноги». Ширвиндт, увидев поставленные сцены, пришел в ужас, резко взяв управление на себя. Замечу, забегая вперед: то же самое случилось, когда «Чемоданчик» ставили в Ростове-на-Дону. Приглашенный из Москвы бывший худрук Театра имени Гоголя Сергей Яшин, по прозвищу «Теннисист» (за его страстную, почти нездоровую любовь к Теннеси Уильямсу), не справился с материалом. Директор театра Александр Пудин, увидав сделанное, твердо сказал: «Эту беременность я прерываю!» Срочно вызвали Геннадия Шапошникова, из Иркутска, он-то и спас ситуацию. Спектакль вышел отличный и для провинции настолько острый, что ошарашенные зрители подходили ко мне в антракте и восклицали:
– Какая удача, что мы попали на первый спектакль!
– ?
– Ведь завтра его обязательно закроют.
Не закрыли. Идет до сих пор. Но вернемся в Театр сатиры. Уже назначен был день премьеры. И вдруг на прогоне стало ясно: нужна другая концовка. Премьеру скрепя сердце перенесли на неделю. Тогда Ширвиндт предложил использовать для финала песенку из знаменитого фильма Карена Шахназарова «Мы из джаза». Мне дали аутентичный текст куплетов, которые в картине исполняет Александр Панкратов-Черный, и я, промучившись ночь, нарифмовал прощальную песенку актеров:
А вы домой идите на диванчик
И вспомните наш скромный балаганчик!
И спектакль сразу сложился, заиграл. Сказать, что премьера прошла успешно, – ничего не сказать. Зрители, совершенно отвыкшие в наше демократическое время от политической сатиры на сцене, сначала точно оцепенели от неожиданности, а потом эта настороженность вылилась в хохот, аплодисменты и овации. Особенный восторг вызвали Федор Добронравов, игравший капитана третьего ранга Стороженко, который похитил «кнопку». Четвертый сезон «Чемоданчик» идет в Театре сатиры на аншлагах, и в финале тысячный зал неизменно встает с криками «браво!». А народный артист Юрий Нифонтов, играющий «добромора Суперштейна», с удовольствием выходит на поклон. На актеров, как и на детей, нельзя обижаться.
Поставлена эсхатологическая комедия и в других театрах, причем гораздо ближе к авторской редакции. Я давно привык к режиссерским сокращениям моих текстов и спорю, иду на конфликт лишь в тех случаях, когда купюры затрагивают сюжет и смысл пьесы. Не раз мне говорили: «Ты пишешь слишком густо, в твоей комедии столько сюжетных поворотов и реприз, что хватило бы на три пьесы…» Ну, во-первых, лучше пусть режиссеры прореживают, чем дописывают. А во-вторых, не я пишу густо, я-то беру пример с классиков, это «новая драматургия», рожденная гедонистическим тунеядством, слишком разбавлена. Но когда глупая мода на словесную жижу закончится, когда постановщики опять захотят многоуровневых сюжетов, полифонии смыслов, концентрированной сценической речи, тогда, возможно, им и пригодятся мои густо замешанные «безделки».
Не могу не посетовать: даже режиссеры, которые ставили «Чемоданчик» максимально близко к авторскому тексту, так и не решились вынести на сцену монолог дамы-президента, написанный тем же размером, что и знаменитая исповедь Бориса Годунова из знаменитой трагедии Пушкина. Странно! Мне монолог нравится:
…Шесть лет, как я достигла высшей власти,
Простая люберецкая девчонка.
Но нет покоя ни в Кремле, ни дома.
Ни власть, ни жизнь меня не веселят!
Мечтала я народ мой осчастливить
Достатком, телевидением смешливым,
Дешевой продовольственной корзиной,
Безвизовым туризмом за рубеж.
Но мой электорат неблагодарен,
Живая власть народу ненавистна,
Как будто я конкретно виновата,
Что дешевеет нефть и газ,
а доллар
Растет и зеленеет вместе с евро,
Что НАТО расширяется, как сволочь,
А США, всемирный участковый,
Повсюду свой засовывает нос!
Моя ль вина, что кризис на планете,
Что прет Китай, как тесто из кастрюли,
С арабами собачатся евреи,
А в Киеве свирепствует майдан!
Не я в стране мздоимство насадила,
Не я в державе дураков плодила,
И бездорожье было до меня!
Но все ко мне в претензии, как будто
У каждого я денег заняла!
Бранятся, просят, требуют, канючат…
И мышцы от ручного управленья
Устали, словно уголь я рублю!
Мне тошно видеть, как мои бояре,
Казну разворовав, соображают,
В какой офшор засунуть нажитое
И где какую виллу прикупить.
В семье мечтала я найти отраду.
Но мой супруг, которому когда-то
Я отдала отзывчивое сердце,
Мне изменил и спутался, мерзавец,
С какой-то подтанцовщицей смазливой
Из челяди Киркорова Филиппа!
(Жив, жив курилка! И еще поет.)
Муж оказался неблагонадежным,
Как члены Госсовета, как министры,
Как лидеры лояльных думских партий,
Как олигархи, мэры, генералы,
Как байкеры, чекисты и спортсмены,
Как мастера науки и культуры,
Которых сколько ни корми, ни чествуй,
На Запад смотрят жадными очами,
Хоть всем известно, что с Востока свет!
Что делать мне? Увы, не молода я…
На сердце тяжко, голова кружится,
И рейтинги позорные в глазах…
Как дальше жить? Два выхода осталось:
От суеты в монастыре укрыться
(Святейший посоветует, где тише)
Или, собрав остатки сил душевных,
Стать ягодкой опять и, подтянувшись,
Пойти на новый срок без колебаний,
Чтобы вести соборную Россию
С народом незадачливым ее
К духовности, к достатку, к просвещенью
И геополитическим победам!
Нам многого не надо – мир и дружба
Да земли, что завещаны от Бога,
Но отняты врагами в смутный год.
А если кто с мечом придет к нам в гости,
Есть у меня заветный чемоданчик
И межконтинентальный аргумент.
Мы наши сапоги помоем в Темзе,
Воды напьемся прямо из Гудзона,
Распишемся на куполе Рейхстага
И вычерпаем шапками Босфор!
9. Под занавес
Но вот в Москве в ноябре 2019 года прошел мой второй авторский фестиваль, и Самарский художественный театр привез «полный» «Чемоданчик», поставленный Павлом Карташовым. Монолог «умницы» Валентины Валентиновны был встречен зрителями бурно и стал ключом ко всему спектаклю. Открылись «Смотрины» по традиции во МХАТе имени Горького «Грибным царем», восстановленным после 6-летнего перерыва и получившим новое название «36 часов из жизни одинокого мужчины» – именно с таким подзаголовком мой роман впервые вышел в свет в 2004 году. Закрылся фестиваль по обыкновению в Театре сатиры – легендарным «Хомо эректусом». Зал был под завязку. Ширвиндт, обозрев аншлаг, порадовался за авторские отчисления, которые мне предстоит получить. Пришлось успокоить: пятнадцать лет назад я был еще неопытен и заключил договор на крайне скромных условиях.
