Юрий Семёнов
Ярмарка наград
Андрей вылетел в Рио один после того, как службы спасения уже закончили все поисковые мероприятия. Её сотрудникам удалось найти в воде всего несколько обломков разбившегося лайнера. Души погибших пассажиров в это время находились совершенно в другом измерении и являлись невольными свидетелями всего того, что творилось на земле.
На могилу Энрике Андрей пришёл вместе с Амандой. Они возложили цветы и поклялись в вечной любви друг к другу. А вблизи аэропорта Галеан на воду в траурной обстановке были спущены венки и поминальные зажжённые свечи.
Да пребудет с ними Господь Бог!
Егоркина радость
(Голос из детства)
В детстве меня учили, что врать нехорошо. Детство кончилось.
Екатерина Безымянная
Есть у Корнея Чуковского одна замечательная сказка – «Федорино горе». Весьма поучительная и остроумная. Я же хочу поведать вам другую историю – «Егоркина радость». Послушайте её, она из нашего детства и, на мой взгляд, тоже забавная.
Пролог
В давние времена на бескрайних степных просторах Казахстана в пойме одной небольшой речушки, сплошь усыпанной тугайными родниками, жила семья Ивана и Марии Богатовых. Их родители ещё с революции мигрировали в эти края из голодающего Поволжья России, где и пустили свои корни.
Детей они нажили в браке четверых – все мальчишки, один задиристей другого, а по годочкам: сверху Григорий, потом Сашка, за ним Серёга и последний Егорка. С девочками, к сожалению, им не повезло, поэтому Марии самой на своих плечах приходилось тащить всю тяжесть женского труда по дому.
Иван, конечно, видел, как изматывается в заботах о детях его супруга, и потому воспитание мужского роду в доме построил по спартанскому типу. А чтобы все слушались старших и не перечили им без лишней надобности, даже ремнём иногда порол за их проказы и непослушания. Те безропотно выполняли любые поручения, чтобы ещё больше не всыпали.
Самым младшим в семье был Егорушка. Поднимали его на ноги всем миром, а потому и любили больше всего на свете. Когда же он подрос немного, лет этак до пятнадцати, стал самостоятельными делами обрастать: сено, клевер наравне со всеми косить; огород, бахчу, кукурузу сторожить, в ночную ходить, поливать, если надобно; живность по тучным местам водить, от волков, шакалов оберегать. Но главное в его жизни была рыбалка. Дня не проходило, чтобы он в воде не повозился, мелководье, родники не обшарил и домой с уловом не вернулся. А к исходу дня от него всегда несказанной радостью веяло, как будто других дел на свете не было.
И любил он очень о своих похождениях рассказывать. Мёдом не корми, а, бывало, доплетётся до ночлега, еле на ногах стоит, хлебнёт из крынки молока с хлебом, утрёт губы, пристроится на сеновале и давай то и сё вспоминать, зубы всем заговаривать, пока глаза сном не закроет. А ребятня, что постарше, уши навострит и насмехается над ним: «Ври-ври, – говорит, – да не завирайся». Одна только Мария сердцем чувствовала, что сынок правду молвит. На том и успокаивала себя.
Оборотень
Смастерил как-то дед Матвей бричку из старой мотоциклетной коляски, чтобы сено возить. Да не простую, а с амортизаторами и клаксоном, как у машин настоящих. Стояла она долго в сарае без дела, пылилась, потому что людей смешила, а когда время настало, Егорке подарил. Вроде бы для забавы, а на деле очень кстати пригодилась.
Запряжёт тот кобылу в неё, всё чин по чину с оглоблей посередине, залезет внутрь и давай понукать, кнутом лошадь погонять. Та ввиду возраста, конечно, уже не прыткой была, но, если в ритм войдёт, даже ветерком обдувает. А уж с горки – тем более, настоящая сивка-бурка, поди, скачет.
Однажды Иван младшего сына в ночную снарядил, бахчу охранять.
– Смотри, Егорушка, – наказывал отец, – не балуй, добро семейное, как положено, стереги. А если не убережёшь – взыщу, так и знай.
И покрутил у него кулаком под носом.
Егорка перечить батьке не стал, знамо худо будет, запряг кобылу в бричку мотоциклетную и в поле подался, арбузы и дыни сторожить. Долго ли, коротко, приехал он к месту несения дозора, траву накосил, в стог собрал, корпеше расстелил, а лошадь рядом пристроил, чтобы сено жевала. Скотина тоже кормлена должна быть, сызмальства ведал он.
Свечерело, небо звёздами расцвело, луна выглянула и мило улыбнулась, вроде как поздоровалась. Слышно, ручеёк совсем рядом под стрёкот кузнечиков в тишине хохотушкой залился. Размечтался Егорка, расфантазировался.
«Вот бы сейчас на луне оказаться, – подумал он. – Интересно, какая она из себя? Холодная, небось, как льдина, раз жёлтая такая, и поверхность у неё, точь-в-точь кожа гуся, мурашками покрылась». Побродил он в небесах и заснул сном молодецким.
А под утро, ещё затемно, Иван в доме с постели поднялся и думает: «Дай проверю Егора, как он наказ отцовский выполняет». Разбудил старшего Григория и говорит ему:
– Собирайся, Егорку посмотрим, всё ли на поле ладно.
Потянулся Гришка со сна, аж кости хрустнули, и говорит, а по сути, отцу перечит:
– Не хочу сон портить, спать охота. Давай позже посмотрим.
Тут и замахнулся Иван ремешком, что живот подтягивал, и стеганул Гришку меж лопаток, да так, что у того искры из глаз посыпались.
– Ты чего это? Я же пошутил, – взревел Григорий, вскочил как ужаленный, и собрался быстрее солдата на посту.
Егорка в то время ещё спал на сеновале и сны дивные видел. Луна и звёзды его одолевали, бродил он по ним и восторгался. Отец меж тем подкрался к нему, лошадь с бричкой умыкнул и велел Григорию в ложбинку её неподалёку спрятать. А заодно и кепку Егоркину себе за пояс засунул. Пущай малой побегает, пропажу поищет.
Проснулся Егорка от шороха, глаза выпучил, по сторонам озирается. Глядь, а на месте лошади какая-то невидаль к земле прижалась и окурками глаз светится. Хуже того, рычит, всех порвать норовит. Поначалу оробел он, а когда присмотрелся хорошенько, шакала в нём признал. Оскалился тот, ощетинился.
Не испугался Егорка зверя, не таков был. Спрыгнул он со стожка, схватил серп и на него бросился. Тот, видимо, струсил, наутёк пустился, только хруст камышей в темноте слышится. Долго гнался за шакалом Егорка, все ноги истоптал, руки о ветки поранил, но заросли тугайные камнем преткновения на его пути стали. Затерялась в них тварь степная, махнула хвостом и исчезла из виду в тумане предутренней росы.
Вернулся он усталый к своему стойбищу, смотрит, а лошадь его, бричкой запряжённая, на том же месте стоит, пофыркивает, копытами землю роет и сено жуёт. «Что за диво дивное, никак в толк не возьму», – думает он. – «Ведь только что её не было. И на тебе, появилась снова, будто воскресла. Оборотень, наверное, или бес попутал».
А неподалёку Иван с Гришкой за кустами от него прячутся и посмеиваются себе тихонько.
– Вот чудило несусветное, – шепчет Иван, злорадствует, – даже не догадывается, что мы его вокруг пальца обвели. Ну, ничего, на сей раз не отвертится, покажу ему, как отца с мамкой любить надобно.
Когда же солнце из-за речки поднялось, очухался Егорка от приключений ночных, порыскал вокруг пропажу с головы, махнул рукой – найду, мол, другую кепку, и поехал назад окольными путями, чтобы время потянуть, отца зря не расстраивать. А Иван с Григорием тем временем вернулись в дом прямиком через дворы соседские, сделали вид, что не ведают ничего, стали Егорку дожидаться, козни ему разные придумывать.
Мать, как всегда, Егорку на крыльце встретила. Усадила за стол, молока с хлебом дала и спрашивает:
– Как дела, сыночек? Всё ли у тебя нормально?
Тут ещё Иван в комнату зашёл и вопросами такими же сына засыпал. Ест Егорка, а сам на родителей искоса поглядывает и сказывает им историю, которая под утро с ним в поле приключилась.
Мать Егорушке верит, головой согласно кивает, ей и невдомёк, что он все слова приворачивает. А отец – ни в какую, строжится пуще прежнего, и на сына голосом наседает:
– Проспал, наверное, всё на свете, теперь сказки нам придумываешь. А где голову свою потерял?
– Какую голову? – удивился Егорка. – Не знаю ничего.
– Не знаешь? – прикрикнул Иван и его кепку из-за пазухи вынул.
– Ах, эту? То-то я со вчерашнего вечера её найти нигде не могу, все углы обшарил. Гришка, видать, пошутил, – стал отнекиваться Егорка.
А Григорий в это время как раз сзади стоял и всё Егоркино враньё слышал.
– Но-но, не очень-то шали. Предел всему есть, – говорит он и петухом наскочить пытается.
– Ладно, остынь, – встрял по-отцовски Иван. – Нечего воздух зря сотрясать. Егорка, конечно, ещё тот прохиндей. Проспал и теперь глаз воротит. Но про оборотня, что ему привиделся, правду сказывал и даже не струсил. У меня поджилки и те затряслись, когда к нему шакал подкрался, а ему хоть бы хны. Лихой казак будет, настоящий рубака.
С тех пор Егорка в семье за балабола никогда не выставлялся, а в ночную только с одним из братьев ходил.
– Так спокойнее будет, – постановил Иван и больше своего слова не менял.
Шоковая терапия
Практически все когда-то начинали пить горькую. Сначала вино, бражку, потом ещё что покрепче. Случайно, по ситуации, тайком, исподтишка, но первая рюмка спиртного на каком-то этапе жизни неизбежно оказывалась внутри молодого организма и навечно отпечатывалась в его сознании. В глубинках это случалось значительно раньше, чем в тепличных условиях города под неусыпным контролем всевидящих и всезнающих родителей. Да и сама ребятня здесь покрепче росла. Ежедневный физический труд придавал организму силу и своего, как говорится, в отместку требовал. Так и повелось с незапамятных времён, что деревенский юноша и духом, и телом мощнее был, а который на этаже вырос, слабее оказывался.
Егорку эта правда жизни тоже не миновала. Дед, а потом и отец самогон в доме всегда открыто держали и взрослых особей, что из одёжки повырастали, иногда потчевать не забывали. Понемногу, конечно, так, чтобы запах спиртного отвращение вызывал. Но давали, чего греха таить. А если прятать будешь, думали они, те всё равно его сыщут и своё возьмут, не углядишь. Так пусть уж лучше эта зараза на виду стоять будет, чем в тайниках хорониться.
Так повелось, что к концу лета ближе к уборочной семья Богатовых перебиралась жить в поле. И стар, и млад брали по надобности одёжку, возводили шалаши, скирдовали сено и месяц-полтора до седьмого пота вкалывали, а заодно и природу вдыхали, чтобы здоровье уберечь. Конечно, Иван и Мария в силу своего возраста иногда давали организму передохнуть и на день-два в хату перекочёвывали, оставляя за старшего Григория. Тогда-то этой свободой и наслаждались неугомонные братья, особенно Егорка, который по вечери каждый раз срывался в тугаи, и удержать его на привязи было невозможно.
Вот и сейчас только солнышко к горизонту склонилось, а Егорка уже во всеоружии перед братьями предстал: на плече острога, словно ружьё, за поясом сапёрная лопатка, что от деда с войны осталась, в руках сетка рыболовная и мешок на всякий случай, авось повезёт. Залез он в один родник – вода по пояс, не взять рыбу, потянулся во второй – по щиколотку оказалась, подался в третий – и тут на змей напоролся. Ты смотри, подумал он, в шахматы окрасом играют, как бы свой ход не прозевать. И тут же почувствовал, что наступил на какую-то мерзость. Посмотрел он под ноги и обомлел: из воды торчала голова змеи с короной на голове, как у королевы, которая изготовилась вцепиться в него. От испуга ударил Егорка её острогой и пулей выскочил из воды, только и знали его там.
Побродил он ещё немного среди зарослей ивняка, заодно двух рыболовов до смерти напугал своим неожиданным из-за спины «Здрасьте, а что вы здесь делаете?», и на мелководье подался. Это место его издалека привлекло странными всплесками, словно кто-то специально хлопал ладонью по воде. Подошёл он ближе, а там крупняк попал под раздачу: по воде и камням плашмя, как камбала, бьётся, музыку создаёт и в норы прячется. «Да их же здесь целый оркестр», – удивился этому театру Егорка и давай норы сеткой затыкать, подкапывать и рыбу чуть ли не руками ловить, в мешок складывать. Считай, большую часть тары таким образом наполнил.
К братьям Егорка вернулся затемно, те уже искать его собирались. Развели они костёр, наварили ушицы, нажарили рыбу в томате с поля и трапезничать расположились. Едят всласть, аж щёки потрескивают.
– Вот бы сейчас чего хмельного в рот приладить, тогда и дело по-другому завяжется, – предложил Григорий и обвёл взглядом братьев.
– А чего? Можно и хмельного, – быстро сообразил Егорка и достал припрятанную им бутылку спирта.
Разлили они жидкость огненную по стаканам, разбавили водою, чтобы желудки не пожечь, и выпили за здравие, кого и сами враз забыли. Речь сразу же оборот набрала, языки развязались, извилины зашевелились, вспоминать стали, что было и не было, глаза дюже блеском вранья заискрили. Первым вразнос Григория понесло:
– У Петра Грищенко, друга моего, баня в доме имеется, – начал повествовать он. – Знатное заведение, с парилкой каменной, во всей округе такую не сыщешь. Сказывали, что баня эта святая, в неё местный батюшка Серафим хаживать любит, и не просто купаться, а молиться, как подобает истинному христианину.
– А что же в ней такого особенного? – спросил его Сашка. – Батюшка Серафим фигура, знамо, в селе почитаемая, куда попало не пойдёт.
– Понятно дело, что не пойдёт, – согласился с ним Григорий, – а всё же ходит. Значит, неспроста. Я тоже поначалу думал-гадал: «В чём здесь секрет? А однажды Петруха выпил лишку и выдал мне тайну с потрохами. Оказывается, на стене той бани лик Пресвятой Девы Марии с младенцем на руках является, а когда её паром обдашь – слезу пускает, словно мироточит».
– Брешешь, поди, как сивый мерин? – встрял в разговор Серёга. – Там что, икона вывешена, как в храме?
– Чудак ты. Говорю же, на каменной стене в горячей бане лик Богородицы. Сам через окно видел, Петруха показывал. А вокруг Богородицы той черти беснуются, свои нечестивые рожицы показывают. Такие вот чудеса, братцы, на свете водятся. Аж дух захватывает.
И Григорий со словами «свят, свят, свят» трижды перекрестился.
Посидели они ещё чуток, выпили, побалакали, разлеглись на сеновале и в небо уставились звёзды считать.
– А я верю Григорию, – продолжил теперь Сашка. – Батя наш тоже каждую весну все деревья в саду обхаживает и неспроста. Приметил я, встанет он возле дерева, прильнёт к нему всем телом, разговаривает с ним о чём-то, а сам молитву проникновенную о возрождении к жизни читает и крестится непрестанно. Думаю, потому наш сад ежегодно плоды всем на диву даёт, и размерами, и сочностью, и ароматами воображенье поражает. Недаром они на слуху у сельчан, а у приезжих – так просто нарасхват, без всякого торга.
– Во-во. И индюки у нас тоже слишком умные, – поддержал его Серёга. – Если уж разлетятся, то ищи их только возле школы и нигде больше. Обратно идти не хотят, хоть ты тресни: ругаются, важничают, носы воротят. Так и мучились с ними, пока вожака к столу не подали.
– Это ты про себя что ли? – задел его Сашка. – Раньше ты тоже всё в лидеры выбивался, пока тебе одно место красным, как у макаки, не сделали. Вот это было событие, так событие. Больше никто из нас вперёд вырваться не стремится, так и живём кучкою.
Дальше – больше. Чтобы не показаться белой вороной, поведал Егорка соплеменникам историю о том, как поймал однажды в тихом омуте сома двухметрового, да из воды вытянуть не смог. Слишком тяжёлым тот оказался, самого чуть на дно не уволок.
– Во даёт! – опять подал голос Гришка. – Где же ты в нашем лягушатнике омут нашёл, чтобы в нём такое огромное чудище водилось? Приснилось, наверное? Сам-то карпов с ладошку наловил, а нам заливает про каких-то водяных монстров, которых и во сне то никто не видел.
– Серьёзно говорю, – начал было оправдываться Егорка. – Место даже могу показать.
– Ага, – перебил его Гришка. – А там твой сом на дне лежит и тебя дожидается, когда ты его выловишь и на сковородку жарить положишь.
Долго ещё братья сочиняли всего – лясы точили под глухой стук стаканов, а ближе к полуночи их совсем развезло, и они крепко заснули.
А перед этим колхозный дед Чумак как раз дозором поля обходил. Услышал он, что от делянки Богатовых голоса раздаются, свернул в то место и просёк, чем занимаются дети Ивана в его отсутствие.
«Так дело не пойдёт», – смекнул он, и тут же донёс об этом в соответствующие уши.
Утром ни свет, ни заря Иван на подводе к стану подъехал и сам убедился в безобразии сыновьем. Недолго думая, схватил он палку большую и расшевелил ею весь хмельной осинник. Разбежались работнички в разные стороны, попрятались, за кустами затаились. Один только Егорка остался стоять и с места не тронулся. Склонил он голову и молчит. Иван вне себя от ярости скомандовал:
– Возьми лопату, яму копай.
– Каку таку яму? – не понял спросонья Егорка.
– Таку, – ещё громче прикрикнул Иван. – Могилу себе копай. Не нужны мне в доме пропойцы. Лучше уж сразу с этим делом покончить, раз и навсегда.
– Не бери грех на душу, – взмолился Егорка и на колени пред отцом опустился.
А Иван пуще прежнего наступает.
– Копай, – говорит, – не то враз башку с плеч снесу.
Взялся Егорка за лопатку сапёрную и стал себе яму копать. А братья его в это время за кустами прятались и души свои, что в пятки опустились, обратно воротить боялись. Выкопал Егорка яму в рост до колен, бросил лопатку и на отца посмотрел.
– Всё, – говорит, – хватит с меня, больше копать не буду.
– Тогда ложись, негодник, – снова закричал Иван и палкой замахнулся.
Ничего не поделаешь. Лёг Егорка в яму, прикрылся одёжкой, а сам с жизнью прощается, от страха морзянку зубами выбивает. Кинул на него Иван землю раз, кинул второй и смилостивился, отошёл от буйства наветренного.
– Коли смелый такой, вылазь, – говорит, – и больше к бутылке не прикасайся. Заруби себе это на носу. И братьям своим расскажи, что с ними будет, если ослушаются наказа моего.
Взял Иван мешок с остатками свежей рыбы, забрался на подводу, дёрнул лошадь под узды и уехал, скрипя колёсами. С тех пор братья, а Егорка тем паче, пить горькую во веки веков зареклись. Потом ещё и детям своим сказывали: «Дурака учить всё равно, что мёртвого лечить».
Пора возмужания
Прошли годы. Егорка вырос, а посему прислали ему из военкомата повестку, в армию потребовали. Видимо, кончилось для него время баловства, пора возмужания наступила.
В военкомате народу столпилось – мухе и той присесть негде. Топчется люд, переживает: «В какие войска попадёт? Где служить будет?»
Спрашивает у Егора бравый дядька в военной форме:
– Кем стать хочешь, призывник Богатов?
Помялся с ноги на ногу Егорка, выпятил голу грудь и бойко ответил:
– Рыбу ловить хочу, с детства нравится мне это занятие.
– Рыбу? – задумался дядька, полистал документы и приговорил новобранца:
– Моряком будешь, восточные рубежи нашей родины охранять. Понятно?
– Понятно, – упавшим голосом ответил он, а заодно поинтересовался:
– А как же рыбу ловить? Мне очень охота.
– Вот, в море-океане и будешь ловить. Смотри только, всю не вылови, оставь немного другим рыболовам. А пока иди, готовься, – и, посмотрев на двери, зычно произнёс:
– Следующий…
Все члены призывной комиссии, естественно, рассмеялись. И даже когда Егорка, хлопнув дверью, выбежал из здания военкомата, он ещё долго и надрывно чувствовал, что все люди над ним подтрунивают: «Вот, только таких моряков с удочками нам и не хватает».
Задумался Егорка и во что бы то ни стало решил нос всем утереть.
Приписали его служить на одном из военных кораблей Тихоокеанского флота. Столько безбрежной воды, как здесь, он никогда раньше не видел, а штормы даже небольшие первое время вообще считал для себя настоящей катастрофой. Весь суточный запас пищи, которую он поглощал на камбузе, при малейшей качке судна выплёскивался из него наружу в считанные секунды. И так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не поборол морскую болезнь.
Корабельный распорядок тоже очень скоро стал для Егорки вместо отца родного. Сначала регламент личного и служебного времени, расписанный буквально по минутам, казался для него чересчур строгим и даже суровым. Родители и те так не радели над ним, как командир, контролирующий каждый его шаг. Но уже через несколько дней службы он понял, что без этого нельзя, иначе корабль просто не сдвинется с места и будет отличной мишенью для условного противника.
В общем, служба на флоте летела быстрее, чем Егорка ожидал. Подъём, уборка, приём пищи, вахта, занятия, отбой и всё сначала в разной последовательности кружились в его голове бурным водоворотом, от чего он буквально потерял счёт времени. И вот на одном из построений капитан объявил всему личному составу готовиться в дальний поход. Когда и куда сказано не было, но слухи донесли, что плавание ожидается в сторону северо-восточной Африки, а точнее в Сомали.
Ещё перед походом Егорка проштудировал всю литературу, касающуюся этого небольшого экваториального государства, и забросал вопросами руководителя политзанятий. Ответы, которые он получил, насторожили и даже ошеломили его. Эта слаборазвитая страна расположена в полупустынной зоне и не представляет особого познавательного интереса. Хуже того, она считается одной из самых опасных для посещений, потому что именно здесь существует большая вероятность террористических атак и военных столкновений между местными вооруженными кланами. «Надо бы подкачать мышцы, пригодится, а заодно и рукопашным делом заняться», – сделал он для себя вывод, и налёг на физическую подготовку.
Месяц плавания в открытом море подходил к концу. В 12 часов 25 минут пополудни корабль должен был подойти к экватору. На судне готовились к празднованию этого знаменательного события. Егорке, наравне с другими «головастиками», которые впервые пересекали центр Земли, предстояло традиционно окунуться в морскую воду. Он с достоинством выполнил эту миссию, после чего по праву стал называться «морским волком» и очень гордился этим званием. В одном из писем родителям он написал: «Теперь я стал настоящим морским волком, а они, как известно, ничего не боятся. Поэтому любые испытания пройду с честью и достоинством. Верьте мне, я вас не подведу».
В порту Могадишо корабль пришвартовался рано утром, а уже вечером части личного состава после тщательного инструктажа дали краткосрочную увольнительную в город. По трапу три закадычных друга-матроса Егор, Владимир и Алексей спустились вместе. Они бродили по незнакомым улицам огромного мегаполиса и заглядывали в каждую торговую точку в надежде приобрести по сходной цене сувениры своим родным и близким. Их удивляло всё: нищета и колоритность людей, убогость и насыщенность товаром магазинов, запущенность и одухотворённость улиц, однообразие и необыкновенность стиля зданий.
Головы матросов кружились от новизны восприятия, они оживлённо обменивались мнениями и потому совершенно не замечали, что от самого порта за ними неотступно следует один человек. Он ничем не отличался от остальных прохожих. Его манера постоянно разговаривать по телефону и одновременно оставаться в тени подозрений ни у кого из них не вызывала. А зря, в нём таилось то, о чём они даже не догадывались.
На одной из улиц ребята заинтересовались красочной вывеской магазина. Не раздумывая, они открыли двери с колокольчиком и вошли внутрь помещения. Следом за ними в бутик проник невидимый преследователь и растворился за ширмой. У прилавка стоял молодой эфиоп лет тридцати и, склонив в улыбке голову, жестом предлагал осмотреть товар. Владимир и Алексей обвели взглядом полки и со словами: «Здесь то же самое» вышли обратно, предупредив товарища: «Догоняй». Егору в это время бросились в глаза добротные импортные плавки, на металлической бляшке которых была затейливо выгравирована надпись James Bond. Очень интригующе, мысленно оценил он, в наших краях ничего подобного не найдёшь, хорошо бы такие шмотки братьям прикупить. Предчувствую, как они будут рады.
Егор долго ощупывал товар руками, а потом обратился к продавцу:
– Сколько?
Молодой человек удивлённо развёл руками.
– Мани, – уточнил Егор, изобразив деньги трением пальцев руки.
И тут его лицо обожгла струя едкого газа, выпущенная кем-то из баллончика. Осознание ситуации пришло к нему мгновенно. Он резко отскочил в сторону, перехватил руку незнакомца, стоявшего у него за спиной, и нанёс ему удар в челюсть. Тот не ожидал от молодого матроса такой ловкости и попытался другой рукой вытащить из-за пояса пистолет с глушителем. Но Егора было уже не остановить, он встал наизготовку для отражения новой атаки. В этот момент сзади его обхватил руками продавец, не давая возможности пошевелиться. Егор тут же присел, увернувшись от захвата, и одновременно нанёс ногой подсечку человеку с оружием. Противник упал, успев произвести глухой выстрел. Пуля рикошетом просвистела около уха.
– Врёшь, просто так нашего брата не возьмёшь, – прокричал Егор и бросился к окну.
Одним ударом локтя он разбил стекло и ласточкой выпрыгнул наружу, едва не сбив с ног девушку, которая с кувшином на плече переходила дорогу. Увидев окровавленного матроса, вылетевшего из окна, она отшатнулась и испуганно прижалась к стене магазина. Егор не стал никого звать на помощь и побежал в направлении порта. Своих друзей он догнал уже через квартал.
– Володя, Алексей!!! – прокричал им вслед запыхавшийся Егор и, обессилев под воздействием снотворного газа, рухнул на землю.
Ребята оглянулись и, поражённые видом своего товарища, застыли на месте. Его лицо и руки были изранены осколками стекла, одежда изорвана. Ни одна из проехжавших мимо машин, несмотря на жестикуляции матросов, не остановилась. Притормозил только старенький мотоцикл, за рулём которого сидел полуобнажённый эфиоп с седеющей бородкой. Он покачал головой и указал ребятам направление ближайшего медицинского пункта.
По прибытии матросов из увольнения командование корабля немедленно проинформировало о случившемся необходимые инстанции и совместно с сотрудниками местной полиции организовало военный патруль с выездом на место. Но ни тогда, ни после ухода корабля из порта Могадишо положительных результатов добыто не было, а на месте того самого магазина с красочной вывеской стояла обыкновенная лачуга, в которой проживала многодетная семья.
Со службы в родные края Егор возвратился в звании старшины первой статьи с похвальной грамотой за проявленную смелость и мужество при исполнении служебных обязанностей. Он аккуратно вложил её в рамку и разместил над кроватью, как, бывало, вешал фотографии своих родителей в матросском кубрике. А в свободную минуту с нетерпением открывал дембельский альбом и подолгу разговаривал с друзьями, такими же «морскими волками», как и он, Владимиром и Алексеем.
