Юрий Темирбулат-Самойлов
Неудавшийся юбилей
– В этом и вся трагедия, Саня, – грустно промолвила начавшая этот разговор соседка Мария Ивановна, во дворе которой происходили поминки.
И опять встрял уставший утирать слёзы старый отец:
– Ты знаешь, сына, какая пенсия была у твоего брата? Не дай Бог тебе никогда такой иметь. Тысяча восемьсот рублей да плюс где-то четыреста на лекарства по инвалидности. Можно на них прожить даже в такой не самой плохой деревне как наша? А он умудрялся. И свет-газ, другие-остальные коммунальные услуги у него всегда вовремя оплачены были. Пусть по льготным тарифам, но это тоже деньги. Для него ощутимые. Мы никогда у тебя ничего не просили, у тебя – своя семья, свои заботы, но мог бы и послать иногда тысчёнку-другую. Тебе сущая мелочь, а Толяну – хорошая заначка к какому-нибудь празднику. Так вот, родной сына, он и с этой своей пенсии исхитрился скопить денег на покупку барана к своему юбилею. Только ради тебя, непутёвого, чтобы тебя от души шашлыком твоим любимым угостить, – сам-то он как цыплёнок, не ел почти, – ты ведь обещал ему обязательно подъехать к этому дню. Помнишь?
– Помню, батя. И готовился к поездке. Телевизор, сто лет назад обещанный, купил, и в качестве особого юбилейного сюрприза – машину самую престижную среди братвы и прочих солидных людей. Машину сдуру, конечно, понимаю теперь. Простите идиота.
– Братвы-ы… Саня-Саня… вроде и одна мать вас с Анатолием родила, а как будто с разных планет вы.
– Простите… я правда собирался.
– А почему не приехал? Он ведь так ждал! Только о тебе и говорил целый месяц, пока готовился к празднику.
– Правда, Саня, он так хотел от души отметить свою круглую дату, ведь в жизни никогда дней рождения толком не отмечал – тяжело вздохнула Мария Ивановна. – И слово «Санёк» не сходило с его языка. Если б всё сложилось, возможно и поведал бы он тебе в этот день то, что хотел да не решался рассказать столько лет. Может, устал болеть, чувствовал что-то. А жить он хотел, несмотря ни на что, сильно. Планы строил на будущее…
– Жизнь, Марь Ванна, московская ох, как давит людей, особенно нас, неместных, приехавших за удачей, за деньгами.
– Знал бы я, сына, – в очередной раз подал голос отец, – что даже сегодня, в день, когда мы закопали нашего Тольку, будешь ты так… младенцем бы тебя придушил. Задавил бы подушкой и сказал бы всем, что во сне ты задохся.
– Бать, я не вру!
– Да ладно, мы тебе после толькиного дня рождения звонили в Москву. Домой не дозвонились, а на работе твоей нам ответили, что за два или три дня до этого неудавшегося толянова праздника ты уехал вместе с кучей друзей и подружек в отпуск за границу, на море позагорать… блядун хренов!
– А в день рождения с утра он был такой воодушевлённый, – твёрдым голосом пресекая ненужную в этот скорбный час ссору, продолжил рассказ соседки дядя Степан, – даже его обычная повышенная температура улеглась. Ничего не начинал, ждал тебя, чтобы вместе с любимым братом торжество открыть. Всё высматривал, когда ты появишься со стороны трассы. К обеду немного приуныл, но продолжал ждать. Всё убеждал нас всех, что Санёк вот-вот обязательно подъедет, он же, дескать, обещал как брат брату. Тогда, в компании с ним, сразу, мол, и приступим к пиру горой. Ближе к вечеру захандрил, а потом вдруг выпил натощак целую бутылку вина прямо из горлышка. Стол так и не стал накрывать… эх-х!
– А к ночи… – соседка всхлипнула, – он был уже пьян до невменяемости, хотя пить ему врачи категорически запрещали в его состоянии.
– И понеслось… напрямую к гибели, – в тон ей всплакнул дядя Степан. – Утром мы к нему не смогли зайти, поскольку входная дверь и окна были заперты изнутри. Ни на наши стуки, ни на телефонные звонки не отвечал. Пил, пока не уничтожил весь праздничный юбилейный запас спиртного. А припасено было прилично, так как готовились мы вместе с ним в этом плане к торжеству загодя и основательно.
– Батя, а ты-то где был? – бледный как полотно Санёк выпил один за другим два стакана подряд водки и, не закусив, наливал трясущимися руками третий. – Ну, пусть я мразь законченная. А ты ведь выше в тысячу раз! И ближе.
