Юрий Темирбулат-Самойлов
Неудавшийся юбилей
– В больнице районной я был, вот где… нашу-то, сельскую, прикрыли недавно из-за отсутствия финансирования. Редко, но наваливается слабость,
ложусь под капельницу. В этот раз вот тоже угораздило перед самым
толькиным днём рождения.
– Бать, ты начал с вопроса, знаю ли я, с чего всё у Толяна началось. Так получилось, что не успел он мне раскрыть тайну своей жизни. Прошу тебя…
– Боюсь, сына, не надо, наверное, тебе этого знать.
– Батя! Ты что? Он ведь собирался рассказать!
– А ты хотел его выслушать? Дела, говоришь? Вот и езжай в свою Москву да на заморские пляжи на своих импортных железяках-«Хаммерах» со своими бандитскими шлюхами, нехрен оскорблять своей вшивой крутизной толькину светлую память! Да он в тысячу раз лучше тебя был, хоть и бедный. Просто тебе, стервецу, больше повезло в какой-то момент – в буржуи выбился, сыт-пьян и нос в табаке, а ему примерно в тот же по времени момент повезло меньше – облучился на проклятой денежной работе, с атомной радиацией связанной, куда ты же его и сговорил. С тех пор и начались толяновы мучения. Заработанные и скопленные кое-какие деньги вскоре после списания его на инвалидную пенсию закончились, а болезнь прогрессировала. Жизнь по мужской линии каюкнулась, а у него – любовь настоящая только-только началась тогда… И постепенно загиб человек.
– Батя, ты что хочешь сказать? Ну, прости меня, батя, если я…
– Бог простит… может быть. Он милосердным бывает даже к таким как ты. А я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Внучат своих, а твоих детей, каких не довелось Толяну иметь, и жену твою, а свою сноху всегда любить буду и оченно скучаю по ним, а лично тебе в моём доме делать нечего, и не надо тут совсем появляться. Уезжай.
– Батя-а!!! Ради памяти Тольки!
– Всё, сына. Давай поцелуемся на прощанье.
– Батя, я шикарный памятник Толяну сооружу! Мраморный, гранитный!
– Всё, что мог, ты уже соорудил. Прощай, сына.
И старый Андрей Антипович шаркающей походкой, не оглядываясь, пошёл прочь.
– Вот, половину отдайте, пожалуйста, завтра ему, родителю моему, а
вторую половину – вам на уход за могилой, – положил на стол смешанную пачку стодолларовых и тысячерублёвых купюр Санёк, не решившийся сию минуту побежать вслед за отцом и пытаться как-то смягчить его.
– Не обижай нас, Саня, – подвинула ему назад деньги бывшая учительница. – Дед ничего от тебя не возьмёт, а мы если и помогали твоему брату, то делали это от души, просто по-человечески. Он тоже иногда в меру сил помогал нам в чём-то, так и жили. А за могилкой присмотрим, не волнуйся. И пусть она будет простая, как всё здесь. Шикарный памятник был бы на нашем небогатом кладбище инородным телом, и Анатолию это вряд ли понравилось бы. Ведь он был нашим, деревенским, простым русским человеком. Жаль, что ты таким же стать не сумел. Поэтому, действительно, поезжай-ка уж поскорее к себе, в свою «крутую» Москву. Так будет лучше.
– Но… – сконфуженно, уже не споря, мялся Санёк, – неужели совсем никакая помощь не нужна? Я ведь родной всё-таки брат… близкий человек…
– По-настоящему близким все последние годы был ему хотя и слабенький уже, страдающий провалами в памяти, но без малейшей искусственности любящий отец. И ещё… знаешь, кто?
– Кто, скажите, Марь Ванн?
– А видишь вот эту женщину?
– Ничего, симпатичная. На похоронах в одиночку рыдала в стороне от всех.
– Смотри-ка, глазастый по женской части даже в траурном состоянии. Вот и знай, Саня, что она могла стать матерью твоих племянников – толяновых детей… да так уж вышло, что не судьба, значит. Ты ведь никогда не интересовался личной жизнью брата, а следовало, хотя бы из приличия.
– Так я могу познакомиться. Прямо сейчас.
– Уже ни к чему. А знаешь, Сань, какую фразу, монотонно повторяемую как заклинание, услышали мы от Толика, когда его увозили, тяжёлого, отчаявшегося и окончательно доконавшего себя этим запоем из-за безрадостного юбилея в больницу, откуда он так и не выкарабкался?
Санёк вдруг вспомнил, что когда он последний раз дозвонился до Толяна на его мобильный телефон, чтобы извиниться за своё отсутствие на его юбилейном дне рождения и в очередной раз пообещать вот-вот подъехать, голос у Толяна был какой-то уж очень слабый, безжизненный. Да, теперь ясно – он находился в больнице, но почему-то ничего об этом не сказал, а только тихо спросил: «Ты приедешь?»
