Юзеф Игнаций Крашевский
Крестоносцы 1410
На следующий день король, хоть и пробудился раньше наступления дня, потому что в городке шумело рыцарство, которое приходило и отъезжало, отдыхал, только самых приближённых допуская к себе, согласно обычаю, когда Добек снова о панах из Венгрии известил, что они уже подходят, а кроме них, послы князей Слупского, Штетинского и Мекленбургского. Те князья наполовину, если не полностью уже германизированные, были тут встречены неприязненно. Их подозревали, что они шлют послов-шпионов, которые бы донесли о силах, хотя помощь и подкрепление предлагали.
Солнце ещё не очень хорошо поднялось, когда радостные крики объявили о прибывающих Завишах, Малски, Пухали, Брзозогловых и других. Вышел король сам на встречу с ними. Была так же дружина, на которой око мило отдохнуть могло и душа ей радовалась. Ехали с великолепным отрядом, все в светлых и позолоченных доспехах, опаясынные красными лентами, на сильных лошадях, в полном снаряжении, с мечами, кованными серебром и золотом.
Когда они докатили до Ягайлы, всё рыцарство и двор выбежало их разглядывать. Все сошли с коней и с Завишей во главе пришли к панским коленям поклониться; Ягайло с невыразимой радостью их принимал, гостей кормить и поить приказывая. А так до подарков был охоч, что, если бы он столько замков для подарка имел, сколько его рыцарства приветствовало, дал бы конечно каждому по одному.
Вскоре за ними, но со значительно более жалким отрядом, приехали объявленные послы князей, в глазах которых сразу было видно плохое.
Мекленбургский, старик с седой бородой и лисьим выражением лица, говорил за других.
Королю вынесли покрытое сиденье в подсени и так их там он принимал в серой епанче и соломенной шляпе, приказав хорошо одетым рыцарям стать вокруг.
Посол в правильной форме заявил от князей, что они были готовы поддерживать короля против крестоносцев; на что, по поручению Ягайлы, подканцлер Клемент (из Москорцова) ответил, что за добрую их волю король князей благодарит вежливо, но так как уже с Божьей помощью он сам собрался со своим людом и литовским, и русским, таким образом, разве что, не было бы слишком поздно.
Мекленбургский говорил много о силе и о больших приготовлениях Ордена, словно стремился посеять страх, доказывая, что подкрепление не помешало бы, потому что и Орден из Германии тянет другие подкрепления. На что подканцлер Клемент ответил, что, хотя тевтонская сила велика, у Бога она ещё больше, а если бы в лагерь князья их милости прибыть соблаговолили, где бы короля не застали, хотя бы уже на поле брани, он рад им будет.
Затем послов у стола своего принимали маршалы и поднимали щедро по поручению короля, а те, запьянев, сами говорили разные речи и насмешки, но ответов также хватало.
Им не дали слишком хорошо рассматривать лагерь и на вопросы охотно не отвечали, но их до следующего дня должны были терпеть, пока одарённые, они не исчезли. Каждый получил по овечьему кожуху и по позолоченному кубку, лишь бы уехали прочь.
В Сулейе король уже имел около себя чуть ли не все свои силы, кроме великополян и Мазуров, которые собирались с ним соединиться лишь у Вислы. Туда так же хотели прибыть чехи с моравами, Сокол, Сарновский и другие с наёмными войсками, обозами, телегами, пушками и провизией, которые разными дорогами были привезены к Червинску.
Всё до сих пор складывалось очень успешно, у Ягайлы тоже были хорошие мысли, хотя выпадали на него и мрачные дни, когда он мало говорил и доступ к нему не был безопасен. Рыцарство шло с великим воодушевлением, напевая песни, бряцая мечами, сверкая доспехами, а утром и вечером собираясь на молитвы. И где лагерем останавливались, палатку-часовню разбивали, дабы служба Божья не прекращалась. Король ежедневно слушал мессы, прежде чем сесть на коня.
Десятидневное перемирие позволяло войскам не спеша дотянуть до самых тевтонских границ.
Почти не было в том стягивании ни случайности, ни вреда: удивительно было то, откуда такие толпы вооружённых людей стягиваются с разных сторон и почти чужих друг другу. Только в Сеймицах у пруда, когда палатки разбивать только что начали и о еде думать, на войско напала суровая гроза. Это было субботним днём и как раз собирались угощаться рыбой, так как её было предостаточно, когда в палатке Добка из Олесницы, который со своими сидел возле своей миски с рыбой, молния ударила в самую миску, рыбу спалила полностью и уничтожила так, что от неё ничего не осталось, никого из сидящих не задев. За настоящее чудо посчитали, что закончилось только сильной тревогой. На св. Петра и Павла дотянулось войско до Козлова у Бзуры, там в воскресный праздник вместе провели молебен.
Немного беспокоились, ожидая вестей от Витольда, когда гонец от него прибыл к Ягайле, сообщая, что он со всеми своими силами стоит у Нарева, не смея перейти через него, опасаясь, как бы неприятель неожиданно не напал с тыла, либо со стороны. По этой причине ему для обороны послали ссразу несколько хоругвей.
Так тянулось войско далее до Козениц, где был тот славный мост, для него построенный, по тем временам особенный и невиданный. Был он первый такого типа, используемый для переправы, и такой крепкий, что по нему не только всё войско, но пушки и каменные ядра, и телеги с провизией безопасно могли переправить на противоположный берег в лагерь, где чехи своим мастерством устанавливали табор.
Здесь королю сообщили о Витольде, навстречу которому с великолепным отрядом ехал Ягайло на приветствие, и проводил его до того моста, укреплённого огромными кобылицами у берегов и окружённого стражей.
Почти всё рыцарство высыпалось навстречу Витольда, который сам имел панскую фигуру и красивый кортеж, но его армия, особенно татары, выглядели дико, шли недисциплинировано и вооружены были плохо.
Ягайлово рыцарство в железном панцыре имело превосходное вооружение, длинные копья и далеко достягающие; у татаров и Литвы оружия и доспехов было слишком мало, копья лёгкие и короткие, а люд шёл толпами, кучами и шумно.
Лишь позже их отсортировали и поставили в хоругви и ряды, согласно росту и силе.
Затем оба войска вместе начали медленно переходить через мост, хоругви со старшиной во главе либо, как на процессии, в порядке… и сразу на другом берегу разбивали палатки. Тут так же сразу рядом с королевской установили первую большую палатку, предназначенную под часовню, в которой был хор и всё, чего требовал костёльный порядок.
В праздник Благовещения Богородицы ехал король к Червенску в монастырь на молебен со значительной частью своего рыцарства. Там его ожидал Яков, епископ Плоцкий.
Месса для войска, которое в костёле поместиться не могло, отправлялась на холме перед стенами, у специально поставленного алтаря, рядом с которым так же был возведён и амвон для епископа, увешанный коврами.
С него епископ Яков должен был по-польски для толпы собравшихся произнести речь, убеждая тех, которые бы какие проблемы с совестью могли иметь, что война против немецкого Ордена справедливой была и тысячими несправедливостей, злодеяниями и жадностью их ненасытной вызвана.
А был этот епископ Яков человеком не только учёным от книг, но вдохновлённым и красноречивым так, что когда за обиды к мести немцам начал к Богу взывать, шум поднялся и крики, словно в то же мгновение, кто жив, хотел бежать и воевать с ними. Все слушали в сильном волнении и мечи в ножнах бряцали оттого, что по ним нетерпеливо ударяли руки. Не один, который холодным сюда пришёл, вернулся разгорячённым.
Также здесь в лагере под Козеницами и Червенском послы венгерских господ, которые якобы мир хотели заключить между Ягайлой и крестоносцами, едучи из Торуня, прислали поляка Добеслава Скорачевского с просьбой, чтобы им король назначил день аудиенции. Поскольку требования крестоносцев были им уже известны, они хотели услышать королевские.
Когда Добеслав прибыл в лагерь и известил о себе, король посоветовался с князем Витольдом, какой бы дать ответ. Оба они отлично знали немцев и Орден и хорошо знали, что эти переговоры ни к чему привести не могли. Не хотели их, однако, отвергать, дабы не говорили, что жадными были до войны, а мир презирали.
Итак, занёс подканцлер ответ Добеславу, что король следующую субботу и воскресенье назначает на аудиенцию, но места указать не может, так как войско, двигаясь дальше, определённых назначенных пунктов не имеет.
Поляка Скорачевского, который при Ягайле много друзей имел, а в лагере – родственников, отправили из Торуни для того, чтобы рассмотрел войско и рассказал, как его нашёл.
Готовые к отъезду, ждали ещё в Торуни посланца венгерские господа Николай Тара и Шибор из Шиборжич. В замке их комтур гостил с великим магистром. Когда сообщили, что Добеслав вернулся, сбежалось всё живое слушать, что он поведает и что он с собой принёс.
Комтуров и старейшин в замке было много, все ждали ответа, где он короля обнаружил, с какой силой, и с каким сердцем.
Скорачевский, который целых два дня пробыл в лагере и имел время всё хорошо разглядеть, сказал, что король, перейдя Вислу, остановился уже у монастыря в Червенске.
Все изумились, но верить не имели охоты. Скорачевского подозревали во лжи.
– А князь Витольд? – спросил магистр. – Соединился ли он уже с королём?
– Именно в тот самый день, когда я прибыл в лагерь, он подошёл с многочисленным, хорошо вооружённым и сильным отрядом, – сказал Добеслав.
На это усмехнулся великий магистр, а за ним и другие начали смеяться.
– В витольдовом войске, – сказал он, – больше людей в ложках, чем в броне!
– Ваша милость меня простит, – молвил Добеслав, – своим глазам я должен верить. Люд добрый, одетый аккуратно и выглядит на храбрых рыцарей.
На это у одного из комтуров вырвалось:
– Мы их лучше вашей милости знаем, ибо мы с ними не раз дело имели: посчитать бы могли и людей, и коней.
– Но, – вмешался великий магистр, – поведайте же нам ещё о том славном мосте, который построен на воздухе.
Другие начали смеяться, мост посчитали сказкой.
– Я видел и мост, – сказал Добеслав, – не в воздухе, правда, только на воде построенный хитро. Кто хочет, может насмехаться над ним, но всё войско перешло через него сухой ногой и возы по нему провели на моих глазах, а мост не изогнулся под их весом.
По примеру великого магистра крестоносцы начали снова смеяться, подозревая уже всё больше Добеслава во лжи и преувеличении из-за любви к своим. Великий магистр отвернулся от него, пошёл к сидящему Шибору и тихо ему шепнул:
– Ваш посол сказки нам рассказывает, не похожие на правду Мы посылали туда от себя людей достойных веры и они принесли нам надёжное сообщение, что король Ягайло возле Вислы бродит, пробует переправиться через реку, напрасно ища брода; многих людей потерял, которые утонули в Висле, пытаясь её переплыть, Витольд же стоит у Нарева и пройти его также не может.
Несмотря на то, что великий магистр говорил тихо, услышавший это Скорачевский преисполнился гневом, ибо дворянина обвинили во лжи.
– Ваша милость обвиняет меня в неправде, – воскликнул он, – я рассказал всё, как видел воочию. Соблаговоли со мной кого-нибудь из своих отправить, и в продолжение трёх дней я докажу и смогу убедить, что я прав, и что есть так, как доношу.
Магистр отвернулся.
– А нам это на что нужно? – спросил он. – Ни послать, ни заново обследовать у нас нет охоты. Будущее покажет, кто из нас лучше знал. Вы как поляк говорите, превознося силу своего короля, которого мы вовсе не опасаемся.
На том закончили.
Великий магистр был уверен в силе, в способности Ордена вести войну и в ресурсах. Но потом прибежал посланец от комтура из Свеция. Принёс что-то совершенно секретное, но понять было легко, что ничего хорошего. Война начиналась под плохим предзнаменовением. Януш из Брзозогловы, Быдгоский староста, как раз первый своей рукой начал войну. Немедленно после окончания перемирия он собрал горсть людей и с ней пустился под тевтонский замок Свеция. Когда кругом неожиданно засветилось зарево, в крепости началась суматоха; крестоносцы сели на коней, и, думая, что имеют дело с какой-то маленькой горстью, смело бросились в погоню.
Именно этого и хотел староста. Якобы убегающие солдаты тянули погоню в засаду, приготовленную в хорошо окруженном месте. Всех крестоносцев перебили или взяли в плен. Кроме кнехтов и челяди, самих братьев пять человек захватили в плен. Испугавшись за судьбу замка, великий магистр послал очень многочисленный отряд и вызвал рыцарство со всего округа на его защиту Это была первая встреча и первое предзнаменовение, которое крестоносцы не приняли к сердцу Это было предписано некомпетентности комтура и случайности, только возмездие пробудили в сердцах.
Король Ягайло в походе между Червенском и Заховом был счастлив этим полученным известием.
* * *
Войско тянулось лесом и зарослями, день был жаркий, король, очень уставший и понурый, ехал с покрытой головой медленно на коне, у которого были здоровые ноги и лёгкий ход, что редко сочетается.
Немного поодаль, на конях и пешими, шли и ехали придворные, рыцари и паны, потихоньку разговаривая.
Вдалеке были слышны песни, которые заводили Витольдовы русины, не в состоянии выдержать без них долго в молчании. Вольный ветерок едва затрагивал лес, погода обещалась быть хорошей целый день. Где-нибудь попадался на дороге источник или колодец, бросались к нему все живые и выцеживало его до дна. Не один, скорее коня напоив, сам потом капли уже не получал, но конь был у солдата на первом месте. Некоторые, вспоминая молодые годы, искали созревающие ягоды, чтобы увлажнить ими сухие уста, другие – заполняли грибами шлемы с тем, чтобы их испечь на привале. Ломаными ветками защищили от мух уставших иноходцев.
Уже продвигались к границам, когда посередине широкого тракта, где пересекались дороги поменьше, а с языческого времени стояли идолы на столбах, на месте которых позднее были поставлены фигуры и кресты, подняв глаза, увидел Ягайло необычайный вид, а из-за того, что боязливым был до женских чар, встреч и всевозможных очарований, сразу остановил коня, возмущаясь.
В дубраве у распутья был виден разложенный достаточно широко лагерь, зажжённые огни, расставленные столы, разбитые палатки, разгруженные обозы, около которых крутилось больше женщин, чем мужчин. На ветках нескольких дубов растянутый огромный разноцветный занавес просто заслонял от опилок сбитые столы и скамьи, устроенные на пеньках. Некоторые из них покрывали восточные ковры.
Спереди перед тем лесным хозяйством, с хлебом и солью на позолоченной тарелке, стояла женщина средних лет, высокого роста, крупного сложения, важного вида, одетая в тёмное платье, с белой вуалью на голове.
Лицом она была уже некрасивой, его избороздили ранние морщинки, но следы красоты и силы в ней сохранились. Издалека улыбалась она королю, который, остановив коня, против возможных чар пытался на всякий случай защититься, сплёвывая вокруг и через голову коня бросая на дорогу сломанные соломки, которые всегда носил при себе. Ехал также за королём придворный Васько и шёл пешим подконюший Ханош. Ягайло повернулся к ним, указывая рукой на лагерь, и пробормотал, чтобы узнали, кто это мог быть, кто хотел его почтить неожиданным дружеским приёмом. Васько пришпорил коня, поспешил вперёд шагов на двадцать, и, только посмотрев, ни кого не спрашивая, возвратился назад к королю с сияющим лицом, крича:
– Княгиня Александра Ольгердовна Семишкова (Земовитова).
Чем более хмурое лицо сразу сделал Ягайло, тем теперь веселей рассмеялся, ослабил поводья коня, но прежде чем доехал до места, спешился и с великой нежностью пошёл приветствовать сестру.
Своим грубым голосом, который, чем более весёлым был, тем сильнее звучал, он начал делать ей упрёки, что этим сюрпризом она его напугала. Но тут же, сбросив с головы шляпу, сел на скамейку и потребовал у своих воды, потому что её никому, кроме подчаших, подавать ему было нельзя. Подъехал также и князь Витольд, который приветствовал, и сел рядом.
Княгиня из многочисленной родни взяла с собой только двух сыновей, а двор женщины, который в то время выглядывал из шатров, из-за деревьев, кустов и из повозок, стоящих вокруг, с интересом рассматривая тянущихся рыцарей и стоящий панский кортеж, был в очень большом количестве. Ибо войско хоругвями шло дальше к Захову, а из двора только несколько главнейших телохранителей остались при короле и Витольде.
Расходящийся запах жареного мяса и кухонных специй вырвал вздох ни одному голодному. Король был, как всегда, невыразимо рад сестре, будучи искренне привязан к ней с молодых лет.
Двух её мальчиков, которые упали ему в ноги, он похлопал по головам и щекам, а глазами также искоса, осторожно, посмотрел и на белых дам, стоящих в отдалении. Знали за ним то, что к женщинам он имел слабость до самого преклонного возраста. Двор княгини будто стыдливо прятался, на самом деле, однако, с радостью бы себя показал и ближе насмотрелся на рыцарей.
Слышны были шорох и смешки за занавесками, а идущий воин преследовал глазами, одинаково жадными, жареную дичь и скрывающихся женщин. Ягайло начал расспрашивать стоящую княгиню о её многочисленной семье, каждого называя по имени, довольный, смеялся и ждал, пока ему что-нибудь подадут поесть. Затем вдруг его глаза, бегающие с тревогой, задержались и уткнулись в одном месте, не в силах от него оторваться.
У входа в шатёр стояла девушка, нарядная, красивая, улыбчивая, с цветами, воткнутыми в волосы, смело смотря в глаза королю, словно его величие совсем её не испугало. Удивительная красота и свежесть этого личика не одного только короля поразила: князь Витольд и стоящий дальше него двор приклеели к ней взгляд. Было что-то вызывающее и тревожное в том лесном явлении, которое напоминало какую-то богиню литовских пущ.
Король потихоньку прошептал: «Рагана!» и снова бросил соломки вокруг себя, однако, очарованных глаз оторвать от неё не мог.
Наконец, князь Витольд, подошедший к княгине Александре, спросил, кого это она с собой привезла.
– У вас какая-то ведьма, которая глазами людей сковывает, – сказал он, смеясь.
Княгиня отвернулась и оценивающе посмотрела на девушку.
– Знайте, – ответила она, – что девушка не относиться к моему двору, она в гостях у меня с матерью и дядей, а встретила я их как раз, когда ехала сюда по дороге.
Ягайло с интересом прислушивался, смотрел и сплёвывал, что-то шепча.
– Дивная красавица, – продолжала далее княгиня, – и, что больше – удивительно смела, весела и мудра, больше чем для девки пристало. Со вчерашнего дня мне весь мой двор сбаламутила.
На этом разговор прервался, потому что на стол только что было принесено несколько мисок с супом и дымящимся мясом, а вокруг крутились княгиняны женщины и прислуга, сперва заставляя стол посередине перед королём.
Не притронулся, однако, Ягайло ни к чему, пока ему его подчаший из дорожного ящика не достал кубок, миску, нож, ложку, к которым никому прикасаться было нельзя, кроме него, и никому королю за столом прислуживать не разрешалось, кроме тех, что были приставлены к его особе.
Когда бы случайно или намеренно кто-нибудь дотронулся до панского кубка или ложки, уже бы их король не использовал – так боялся колдовства и злых людей. А когда же больше он имел оснований бояться, как ни перед той войной, главой которой он был, чувствуя, что крестоносцы искали бы способ его убить?
Сел князь Витольд неподалёку напротив, княгиня при брате, рыцарство, капеллан и несколько духовных в конце и за другим столом. Подчаший принёс таз, наливку, королевскую тувальню, все по кругу начали мыть руки, пока не встал священник и не произнёс благословение, которого все стоя набожно слушали. Потом сели, но к миски никто не потянулся, пока король не начал есть, и, утолив голод, не отодвинул её от себя.
Начала тогда княгиня Александра тихий разговор. О чём, если не о войне и крестоносцах? Ягайле было известно, что князья Мазовии, принужденные соседством, имели с Орденом отношения, а тевтонские магистры всегда себе милости и дружбу княгини, как сестры короля, старались получить. Часто шли подарки из Мальборга в Плоцк и Варшаву, посылали их так же отсюда в Торунь и Мальборг вместе с дружескими письмами. Говорили, что княгиня Александра тайно благоволила к Ордену. В Плоцке знали о крестоносцах и их перемещениях гораздо лучше, чем в Кракове и Вильне.
Князья Мазовецкие также шли вместе с королём на войну, ибо иначе поступить не могли; но больше чем кто-либо, они желали или полной победы, чтобы неприятеля навеки сломить, или избежать войны, за которую угрожали ужасной местью.
– Поэтому мы идём на ту войну, – шептал Ягайло, – неохотно, принудительно, потому что справедливого мира не хотят и не дают; мы идём, веруя в Бога и в доброту нашего дела.
Он вздохнул, а княгиня повторила за ним этот вздох.
– Война – всегда несчастье, – ответила она, – тем более с таким врагом, имеющим сто явных и двести тайных союзников и приятелей и тысячи ремёсел, нам неизвестных. Сами Господом Богом прикрываются!
– Я знаю-таки знаю, что эта война значит, – сказал Ягайло, – либо нужно их вывести прочь, либо голову сложить. Не хотел я её и не хочу. Почему же не примут справедливых условий? Я только за то, что хотят наши… Кто же знает, когда, когда приедут венгерские господа, не сложится ли что-нибудь, и дай Боже, чтобы сложилось, если ещё есть время для этого. Но что же слышно с той стороны? Что от них?
– Мне как раз привезли вести те женщины из Торуни, убегая и ища приюта перед войной.
– Какие женщины? – спросил король.
– Те, о которых спросил Витольд, а вы на одну посмотрели, потому что удивительная красавица.
– Что же говорят? Что говорят? – начали король и Витольд.
– Кто же знает, известно ли им что-нибудь, и не завышают ли они мощь Ордена! – молвила княгиня. – У них великие и страшные приготовления, как бы не в поход шли, а на завоевание наших краёв. Из-за границы, из Германии, из Англии текут бесчисленные гости с отрядами лучников, арбалетчиков, рыцарей. Тащат пушки, ядра, порох. Наёмные воины с Рейна, со всех немецких земель, из Чехии и Моравии постоянно пребывают.
– Чехов и моравян и мы имеем достаточно, – отпарировал король, – двум Богам служат.
– Только бы оба не изменили, – вставил Витольд, – я боюсь наёмников, что на чужой земле за чужое дело для хлеба бьются: это плохие воины.
– Говорите, – сказал Ягайло, – ещё что? Готовы они там?
– Всё в движении: в замках, по гродам, в поветах, укрепляют дружину кнехтами, мало рыцарей оставляя: кто живой, тянется к границам огромными отрядами. Самые способные комтуры, с самим великим магистром во главе.
– И не тревожатся? – спросил Витольд.
– Только угрожают, – промолвила княгиня.
– Этого магистра я знаю давно, – прервал Витольд, – ещё при Валенроде он был деятельней его. Рыцарь смелый, отважного сердца, но большой гордости. Если его что погубит то, пожалуй, это горячка и вспыльчивость.
– Мы верим в Бога! – докончил король. – Сила Ордена для нас не тайна, но храбрых людей и у нас немало, а из-за границ тоже что-то собрали.
Король вздохнул, нахмурившись, позвал подчашего, чтобы подал воду: хотел помыть руки, поев досыта. Другие на конце стола лишь начали разбирать мясо, они остались при нём дольше, воткнув ножи и отрезая каждый себе.
Затем Ягайло встал и отошёл с сестрой немного в сторону, но тут же снова за палаткой показалось лицо улыбающейся девушки и рядом седая голова старичка, на которого король, внимательно посмотрев, ударил себя по лбу.
– А это кто? – спросил он, указывая.
– Духовное лицо, сопровождающее тех женщин в дороге, их родственник.
– Я его знаю, – живо добавил Ягайло, – я его где-то видел. Он был среди моих писарей. Это ксендз Ян!!
Он поманил рукой, ксендз двинулся, но приблизиться ещё не смел, думая, что позвали не его; король повторил возвание рукой, и едва старик быстро появился, как подошёл к панской руке, чтобы поцеловать.
Король приветсвовал его с более радостным лицом.
– А приветствую, приветствую, – воскликнул он, – вас уже давно не было видно! Что же вы делали? Где бывали, что делаете и как-то вы сюда попали?
– Я считаю, что меня, вероятно, Бог сюда послал, дабы я имел счастье ещё раз видеть королевский облик, ибо я не надеялся тут быть, даже желать не смея.
– А ну говори, кзендз Ян, – добавил король, – откуда? Как?
– Еду прямо из Мальборга и Торуни.
– По доброй воле? – спросил удивлённый король.
– Я паломничил пешком к наис. Панне, а заодно искал потерянную сестру. Крестоносцы приняли меня за шпиона и заключили в тюрьму, желая отправить на пытки. Божье чудо от смерти сохранило, вместе с сестрой мы ушли из Торуня.
– А правда то, – вставил король живо, – что там такая буря на нас собирается?
– Я не много видел, – ответил кс. Ян, – мои женщины, которые там живут, больше об этом знают, но как женщины, только то, что там собирается всякая сила и гнев, и великое упорство.
Король посмотрел на него.
– Что вы мне говорите, ксендз Ян? Что вы нам предсказываете?
Задумчивое лицо старца, словно от лампы, горящей в груди, начало оживляться и проясняться; он светился, вдохновлённый, и в глазах рос.
– Земных дел я знаю мало, – воскликнул он, – я мало их понимаю. Я прошёл пилигримом значительную часть орденских земель, останавливался в их замках, смотрел на жизнь, удивлялся тому Ордену, повсюду идущему с крестом, но с языческим духом и высокомерием!! Никогда Бог гордым и полагающимся на себя не даёт долгих побед. Радоваться им позволит, чтобы их ещё больше смирил и раздавил. Кто идёт с Богом в сердце – побеждает. Они Богом пользуются, а не служат Ему.
Княгиня, слушая, немного побледнела и опустила голову, казалась недовольной этой речью.
– Сила Ордена велика, – проговорила она, – и не всё в нём плохое и грязное: я не защищаю их, но страшусь. За ними же папа римский, за ними король Сигизмунд, Империя и вся Германия; за ними сокровищница их и наука, какую имеют, и народ рыцарский.
– А с нами будет Бог! – отпарировал ксендз. – На чьей же земле сидят? Почему себе её узурпировали? Страдания и неволя покорённого люда, на который я смотрел, взывали о мести за него.
– Отец мой, – прервала княгиня, – не подстрекайте короля на войну, – лучше бы вы его к миру склоняли.
– Бог свидетель, не на агрессивную войну заманиваю, потому что я – священник Бога мира, – сказал кс. Ян, – но для защиты духа добавляю, а говорю тем, чем меня совесть вдохновила.
Он с покорностью опустил голову и умолк: на лице княгини выступил румянец.
– Послушайте, что говорят те женщины, – бросила она живо, – всё-таки это сестра ксендза.
– Ваша сестра? – вставил король. – С радостью послушаю.
Они вернулись к шатрам. Ксендз шёл за королём. Княгиня подозвала стоящих рядом Носкову с дочкой и приказала им присоединиться.
Этот приказ Офка тоже поняла, как касающийся её и, не желая отпустить мать одну, устремилась за ней к королю, который на идущих женщин, красиво и богато одетых, смотрел с интересом. Красота обеих произвела на него видимое впечатление, однако же, сестре ксендза Яна и её дочке доступа ближе к себе не рад был позволить и отступил на несколько шагов назад, давая понять, чтобы стояли вдалеке.
С равным интересом вдова и её дочка всматривались в короля. Носкова изогнулась в низком поклоне, который Офка повторила за ней.
Красивая девушка придала серьёзный вид невинному личику, только её глаза безудержно стреляли. Стояли они так, молчащие, не смея говорить первыми, когда Ягайло спросил:
– Что же там делается у крестоносцев? Большой отбор на войну?
– А! – ломая руки, начала Носкова. – Люди говорят, что никогда ещё такого не помнят. Все живые должны идти. Ежедневно новые отряды прибывают из Германии. Сила огромна. Поля вокруг замков, как роем, покрыты вооружёнными людьми, все арсеналы открыты и опустошены. Заклинают и клянутся, что не вложат в ножны мечей, пока не победят и в Кракове не заключат мира.
Ягайло немного побледнел.
– Это женская речь, – вставил ксендз Ян. – Вы повторяете то, что на рынке в Торуни слышали.
– Великий магистр, – прибавила, как бы не слыша, Носкова, – пылает великим гневом, о мире и слышать не хочет.
Ягайло молчал. Офка поглядывала, ксендз через мгновение добавил:
– Великий Боже! Полагаться на Бога и сердце не тревожить.
– Так делается, – прибавил Ягайло.
– К стопам вашего королевского величества кланяюсь, – добавил кс. Ян. – о свободном разрешении проезда и приюта сестры моей.
– Пойдите к писарям, вы их знаете, пусть охранную грамоту выдадут, пусть едут, куда хотят.
Носкова поклонилась. Король, смотревший долго, дал им знак, чтобы они отошли. Офка осмотрелась ещё раз через себя и побежала за матерью.
– Девушка особенная, – шепнул Ягайло, – что-то от нечистой силы имеет в очах.
Княгиня Александра пожала плечами.
– Это ребёнок, – заключила она.
Королевские кони уже ждали, оставшись один на один с братом, княгиня его ещё дальше отвела под дерево, где их никто подслушать не мог.
– Тревожно мне, – сказала она ему, – нельзя перед людьми показывать опасения, чтобы у них сердца не отнимать, но в моём великий ужас. Отовсюду доходили к нам в Плоцк сообщения о чрезвычайных приготовлениях Ордена. Никогда столько не высыпали золота, никогда столько не приводили людей, не рассылали столько шпионов и послов. Они имеют всё и всех за собой.
Ягайло вздохнул, слушая.
– Я знаю о том, – включил он, – и не меньше вас волнуюсь, но моим людям собственных опасений прививать не хочу Что же предпринять? Паны на мир не соглашаются, крестоносцы сами его не хотят.
– Они, пожалуй, стремятся к нему, – отозвалась княгиня, вытаскивая бумагу с печатью из платья и оглядываясь вокруг. – Великий магистр мне пишет… не хочет пролития христианской крови.
Почти ужасными глазами посмотрел король на письмо и отступил назад.
– Кто его принёс? – спросил он.
Княгиня немного помолчала, колебалась поведать правду, а лгать не хотела.
– Ксендз ничего о том не знает, – сказала она тихо, – те женщины мне секретно его отдали.
Было видно, что король в нерешительности, желая забрать письмо и опасаясь к нему прикоснуться; отвернулся, вдалеке стоял Збышек из Олесницы: он кивнул ему. Когда он подошёл, тот склонился к его уху:
– Возьмите письмо себе и не показывайте никому.
Очень ловко княгиня подала бумагу прибывшему, король снова дал ему знак уйти. Ягайло был взволнован.
– Почему же не принимают условий, какие мои паны им предлагают? – изрёк он, понижая голос. – Отступить назад я не могу! Я принуждённый, я поневоле иду, из-за того что меру переполнили. Хитрый Орден вытащил нас на эту войну, уверенный в победе.
– Склоняйте к миру, королевское слово больше значит, – молвила княгиня, – ещё есть время, ещё для переговоров начало войны потянуть можно.
