Зигмунд Фрейд
Тотем и табу. «Я» и «Оно»
В это же время «сексуального просвещения» мальчик узнает – за редким исключением – и о существовании определенного сорта женщин, которые сделали половые сношения своей профессией, за что их повсеместно презирают. Ему самому такое презрение, скорее всего, чуждо; для этих несчастных у него в запасе смешанное чувство вожделения и жестокости, как только он понимает, что они могут и его приобщить к половой жизни, которую доселе он считал исключительной привилегией «больших». Когда со временем он уже не в силах сохранить сомнение, требующее исключить родителей от отвратительной привычки заниматься половой деятельностью, то удивительно цинично, но справедливо говорит себе, что различие между матерью и потаскухой не столь уж и велико, – по сути, они делают одно и то же. «Просвещающие» рассказы оживляют в нем, естественно, следы воспоминаний о впечатлениях и желаниях его раннего детства, и на этой почве у него повторно активизируются определенные психические побуждения. Он даже начинает опять вожделеть мать в только что обретенном смысле и вновь ненавидеть отца как соперника, стоящего на пути этого желания; мальчик оказывается под властью, как мы говорим, комплекса Эдипа. Он не прощает матери и рассматривает как измену то, что она дарит радость сексуального общения не ему, а отцу. У этих переживаний, если только они быстро не проходят, может быть только один исход – изживание в фантазиях, содержанием которых являются сексуальные действия матери в самых разнообразных ситуациях, а напряженность особенно легко разряжается в акте онанизма. Из-за устойчивого взаимодействия двух побудительных мотивов – похоти и мести – заметно преобладают фантазии о неверности матери; любовник, с которым мать совершает измену, обладает почти всегда чертами «Я» самого мальчика, точнее говоря, собственной личности, идеализированной, возвысившейся благодаря возмужанию до уровня отца. То, что в другом месте я изобразил в качестве семейного романа[73], объединяет разнообразные продукты деятельности этой фантазии и их переплетение с различными эгоистическими проявлениями этого периода жизни. Осознав эту часть психического развития, мы, впрочем, уже больше не можем находить противоречивым и загадочным то, что условие принадлежности любовницы к шлюхам прямо берет свое начало в комплексе чувств к матери. Описанный нами тип любовной жизни мужчины несет на себе следы этой истории развития и допускает простое понимание себя как фиксации мальчика на фантазиях периода полового созревания, которые позднее все же находят разрешение в реальной жизни. Не составит труда предположить, что усердно практикуемый в этот период онанизм внес свой вклад в закрепление подобных фантазий.
С этими возобладавшими в реальной любовной жизни фантазиями стремление спасать возлюбленную находится, видимо, только в слабой, поверхностной и ограниченной осознанными доводами связи. Из-за склонности к непостоянству и неверности любовница подвергает себя опасности, а стало быть, понятно, что любовник старается уберечь ее от таковой, блюдя ее добродетель и противясь ее дурным наклонностям. Между тем изучение маскирующих воспоминаний, фантазий и ночных сновидений людей продемонстрировало, что в этом случае имеет место превосходно удавшаяся рационализация некоего бессознательного мотива, которую можно приравнять к удачной вторичной обработке в ходе сновидения. В действительности же мотив спасения имеет своеобразный смысл и историю, является самостоятельным отпрыском материнского или, точнее говоря, родительского комплекса. Когда ребенок слышит, что своей жизнью он обязан родителям, что мать «даровала ему жизнь», то тяга к нежности соединяется у него с всплесками страстного желания стать «большим» и добиться самостоятельности, что приводит к возникновению желания возместить родителям их дар, равно вознаградить их. Дело обстоит так, будто упрямство побуждает мальчика сказать: «Мне ничего не нужно от отца, я хочу вернуть ему все, во что я ему обошелся». Затем ребенок фантазирует о спасении отца от смертельной угрозы, чем и расплачивается с ним. Довольно часто эта фантазия смещается на кайзера, короля или какую-то другую важную особу и после такого преображения становится доступной для осознания и даже пригодной для использования в искусстве. В дальнейшем применительно к отцу верх в фантазии о спасении берет оттенок противодействия, в отношении к матери она чаще всего обращена содержащимся в ней стремлением любить. Мать подарила ребенку жизнь, и нелегко возместить этот удивительный дар чем-то равноценным. При незначительной перемене значения слов, легкоосуществимой в бессознательном, – что можно уподобить взаимопроникновению понятий в сознании – спасение матери приобретает значение «подарить или сделать ей ребенка», разумеется похожего на самого фантазера. Отход от изначального смысла спасения не слишком велик, в смене значения нет ничего преднамеренного. Мать подарила одному – собственному – ребенку жизнь, и за это ей даруют другую жизнь – жизнь ребенка, максимально похожего на ее собственного. Сын проявляет свою благодарность желанием иметь от матери сына, такого же как он, то есть в фантазии о спасении он полностью идентифицирует себя с отцом. Все побуждения – нежные, благодарственные, похотливые, противодействующие, диктаторские – были удовлетворены с помощью единственного желания – стать отцом самого себя. При перемене значения не пропал и фактор опасности; сам акт рождения, конечно же, опасен, от этой опасности ребенка спасли натужные усилия матери. Ведь именно он является наипервейшей опасностью в жизни и прообразом всех последующих, перед которыми мы испытываем страх, а переживания в его ходе оставляют, вероятно, у нас после себя разновидность аффекта, который мы называем страхом. Макдуф из шотландской легенды не был рожден своей матерью, а был вырезан из ее тела и потому не знал страха.
Древний толкователь снов Артемидор был определенно прав, утверждая, что сновидение меняет свой смысл в зависимости от личности сновидца. Согласно законам, регулирующим выражение бессознательных идей, «спасение» может видоизменять свое значение сообразно тому, кто фантазирует – мужчина или женщина. В равной мере оно может означать: сделать ребенка = обеспечить рождение (у мужчины), а также самой родить ребенка (у женщины).
В частности, в сочетании с водой эти разные значения спасения удается обнаружить в сновидениях и в фантазиях. Если в сновидении мужчина спасает из воды женщину, то это значит: он делает ее матерью, что, согласно вышеизложенному, по содержанию равнозначно: он делает ее своей матерью. Если женщина спасает другого человека (ребенка) из воды, то этим она, подобно дочери фараона в легенде о Моисее[74] признает себя матерью, родившей его.
Иной раз и фантазия о спасении, касающаяся отца, содержит чувство нежности. В таком случае она будет выражать желание иметь отца сыном, другими словами, иметь сына, весьма похожего на отца. Вследствие всех этих взаимосвязей мотива спасения с родительским комплексом складывается стремление спасать возлюбленную – существенная черта описываемого здесь типа любви.
Не считаю необходимым оправдывать способ моей работы, который в данном случае, как и при разработке анальной эротики, стремится в первую очередь выделить из собранного фактического материала крайние и резко очерченные типы. В обоих случаях встречается гораздо большее количество индивидов, у которых можно выделить только отдельные черты рассматриваемого типа или же сам этот тип только в смазанном виде, и само собой разумеется, что лишь описание всех взаимосвязей, на основе которых эти типы были установлены, делает возможной их обоснованную оценку.
О широко распространенном принижении любовной жизни
1
Если практикующий психоаналитик спросит себя, по поводу какого недуга к нему чаще всего обращаются за помощью, то наверняка ответит: по поводу психической импотенции – если не считать разнообразных страхов. Это странное расстройство поражает мужчин с сильно развитым от природы либидо и проявляет себя в том, что органы, осуществляющие половую деятельность, при совершении полового акта отказывают (хотя до и после него выглядят вполне исправными и работоспособными), и это несмотря на сильную психическую склонность совершить его. Первый ориентир для понимания своего состояния больной получает сам, когда на опыте убеждается, что подобная несостоятельность постигает его только при попытках совокупиться с определенными особами, тогда как с другими не возникает проблем. Потом он понимает, что именно определенные свойства сексуального объекта вызывают торможение его мужской потенции, и иной раз рассказывает, что у него возникает ощущение некоего препятствия в себе, он чувствует какое-то противодействие, с успехом сокрушающее его осознанное намерение. Но ему не удается разгадать, что является таким внутренним препятствием и какое качество сексуального объекта приводит его в действие. Повторное переживание такой несостоятельности может сформировать у него привычное, но ошибочное мнение о ее зависимости от первого запавшего в память, наполненного парализующим страхом случая, вроде бы вынуждающего к такому повторению. Сам же первый случай он объясняет действием «случайности».
Психоаналитическое исследование психической импотенции уже было проделано несколькими авторами[75] и обнародовано. Каждый психоаналитик, исходя из собственного клинического опыта, может подтвердить предложенные в них объяснения. Речь фактически идет о парализующем воздействии определенных психических комплексов, избежавших осознания индивидом. Как наиболее общий вывод из этого патогенного материала на первом плане находится непреодоленная инцестуозная фиксация на матери или на сестре. Кроме того, следует учитывать влияние побочных неприятных впечатлений, связанных с инфантильной сексуальной деятельностью, и тех факторов, которые вообще ослабляют либидо, призванное направляться на женщину в качестве сексуального объекта.
Если подвергнуть тщательному исследованию средствами психоанализа случаи острой психической импотенции, то получается следующая картина действующих при этом психосексуальных процессов. Основой недуга здесь опять-таки, как, весьма вероятно, и при всех невротических расстройствах, является некая задержка в ходе развития либидо по пути к своей, называемой нормальной, форме завершения. В этом случае не соединились два потока, слияние которых только и гарантирует совершенно нормальное отношение к любви, – два потока, которые мы будем различать как поток нежности и поток чувственности.
Из них более старым является первый. Он проистекает из самого раннего детства, образовался на базе запросов инстинкта самосохранения и направлен на членов семьи или на людей, ухаживающих за ребенком. С самого начала он завладевает частями сексуальных влечений, компонентами эротической направленности, которые более или менее четко проявили себя уже тогда, а у невротика его в любом случае обнаруживают с помощью позднее проведенного психоанализа. Этому потоку соответствует первичный детский выбор объекта любви. На его примере мы видим, что сексуальные устремления находят свои первые объекты на основе их оценок со стороны влечений «Я», точно так же как первые сексуальные удовлетворения будут испытаны в связи с функциями тела, необходимыми для поддержания жизни. Нежность родителей и нянек, которые редко отрицают ее эротический характер («ребенок – это эротическая игрушка»), делает очень много для повышения у детей доли эротики в комплексах влечений «Я» у ребенка и доводит ее до размера, который нельзя не учитывать в ходе последующего развития, особенно если этому способствуют и некоторые другие обстоятельства.
Эти детские привязанности сохраняются на протяжении всего детства и все снова и снова завладевают эротикой, которая благодаря этому отклоняется от своих сексуальных целей. С достижением половой зрелости добавляется мощный поток «чувственности», который уже осознает свои цели. Он, видимо, никогда не упускает возможности продвигаться хожеными путями и на этот раз заполняет гораздо большими объемами либидо объекты первого выбора ребенка. Но так как в их лице этот поток натыкается на установленные тем временем препоны, запрещающие инцест, то он стремится найти как можно скорее обходной путь от этих практически недоступных объектов к другим, неродственным, с которыми позволительна настоящая половая жизнь. Эти сторонние объекты будут все еще выбираться по прообразу (Imago) инфантильных, но со временем привлекут к себе ту нежность, которая была им свойственна раньше. Мужчина оставит отца и мать – как предписывает Библия – и прилепится к своей жене, тогда-то нежность и чувственность сольются воедино. Высшая степень чувственной влюбленности несет с собой наибольшее эмоциональное почитание (вполне нормальную для мужчины переоценку сексуального объекта).
Если этот процесс не задался, два фактора в ходе развития либидо становятся решающими. Во-первых, уровень реального запрета, который будет препятствовать выбору нового объекта и обесценивать его в глазах индивида. Ведь бессмысленно выбирать объект, если вообще это не дозволено или нет ни единого шанса выбрать что-то достойное. Во-вторых, уровень привлекательности, присущий объектам детской любви, которые надлежит покинуть; она пропорциональна эротической притягательности, выпавшей на их долю еще в детстве. Если оба этих фактора достаточно сильны, то вступает в действие обычный механизм формирования неврозов. Сексуальная энергия отклоняется от реальности, ее улавливает деятельность фантазии (интроверсии), усиливает образы первых сексуальных объектов и фиксируется на них. Но препоны кровосмешению вынуждают либидо, ориентированное на них, пребывать в бессознательном. Активность оказавшегося теперь в бессознании потока чувственности вторгается в виде онанистических действий в него, чтобы усилить эту фиксацию. В таком случае ничего не меняется, продвижение вперед, реально не удавшееся, совершается в фантазии, хотя в доставляющих сексуальное удовлетворение вымышленных ситуациях первые сексуальные объекты были заменены инородными. Благодаря такой замене фантазии обретают способность стать осознанными, с реальным же распределением либидо не происходит никаких подвижек.
При подобном развитии событий иногда случается так, что вся чувственность молодого человека оказывается связанной в бессознательном с кровосмесительными объектами или, если так позволительно выразиться, зацикленной на неосознаваемых инцестуозных фантазиях. Тогда-то устанавливается полная импотенция, которую еще несколько упрочивает приобретенное одновременно реальное ослабление осуществляющих половой акт органов.
Для появления, собственно говоря, так называемой психической импотенции требуются более скромные условия. Поток чувственности не позволяет себе смириться с судьбой, вынуждающей его полностью спрятаться позади потока нежности, он обязан оставаться достаточно сильным и свободным от заторов, чтобы хотя бы частично пробить себе дорогу в реальность. Впрочем, сексуальная активность подобных лиц позволяет различить самые явные признаки того, что не вся движущая сила психики стоит за ее спиной. Она переменчива, сильно зависит от помех, часто деформируется, доставляет мало удовольствия. Но прежде всего такая активность призвана перекрыть путь потоку нежности, а стало быть, ограничивает выбор объекта. Оставшийся активным поток чувственности выискивает только те объекты, которые не похожи на недозволенных ему инцестуозных лиц; если некое лицо производит впечатление, способное привести к его высокому эмоциональному почитанию, то последнее завершается не возбуждением чувственности, а эротически ущербной нежностью. Любовная жизнь таких людей раздвоена в направлениях, которые искусство персонифицировало как любовь небесную и земную (или животную). Когда они любят, то не домогаются обладания, а когда взыскуют его, то не способны любить. Они выискивают объекты, которые им не надо любить, чтобы отделить свою чувственность от любимых ими объектов, а странная несостоятельность в виде психической импотенции возникает, согласно законам «комплекса повышенной чувствительности» и «возвращения вытесненного», в тех случаях, когда объект, выбранный во избежание кровосмешения, хоть как-то напоминает объект, которого дóлжно избегать.
Главное средство защиты от подобного расстройства, которым пользуется человек при таком расщеплении чувства любви, – это принижение сексуального объекта, тогда как переоценка, причитающаяся ему в случае нормы, резервируется за инцестуозным объектом или его заменами. Как только условие принижения выполнено, чувственность может свободно проявлять себя, развивая значительную сексуальную результативность и доставляя изрядное наслаждение. Сходному результату способствует и другая причина. Лица, у которых потоки нежности и чувственности не слились полностью, располагают чаще всего недостаточно утонченной любовной жизнью; у них остались в сохранности извращенные реализации сексуальности, недостижение которых ощущается в виде заметного снижения удовольствия, однако их осуществление представляется возможным только с приниженным, пренебрегаемым сексуальным объектом.
Теперь становятся понятными мотивы упомянутых в первой статье фантазий мальчика, которые опускают мать до уровня публичной девки. Нужно ведь постараться перебросить мост, хотя бы в фантазии, между двумя потоками любовного чувства, чтобы заполучить мать в качестве объекта чувственности, пусть и ценой ее принижения.
2
До сих пор мы занимались медико-психологическим исследованием психической импотенции, что никак не оправдывает заголовок данной статьи. Однако ясно, что нам было необходимо это введение, чтобы получить доступ к нашей непосредственной теме.
Психическую импотенцию мы свели к нестыковке потоков нежности и чувственности в любовной жизни, а сам этот изъян в развитии объяснили действием сильных фиксаций в детстве и последующим отказом от их реализации после вмешательства запрета инцеста. Против такой концепции можно сразу же возразить: она предлагает нам слишком много, объясняя, почему некоторые лица страдают психической импотенцией, но оставляет нас наедине с загадкой, почему другие сумели не заболеть этим недугом. Поскольку приходится признать, что все принятые во внимание зримые факторы: сильные фиксации ребенка, запрет инцеста и отказ от такового в годы, следующие за половым созреванием, – встречаются почти у всех цивилизованных людей, то вполне резонно предположить, что психическая импотенция – это недуг цивилизации вообще, а не просто болезнь отдельного человека.
Есть вроде бы все основания отклонить этот вывод и указать на количественный фактор, являющийся причиной заболевания, на тот излишек или малость отдельных предпосылок, от которых зависит, приведет ли он к явному успеху болезни или нет. Но хотя такое решение хотелось бы признать правильным, у меня все же нет намерения тем самым отвергнуть и вывод. Напротив, постараюсь отстоять утверждение, что психическая импотенция распространена гораздо шире, чем думают, и что некоторая ее толика отличает любовную жизнь любого цивилизованного человека.
Если понятие «психическая импотенция» толковать шире и не ограничивать только неспособностью совокупляться при наличии намерения получить удовольствие и при исправности генитального аппарата, то под него подпадут в первую очередь все те мужчины, которых называют психастениками и которые никогда не оказываются сексуально несостоятельными, но совершают половые акты, не получая особого удовольствия; это имеет место гораздо чаще, чем хотелось бы думать. Психоаналитическое изучение подобных случаев обнаруживает те же самые этиологические факторы, которые мы открыли при психической импотенции в более узком смысле слова, не найдя поначалу объяснения их различиям в симптомах. От сексуально бесчувственных мужчин легко проводимая аналогия ведет к невероятному количеству фригидных женщин, сексуальное поведение которых фактически нельзя лучше описать или понять, кроме как путем приравнивания к более известной психической импотенции мужчин[76].
Если же мы, не расширяя понятия «психическая импотенция», вглядимся в оттенки ее симптоматики, то мы не сможем не согласиться с точкой зрения, что поведение влюбленного мужчины в мире нашей нынешней культуры несет на себе типичные признаки психической импотенции. Потоки нежности и чувственности только у очень немногих образованных людей как следует пронизывают друг друга; почти всегда мужчина чувствует себя в своих половых действиях скованным из-за почитания женщины и полностью реализует свой потенциал лишь тогда, когда перед ним приниженный сексуальный объект, что опять-таки обусловлено тем обстоятельством, что в его сексуальные цели входят извращенные компоненты, которые он не осмеливается удовлетворить с уважаемой женщиной. Полное сексуальное наслаждение дается ему лишь тогда, когда у него есть возможность безоглядно отдаться наслаждению, на что он не решается, к примеру, со своей добропорядочной супругой. Из этого проистекает его потребность в униженном сексуальном объекте, в женщине, которая с этической точки зрения является неполноценной, от которой не следует ожидать эстетических размышлений, которая не может знать и судить о других его общественных делах. Такой женщине он охотнее всего дарует свою сексуальную силу, даже если его нежность целиком принадлежит женщине более высокого социального положения. Возможно, что склонность, которую так часто приходится наблюдать у мужчин высших классов общества, выбирать в постоянные любовницы или даже в супруги женщину низкого сословия – не что иное, как следствие потребности в приниженном сексуальном объекте, с которым психологически связана возможность полного удовлетворения.
Мне не терпится оба действующих при настоящей психической импотенции фактора – интенсивную кровосмесительную фиксацию в детстве и реальное отречение от нее в юношеском возрасте – сделать ответственными за такое очень распространенное поведение цивилизованных мужчин в состоянии любви. Это звучит несколько странно и вдобавок парадоксально, но должен все же сказать, что тот, кому суждено стать по-настоящему свободным, а тем самым и счастливым, обязан преодолеть почитание женщины, свыкнуться с представлением об инцесте с матерью или с сестрой. Кто перед лицом этого пожелания подвергнет себя серьезной самопроверке, тот, несомненно, обнаружит в себе, что он все-таки расценивает половой акт, по сути, как нечто унизительное, пачкающее и разлагающее, и не только физически. Истоки подобной квалификации, в которой человек вряд ли с охотой признается, он сумеет отыскать только в том периоде юности, когда мощно разворачивается поток его чувственности, но его удовлетворение с объектом за пределами брака настолько же запретно, как и с инцестуозным объектом.
В мире нашей культуры женщины находятся под таким же влиянием своего воспитания, а сверх того, под обратным воздействием поведения мужчин. Для них, конечно же, в равной мере вредно и когда мужчина не устремляется им навстречу в полную силу своей потенции, и когда первоначальная переоценка влюбленности сменяется пренебрежением после вступления в обладание ею. Потребность в принижении сексуального объекта у женщины трудно заметить; в связи с этим у нее, как правило, не существует и чего-то похожего на сексуальную переоценку у мужчин. Но длительное половое воздержание и пребывание чувственности в сфере фантазии приводят к другому важному последствию. Позднее она зачастую уже не в силах расторгнуть связь проявлений чувственности с запретом сексуальности и оказывается психически импотентной, то есть фригидной, когда ей наконец-то половую активность дозволяют. Из-за этого у многих женщин возникает стремление хранить в тайне еще некоторое время спустя даже дозволенные связи; у других появляется способность нормально чувствовать себя лишь в том случае, если запретность была возобновлена в некоей тайной любовной ситуации; изменяя мужу, они могут сохранять любовнику верность второго порядка.
Полагаю, что условие запретности влюбляющейся женщины можно сравнить с потребностью в принижении сексуального объекта у мужчины. И то и другое является следствием длительной паузы между обретением половой зрелости и сексуальной активностью, требуемой воспитанием по культурным основаниям. Оба пытаются ликвидировать психическую импотенцию, которая появляется из-за несостыковки нежных и чувственных побуждений. Если последствия одних и тех же причин у женщины так разительно отличаются от их действия у мужчины, то это удастся, быть может, объяснить другим различием в поведении двух полов. Как правило, цивилизованная женщина не преступает запрета половой активности в период ее задержки, и в итоге возникает внутренняя связь между этим запретом и сексуальностью в целом. Мужчина преодолевает в большинстве случаев запрет при условии принижения объекта любви и поэтому уносит это условие с собой в последующую любовную жизнь.
Перед лицом изрядно укоренившегося в мире современной культуры стремления к реформе половой жизни нелишним будет напомнить, что психоаналитическому исследованию пристрастия так же мало свойственны, как и любому другому исследованию. Оно не жаждет ничего, кроме раскрытия зависимостей, поскольку они объясняют скрытое явным. В таком случае ему вполне пристало, если его данные использует реформа, чтобы заменить вредное полезным. Но оно не может сказать наперед, не будут ли новые институты иметь другие, возможно более тяжелые, изъяны.
3
Тот факт, что обуздание любовной жизни средствами культуры несет с собой широко распространенное принижение сексуального объекта, подвигает нас переместить внимание с объектов любви на сами влечения. Вред самого первого отказа от сексуального наслаждения сказывается в том, что его последующее дозволение в браке уже не может полностью удовлетворить. Но и изначально неограниченная сексуальная свобода отнюдь не приводит к лучшим результатам. Легко удается установить, что психическая ценность потребности любить немедленно падает, как только ее удовлетворение становится слишком доступным. Требуются барьеры, чтобы либидо усиливалось, а там, где естественного противодействия удовлетворению недостает, люди во все времена устанавливали согласованные препятствия, чтобы иметь возможность наслаждаться любовью. Это относится как к отдельным индивидам, так и к народам. Во времена, когда насыщение любовью не встречало затруднений, как, скажем, в период упадка античной культуры, любовь обесценивалась, а жизнь становилась пустой, и нужны были мощные противодействующие силы, чтобы восстановить незаменимую ценность страсти. В этой связи можно утверждать, что аскетическая направленность христианства придала любви психическую ценность, которой ее никогда не могло наградить древнее язычество. Наивысшего значения она достигла у аскетичных монахов, жизнь которых была заполнена почти полностью борьбой с либидозными искушениями.
Вероятно, возникающие при этом трудности склонны были объяснять прежде всего благоприятными свойствами наших естественных влечений. Конечно, в общем-то, правильно, что психическое значение некоего влечения повышается вместе с его отвержением. Попробуйте подвергнуть равному по уровню голоданию некоторое количество во всех отношениях совершенно разных людей. С ростом нужды в пище будут стираться все индивидуальные различия, а вместо них появятся обезличенные всплески одного неутоленного влечения. Но верно ли и то, что вслед за удовлетворением влечения его психическая ценность вообще очень сильно понижается? Подумайте, например, об отношении пьяницы к вину. Разве не правда, что вино всегда доставляет выпивохе одно и то же токсическое удовлетворение, которое в поэзии очень часто сравнивали с эротическим, да и с точки зрения научного понимания их правомерно уравнивать? Слышали ли вы когда-нибудь о том, что пьянчуге требовалась постоянная смена напитков, из-за того что без такой перемены он быстро терял к ним вкус? Напротив, привычка все сильнее связывает мужчину и сорт вина, который он пьет. Известна ли кому-то потребность пьяницы отправиться в страну, где вино дороже или его употребление запрещено, чтобы помочь своему притупившемуся удовольствию от питья с помощью добавки таких осложнений? Ничего подобного. Если выслушать высказывания наших знаменитых алкоголиков, скажем Бёклина[77], об их отношениях с вином, то они являют собой полнейшую гармонию, образец счастливого супружества. Почему же отношение любящего к своему сексуальному объекту совершенно иное?
Полагаю, следовало бы разобраться – как ни странно это звучит – с возможностью того, что нечто в природе самого сексуального влечения не благоприятствует его полному удовлетворению. Сразу же из долгой и трудной истории развития влечения всплывают два момента, которые можно было бы сделать ответственными за такие трудности. Во-первых, из-за двукратного совершения выбора объекта вместе с возникновением в промежутке между ними ограничений инцеста окончательный объект сексуального влечения никогда больше не совпадает с первоначальным, а является только его суррогатом. Впрочем, психоанализ научил нас: если первый объект какого-то желания был утрачен в результате вытеснения, то часто его заменяет нескончаемый ряд эрзац-объектов, из которых все же ни один не удовлетворит желание полностью. Это, видимо, объясняет неустойчивость выбора объекта, «голод по впечатлениям», который очень часто присущ любовной жизни взрослых.
Во-вторых, мы знаем, что сначала сексуальное влечение делится – скорее, происходит из них – на большое число компонентов, из которых не все встретятся в его более развитой форме, а до этого их нужно подавлять или использовать каким-то другим способом. Это, прежде всего, копрофильные части влечения, которые оказались несовместимыми с нашей эстетической культурой, вероятно, с тех пор, когда мы, благодаря прямохождению, оторвали от земли свой орган обоняния, кроме того – добрый кусок садистских побуждений, также относящихся к состоянию любви. Но все эти процессы развития касаются только верхних слоев усложнившейся структуры. Фундаментальные процессы, которые питают любовное побуждение, остаются неизменными. Экскрементальный процесс оказался слишком тесно и неразрывно сращенным с сексуальным, положение гениталий – inter urinas et faeces – остается решающим и неизменным фактором. Здесь можно было бы, перефразируя известное изречение великого Наполеона, сказать: «Анатомия – это судьба». Сами гениталии не соучаствовали в совершенствовании форм человеческого тела в направлении красоты, они сохранили свой животный облик, а потому и любовь, по существу, сегодня так же животна, какой была испокон веков. Любовные влечения трудно воспитуются, их воспитание дает то слишком много, то слишком мало. То, что культура намерена из них сделать, кажется недостижимым без чувствительного ущерба наслаждению; остатки нереализованных побуждений дают о себе знать в ходе половой деятельности в виде неудовлетворенности.
