А. П. Богданов
Начало русской истории
Достоинства и соблазны археологии
В истории самое наглядное, хотя отнюдь не самое простое, представление о следах реальной жизни людей дает археология. Изучаемые ею предметы настолько материальны и очезримы, что вводят нас в сильный соблазн думать, что они сами по себе составляют кирпичики, из которых построено знание. Взял в руки древнерусский боевой топор – и сразу перенесся в жизнь державшего его в руках воина.
Археология представляется профанам более простой и достоверной наукой, чем, например, изучение летописей, потому что имеет дело с предметами, которые непосредственно изготовили и использовали наши предки. А предмет – это вам не мысль, он не изменился и за тысячелетие. Он постоянен и прочен, как кирпич, тем более что часто он и есть кирпич.
Увы, я должен профанов огорчить. Собирательство предметов, при всей его увлекательности, не есть суть метода археологов. Смысл их работы состоит в установлении связей между предметами для восстановления, насколько это возможно в данный момент, материальной культуры мысленно реконструируемого общества, которое нередко и имени своего не имеет, именуясь «археологической культурой». Да, значительную часть времени археологи проводят в поле, на раскопках и почти столько же – за описанием выявленного ими предметного мира. Но 99 % археологии как науки есть плод мысли, основанной на изучении комплексов этих предметов и их окружения, с обязательным и постоянным представлением о том, сколь малой частью предметного мира древности мы сегодня владеем.
Сам предмет, например древнерусский боевой топор, обретает в археологии смысл именно как связанная с материальным объектом мысль ученого. Именно археолог благодаря бесчисленным сравнениям установил, что этим легким, в несколько сот граммов, куском железа с наваренной на скошенной кромке острой полоской стали рубили отнюдь не дрова. Что узкое ушко для тонкого древка означает: перед нами – оружие одного удара, приходящего в цель острым углом закаленного острия, т. е. удара для пробития доспехов, а не рассечения незащищенной плоти. Это (опуская несколько этапов развития мысли) топор закованного в доспехи конника для стремительной и скоротечной схватки. Это оружие профессионального воина, за которым стоит великолепный мастер-кузнец, создавший высокотехнологичное и дешевое расходное орудие войны. Наконец, этот типичный боевой топор представляет культуру страны, находящейся в центре торговых, экономических и культурных связей Европы и Азии, Запада и Востока, Великой степи и мира земледельцев.
Все эти знания, как вы понимаете, имеют мало смысла, если мы не смогли связать топор с конкретным обществом определенного времени. Представьте себе, в какую ошибку могли бы впасть археологи, поднявшие с раскопок на Бородинском поле палаш французского кирасира, кремневое ружье русского гренадера, гусеницу немецкого танка и автомат ППШ. Но такие предметы невозможно спутать по их происхождению, скажете вы. Ну отчего же, – отвечу я со здоровым научным цинизмом, – для ученых нет ничего невозможного.
Понять, что археология – это умственная конструкция (как и любая другая наука), поможет яркая история о «мечах викингов». Вся эпоха викингов с VIII до XI в. прошла под знаком характернейшего по форме длинного и широкого меча, очень плоского и с характерной гардой, плотно зажимавшей с двух сторон кулак. Меч этот пришел в Европу одновременно с началом буйных набегов скандинавских морских разбойников и исчез, сменившись иной формой меча, по завершении эпохи викингов (когда королевами скандинавских стран стали русские дамы и масштабные разбои прекратились). Основная часть «мечей викингов» была найдена, в превосходной сохранности, в Скандинавии, затем, не столь целыми – на Руси и южном, в основном славянском берегу Балтики, в меньшей мере – во всех странах, которые посещали ватаги морских разбойников.
Изучив окружавшие эти «мечи викингов» предметы, археологи отнесли их к скандинавской культуре, ярко выраженной и в особых орнаментах, разнообразие которых не вызвало подозрений. Богатство оружия, украшений и бытового погребального инвентаря было максимальным в Скандинавии, следом за которой шли погребения воинов-купцов на речных торговых путях Древней Руси. Археология давала очевидный вывод: Древнерусское государство было создано воинами-скандинавами, к которым присоединились славяне, как и описано в легенде о призвании варягов, изложенной в древнейшей, как полагали, русской летописи: «Повести временных лет».
Когда оружиеведы установили, что все клинки «мечей викингов» по всей Европе произведены по единой технологии в одном месте и имеют клейма строго определенных мастерских, это никого не шокировало. Но локализация мастерских, изготовивших более 90 % мечей, на Нижнем Рейне (в районе современной Голландии) заставила задуматься. Именно эти удаленные от моря болотистые и не слишком плодородные места упорно завоевывали в VIII в. франки Карла Великого, викинги же туда не добрались, ограничиваясь позже грабежами на побережье. Форма клинков и гард этих мечей восходила к более древней культуре Северо-Западной Европы (VI–VIII вв.). А в формате «мечей викингов» только отделка части гард, найденных в основном в Скандинавии, оказалась скандинавской.
Итак, после упорных изысканий «мечи викингов» оказались мечами воинов Карла Великого, каролингами. Сохранились они в основном в Скандинавии благодаря на редкость удачному сочетанию местного погребального обряда: трупоположения с инвентарем и свойства местных почв консервировать закопанные предметы. На Руси и в славянской Прибалтике (которая простиралась в те времена от Немана до Эльбы и основания полуострова Ютландия) господствовал обряд трупосожжения с некоторым инвентарем (в основном поломанным для перехода в иной мир), поэтому мечи в курганах встречаются. Но сохранились они намного хуже: огонь и свойство почв тому причиной. А в собственно каролингских землях христианство отрицало захоронения с инвентарем, так что мечей там почти нет.
Хотя картина создания Русского государства викингами многих вполне устраивала, а «антинорманисты» (по старому и неверному именованию викингов норманнами) в археологии не преуспевали, ученые постепенно разобрались, какие предметы в захоронениях и городищах действительно связаны со Скандинавией, а какие относятся к культурам иных народов. Например, единственный найденный в Скандинавии ламеллярный (пластинчатый) доспех оказался чисто степным, завезенным неведомым купцом через Русь. Подавляющее число дивно красивых бляшек, усыпавших воинские пояса и сумочки воинов, погребенных в курганах, также принадлежали культуре Степи (их называли «венгерскими», потому что большая часть находок с такими орнаментами была сделана в Венгрии).
Выяснилось, что наличие дорогого, привезенного «из-за моря» меча в захоронении на Руси говорит лишь о высоком статусе и богатстве погребенного. (Хотя богато отделанная степная сабля встречалась в еще более роскошных захоронениях.) Господствующий погребальный обряд был славянским. Предметное сопровождение покойных воинов-купцов, в которых мы и видим древних русов, было в основном восточнославянским, с сильным влиянием западных и южных славян, отчасти степным и финно-угорским, но примерно на 5 % и чисто скандинавским. Проще говоря, славяне-русы не избегали иметь в своих рядах представителей иных народов и использовали предметы разных культур.
О том же говорят нам и вариации погребального обряда. Господствовало славянское трупосожжение, которое настолько повлияло на скандинавов, что те постепенно, через острова Балтики до торгового центра Сигтуны, стали его перенимать, все чаще сжигая своих покойников в ладье, вместо того чтобы закопать с ладьей. К счастью для археологов, обряд этот всю Скандинавию не захватил, но влияние путешественников на Русь и с Руси показал явно. Такое смешение культур проявлялось во множестве мелких деталей. Например, характерные скандинавские застежки-фибулы в форме «черепашек» попадали в земли позднейшего Великого Новгорода, претерпевали изменения в орнаменте и в таком виде вновь оказывались в Скандинавии. Похожие обмены видны и между разными ветвями славян, и с представителями Степи.
Вместо простой, но неверной концепции «пришествия варягов» в археологии сложилась новая картина образования Древней Руси, где сравнительно недавно, двумя волнами пришедшие на земли балтов и финно-угров славяне интегрируют местные народы, привлекают удальцов со всего света от Венгрии и Болгарии до Волжской Булгарии и Скандинавии, не забывая алан и степняков Верхнего Дона, и постепенно устанавливают русскую власть над важнейшим узлом мировых торговых путей, предварительно эти пути открыв и освоив.
Но значит ли это, что все стало понятным, что новых открытий не будет? Конечно же, нет. Имеющаяся у нас картина слишком обща, чтобы быть удовлетворительной? Это как взгляд на карту с огромной высоты, когда невозможно разглядеть множество ценных деталей и важных взаимодействий.
Такое положение лучше объяснить примером. Современные исторические реконструкторы героической эпохи образования Древнерусского государства полагают достоверным воссоздание образа купца-воина только по конкретному захоронению. Это, конечно же, нелепо: в каждом захоронении недостает множества предметов, чтобы воин выглядел «как живой». Мы не знаем не только того, насколько погребальный инвентарь соответствовал жизни (судя по его неполноте, не слишком соответствовал), но и насколько «своим», обычным был данный воин-купец в его отряде.
Науке еще предстоит выявить внутренние особенности, своеобразие и развитие каждого из огромных курганных комплексов в бассейнах Ладоги и Волги, Оки, Днепра и Верхнего Дона, разобраться, в чем сходствовали и чем различались создавшие их сообщества людей, которых мы называем русами. Археология накопила громадный массив данных, которые постепенно, но неуклонно осмысляются. Результат этой умственной работы и есть археологическое знание.
На сегодняшний день археологами фрагментарно исследовано множество городов и более мелких поселений Древней Руси, поднят и обобщен обширный материал, позволяющий судить о племенных различиях, общих чертах и развитии материальной культуры Руси VIII–XIII вв. Датировки находок временами вызывают горячие споры ученых. Но речь идет вовсе не о беспочвенных предположениях и не об ошибках на многие века, как лгут современные скептики. В реконструкциях каждой археологической культуры, большинство которых достоверно связаны с известными по летописям племенными союзами, опорными точками являются комплексы предметов из слоев, датированных с точностью до десятилетий с помощью радиоуглеродного и(или) дендрохронологического анализа. Тот и другой методы отличаются сегодня большой точностью, а споры ученых, будоражащие умы скептиков, возникают в основном из-за новых находок, поддающихся датированию: так, например, недавно Рюриково городище в Великом Новгороде удревнилось до начала IX в., что вызвало в ученых кругах приятное волнение, но никак не сенсацию.
Не всегда археологам везет так, как с раскопками в самом Великом Новгороде, где почва сохранила органику, в том числе последовательно наложенные друг на друга слои деревянных мостовых. Достаточно часто необходимой для датировки органики или точно датированных находок в раскопе нет вообще. Но найденный комплекс предметов, как правило, локализуется достаточно четко, в сравнении с большими датированными комплексами и с учетом предметов более позднего времени из верхних слоев раскопа. Самое страшное бедствие – отдельные вещи, искусственно вырванные из археологической среды нелегальными «чёрными» копателями. Их можно датировать и связать с определенным обществом лишь предположительно, по сходству с точно датированными и локализованными предметами жизни и быта наших предков. То есть они работают на пользу науки гораздо меньше, чем могли бы при научном изъятии из определенного места, слоя и комплекса предметов.
Достижения археологической науки обобщены в доступных для понимания любителей истории Трудах Института археологии РАН, в монографиях и сборниках статей, издаваемых также сотрудниками Государственного исторического музея, МГУ и других крупных центров археологии. Этим работам мои друзья, исторические реконструкторы, нередко ставят в упрек слишком большой, на их взгляд, уровень обобщения. Например, по стилю украшений из серебра и реже золота археологи приводят таблицы примеров по векам, а орнаменты рассматривают в масштабе Древней Руси в целом.
Это говорит лишь о том, что ученые, в отличие от любителей, прекрасно понимают фрагментарность материала, доступного нам для изучения сегодня, сравнительно с реальной жизнью Древней Руси и возможностями дальнейших находок. Ведь исторические части большинства древних городов, включая знаменитейшие – Великий Новгород и Старую Ладогу – раскопаны лишь частично. Примерно 4500 курганов крупнейшего Гнездовского комплекса захоронений древнерусских воинов на правом берегу Днепра у Смоленска исследованы в меньшей части. Это не вина археологов и не недостаток финансирования (которое всегда заставляет желать лучшего). История археологии с XIX в. до сего дня показывает, что научные методы развиваются очень заметно, и совершенно необходимо оставлять потомкам возможность применить новые подходы к археологическим комплексам, изучаемым сегодня.
Своей релятивностью археология, при неизменности, зримости и весомости изучаемых ею материальных предметов, подобна любой другой науке. Главное, что научные взгляды на жизнь Древней Руси, в том числе военную и политическую – казалось бы, сферу историков – развиваются археологами доказательно, постоянно и эффективно. Поэтому и я в этой книге, говоря о том, что понятно хорошо, уклонюсь от опрометчивых суждений о том, что еще не доказано, и заключений по вопросам, где коллеги увлеченно спорят, счастливо находя все новые и новые данные и ожидая еще больших успехов в будущем.
Проблемы и возможности письменных источников
При всей симпатии к археологии нужно признать, что значительную часть представлений о жизни Древней Руси дают нам письменные источники. Без них, в частности, история осталась бы безличной, мы не знали бы ни имен героев, ни названий городов и племен. Простой пример: Золотаревское городище в Пензенской области. Это был большой и крепкий русский город, разрушенный нашествием монголо-татар, но неотмеченный в летописях и потому совершенно безымянный. Пример говорит нам и о значении письменных источников, и об ограничениях в их использовании. Далеко не все написанное было на самом деле описано пером – отнюдь не все, что происходило. Вместе с письменными источниками мы рассмотрим тут и фольклор. Он составляет особую область знаний, требующую специальных методов. Но и фольклор, как древнерусские летописи, доступен нам только в форме текстов, записанных в разные времена, в том числе первыми летописцами.
Относительно написанного предками в моде три заблуждения: 1) что до принятия христианства и кириллической письменности у нас существовала богатая литература, якобы истребленная христианами; 2) что имеющиеся письменные источники не позволяют судить о Древней Руси, поскольку почти все сохранившиеся рукописи относятся уже к московскому периоду истории России; 3) что тексты письменных источников можно использовать, просто читая конкретный памятник, например, летопись. Развеять эти заблуждения трудно, потому что их адепты отвергают научный подход к письменным источникам так же, как склонны видеть в археологии собрание предметов вместо действия научной мысли. Но я попробую сделать это простыми словами.
Все рассуждения о существовании какой-то злонамеренно скрытой от нас проторусской или древнеславянской письменной истории и литературы основаны или на подделках типа «Велесовой книги», или на чистом вымысле. До появления кириллицы и глаголицы восточные славяне, так же как западные и южные, были бесписьменны. Устные предания в виде древних сказок и эпоса у нас сохранились, если верить академику Б.А. Рыбакову, с глубокой древности. Однако былины больше характеризуют жизнь X–XII вв., когда уже появились летописи, в свою очередь содержащие сюжеты былин.
Такую картину мы наблюдаем у всех славян, а также германцев и кельтов. У последних запись древних сказаний (но отнюдь не истории) началась уже в Средние века. Датские сказания Саксон Грамматик стал собирать в ходе работы над своей хроникой после того, как на Руси была написана «Повесть временных лет». Сказания северных скандинавов в начале XIII в. начал записывать и придавать им исторический вид исландец Снорри Стурлусон – и не от хорошей жизни, потому что даже сравнительно продвинутые шведы стали писать хроники более чем через 100 лет после русских, а норвежцы еще позже.
До них, в начале XII в., составитель «Повести временных лет» тоже старался найти древние предания восточных славян – и отчасти, как увидим, нашел, хотя и очень мало. И это несмотря на то, что традиции язычества были в его время еще весьма сильны! Языческих богов христиане во всех странах низвергали, но о борьбе с преданиями не было и речи.
Другое дело, что все хронисты, и наши летописцы в том числе, работали в пользу определенных правящих династий. Области действия русских князей, не относящихся к династии Рюриковичей, нам удается выявить, несмотря на фигуры умолчания и попытки летописцев продлить правление восхваляемой ими династии в более древние времена. За исключением сказания Начальной летописи XI в. о перевозчике, а в «Повести временных лет» уже о князе Кие с его братьями и сестрой, возможно, уходящего вглубь веков, все эти князья не Рюрикова рода определенно действовали в IX–X вв.
Разумеется, племенные правители были у славян на Восточноевропейской равнине и ранее, со времен их расселения. Видимо, о князьях восточных славян, воевавших в III в. с готами, писал в VI в. готско-византийский историк Иордан, но на Руси предания такой седой старины не сохранились. Составитель «Повести временных лет» нашел и использовал фрагмент предания о нашествии авар и борьбе с ними славян в VII в. Некоторые древние предания довольно смело выделил из сказок и былин академик Б.А. Рыбаков.
Этим «скрытая история восточных славян» исчерпывается. И сочинять ее вместо анализа реальных данных, приведенных в письменных источниках, не имеет иного смысла, кроме ублажения любителей сказок. Но здесь у современных нам сказочников имеются серьезнейшие соперники. Западнославянские авторы XVI в. и русские XVII в. сочинили настолько яркие сказания о древнейшей истории славян, превосходящих древностью и славой все иные народы мира, что соревноваться с ними почти невозможно. Просто переиздавай Повести о потомках Ноя, Мосохе или Словене и Русе, и счастье любителей исторической фантастики будет полным.
Для любителей древней мифологии существуют более ранние источники. Память славян, в том числе наших предков, поселившихся на Восточно-Европейской равнине, действительно восходила к временам великого расселения индоевропейских народов на рубеже III и II тыс. до н. э. В народных сказаниях, как предполагают историки, смутно отразились даже элементы более ранней эпохи охотников и собирателей каменного века. И первые ученые книжники, писавшие в XI в. с помощью изобретенной св. Кириллом в IX в. письменности о происхождении славян и образовании Русского государства, имели представления о том, что происходило до крещения Руси св. Владимиром в конце X в. Из старинных преданий в первые летописи попали сведения о расселении, этническом и культурном родстве славян, состоянии их крупных объединений в V–IX вв., языческой вере и обычаях восточных союзов племен (например, «игрищах» между селами, на которых выбирали себе суженых). Будучи умными, глубоко мыслящими людьми, летописцы излагали эти сведения в связи со своей исторической концепцией, как сегодня поступаем и мы.
Предания об племенных союзах и городах, построенных восточными славянами вместе с финно-угорами, об их контроле над водным путем между Черным и Балтийским морями помещены в летописи в связи с легендами об образовании Древнерусского государства призванной «из-за моря» династией Рюриковичей. Этот необходимейший, с точки зрения летописца, процесс был мотивирован сравнением с появлением государственности у западных и южных славян, раздорами внутри племен Восточно-Европейской равнины, их грабежом хазарами с юго-востока и скандинавами с северо-запада, возможностью в результате объединения занять достойное место экономического и политического партнера Византии.
Необходимым завершением складывания Русского государства христиане-летописцы считали «завоевание» у Византии Владимиром Святым православной веры вместе с политическим признанием великого княжения на Руси. Следствием «просвещения» верой было в глазах летописцев просвещение Руси книжными знаниями, особенно в эпоху Ярослава Мудрого: этот процесс, начатый «преложением» (переводом) книг с греческого на славянский язык (на Балканах), рассмотрен в летописях параллельно с процессом образования Русского государства.
Понимая концепцию ранних летописцев, мы осознаем, как они отбирали факты, и читаем их «фигуры умолчания». Проще говоря, понимаем, какую часть реальной истории предлагают нам сохранившиеся тексты. Однако скептики предлагают вам не доверять самим этим текстам. Насколько обоснованы их сомнения?
Правда, что древнерусское летописание, включенные в него акты (например, договоры руси с греками) и отдельные договоры, законодательные памятники («Русская правда», Псковская судная грамота и др.), даже житийная литература (начиная с Киево-Печерского патерика) сохранились в более поздних манускриптах, написанных начиная с XIV в., т. е. уже не в Древней Руси. Лишь немногие литературные памятники, как Изборник Святослава 1073 г., дошли до нас в оригинальных рукописях. Но надо ли в связи с этим впадать в отчаяние и агностицизм?!
Такова общая судьба рукописной книжности, сохранявшейся благодаря постоянной, век за веком переписке. Вся античная литература, в том числе историческая, дошла до нас в средневековых списках, бытовавших в мусульманских странах, Западной Европе, Византии и на Руси. Раннесредневековые литературные памятники и хроники Западной и Северной Европы также сохранились отнюдь не в автографах, в том числе знаменитый «Круг Земной» Снорри Стурлусона. Ни у кого, однако, не вызывает желания отказаться от использования «Истории» Геродота, сочинений Тацита, «Бертинских анналов» или «Деяний саксов» на основании того, что они дошли до нас в поздних рукописях или в составе других средневековых хроник.
Дело в том, что специальная научная дисциплина – текстология – позволяет по общим для всей рукописной книжности правилам выяснять соотношение списков и редакций текста, реконструировать его историю (т. е. последовательность изменений) и в итоге получать научное представление о первоначальном тексте. Сделана эта весьма трудоемкая, но необходимая работа и для древнерусского летописания. В некоторых вопросах летописеведы расходятся, и моя задача – сообщить читателю о существовании этих проблем. Но в целом обстоятельства создания древнерусских исторических памятников и их соотношение с последующей рукописной традицией сегодня ясны.
Именно эта ясность не позволяет ни историку, ни любителю истории протянуть руку и, взяв с полки, например, Софийскую Первую летопись XV в., прочесть красочное описание Ледового побоища и указать на «противоречие» этого описания Рифмованной хронике Ливонии конца XIII в. (сохранилась в списках XIV и XV вв.), где масштабы битвы скромнее и сюжета потопления рыцарей подо льдом нет. Хотите вы или нет, а придется обратиться к Новгородской Первой летописи, переписанной в 1260‑х и 1330‑х гг., и использовать ее первоначальный текст, написанный близко к событию.
В этой книге вы увидите много «творческих доработок» раннего текста поздним летописцем, которые попали в школьные учебники и стали каноном описания событий. Они-то и дают основания для обличения скептиками позднего характера русской летописной традиции. Однако что именно скептики отвергают? Достоверность самих летописей или некритическое использование историками поздних переработок ранних летописей, текст которых научно реконструирован летописеведами и доступен для каждого читателя? Существование исторических легенд о ранних веках истории государства, сформированных у нас так же, как в других странах, или возможность научного анализа реального материала, из которого позже сложились эти легенды?
Предисловия и комментарии к научным изданиям русских летописей – к сожалению, пока не всех, но всех интересующих нас в этой книге – служат практической цели. Чтобы читатель, например, понимал, что красочное описание сожжения княгиней Ольгой в 945 г. столицы племени древлян Искоростеня в «Повести временных лет» – это добавление автора начала XII в., переделывавшего Начальную летопись XI в., основанную на Древнейшем сказании конца X в., где никакого поджога с помощью голубей нет, а поход Ольги завершился не всеобщим разорением, но миром с древлянами.
В комментариях, благодаря усилиям летописеведов, выделены и добавки в текст предшествующих летописей, возможно, восходящие к добытым старинным редактором источникам, и найденные им красивые сказки и былины (о белгородском киселе, о богатыре Никите Кожемяке и т. п.). Приводятся в критических изданиях и сопоставления сведений летописи с иными сохранившимися источниками: русскими и иностранными, письменными и археологическими. Даже не будучи искушенным ученым, читатель получает возможность оценить достоверность интересных ему исторических сведений или просто наслаждаться чтением летописи как памятника древнерусской литературы.
Летописи – это яркие литературные и публицистические произведения. Школьные воспоминания о том, что летописцы якобы «без гнева и пристрастия» описывали события год за годом, отбирая и отображая их с похвальной объктивностью, следует с доброй и ироничной улыбкой забыть. В этой книге будет немало страниц, посвященных страсти, с какой летописцы всеми силами и средствами старались обосновать свою концепцию истории Древней Руси.
То же самое мы видим в современной литературе, например, о войне 1812 г., революции 1917 г. или Великой Отечественной войне. Можем ли мы на основании этих новых, непременно концептуальных исследований, судить о реальных событиях? Несомненно, можем. Если мы понимаем концепцию автора и тенденцию его изложения, особенно сопоставляя сочинения авторов с разными точками зрения. То же касается древнерусских летописей и житий, которые развивают друг друга, сталкиваются между собой или, напротив, с похвальным усердием обличают всех, чужих и своих власть имущих (и средства дающих), когда те угрожают самому ценному – единству Руси.
Объективизированная форма повременных записей недолго скрывала от ученых собственный взгляд автора на события, оценку их причин и участников в зависимости от исторической концепции, политического заказа и местных пристрастий. Уже в древнейшем летописании столкнулись претензии на первенство между Новгородом и Киевом, а по мере усиления раздробленности Руси летописцы все ярче выражали точку зрения своего «стольного града».
Но не утратили силу общие идеи, которые позволяли книжникам объединять разные летописи в монументальные общерусские произведения – своды. Они включают помимо летописных статей массу вписанных по годам литературных произведений: Жития канонизированных в XI в. княгини Ольги и князя Владимира, князей Бориса и Глеба и других русских святых, церковные (например, о начале Киево-Печерского монастыря) и светские повести (о начале Русской земли, о полянах, о восстании 1068 г. в Киеве, об ослеплении князя Василька и др.).
В текст органично вписывались и документы вроде древних договоров Руси с Византией и народные сказания. Хотя составляли своды чаще всего ученые монахи, увлекательный и остроумный рассказ был ориентирован на читателя и еще более широкого слушателя. Читали летописные своды князья династии Рюриковичей, которых летописцы прославляли, не забывая наставлять оставить ссоры и служить Русской земле: сочинения Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха даже вошли в летопись. Читали бояре и дружинники, зажиточные горожане и просвещенные деятели церкви.
Сама тенденция летописей, которая, как мы увидим в этой книге в деталях, мешает нам достоверно оценить многие описанные в них события, очень ценна для понимания того, что важнее событий – самосознания обитателей Русской земли, и определения, кто был земле хозяином. Не могу не отметить, что основная концепция древнерусских летописей близка и понятна современному русскому читателю. Она соответствует нашему историческому сознанию в большей мере, чем жалкие попытки современных нам фантастов ее оспорить.
При прикосновении к древнерусским текстам модное представление о том, что принятие христианства в конце X в. означало войну с народной традицией, разлетается в прах. Русь для древнерусских книжников первична, принятое от греков православие и пришедшая с ним из Византии и от южных славян книжность – лишь вторая по значению ценность, смысл которой состоит в развитии и украшении Руси.
«Слово о законе и благодати» первого русского митрополита Илариона, обращенное с этой мыслью к Ярославу Мудрому в середине XI в., стало краеугольным камнем русского православия и национальной исторической концепции. Эта концепция соединила христианство, которое русские приняли позже многих народов, и династическую легенду «призванных» князей с гордостью за Русскую землю и верой в ее великую миссию.
Выступив со «Словом» в храме Софии Киевской, Иларион с помощью авторитета Священного Писания доказал, что для новой веры потребны новые люди: они превзойдут старые народы в служении Богу, который не зря «спас и в разум истинный привел» россиян. Предрекая русскому народу еще более великую миссию, митрополит восславил Владимира – наследника великих князей, которые «не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, которая ведома и слышима во все концы земли».
Не греки крестили Русь, но славный Владимир, не уступающий равноапостольному императору Константину Великому. «Только от благого помысла и остроумия» принял христианство могучий князь, открыв новую страницу истории, на которой русские являются «новыми людьми», избранным Богом народом.
