А. П. Богданов
Начало русской истории
Прославленный летописцами наравне с Владимиром Святым и даже более него, Ярослав Мудрый с полным правом бросил вызов церковному господству Византии, поставив в митрополиты русского священника Илариона вместо греческих монахов, проводивших политику приобщения варваров к империи. Ярослав в корне изменил эту ситуацию, когда при его поддержке Антоний Любечанин положил начало русскому монашеству.
В основанном Антонием Киево-Печерском монастыре в начале XII в. была создана «Повесть временных лет» – свод летописей до 1110 г., ставший основой почти всех последующих сводов. Составитель «Повести» (большинство ученых полагают, что это был монах Нестор, написавший Житие Феодосия Печерского) дополнил начальную летопись сведениями о разных народах из славянского перевода византийской Хроники Георгия Амартола, указав место славян и русских среди потомков Ноя и описав славный византийский поход русских князей Аскольда и Дира, невзирая на то, что они не были Рюриковичами.
Славянский источник дал ему основание изложить библейские события от Сотворения мира, а перевод жития Василия Нового – сведения о походе на Царьград князя Игоря. В рассказе об одолевшем Византию Вещем Олеге монах-летописец припомнил даже предсказавшего его смерть языческого волхва. Летопись славила русских князей и воинов, совершавших лихие набеги на христианскую империю, скорбя о поражениях язычников и превознося правоту сражавшего «греков» Святослава не меньше, чем хитроумие его крещеной матери Ольги, поставившей на место заносчивого императора.
Святослав, воитель за языческую Русь, с любовью описан как воплощение воинской славы: «Не посрамим земли Русские, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам!» – восклицает он, сражаясь хоть и в бесполезном для Руси походе, но исключительно с внешними врагами. Составитель «Повести» с гордостью привел заключенные в результате походов Олега и Игоря договоры Руси с Византией, жития построившей государство Ольги и успешно воевавшего с греками Владимира, только что канонизированных русским духовенством.
Взгляд на историю с позиции единого Русского государства породил резкое осуждение в летописях князей, вступавших в союз с иноземцами в раздиравших Русь усобицах. Уже «Повесть», доработанная в 1116 г. игуменом киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром, с огромной убедительностью (фактами страшных разорений при усобицах и блистательных побед при единстве) мотивировала призыв к князьям жить между собой в мире и вместе защищать страну от врагов так, как будто она не разделена на множество самостоятельных, даже враждебных княжеств.
Осуждение княжеской идеи, что «это мое, и это тоже мое», утверждение единства Руси во враждебном мире, странно звучали в условиях реального разделения страны, в феодальной Европе, когда русские князья часто ощущали себя «братьями» между собой не более чем с половецкими ханами, польскими герцогами и венгерскими королями. Призыв лучше погибнуть, как святые Борис и Глеб, чем сразиться за власть с соперниками, выглядел совсем утопично.
Тем не менее летописцы, при усиления раздробленности занимавшие все более частные политические позиции в описании современных событий, упорно хранили общее ядро русской истории, переписывая в начале своих текстов «Повесть временных лет» и продолжавшие ее своды. «Зачем губим Русскую землю?» – звучал вопрос в Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г.), включившей после «Повести» Владимиро-Суздальское летописание XII–XIII вв., и в Ипатьевской летописи (список XV в.), где «Повесть» продолжили летописи Киевская (XII в.) и Галицко-Волынская (XIII в.). Замечательной особенностью последней, столетия продолжавшейся лихими галицкими воинами и гражданами, было огромное внимание к людям, их характерам и драмам. Здесь мы видим любовь, которая может заставить князя бросить престол, здесь помещен рассказ о половецком певце, воскликнувшем, получив с родины траву евшан: «Да луче есть на своей земле костьми лечи, нели на чюже славну быти!»
Реальную жизнь людей на Руси раскрывали и другие летописи и вошедшие в историю литературные памятники. Крупнейшим летописным центром был Великий Новгород, прославленный Новгородскими I–V, Софийскими Первой и Второй, Карамзинской и другими летописями: на самом деле это огромные летописные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дворе архиепископа, в Юрьевом монастыре; в церкви Святого Якова на Добрыниной улице трудились летописцы священник Герман Воята и пономарь Тимофей (он написал также «Лобковский пролог» – сборник сказаний и житий). Полагают, что древнейшую новгородскую летопись заказал посадник Остромир, для которого было написано и знаменитое красотой Остромирово Евангелие (рукопись середины XI в.).
Лаконичное по форме и чрезвычайно детальное по политико-экономическому содержанию, новгородское летописание хотя и учитывало другие русские летописи, но до XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным «отцом» Руси, а на знаменах писавших не сакраментальное «С нами Бог», но свое: «Кто на Бога и Великий Новгород!»
Сравнение летописания крупнейшей в мире средневековой республики с летописями великих княжений, где князья также, но на более-менее постоянной основе служили городам, приводит к любопытному выводу. Новгородцы более критично описывают повседневно наблюдаемые ими плоды народовластия, чем «княжеские» летописцы. Для граждан древней республики «воля народа» далеко не идеалистична. Это результат борьбы различных группировок «золотых поясов», которых иногда жестоко поправляют, изгоняют и даже убивают обиженные ими «черные люди».
А для прокняжеских летописцев выступления народа против воли князей временами выглядят преступными, но… именно народ неизменно прав, отстаивая единство Руси против княжеских усобиц и внешних врагов. Народ в княжеских летописях – понятие идеальное. Ему, в рамках городского населения, приписаны свойства хозяина Русской земли, сменяемыми правителями которой являются князья. Народ всех княжеств и земель сознает себя русским, понимает смысл единства и губительность разделения. То есть именно народу ученые книжники обоснованно приписывают национально-государственную идею, которая прекрасно отражена также и в устном эпосе.
Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславле-Южном и Переславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса. Имея собственные корыстные интересы, они тем не менее ощущали себя частью русского народа и со всенародных позиций эти свои интересы обличали!
В дружинной среде было создано «Слово о полку Игореве» – одна из величайших героических поэм рыцарских времен. «Поучение Владимира Мономаха» раскрывает взгляд на мир с престола княжеского, а «Слово» или «Моление Даниила Заточника» – с позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: «храброго быстро добудешь, а умный дорог!»
Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию «горя от ума», был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: «Скажешь, княже – постригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов». Подобной бесовщины много было даже в Киево-Печерском патерике: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не вошедшее в него Житие Авраамия Смоленского рассказывает, как обличение плохих пастырей навлекло на попа страшный гнев: Авраамия требовали заточить, «к стене пригвоздить и сжечь», чуть ли не «живьем сожрать». Но к «малым и великим, рабам и свободным» проповедовал не только смоленский священник.
Кирилл, епископ Туровский, призывал к состраданию зависимым людям, а митрополит Климент Смолятич насмехался над жадностью епископов, копящих дома, села и угодья. Климент был мудр не только в богословии – его упрекали за цитирование Гомера, Аристотеля и Платона. Монашеское звание, избавляя от повседневных забот, давало наилучшую возможность читать и писать книги. Недаром Житие Евфросинии Полоцкой повествует, как княжна, постригшись в монахини, «начала писать книги своими руками и полученное за них раздавала нуждающимся».
Древнерусские авторы считали книги высочайшей ценностью. Немалое место среди книг занимали переводы. Это были части Библии, византийские жития святых, хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы, летописец патриарха Никифора. Переведены были собрания-изборники исторических и философских сочинений, рыцарские романы и отечественные «хождения», древнейшее из которых описывает поход игумена Даниила в Иерусалим при короле Болдуине.
Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось и в появлении официальных определений. Во Владимиро-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо «милосерд», сын его Константин – «разумен». Киевляне, убившие в 1147 г. князя Игоря Ольговича за описанные в летописи реальные обиды, все равно – «беззаконные и несмысленные». Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: «Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю… усобная же брань бывает от соблазнения дьявольского». Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: «Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил церковь, грабя попов».
Летописные своды Ростова Великого, Владимира и Переславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV в. включает 600 миниатюр), начатой с «Повести временных лет» и доведенной до 1206 г. Летописец Переславля-Суздальского (в списке XV в.), доведенный до 1214 г., ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIII–XV вв.
В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), все больше воздается хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII в. эти князья подвели своих хвалителей до крайности.
Слово о погибели Русской земли, оплакивавшее некогда могучую «светло светлую и украсно украшенную землю Русскую» после поражения на Калке (1223), осталось неуслышанным. В описании Батыева разорения (1236–1240) летописцы могли без крайнего стыда вспоминать только о сложивших головы рязанских и владимирских князьях: остальные попросту разбежались со своими дружинами, оставив народ сражаться и погибать при защите русских городов.
Памятником того времени стала повесть об Александре Невском, написанная по его смерти (1263) и позже переработанная в Житие. Князь, благоразумно пошедший служить татарам, по крайней мере, славно бился с крестоносцами. Галицкий летописец пытался гордиться храбрым князем Даниилом, принявшим королевский венец от католиков, но не дождавшимся от них помощи и сломленным Ордой. Героями сопротивления стали несгибаемые жители Козельска и люди рязанца Евпатия Коловрата: их подвиги, воспетые в народной песне, только в XIV в. были записаны в «Повести о разорении Рязани Батыем».
Русские митрополиты аккуратно собирали ханские ярлыки на свои владения, князья за них убивали друг друга в Орде и вели татар на Русь грабить соперников; летописание замерло; выжившие книжники собирали и переписывали уцелевшие рукописи. Лишь написанное предками о единстве Русской земли и великой миссии ее народа давало людям возможность мечтать.
Именно в XV в., когда общерусское летописание существовало только в древней части, в новых записях разбиваясь на прославление войн своих князей с «чужими», в народе складывался цикл былин о легендарных богатырях Красное Солнышко Владимира. Неудивительно, что сочетавший образы Владимира Святого и Владимира Мономаха князь часто выступал в былинах растяпой, доводившим Русь до крайности, из которой ее спасали герои из простого народа.
Так, что любопытно, случалось и в древние времена, которые описывали летописи. Именно личная инициатива защитников родной земли стала – даже по официальному Московскому летописному своду XV в. – причиной освобождения Руси от ордынского ига. Для нас это уже другая история, хотя подчеркнуть идейное значение исторических сочинений и сказаний о Древней Руси немаловажно.
Письменные памятники становятся для нас источниками только при понимании истории их текста, обстоятельств создания и мотивов создателей. Это относится не только к летописям, но и к актам. Мы может пользоваться «Русской правдой» и «Псковской судной грамотой» только потому, что ученые точно установили, когда, кем и с какой целью в них были помещены конкретные статьи законов. Для понимания смысла договоров необходимо изучить их формуляр: особенности изложения, принятые в данном виде документов.
Точно так же учеными проведена работа с иностранными источниками, повествовательными и актовыми, например, трактатами византийских императоров, касающимися Руси, сравнение с которыми крайне важно для установления истины, даже в том случае, когда источники чрезвычайно тенденциозны.
Ярким примером является рассказ Галицкой летописи о поездке великого князя Даниила Галицкого на поклон к Батыю в 1250 г. Преисполненный отвращения к татарам и их обычаям, князь, согласно летописи, всячески демонстрирует это; даже чествуемый Батыем, он – согласно летописцу – ощущал, что «злее зла честь татарская»!
Текст явно отсылает нас к гибели в Орде святого князя Михаила Черниговского в 1246 г., представленной в летописи и Житии как восстание против языческих обычаев татар, и подчеркивает, что Даниил был в Орде впервые. Это странно, учитывая, что к тому времени в Орду уже съездили все, даже не особо видные русские князья, не испытавшие утеснений в вере со стороны религиозно терпимых татар.
Тайну гибели Михаила, главного политического и военного соперника Даниила, раскрывают Анналы Бёртонского монастыря (Стаффордшир, Англия), сохранившие протокол обсуждения вопроса о татарах на Лионском церковном соборе 1245 г. На соборе присланный Михаилом киевский митрополит Петр призывал к объединению сил Европы для отражения нашествия Орды. Вместо этого собор принял решение о крестовом походе против собственного императора, собиравшего силы против Орды, а папский легат Карпини был послан договориться с татарами.
Из секретного доклада Карпини о его миссии мы знаем, что Даниил, на которого папа сделал ставку в продвижении католицизма на Русь, в 1246 г., во время казни Михаила, ездил к Батыю, в то время как его брат Василек усердно опекал папское посольство. Получив сведения о враждебных действиях посланца Михаила на Лионском соборе, хан казнил его. А Карпини в своем отчете предложил возложить ответственность за эту смерть на второго соперника Даниила, великого князя Ярослава Всеволодовича.
Владимиро-суздальский князь Ярослав был отравлен в столице монгольской империи Каракоруме, где в этот момент также энергично действовал папский легат. Затем папа потребовал от его сына Александра Невского изменить православию на том основании, что Ярослав, умирая чуть ли не на руках Карпини, якобы принял католичество.
Отчет легата переполнен ложью, но его детальные бытовые сведения о сотрудничестве с галицкими князьями выглядят достоверно. Если Александр отправил папского посла восвояси, а новой волне крестоносцев дал отпор, то Даниил принял от папы и веру, и королевскую корону, погубив Западную Русь в интересах католической Европы. Попытка Галицкого летописца спасти своего великого князя хотя бы от обвинения в смерти Михаила Черниговского – понятна и простительна. Он переврал факты и даже даты, спасаясь от стыда.
Сведения иностранцев о Древней Руси не всегда явно тенденциозны политически, но непременно отражают наряду с непосредственными наблюдениями присущие их собственной культуре стереотипы. Так, арабский путешественник, лично видевший, как любимая женщина умершего знатного руса долго прощается с его товарищами, переходя из шатра в шатер и выпивая, смело утверждает, что дама вступала со всеми ними в половую связь.
По его культурной традиции такое свободное общение с мужчинами, с которыми женщина совершила долгий и горестно завершающийся поход, не могло означать ничего иного! И сама мысль о том, что женщина, добровольно собирающаяся убить себя и отправиться в загробный мир вместе с мужем – не рабыня, которую нужно охранять от соблазнов и оберегать от всяких контактов, не могла прийти автору в голову.
Византийцам такое поведение русских женщин казалось необычным, но доступным для понимания. Но их традиция, раз связав варваров-славян с долблеными лодками, заставляла самого императора именовать русские мореходные ладьи «моноксилами» (однодеревками), даже если они вмещали 40 воинов и большой груз.
Моя книга, описывая на основе анализа источников обстоятельства жизни Древней Руси, имеет целью показать не только события, но и то, что было у русских людей в головах. Наиболее ярко и в то же время туманно это представлено в древнерусской литературе.
Мы не знаем, за редкими исключениями прямых ссылок и реминисценций, какие произведения и насколько повлияли на того или иного человека и даже на определенный социум. Но имеем уникальную возможность лично погрузиться в мир читателя Древней Руси XI–XIII вв. благодаря огромной работе Института мировой литературы РАН (Пушкинского Дома), опубликовавшего уникальную Библиотеку литературы Древней Руси[1]. Это подлинно научное издание, имеющее все пояснения, необходимые для понимания текста, и понятный современному человеку перевод. Отсылаю вас к нему, понимая, что смогу передать в этой книге лишь малую часть идейных и художественных богатств, на которых основано величие русской культуры.
О чем эта книга
Исследование рождения, становления и жизни Древней Руси, которое мы с вами проведем, вытекает из состояния наших знаний исторических источников. Разговор пойдет о том, что мы можем выяснить и понять, а не о том, что нам просто хотелось бы знать. Последовательной, без больших белых пятен, истории древних русов и Древнерусского государства до Крещения Руси и даже до просвещения ее Ярославом Мудрым у нас просто нет. Нет настолько, что элементарный вопрос, какие князья правили русскими княжествами в X в. – имеет ответ приблизительный и неполный, включая не только имена князей, но и состав княжеств. Итак, книга рассказывает о том, что и, главное, как мы можем о Древней Руси выяснить.
Но, скажет просвещенный читатель, именно эту задачу ставил в 1110‑х гг. составитель Повести временных лет, который определил для нас начало Руси с условного 852 г. (реально 860), когда на исторической авансцене появились русы, до времен Владимира Мономаха (1053–1125). Монах Киево-Печерского монастыря провел серьезнейшее исследование источников и установил, что хотя все народы, включая славян, происходят от сыновей Ноя, наши предки впервые явили себя миру как русы в походе на Царьград в середине VIII в. Описание этих первых 358 лет в «Повести временных лет» (с прибавкой трех лет, до 1113 г., в редакции Сильвестра) и стало классическим началом русской истории.
Разумеется, историки, утверждая свои концепции, делили это время и так, и эдак, а вместе с археологами предложили гипотезы, откуда русы взялись. Последнее интересно и нам. Понимая, что воины, повергнувшие в трепет столицу великой Империи ромеев, не родились в одночасье, мы углубимся во тьму времен на век-другой, отдавая себе отчет в предположительности отнесения разнообразных археологических материалов к «народу Рос», именуемому так в письменных источниках лишь с 830‑х гг.
Период, охваченный Повестью временных лет, стал классическим в русском восприятии начала родной истории. Эта «Повесть» открывала почти все последующие летописные своды, а по ее завершении летописи «расползались» по отдельным княжествам и землям. И именно «Повесть» заложила прочнейший фундамент нашего понимания, «откуда есть пошла Русская земля».
Со временем ученые поняли, что более ранняя, 1070‑х гг., Начальная летопись, сохранившаяся в новгородских сводах, чуть ли не во всем противоречит Повести, прямо с года «начала Русской земли» (654/55 вместо 852/53). А объединяет их, давая общий текст, Древнейшее сказание конца X в. Но на общественное сознание такие открытия повлияли минимально. Даты, события, характеры героев родной истории и обстоятельства и жизни мы продолжаем воспринимать сквозь призму Повести временных лет. Пытаясь разобраться в источниках и лучше понять наших предков, мы обязаны вносить изменения и дополнения в величественную картину начала Руси, нарисованную в Повести. Иначе читатель просто не поймет, о чем идет речь.
«Повесть временных лет», упоминая множество племен, народов и стран, рассказывала о людях, которые уверенно полагали себя русскими. И здесь мы следуем за древним летописцем, сосредоточив внимание на личностях, характерах, особенностях культуры и обстоятельствах жизни русских людей в начале их исторического пути. Источники показывают, что они, если и отличались от нас, то все же остаются нам близкими и понятными. Правда, для этого понимания нам придется основательно погрузиться в источниковедение.
Следование за источниками определило и другое важное свойство этой книги. Она представляет собой не изложение исторической концепции автора, но совместное с читателем исследование, в ходе которого у него должно сложиться собственное мнение. Вы прочтете не упорное доказательство того, что автор всегда прав, а познакомитесь с научным осмыслением источников, которое всегда и неизбежно подразумевает поиски и сомнения. Мы будем отталкиваться от легенд, проявляя к ним должное уважение, а также от исторических и культурных концепций авторов письменных источников, без представления о которых просто нельзя понять текст. И при этом будем всегда держать в уме, что достигнутая нами доля понимания вовсе не истина в последней инстанции, таких в любой науке просто нет.
Первая часть книги посвящена разбору легенд о древнерусских «князьях-разбойниках», как великий русский историк С.М. Соловьёв метко окрестил первых Рюриковичей. Здесь нам необходимо разобраться, какими и почему их постарались представить составители трех последовательных по времени исторических источников: Древнейшего сказания дружинников конца X в., записанного примерно в 1030‑х гг., Начального летописного свода 1073–1093 гг. и «Повести временных лет» начала XII в. Сравнение и понимание исторических концепций их авторов показывает нам, в определенном приближении, какие именно взгляды на зарождение Древней Руси выражены в этих хрестоматийных текстах. Мы рассмотрим эти взгляды в контексте археологических знаний, а также представлений о русах, их князьях и самой Руси в иностранных источниках.
Итак, что это были за истории о варягах и русах, о Рюрике, Вещем Олеге, Игоре Старом и иже с ними? Что они нам говорят о создателях этих историй и о самой истории? Почему мы не слишком удовлетворены той исторической канвой, которую предложили нам, споря друг с другом, древние авторы? Какие коррективы на современном уровне знаний мы можем в эту канву внести? Какие, кстати сказать, углубления этих легенд, из предложенных нам коллегами-историками, наиболее захватывающи и интересны? Прочтя все это, вы поймете мое ощущение неудовлетворенности сложившейся исторической картиной, при всем уважении к таланту древних и новейших авторов и восхищении яркостью созданных ими образов.
Вторая часть книги позволяет разрешить часть этих сомнений и получить более целостную картину общества древних русов, собравших-таки Древнерусское государство из славянских и финно-угорских племен. Героиня здесь – княгиня Ольга, рассказ о которой в Древнейшем сказании, Начальном своде и «Повести временных лет» един, не считая небольших украшений. Здесь мы не будем отвлекаться на разбор противоречий основных русских источников, а в зарубежных имеем прямые сведения об «игемоне и архонтиссе», королеве Руси.
Но чтобы рассказать о великой княгине Ольге, святой и равноапостольной основательнице Русского государства, нам мало восхищения ее образом древних сказителей, летописцев и зарубежных монархов. Мы с вами вместе постараемся, привлекая все возможные источники, проникнуть в реальную жизнь сильной женщины, которая, в одиночку защищая своего сына, объединила буйных воинов-купцов русов и сильные, своевольные племена славян на огромном пространстве Восточной Европы.
В этой части книги вы узнаете, каким сегодня представляется нам общество русов, уже выделившееся из племен славян в яркую и многонациональную группу, и как они взаимодействовали со славянами, финно-уграми и их соседями. Здесь не обойтись без экскурса в вековые споры норманистов и антинорманистов – актеров одного спектакля, поддерживавших и укреплявших крайние, а следовательно, ложные, концепции друг друга. Обычаи, нравы, внешний вид и взаимодействия славян и русов – не просто фон, на котором действует премудрая княгиня Ольга. Это – сама жизнь, которую она сумела направить в сторону государственного, а затем и культурного, идейного единства. Без реальной жизни Древней Руси нет понимания Ольги, как без устремлений и деяний Ольги нет созданной ею единой Руси.
Героическая история Древнерусского государства от Ольги до великого князя Владимира Мономаха известна читателю сравнительно достоверным и непротиворечивым изложением событий в летописании. В фольклоре это времена былинные, в которых сказители много столетий видели светлый контраст печальным временам раздробленности и слабости Руси, ее покорности завоевателям и угнетателям последующих времен. Если политическая хроника событий после Ольги более или менее ясна, то реалии жизни князей и дружинников героической эпохи требуют от нас серьезного погружения в письменные, археологические и фольклорные материалы.
Исследование источников последней трети X – первой трети XII в., к которому я приглашаю читателя в третьей части книги, помогает представить себе и в какой-то степени понять людей, которые в фольклоре сделались богатырями. И вполне заслуженно. Задачи, которые они ставили перед собой и решали даже в сравнительно спокойные мирные времена, могли представляться невероятно трудными и грандиозными последующим поколениям. Уже великий князь Святослав Игоревич, сын Ольги, поднял планку должного для русского воина так высоко, что мы до сих пор, убеждаясь в справедливости описаний его деяний, замираем в восхищении. Владимир Святой, Ярослав Мудрый и их потомок Владимир Мономах жили настолько интенсивно, действовали с такой самоотдачей и чувством долга перед Русью, что чудо-богатыри Александра Суворова на их фоне выглядят вполне обычными, соответствующими норме князей и дружинников.
Чем же и как жили те представители Древней Руси, о которых писали летописи и складывали песни сказители? Войны и непрерывные походы, законы и порядки, нравственные ценности и социальные статусы, новая, христианская, и старая вера, романтические приключения и семейная жизнь, наконец, матримониальные связи наших князей со всей Европой от Степи и Кавказа до Атлантики – вот темы, которые мы с вами попробуем выяснить по источникам в завершающей части книги.
Почему все это важно сегодня не только для узкой группы профессиональных историков, но и для каждого любознательного читателя, станет для вас совершенно ясно из текста книги. Люди Древней Руси, заслуженно ставшие легендарными, это яркий начальный этап складывания характера нашего народа. Они, в сказаниях и реальности, показывают нам, каким был, есть и будет русский человек. Они формировали национальное самосознание, отличавшее именно их от других земных племен.
Люди Древней Руси вовсе не были ангелами и сами не полагали себя лучше других народов. Но они первыми начали применять к себе те требования, которые сформировали великий русский народ и создали из самых разных племен единое Русское государство. Изучая их, мы исследуем сами себя. И между прочим, отчетливо видим собственные недостатки, часто приводившие нашу страну к страшным бедствиям.
Это достаточное основание, чтобы внимательно прочитать книгу. Хотя я и не тратил слов на извлечение морали из установленных немалым трудом исторических фактов. Одно из наших с вами исторически сложившихся свойств – нелюбовь к нравоучениям. Читайте и делайте выводы сами.
