Сергей Абрамов
Тихий ангел пролетел
ВЕРСИЯ
В 1992 году в Москве прошел открытый судебный процесс над пятеркой врачей-психиатров, в частной клинике святой Ксении Петербуржской испытывавших сильнейшие психотропные средства на добровольцах-бомжах. Средства эти позволяли полностью управлять психикой испытуемых, превращали их в роботов, которые жили на самом деле как обычные люди, не подозревая даже о том, что они кому-то подконтрольны. Но в нужный момент можно было включать команду… Проект получил наименование «Зомби»; по слухам, просочившимся в газеты, но не всплывшим доказательно на процессе, он финансировался гебе или военными, писали о процессе все кому не лень. Пятерка врачей вела себя как Зоя Космодемьянская, никого и ничего не выдавала, ребята все на себя брали: не знаем, сами умники, никого за нами не имелось, – и получили они смехотворно мало. По два года минус восемь месяцев следствия и суда. Получили, приняли смиренно приговор и… исчезли. Из мира. Из прессы.
ФАКТ
Ильин читал о процессе, но близко к сердцу не принял. Далек он был от всяких психманипуляций, если не считать невинную амнезию, которая тоже шла по психведомству. Но что амнезия! Так, ерунда. А тут – зомбирование. Тут – преступление. И черт с ним. Ильину-то что до него? Он уже вовсю в котельной шуровал, а там от постоянного гула, от начальственных телефонных проверок, от дурного запаха, от мешанины всей этой долбаной, разбавленной любимым «Хейнекеном» Тита, сам легко зомби станешь… Да кто знает, может, амнезия Ильина не проходила как раз от вредного окружения? Может, работай он где-нибудь в культурном месте, в театре, например, или в ресторации официантом, он бы давным-давно вылечился и не вспоминал о науке психиатрии. Ан нет, не судьба.
ДЕЙСТВИЕ
Ильин медленно всплывал на поверхность теплого и глубокого водоема – то ли пруда, то ли озера, то ли бассейна. Вода была черной-черной; как Ильин ни старался, он ничего не мог разглядеть сквозь ее толщу, которая и мыслилась именно толщей – осязаемой, вязкой и жирной. Будто глицерин, а не вода. Ильин не чувствовал ни рук, ни ног, а может, и не было их, может, он уже умер, и так именно выглядит путешествие на небо, где у врат рая в ожидании очередной партии неопокойников бродит хмурый Петр, побрякивая сейфовыми ключами на стальном кольце.
Ильин силился вспомнить, как он умер, но в голову ничего не приходило, пустой оказалась голова, пустой и гулкой, как медный кувшин, из которого выгнали Хоттабыча. Хоттабыч, то есть Ангел, куда-то исчез, и Ильин всплывал на поверхность неба один, как если бы катапультировался из своего «МИГа», а сука катапульта не сработала, задушила перегрузками.
Тепло было Ильину, тепло и спокойно.
Только трясло.
Похоже, путь на небо лежал сквозь турбулентные воздушные потоки, хорошо знакомые любому летуну.
Как, однако, менялись сравнения! Только что – бассейн, а теперь – турбулентность атмосферы. Это доказывало, что Ильин не потерял способности мыслить афористично – тем более что через секунду оказалось, что ни бассейном, ни турбулентностью не пахло, а лежал Ильин на упругом водяном матрасе, по-прежнему прикованный за руки и за ноги к стальным перильцам, удерживающим оный матрац от преступного сползания на пол, в левой руке, в вене торчала игла от капельницы, а сама капельница висела под низким потолком и раскачивалась, потому что самолет шел на посадку.
Итак, слово означено: самолет.
И тут Ильин все вспомнил. Все – до последней точки, оставленной, извините за банальность метафоры, метким шприцем Мальвины в икроножную мышцу левой ноги уже прикованного к каталке Ильина. Значит, потом он вырубился, потом его загрузили в самолет, судя по антуражу – не очень большой, комфортабельный, пассажирский вариант «Боинга-727» или что-то вроде, где вместо кресел располагалась хорошо оборудованная лечебница. Впрочем, кресла были тоже. Ильин, повернув голову – а поворачивалась она на диво славно! – увидел сбоку два вращающихся сиденья, в которых обитали Мальвина и Олег Николаевич, пристегнутые ремнями безопасности, поскольку – посадка, поскольку табло о ней упреждало, и борт слегка покачивало, создавая клиентам некие неудобства, а между ними, между клиентами, а не неудобствами, на круглом столике в специальных углублениях покачивались бутылки с мартини, джином «Бифитер», хрустальный вазон с колотым льдом – для изящности, и банки с тоником, а сами персонажи держали в руках бокалы и вели светскую беседу. О чем – Ильин не слышал. Голова-то вращалась, а уши еще не ожили.
Но язык работал.
– Эй, – мило сказал Ильин, – куда вы меня везете?
– Привет, – улыбнулся в ответ Олег Николаевич. – Очнулись? Рад за вас, любезный Иван Петрович, как раз вовремя. Идем, как вы, вероятно, чувствуете, на посадку. Последняя, между прочим, посадка на нашем пути, остальные вы мирно проспали. – И уже обращаясь к Мальвине: – Нет, вы заметьте все-таки, какие отличные химические препараты делают умельцы из «ИГ-Фарбен»! Просили: на весь срок снять с клиента… э-э… ну, скажем, возможность стресса. И нате вам: ровно на срок. Осталось время прийти в себя и ощутить бодрость и прилив сил… Прошу вас, лапонька…
Лапонька, то есть Мальвина, отстегнулась от кресла, подплыла к медицинскому сейфику, достала оттуда заранее приготовленный шприц и направилась к Ильину.
– Ангел, – завопил Ильин, – сделай что-нибудь! Она меня сейчас убьет!
– Не убьет, – сообщил прорезавшийся Ангел. А впрочем, самое оно было ему прорезаться: самолет, воздушное пространство, облака – ангельская стихия. – Не убьет, не боись. Это, насколько я секу, возбуждающее, снимающее мышечное напряжение и проясняющее мозги. Полезно будет, не стоит противиться, Ильин.
Мальвина протерла ваткой со спиртом вену на локтевом сгибе, прицелилась и точнехонько попала в нее. Не исключено, Мальвина только прикидывалась ресторанной богиней, а наделе была профессиональной медсестрой. Хотя в гебе все, как слыхал Ильин, знают множество ремесел, иначе швах, иначе не выжить в полевых условиях… И как только тайная жидкость, изготовленная умельцами их «ИГ», растеклась по венам и, не исключено, артериям Ильина, он немедленно ожил, почувствовал великую бодрость, прилив сил и свежесть мысли.
– То-то, – сказал Ангел.
Ильин сам знал, что «то-то». Ильин тут же дернулся, пытаясь вырваться из кандалов, но они держали крепко, тут даже «ИГ»-умельцы ничего сделать не могли.
– Потерпите, – Олег Николаевич сочувственно глядел на Ильина-Прометея, – осталось минут пятнадцать, пилот получил разрешение на посадку и сейчас выходит на малый круг ожидания. Сядем, выпустим вас и – в путь, в путь, кончен день забав, в поход пора, целься в грудь, маленький зуав, кричи «Ура!»… – Оборвал фривольное пение, деловито заметил: – Вас, конечно, будут проверять и проверять, но никакие проверки вам не страшны. Кто вы – вы сами знаете. Про «МИГ» спросят – а что про него говорить? Сгнил в болоте, лягушки его оккупировали, пиявки всякие, нечисть, ф-фу. А наше в вас присутствие – ну, тут они рылом не вышли…
– Кто они? – заорал Ильин, бессмысленно и бесполезно дергаясь, вырываясь, в кровь перетирая кожу на запястьях. – Куда вы меня привезли, гады? Чем я вам мешал? Жил себе и жил, никого не трогал, так нет… Ну нашли вы самолет, ну покрытие там какое-то, ну и радовались бы, а снимать меня с насиженного места зачем? Я же болен. Я же не могу так! Я же еле-еле привык, притерся, врос в жизнь…
– Вот и скверно, что вросли, – заявил Олег Николаевич, закуривая сигаретку «Данхилл», несмотря на предупреждающую надпись на табло. – Наше упущение: дали врасти… Не-ет, милейший Иван Петрович, в Москве вам нельзя было оставаться. Вы – мина замедленного действия, извините за сравнение. Неизвестно когда рванете. И неизвестно где. Зачем рисковать? Лучше перенацелить заряд, перенаправить его в нужном направлении – и лебен зи воль! А о нашей идее вам немедленно сообщат свежие газеты. Пресса – великая сила… – Он встал, поднял с пола пачку газет и стал по одной разворачивать перед прикованным Ильиным.
Ильин смотрел и ничего не понимал.
«Московские новости» от сего дня. Портрет Ильина в гриме Лукича на первой полосе, рядом – он же, но без грима. Шапка: «Диссидент разоблачен органами безопасности и выслан из страны».
«Известия». Портрет Ильина без грима. Шапка: «Почему он не любит Россию?»
«Куранты». Портрета нет, но шапка есть: «Коммунистам в России делать нечего!»
Олег Николаевич свернул показанные газеты, присоединил их к увесистой пачке на полу и спросил:
– Хватит?.. Думаю, хватит. Вам все ясно?.. Сегодня мир узнал, что некий откровенный и наглый диссидент с коммунистическим душком, некий тип по фамилии Ильин выслан из страны по статье УК России за номером 117 прим. Антигосударственная деятельность. Кроме фоток и заголовков есть и статьи, вы их потом, если захотите, прочитаете. Я вам все эти газеты дам с собой. Кстати, если они сюда еще не дошли, прекрасно: вам они помогут… Поверьте, коллега, мы предусмотрели все. Или почти все, поскольку все даже Господь Бог не сумел предусмотреть… Прощайте, Иван Петрович, но не забывайте о нас. А мы вам забыть о себе не дадим сами. Это уж энтшульдиген зи, битте, извините за внимание.
И в сей же секунд «боинг» не «боинг» мягко ткнулся шасси о бетон взлетно-посадочной полосы, включил реверс, завыл движками и побежал по дорожке, тормозя и сворачивая на рулежку, ведущую, как догадался Ильин, к зданию аэропорта. Какого только?
– Куда мы прилетели? – спросил у Ангела. Ангел не ответил. Он вообще вел себя странновато в последнее время, молчал больше, а сейчас и вовсе заткнулся, как будто нечего ему было сказать своему подопечному, как будто охранная функция его дала некий сбой.
– Ночь здесь, – вдруг сказал он задумчиво, словно только это-то и удивило его. – Ночь и жарко…
– Где здесь?
– Здесь… – медленно, нехотя.
Ильин однажды видел говорящего и мыслящего робота, сработанного конструкторами из Института информатики – еще в Той жизни, робот, который целенаправленно умирал. Сдавал. Тот, помнится, говорил так же: будто завод у патефона кончался, а ручки – чтоб подкрутить – не было.
– Что с тобой, Ангел?
Тот опять не ответил.
А самолет уже встал, и двигатели умолкли, и из кабины пилотов в салон вышли красивые парни в парадной форме «Люфтганзы», хотя скорее всего никакая «Люфтганза» здесь была ни при чем, самолет принадлежал гебе и пилоты служили там, а форму и опознавательные знаки всемирно известной авиакомпании использовали для прикрытия. Пилоты прошли через салон, оставив дверь открытой, погремели чем-то невидимо, и в салон с воли ворвался оглушительно жаркий воздух.
– Приехали с орехами, – бездарно сказал Олег Николаевич. – Поторопитесь. Вас, как мы и предусмотрели, встречают.
Мальвина ловко отстегнула крепления. Ильин легко вскочил и рванул прочь из салона – на волю. Идиотское человеческое качество: что там на воле, кто на воле, зачем встречают – ничего в момент порыва, побега не волнует. Воля! А там, может, взвод с автоматами ждет и команда «Пли!».
Но взвода с автоматами не было.
Ильин остановился на верхней площадке трапа, ничего сначала не увидев. Только черная-черная ночь, жаркая до пота, который тут же побежал струйками по лбу, только созвездие огней неподалеку: аэропорт, видно…
Ильин сбежал по ступеням, но задержался на последней, схватившись за перила. Оглянулся. Дверь самолета, все-таки «боинга», как на поверку оказалось, который привез его в это бешеное пекло, автоматически закрывалась, вот уже совсем закрылась, и только и увидел Ильин, что лицо Олега Николаевича за стеклом иллюминатора. Олег Николаевич помахал Ильину, улыбнулся, трап неожиданно поехал от самолета, на верхней ступеньке стояла сумка Ильина, собранная Титом, и пачка газет, а сам «боинг» легко взревел двигателями и неторопливо покатил по перрону к положенному месту взлета.
Трап ехал все быстрее. Ильин стоял на нем, вцепившись руками в перила, с ужасом смотрел вперед, туда, где из созвездия огней вырастало, обретало стеклянные очертания аквариумное здание аэровокзала, словно вымершего в этот ночной час. Да и аэропорт казался мертвым. Никто не гонял по перрону на спецмашинах, никто не взлетал и не садился, «боинг» был единственным живым механизмом в этом царстве аэроночи. И еще трап, который остановился, не доехав до здания метров пятидесяти. Но и этого расстояния было достаточно, чтобы увидеть группку людей, явно встречающих Ильина. Люди стояли угрожающе неподвижно. Ильин машинально сошел с трапа, ощутив под ногами бетон.
И в это время зажегся свет. Прожектора на мачтах фуганули снопы на площадку для торжественной встречи, осветив растерянного Ильина, а напротив – человек пятнадцать: все без пиджаков, но в белых рубашках с короткими рукавами и темных галстуках. Все – вроде бы не слишком молодые, вроде бы ровесники Ильина или даже постарше. А чуть в стороне стояли белые машины, до слез похожие на родные агрегаты Горьковского автозавода.
А на здании аэровокзала, подсвеченные прожекторами, красовались портреты серьезных мужчин, из коих по крайней мере двое были знакомы Ильину. Один – с пятном в форме Индонезийского острова на башке. Другой – волосатый, мелкоглазый, щекастый, с рожей бульдозера фирмы «Катерпиллер». Остальные лица – неизвестные. Но над ними, осеняя их гигантскими размерами, висел портрет того, в кого превратила Ильина подлая медсестра Мальвина. Оригинал. Он, оригинал, изображен был в полный рост, с простертой вдаль рукой, и крупная надпись объясняла жест:
«ДЕМОКРАТИЯ – ОРУДИЕ СВОБОДЫ».
А копия – жалкая, дрожащая, несмотря на жару, в пиджачке своем замухрышистом, в галстучке с горохом, в хлипких баретках, стояла на летном поле и плакала. Слезы пополам с потом оставляли грязные дорожки на загримированном лице. Сопли тоже, кажется, имели место.
Мужчины в рубашках и галстуках неторопливо, но угрожающе двинулись к Ильину, и следом тронулись белые авто.
И тут Ангел проклюнулся.
– Ну все. Генук, – сказал он грустно. – Я обещал околоток? Вот он. В масштабе страны. Здесь я тебе не буду нужен, да и ничего я здесь охранить не сумею. Рылом не вышел. Здесь тебя и без меня охранят. Да и миссия у тебя имеется, истребительная. Это тоже без меня. Безумно жаль расставаться, но надо. Прощай, Ильин…
И показалось – нет, но что-то вырвалось из груди, разрывая легкие, в комок сминая сердце. Ильин задохнулся, жадно пытаясь втянуть в себя горячий воздух, но не смог и упал на бетон, ткнувшись лицом о шершавую плиту. И тут же с криком поднялся, оставшись на коленях: бетон обжег его, как сковородка с огня.
Словно издалека, словно из небесных высей донеслось до Ильина Ангелово:
– Вот ты и второй раз ошпарился. Прости, не предусмотрел…
– Ангел, Ангел, – плача, размазывая по обожженным щекам обожженными ладонями слезы, пот и сопли, шептал Ильин.
Ангел не слышал. Он летел высоко-высоко по небу полуночи, как у классика, и только один Ильин и видел его. Никто больше. Остальные смотрели на Ильина, встав вокруг него, а самый, видать, главный, буднично сказал по-русски:
– С прибытием, значит, на родную землю, товарищ Ильин. Хорошо долетели?
Ильин не ответил: не мог. Все еще плакал.
– Эк его разобрало, – с некой даже долей сочувствия заметил Главный. – Помогите товарищу диссиденту подняться. Сейчас его – в резиденцию. Накормить. Потом товарищи из гебе с ним поговорят, а дальше видно будет…
Ильин, услыхав родное название, поднял голову.
– Гебе? – спросил. – Опять гебе?
– Что значит опять? – добродушно спросил Главный. – Гебе – она и в Африке гебе. Вечное дело.
– Вечное, – машинально повторил Ильин. А Ангел кружил высоко-высоко, не улетал, как будто боялся оставлять Ильина одного, но и спуститься боялся. Да и что удивляться: всегда он трусоват был. Не раз сбегал. Впрочем, и возвращался не раз.
ВЕРСИЯ
Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.
ФАКТ
Жалко Ильина.
Единственное, на что стоит надеяться, – на возвращение к нему Ангела. Без Ангела Ильину – совсем хана.
Впрочем, всем нам без своего Ангела – хана. Это уж точно – факт.
