Альбина Рафаиловна Шагапова
Долг ведьмы
Глава 17
Я ничего не слышу, ни грозы за окном, ни стука дождевых капель по козырькам, ни шума собственных шагов. Мир вокруг кажется нереальным, неживым, словно я попала на полотно картины. Жутко, странно, непривычно. Звуки- неотъемлемая часть нашей жизни. Шорохи, трески, скрежеты, стуки – всё это сопровождает нас постоянно, каждую секунду. Они могут нас раздражать, радовать, мы можем вовсе что-то не заметить и не услышать, но, если вдруг лишиться возможности их воспринимать, мир вокруг становится чужим.
Плоские, круглые, снабжённые множеством лапок-щёточек, похожие на жуков пылесосы, скользят по ковру. По креслам, столикам, стенам и подоконникам, летают разноцветные губки. Ночь – время мупов, отмывающих здание общежития до блеска, с маниакальной тщательностью. По ковровой дорожке катится пузырёк. На его стеклянных боках блестят отражения множества мелких светильников. Поворачивает к лестнице, прыгает по ступенькам, ведя меня за собой. Ниже, ниже, ещё ниже. Сердце всё сильнее сжимается от, внезапно-накатившей жути, от ожидания чего-то, что мне не понравится. Колени подрагивают, нутро сжимает холодная скользкая щупальца. Лестничные пролёты не освещаются, и густой, чёрный, словно угольная пыль, мрак, периодически вспарывается разрядами молний.
Пузырёк останавливается у неприметной, деревянной двери. Хмыкаю, удивляясь. Неужели за этой дверцей, наспех сколоченной из каких-то плохо струганых горбылей, может находится что-то стоящее внимания?
Открываю, захожу, нажимаю кнопку, вызывая кабину лифта, которая распахивается сразу, принимая меня в тёмное нутро. Продольная мигающая лампа, синие стены, единственная кнопка на панели управления. Нажимаю и лечу вниз, вниз, вниз. Тишина, запах железа и страдания. Почему мне кажется, что воняет чьей-то болью, страхом и отчаяньем? Да и могут ли пахнуть эмоции? Могут! За время обучения в академии, моё обоняние обострилось, и я, словно собака могу различить и запах страха, и дух страсти, и аромат радости. Различить и даже увидеть их цвет. Сегодня, к примеру, от Натабеллы, помимо перегара, разило кислотой ревности и уксусным духом обиды.
– Пребывание на Корхебели порой открывает в маге новые способности, – как-то сказала мне Олеся. – Некоторые их пугаются, некоторые начинают считать себя всесильными и пытаются бунтовать.
Эх! Нужно было рассказать Олеське. Авось, хватило бы нам этого пузырька на двоих. По крайней мере вдвоём не так страшно.
Замкнутое пространство и падение в неизвестность. Твою ж мать! Куда ты лезешь, Илонка? В чём ты хочешь разобраться? Ты знаешь, что у него есть девушка, чётко уяснила ваши отношение, а, вернее, их отсутствие, так чего тебе ещё нужно?
Шахта кажется бесконечной, к горлу подкатывает паника, сдавливает крепкой, железной рукой. Чем ниже, тем жарче. Не в само ли жерло ада несёт меня эта коробка? Сердце колотится так, что готово проломить грудину, по спине и лбу струиться пот. Не нужна мне никакая правда! Даже если и узнаю нечто ужасное о Молибдене, что я буду с этим делать? Какая же я дура!
Жму на квадратную, протёртую множеством пальцев кнопку. Наверх! В свой номер! А утром, я появлюсь на занятиях и буду учиться, как ни в чём ни бывало. И даже на индивидуальные уроки с куратором приду. Без восторгов, ожиданий, надежд. Просто стану выполнять его указания, словно идеальная кукла.
Кнопка не работает. Кабина по-прежнему несётся вниз. Лампа мигает ещё чаще, и наконец, гаснет совсем. В тот же миг кабина падает. Да уж, посадочка далеко не мягкая. Грубо распахиваются створки, и я оказываюсь в огромном зале, залитым ядовито-жёлтым свечением, исходящим от рук преподавателей, стоящих вокруг каменного стола овальной формы. Раскрытые ладони направлены вниз, на распростёртое, обнажённое женское тело. Тело моей однокурсницы Светланы Дорофеевой, беззвучно открывающей рот. Из носа тонкими струйками стекает кровь, в глазах боль и безумный, первобытный страх скорой смерти. Рядом с ней лежит пылесос – чёрный, глянцевый круг со множеством лапок-щёточек. Губы преподавателей шевелятся, наверняка, бормочут что-то зубодробительное, так как прочесть по губам я не могу. Зима, Милевская, Крабич, какая-то седая низенькая старушка и Молибден. Что они делают с несчастной женщиной? Может, лечат? Ведь меня тоже лечили магией? Но, почему тогда в подвале, а не в целительской?
Мозг лихорадочно пытается найти оправдание пугающему действу, не желает вешать на любимого человека ярмо мучителя. Да, Данила может быть жестоким, однако, его жестокость, как ни крути, справедлива. Но в чём провинилась Света? Глупая душа скулит от разочарования и ужаса.
Мышцы Светланы натягиваются, ноги и руки сводит болезненной судорогой. Залитые слезами глаза вылезают из орбит, рот искривляется в болезненном оскале.
Меня колотит, словно в лихорадке, хотя в помещении жарко, как в аду. Хочу сбежать, малодушно, по-детски, спрятаться, зарыться головой в подушку, чтобы утром внушить себе, что всё увиденное – сон. Гадкий, отвратительный кошмар, приветик от расшатанной психики. Но я стою и смотрю, не в силах даже закрыть глаза. Смотрю, как Светлана содрогается, пятки и темя упираются в поверхность стола, а всё остальное тело изгибается дугой и, спустя несколько секунд, обмякает. Но перед этим, изо рта женщины вырывается синеватое облачко и втекает в поверхность пылесоса. Что это? Душа? Да, скорее всего. Они одушевляют предметы. Улучшают, делают неживое живым.
Пячусь назад, но иду не к выходу, а в другой зал, откуда отчётливо, до слёз, до рвотных позывов разит болью и ужасом.
В прозрачных пеналах, заполненных лёгкой голубоватой дымкой, словно в гробах, неподвижно лежат люди, женщины и мужчины, молодые и в возрасте. Среди множества лиц я узнаю и холёное, надменное лицо Змеи. Они неподвижны, но живы. Сомкнутые веки, расслабленные мимические мышцы, грудь поднимается едва-едва. Сырьё, для изготовления мупов! Вот почему, Олеся так трепетно относится к магически-улучшенным предметам! И вот к чему утром была обронена Крабичем фраза о новом пылесосе. Светы больше нет, есть теперь чёрный круглый жучок, глотающий пыль день изо дня. Обладает ли душа памятью? Будет ли пылесос знать, что был когда-то Светой, имел троих детей и завивал волосы на старомодные пластиковые бигуди? Однако смрадный запах страданий доносится не от гробов. Им разит от клеток, расположенных у дальней стены комнаты. В них, всхлипывая и ёжась сидят обнажённые люди, двое мужчин и одна немолодая женщина. Кажется, неделю назад я видела их в числе студентов. Что с ними произошло? Не сдали зачёт? Нагрубили кому-то из преподов? Женщина резко дёргает головой, упирается в меня остекленевшим, ничего не выражающим взглядом, раскрывает рот в беззвучном крике. Иду дальше, в чернеющий зев следующей комнаты, а переступив её порог распахиваю рот в удивлении. Гараж, огромный, освещённый лишь маленькой мигающей лампочкой на потолке, наполненный машинами разных цветов и размеров. Юркие гоночные и тяжеловесные вездеходные, мини-автобусы и грузовики, все неживые, молчаливые, ждущие своего часа. В каждую из них рано или поздно отправится душа несостоявшегося студента. Вот он тайный секрет железных коней! Секрет любого транспортного средства, от мопеда до самолёта.
Делаю шаг назад, затем второй и третий. А потом, развернувшись спиной к голым людям и прозрачным капсулам, ухожу, как можно быстрее, проклиная неповоротливую ногу.
Кажется, что я ковыляю слишком медленно, что меня вот-вот обнаружат. Живот скручивает болью, лёгким не хватает воздуха. Нога тяжелеет с каждой секундой. Лифт близко, так близко, что можно рукой дотянуться, однако, я никак не могу дойти. Шаг, ещё шаг. Ноги подкашиваются, обессиленно сажусь возле кабинки, припадаю щекой к холодному железу дверцы, перевожу дух. Затем, встаю, изо всех сил жму на проклятую кнопку, а когда створки распахиваются, вваливаюсь внутрь. Наверх! Немедленно наверх!
Немая душная ночь кажется вечностью. Я, то забываюсь тревожным, тяжёлым болезненным сном, то просыпаюсь, сажусь в кровати, оглядываю комнату и вновь опускаю голову на мокрую от пота подушку.
– Итак, вы- студенты первого курса факультета прикладной магии магической академии. А я- куратор вашей группы, ваш царь и бог, решающий кому из вас жить, кому умереть, а кому остаться калекой или уродом. По сему, уважаемые студенты, искренне советую вам беспрекословно меня слушаться и ловить каждое моё слово.
Вот он – настоящий Данила Молибден. А вся его солнечность, мягкость – романтическая чушь, мною самой и придуманная. И такой Крокодил – безжалостный, жестокий монстр, мне не нужен. Не нужен и этот проклятый остров с лазурными пляжами, живописными закатами, чирикающими птахами и тёплыми ласковыми ветрами. Домой! Немедленно домой! В пузырьке ещё осталось несколько капель зелья, и, возможно, этого количества хватит на то, чтобы следующей ночью, оглушить и меня и Анатолия.
Принятое решение позволяет немного успокоиться и погрузиться, наконец, в тягучий вязкий сон без сновидений.
Глава 18
Иду, ориентируясь на широкую спину Анатолия, подсвеченную жидким, скудным, едва пробивающимся сквозь густую растительность, светом луны. В одной руке палка, на которую я опираюсь, другой же, свободной, раздвигаю плотные занавески свисающих лиан. Зелье глухоты действовало недолго, от силы минут десять, однако, этого нам хватило, чтобы выйти за территорию академии и нырнуть в темноту джуглей. Ночные джунгли голосят на все лады. Грубо и резко вскрикивают птицы, надрывно верещат цикады, в зарослях высокой травы и разлапистых папоротниковых кустах шуршат какие-то мелкие зверьки. Воздух густ и влажен, насквозь пропитан душными ароматами южных цветов и свежестью зелени. Рубашка противно липнет к телу, лицо и шея нестерпимо чешутся от, бегущих по коже, капель пота. Лямки, набитого до отказа, рюкзака давят на плечи. Нога отзывается ноющей болью, а перед глазами, огненными, смеющимися буквами пляшет слово: «Безумие».
Да, нужно быть последней дурой, чтобы выйти в джунгли среди ночи, безоружными и ногой, больше напоминающей покорёженную дубинку, чем нижнюю конечность. Чёрт! А ведь шансов умереть у нас воз и маленькая тележка. Что мне, что моему спутнику ничего не стоит наступить на змею или нарваться на какого-нибудь ночного хищника. Судя по скулящим матюгам Анатолия, бывший чиновник мне не помощник и, особенно рассчитывать на его защиту, не стоит.
– Стой же, гадёныш, – сипит чиновник, злясь на, катящийся впереди, волшебный клубочек. – Не успеваем, не успеваем!
Затем, оборачивается ко мне. В темноте, я не вижу его лица, но кожей чувствую полной злобы и раздражения взгляд.
– Тащишься, как черепаха, – выплёвывает он. Я молчу. Сил и без того нет. Лёгкие горят огнём, плечи и ноги ноют.
Давлю в себе чувство вины за свою медлительность. Не время рефлексировать, не время сетовать на свою немощь! Нужно отвлечься, абстрагироваться. Соберись, Илона, терпи! Ты ведь изначально знала, что дорога лёгкой не будет.
Думай о Полине! Что она сейчас делает? Бросила ли учёбу окончательно? Чем питается? Ведь точно суп готовить не будет. Как пить дать, кусочничает или перехватывает какую-нибудь гадость в ближайших забегаловках.
Нет, по лесам с буйной растительностью, я не ходок. Однако, мысли о доме прибавляют сил. Сколько же нужно всего сделать! Найти работу, расплатиться за аренду квартиры, Полька, наверняка, этого не делала, сходить в училище и узнать об успеваемости сестры. Наверное, в моём городе уже снег, и мороз кусает щёки. Ой! А ведь в квартире не заклеены окна, и в комнате, наверняка, очень холодно. Нужно перестирать бельё, отмыть полы и сантехнику, протереть пыль. Полинка, скорее всего, всё запустила. Она не любитель наводить порядок.
Оглушительный визг прерывает поток приятных мыслей, грубо возвращая в душную, тёмно-зелёную действительность. Перед нами вспыхивают один за другим цветы, розовые, кроваво-красные, ядовито-жёлтые. Их лепестки светятся, разрывая ночной мрак. Однако, самое гадкое, не это странное свечение, а мерзкий, выбивающий слёзы из глаз, вызывающий рвотные позывы гнилостный запах разлагающегося труппа. Задерживаю дыхание, останавливаюсь, и только спустя несколько секунд, мысленно хвалю себя за правильное решение. Цветы слепы, и реагируют на звук. Мой инстинкт самосохранения сработал быстрее, чем я это сумела осознать. Зато Анатолий продолжает визжать, стараясь обойти, висящие на лианах гигантские, величиной с тазик, пасти зловонных цветов. Они же, синхронно поворачивают головки в его сторону, и я, отчего-то, понимаю, что этим наше знакомство с цветами не закончится, уж слишком рьяно пульсируют и набухают сердцевины и подрагивают, словно в предвкушении добычи, лепестки.
– Заткнись! – ору я так, что у самой звенит в ушах. – Они реагируют на звуки! Замри!
Цветы, словно по команде, поворачивают головки в мою сторону, и это даёт чиновнику шанс. Однако, он этот шанс игнорирует, продолжая истерично визжать и размахивать ножом.
– Суки! Суки! Суки!
Жирная рука, с зажатым в ней ножом. Беспорядочно машет, то делая выпад вперёд, то взлетает вверх.
Успеваю упасть на землю, перед тем как из чёрных сердцевин хищных растений вырываются острые длинные шипы. Подтягиваюсь на локтях, обхватываю ногу Анатолия, пытаясь повалить его на землю, но тот лягает меня пяткой ботинка в плечо. Отлетаю в сторону, перед глазами на мгновение чернеет от стреляющей боли. Держусь из последних сил, чтобы не завопить, утыкаюсь лицом в траву.
– Суки! Суки! Суки! – продолжает орать Анатолий. – Что за хрень?
Запах мертвечины густеет, слышится какое-то бульканье и чавканье.
Визг становится ещё тоньше, ещё пронзительнее, до звона в барабанных перепонках, а затем, наступает абсолютная, страшная тишина. Замолкают и птицы, и цикады. Осторожно приподнимаюсь на локтях, ощущая боль в ушибленном плече, оглядываюсь. Цветы, захлопнув свои хищные пасти, вновь слилваются с окружающей зеленью, о произошедшем напоминает лишь, словно зависшее над землёй, пронзённое насквозь тонким шипом, тело Анатолия, нелепо раскинувшее по сторонам руки.
Подползаю к мужчине, трясу, с начала осторожно, затем, сильнее. Анатолий не реагирует. Поднимаю пухлую руку, в свете луны блестит браслет от часов и обручальное кольцо на безымянном пальце. Пытаюсь нащупать пульс, но лучевая артерия нема, ни одного толчка. Кладу ладонь на сонную, но и на ней пульс не прощупывается. Рассматриваю половину шипа, торчащую из спины, вторая половина пробила грудину. Это-смерть, верная и неотвратимая. Десяток других, таких же шипов торчат в земле и в стволах ближайших деревьев.
Внутренности скручивает в болезненном спазме. Меня выворачивает наизнанку, и сотрясает крупной, противной дрожью. Зелёная тьма джунглей, тошнотворное дыхание цветов, пронзённое шипом мужское тело, гнойник луны в черноте равнодушного неба, всё это кажется дурным, нелепым сном. В моей жизни не должно быть таких ужасных моментов. Да, она – моя жизнь, скучна, наполнена рутинными проблемами и делами, тревогами, порой глупыми и накрученными мною же, но не такой. Осознание того, что я в джунглях совершенно одна, пронизывает тело электрическим током. Одна, среди враждебной природы! Нет! Судьба не может быть ко мне настолько жестокой. Наверняка, в теле Анатолия теплится хотя бы маленькая искорка жизни. Протягиваю руки к мужчине, закрываю глаза в ожидании того, что перед внутренним взором вспыхнет цвет, любой, синий, красный жёлтый, готовлюсь к ощущениям, тоже любым, ведь Молибден предупреждал, ощущение холода, жара, прикосновения к чему-то липкому, скользкому, шершавому. Собираюсь начать путешествие по облаку чужой ауры, но всё глухо. Я ничего не вижу и ничего не ощущаю, лишь пустоту. Страшную пустоту, свидетельствующую о смерти. Беззвучно плачу, глотая солёные, с привкусом крови из прокушенной губы слёзы.
Ах! Вернуться бы в свою, привычную жизнь, к Полине. Тусклая лампочка под пожелтевшим потолком, включённый телевизор, сериал сквозь шум и помехи, жаренные семечки на газетном листе и чувство умиротворение, которое изредка нарушается ожиданием телефонного или дверного звонка. Ведь в любой момент мог кто-то из Полькиных друзей позвонить или зайти, отняв у меня сестру на целый вечер.
Господи! О чём я думаю! Прямо на моих глазах умер человек, мой однокурсник, а я… Это шок. Защитная реакция на стресс. Иначе, я сойду с ума.
Отползаю от тела, прислоняюсь к стволу ближайшего дерева, кладу голову на сомкнутые колени. Сейчас двигаться дальше – безумие. Сколько ещё подобных цветочков мне может встретиться? Останусь тут, а утром решу, что делать. Хорошо бы на дерево залезть, но больная нога этого не позволит. Ладно, двум смертям не бывать, одной не миновать. Если уж суждено мне погибнуть от зубов хищника, так тому и быть. В любом случаи, ничего я предпринять не смогу.
Глава 19
Просыпаюсь от боли в затёкшем теле и неприятного гудения. Какое-то время не открываю глаза, стараясь вспомнить, где нахожусь и по какой причине все мышцы ноют так, словно на мне всю ночь мешки таскали.
В первые секунды после пробуждения проблема не кажется настолько страшной, каковой казалась перед сном. Человеческий мозг щадит своего носителя от безумия, даёт привыкнуть к окружающей действительности, осознать, что он всё же жив, а это не так уж и мало, ведь после сна, он наиболее уязвим. Но это лишь в первые минуты. Затем, весь ужас произошедшего возвращается вновь, вот только, окунуться в сон и заставить себя думать, что после пробуждения будет всё иначе, уже нет.
– Дура! Ты – самая настоящая дура, Илона, – эта мысль приходит в голову первой, стоит мне открыть глаза и оглядеться.
Источник гадкого гудения находится сразу. Трупп, уже начинающий разлагаться, что не мудрено на такой-то жаре, окутан зелёным облаком мух. Внутренности вновь сжимаются в рвотном спазме, однако извергать больше нечего, и я какое-то время, отвернувшись в противоположную сторону, гляжу на занавеску зелёных лиан. Мысли ворочаются неуклюже, медленно, словно жирные улитки. Думаю, о том, что нужно бы похоронить Анатолия, но нет лопаты, думаю о том, куда двигаться теперь, вперёд или назад. Понимаю, что ни того, ни другого делать не хочется, а хочется спать и пить. Открываю рюкзак, отпиваю несколько глотков из пластиковой бутылки. Цепляюсь взглядом за рюкзак однокурсника. Ему он уже без надобности, а мне пригодиться. Подтягиваю к себе, беззастенчиво роюсь. Две бутылки воды, печенье, нож, спички, чемоданчик с муп лодкой внутри. Перекладываю вещи в свой рюкзак, поднимаю с земли палку, поворачиваюсь в ту сторону, откуда мы пришли. Мысль о возвращении соблазнительна, наверняка, мы не успели уйти слишком далеко. Холодный душ, апельсиновый сок, чистая одежда и Молибден.
– Ты – расходник, ты- мусор! – раздаётся в заторможенной жарой голове, а память услужливо подкидывает искажённое болью лицо Светланы, желтоватое свечение, исходящее от ладоней преподавателей, прозрачные гробы с неподвижно лежащими в них людьми. Поворачиваюсь в гудящую мухами сторону.
Ну уж нет! Сырьём для изготовления игрушек для богатеньких уродов я быть не желаю. Катись ко всем чертям, Данила Молибден, и прощай! Решительно надеваю на плечи, изрядно потяжелевший рюкзак, бросаю впереди себя клубок и, опираясь на палку, иду дальше.
Спустя несколько минут, тело однокурсника остаётся позади.
Жара, мелкие противные насекомые, лезущие в нос, глаза и рот, тяжёлая, почти ничего не соображающая голова. Кажется, пейзаж вокруг не меняется, те же сплетённые гибкими ветвями между собой, деревья, разлапистые заросли папоротника, солнце проникает сквозь полог листвы горячими пальцами, крики птиц и каких-то зверьков. Хотя нет, изменения всё же ощущаются, но не в окружающей действительности, а в моём теле. С каждым шагом боль в ногах усиливается, а в ботинках становится липко и влажно. Ноги стёрты в кровь, что весьма опасно при такой жаре и в данных условиях.
Сажусь на землю, снимаю ботинок. Да, кожа на подошве лопнула в нескольких местах. Длительные пешие прогулки не для таких неженок, как я. Меня и в школьные походы никогда не брали. А вот сестрица моя была профи. Знала, как правильно установить палатку, как грамотно разжечь костёр, какие ягоды и корешки можно есть, а какие не следует, отлично разбиралась в грибах, любила рыбалку, и даже, пару раз, собиралась отправиться с друзьями на охоту. Однако я не отпускала, претворялась больной. И Полька, извинившись перед компанией бесшабашных дураков, разгружала рюкзак, швыряла на антресоль сапоги и оставалась за мной ухаживать. О! Это были чудесные дни. Я точно знала, что никто из её развесёлой компании нас не потревожит, Полька была в безопасности, и мы могли целый день смотреть фильмы, играть в шахматы или просто болтать обо всём на свете и ни о чём.
Достаю бинт, обматываю с начала одну ногу, затем другую. Рядом со мной откуда-то сверху приземляется какой-то камешек, затем второй и третий. И только после нескольких попаданий непосредственно мне в плечо и макушку, мой, затуманенный мозг начинает подавать сигнал бедствия. Кто-то чем-то кидается сверху, причём, непосредственно в меня, о чём свидетельствует хулиганистый, словно насмешливый визг. Поднимаю глаза, на одной из веток сидит мартышка, рыжеватая, лопоухая, с длинным хвостом. Чуть подаль от неё, вторая, третья носится по веткам. Все три визжат, метая в мою сторону снаряды. Нужно убираться, ведь обезьянам всё равно, чем бросаться. Они способны запустить не только ягодой с ветки или засохшей какашкой, но и чем-то поувесистее.
Встаю, стараюсь идти быстрее, однако больная нога цепляется за сучки, и торчащие из земли корни. А мартышки продолжают резвиться. В шею, голову, спину летит какая-то мелочь. Наклоняюсь, чтобы уберечь лицо от обстрела, но это помогает мало. Стайка обезьянок меня преследует целенаправленно, а калибр снарядов становится всё крупнее. Камешки, ветки, орехи, куски кала. Меня гонят, наверное посчитав угрозой, ведь животные никогда не станут нападать просто так, только ради защиты или насыщения. Но, от этой мысли мне не легче. Удары всё болезненнее, обезьян наверху всё больше. Они везде, качаются на лианах, прыгают с ветки на ветку, мелкие, крупные, рыжие и коричневые. Верещат и повизгивают. В затылок ударяется нечто крупное. Тупая боль оглушает, ослепляет, и я валюсь на подушку густой травы. В нос ударяет пряный травянистый дух и запах свежей мертвечины. Наверное, неподалёку сдох какой-то зверёк. Теряю сознание всего на несколько секунд, так как в чувства меня приводит новая боль. Видимо, мартышек моё падение не обмануло, и мёртвой они меня не сочли, так как кидать в меня разной пакостью продолжили с новой силой. Ползу вглубь каких-то зарослей, стараясь не думать, что и там, в раскидистых кустах кудрявых и ажурных, словно кружево, меня тоже может поджидать опасность, и вполне возможно, посерьёзнее хулиганистых мартышек. Да и от клубочка, оставшегося лежать на земле, тоже уходить нежелательно. Ползти неприятно. Земля, несмотря на изнуряющую жару, влажная и липкая, в колени и локти впиваются камешки и ветки, да и не столько во мне силы, чтобы тянуть своё тело на локтях и пузе, да ещё и с приличной ношей за спиной. Спрятавшись в зелени кустарников слежу за суетой обезьян. Те, с начала, продолжают прыгать, визжать, словно чувствуя, что я нахожусь неподалёку, затем, постепенно расходятся.
Выбираюсь из своего укрытия, грязная, вспотевшая, обессиленная. Иду дальше. Куда? Зачем? Несколько раз останавливаюсь, делаю пару глотков из бутылки, но облегчения не ощущаю, всё так же хочется пить. А вот печенье так и лежит не распакованное, аппетита нет совершенно. В голове крутятся обрывки из недавно прослушанных лекций, каких-то песен, цитаты прочитанных книг. Хаотично, без всякой системы информация мечется в сознании бесформенными разноцветными пятнами. От гадкого, назойливого гнуса даже не отмахиваюсь, сил нет.
Моё движение вперёд останавливает предупреждающее шипение. Прямо передо мной, свернувшись кольцами лежат несколько крупных, чёрных, с жёлтыми продольными полосками змей. Одна из них, самая крупная, с раздутым жёлтым капюшоном, уже готова броситься в мою сторону. Её напряжённая верхняя часть, прямая как палка, неоднозначно свидетельствует об этом. По телу пробегает противный озноб, пытаюсь сглотнуть, но слюны нет, во рту сухо и горько, чувствую, как от ужаса, древнего, унаследованного далёкими предками, трясётся нижняя челюсть, а вдоль позвоночника стекают холодные капли пота. Прячу за спину палку, чтобы не спровоцировать начало змеиной атаки, отступаю назад.
– Ухожу! Ты видишь, я ухожу, – уговариваю я рептилию, отступая дальше и дальше.
Змея сдувает свой капюшон, расслабляется и вновь ложится, принимая форму кольца. Я же забираюсь в кусты. Ничего страшного, пройду параллельно тропе. Обойду змей и вновь вернусь. Но параллельный путь оказался не столь комфортным. Поваленные деревья, с торчащими во все стороны ветками, булькающие, зловонные болота, с начала небольшое, в которое я едва не наступаю, чуть дальше – широкое, подёрнутое тонкой желтоватой маслянистой плёнкой.
Бездумно, механически переставляю ноги, всё сильнее опираясь на палку. В какой-то момент с отрезвляющим ужасом осознаю, что воды больше не осталось. Дура! Путь ещё не пройден, а я выпила всю воду. Лихорадочно роюсь в рюкзаке, но чудес не бывает, и в этом приходится в очередной раз убедиться.
А небо поменяло свой цвет. Не дрожат золотистые солнечные пятна, размазанные по траве, не проглядывает сквозь листья деревьев пронзительная южная синь. Всё вокруг стало тревожно-красным, словно на лес набросили алую вуаль. Да, должно быть, это очень красиво смотрелось бы на цветных фото, или картине, и очень романтично для праздно шатающихся парочек или болтающих у костра туристов, но никак не для девушки с покалеченной ногой, страдающей от жажды и бесконечности пути, заблудившейся в чёртовом лесу. Да, пора уже признать, я заблудилась. А ещё, дура такая, потеряла клубок. Хотела обойти лежбище змей, затем, поваленное дерево, продиралась сквозь лианы, обходила болотца, так и потеряла тропу, а проводник, должно быть канул в одном из болот или застрял в зарослях.
В сердце что-то резко и коротко стреляет в предчувствии беды. Обострившийся инстинкт самосохранения и пробудившаяся генетическая память, вопят о том, что в воздухе явственно пахнет приближающейся смертью и нужно спасаться. Вот только как? Ни сбежать, ни вскарабкаться на дерево я не смогу, а моя палка-подпорка, мягко говоря, не слишком-то сойдёт за оружие. Вытаскиваю из рюкзака нож. И плевать, что я никогда не рассматривала ножи в качестве оружия, и видела в них лишь кухонную утварь. Плевать, что я понятия не имею, как и куда наносить удары. В любом случаи, с ним немного спокойнее. Воздух вибрирует от напряжения, в животе скручивается тугой узел, в ушах бухает собственный пульс. Меня окружают. Я ощущаю это каждой клеткой кожи, чувствую вибрацию земли от топота множества лап, слышу всхлипывания и протяжный вой, вой победителей. Ведь исход боя уже предрешён.
