Альбина Рафаиловна Шагапова
Долг ведьмы
Глава 15
Мужчины не дарят украшения просто так, всегда с каким-то тайным смыслом. С чего я это взяла? Нянька говорила или кто-то из воспитателей? А может в какой-то книжке прочитала? Но, как бы там ни было, этому утверждению хочется верить. Хочется думать, что тоненькая серебряная цепочка, с мерцающим синем каплевидным камешком, в качестве кулона, блестит на моей шее не просто так. Да и, если честно, любой подарок преподавателя студентке, даже букетик полевых цветов, не случаен и всегда имеет некую подоплёку. А уж цепочка и кулон…
В окно дышит прохладой индиговый вечер, доносятся звуки музыки, смех и дразнящий запах дыма. Сегодня будут жарить мясо. А ещё ожидаются гонки на дельфинах, приручённых зоо-магами, пляжная дискотека, полёты на сотканных ведьмами- ткачихами коврах-самолётах и множество других развлечений. Специально для этого пригласили магов из посёлка – бывших студентов академии.
Ещё за неделю до праздника академия гудела словно улей. Со всех сторон доносились слова: « День студента», «Встреча выпускников», « Заказ платья». Для последнего в стены алма-матерь пребыла грузная рыжая, громкоголосая портниха, и студенты, не зависимо от возраста и пола, выстроились в очередь к ней за нарядами. Нарядами, если верить обещаниям портнихи, способными подчеркнуть не только сильные стороны внешности, но и раскрыть внутреннюю красоту его обладателя и привлечь того самого. Разве я могла отказаться от такого предложения, к тому же и абсолютно бесплатного?
Сердце колотится часто-часто, словно я собираюсь не на студенческую вечеринку, а на собственную свадьбу. То распускаю волосы по плечам, то собираю в высокий хвост, то пытаюсь соорудить сложную причёску из нескольких косичек, как делала когда-то одна молоденькая воспитательница в детском доме. Но с последним ничего не выходит, слишком дрожат пальцы.
– Дурочка, – говорю я себе, в который раз проводя расчёской по волосам. – Чего ты ждёшь? – Ты- всего лишь студентка, не самая красивая, не самая способная. Нужна ты ему, как собаке пятая нога, когда вокруг столько девиц гораздо краше тебя. Да и Милевская, как утверждает Олеся, имеет виды на куратора.
Но глупое сердце не желает слышать скучных доводов рассудка, оно неистово бьётся, сжимается в сладостном предвкушении, оно рвётся прочь из тесной грудной клетки к обладателю грозовых глаз, солнечной улыбки и бархатного, тёмного, усыпанного золотыми искрами, как купол южных небес, голоса.
Бросаю раздражённый, почти ненавидящий, взгляд на собранный для побега рюкзак, стоящий под журнальным столиком, за тем, вновь на, зеркальное отражение, синей капельки, мерцающей в области декольте. Эх! Если бы предложение Анатолия поступило, хотя бы две недели назад, я бы рванула прочь из академии без оглядки, и никакого праздника не стала бы ждать. Но сейчас, когда между мной и Молибденом трещит от напряжения воздух, когда щёки опаляет жаром при звуках его имени, когда я могу разглядывать и касаться его подарка, и не одного из тех, что я прячу в своей мысленной шкатулке, а настоящего, вполне материального, когда каждая клеточка моего существа ждёт чуда? Куда мне бежать? Что ждёт меня на материке? Холодная съёмная квартирка, гречневая каша, запах плесени в ванной, тёмный подъезд, томительное ожидание, пьяная сестра и тягучее чувство одиночества и ненужности. Этого ли я хочу?
– Ну что, собралась? – в комнату влетает Олеся. Тёмно-зелёное платье-футляр из лёгкой струящейся ткани смотрится весьма элегантно, подчёркивает грудь, удлиняет бёдра и утончает фигуру. В нём подруга кажется загадочной, таинственной, как лесная чаща. Змейка, сшитая из такой же ткани, но на несколько тонов светлее, то обвивает талию, словно пояс, то, ложится на шею, слегка прикрывая зону декольте, превращаясь в кокетливый шарфик.
– Красавица! – со всей искренностью восхищаюсь я, наблюдая за передвижениями змеи.
– Кто бы говорил, – смеётся Олеся, разглядывая мой наряд. – Анфиса постаралась в этом году на славу.
С наслаждением рассматриваю себя в зеркальной поверхности, с удовлетворением отмечая, что сегодня, наверное, впервые, я не упаду в грязь лицом. Обычно, что на студенческих собираловках, что на вечеринках, куда я таскалась с сестрой, выглядела хуже всех. Денег хватало лишь на самое необходимое и на одежду для Полинки. Сама же, обходилась видавшими виды свитерами с чужого плеча, принесёнными сиротам добрыми воспитателями и брюками той же давности и из тех же фондов. Однако, сегодня всё иначе. Нужно признать, выгляжу я великолепно. Платье воздушное, лёгкое, ткань приятно льнёт к телу. Расклешённая юбка, рукава-фонарики, декольте не глубокое, но каким-то волшебным образом указывает на то, что грудь у меня имеется, пусть маленькая, но аккуратная. И как же чудесно кулон с синим камешком расположился в ложбинке, словно Молибден знал, какое платье я закажу. По нежно голубому, словно майское небо, платью, медленно проплывают ажурные белоснежные облачка.
Портниха, придумывая для меня наряд, долго рылась в разноцветном ворохе тканей, цокала языком, что-то бормотала себе под нос и наконец выдала:
– Ты хрупкая и нежная, светлая и непорочная.
Последнее слово было произнесено с некоторым удивлением, и я покраснела. Чёрт! Ну это здесь причём? Неужели моя женская неопытность и несостоятельность так сильно бросается в глаза?
– Уродство, знаете ли, никого не прельщает, – буркнула я, уже собираясь уходить. Да пошла она со своими тряпками к такой-то матери!
– Глупая! – прыснула портниха, не испытывая ни грамма смущения. – Это можно сделать твоей фишкой, если, конечно, ты хочешь привлечь своего принца. Итак, начнём!
Ведьма уселась за стол, придвинула к себе лист бумаги и принялась рисовать. Я же, как заворожённая смотрела на то, как голубая, с мягким отблеском ткань, шевелится, перекручивается, сгибается, разгибается, разделяется на половины, сходится вновь, постепенно превращаясь в готовое изделие.
Всеобщее состояние веселья захватывает меня сразу же, как мы с Олесей оказываемся во дворе. Разноцветные фонарики, всевозможных форм и размеров, летающие в воздухе, задорная музыка, сладости и напитки, мужчины в элегантных костюмах, женщины в ярких нарядах. Где-то в толпе веселящихся мелькнула Милана в в ярко- рыжем платье, словно объятая пламенем. В кругу преподавательниц что-то живо обсуждает Натабелла затянутая в спортивный костюм, правда не в чёрный, а в тёмно-фиолетовый, но тоже с блеском.
– Принарядилась, – фыркает Олеся, глядя в сторону физручки. Подставляет ладонь, на которую доверчиво усаживается светящаяся белка-фонарик. Несколько подобных зверушек мишек и зайчиков летает неподалёку. – И не надоело ей штаны таскать. Уж вся академия на её задницу налюбовалась, уже никому не интересно, а она всё продолжает телеса обтягивать.
– Интересно, а розовый костюмчик у неё есть, или жёлтый какой-нибудь? – смеюсь я, поддерживая подругу, а сама продолжаю искать взглядом Молибдена. В толпе преподавателей его нет, в толпе студентов нет тоже.
Мы с Олесей берём по рожку апельсинового мороженного, усаживаемся на лавочку возле фонтана, брызгающего во все стороны разноцветными струями.
– А бежать отсюда никто из первокурсников не пробовал? – задаю я вопрос, надеясь на положительный ответ. Со стыдом ловлю себя на том, что хочу услышать об охранных заклинаниях, магических ловушках и страшных псах, стерегущих выход за территорию.
Ох! Какое же вкусное это мороженное. Нежное, как крем, мягкое с кусочками освежающего, чуть кисловатого фрукта.
–Почему? Пробовали, конечно, – отвечает Олеся, вытаскивая из сумочки салфетку и протирая пальцы. – Их никто не искал даже. Хочешь – беги, если жизнь немила. Корхебельские джунгли это тебе не парк аттракционов в городе. Густые заросли, хищные цветы, змеи, москиты и дикие животные. Далеко ли ты уйдёшь?
– А ты пыталось? – звучит гораздо резче, чем я этого хочу. Всматриваюсь в лицо подруги, не обиделась ли? Не заподозрила ли в чём-то ? Но нет, Олеся так же безмятежна.
–Пыталась, – подруга снисходительно усмехается, протягивает мне салфетку, и я беру из её рук белый бумажный квадратик. – Когда мой парень понял, что не сдаст экзамены, мы решили убежать. Взяли у коменданта общаги умную лодку, выдрали из учебника «Истории возрождения магии» карту острова, набрали воды, еды и отправились в путь.
Олеся вытягивает из сумочки длинную сигарету, чиркает зажигалкой, затягивается горьковато- ванильным дымом.
– А потом передумали?
– Ага, передумали. Как попали под обстрел хищных цветочков, так тут же рванули обратно. Андрей так экзамены и не сдал, а вот я сдала.
Последняя фраза произносится зло, и я уже готовлюсь к тому, что подруга встанет и уйдёт, но Олеська продолжает курить. Затем, вскакивает, хватает меня за руку и тянет.
– Ты чего это? – не понимаю я.
– Ковры самолёты привезли! – кричит она, ускоряя шаг, и мне ничего не остаётся, как хромать следом за ней.
Почему-то, ковёр-самолёт представляется мне чем-то маленьким и невзрачным, как те коврики, что вешаются в квартирах на стену для звукоизоляции. Пыль, проплешины, невнятный рисунок. Однако, когда я вижу произведение магического искусства, моё мнение резко меняется. Сразу же возникает желание провести ладонью по светящемуся ворсу, утонуть в нём пальцами. Погладить, машущую хвостом рыжую кошку, поймать разноцветную бабочку, трепещущую крылышками, растянуться на поляне, усыпанной пушистыми жёлтыми одуванчиками.
– Рассаживаемся, друзья! – тараторит худощавая ткачиха с тяжёлой длинной косой, достающей до самых ягодиц. – Только обувь снимайте! В пыльных тапках не пущу.
– Лу! И ты здесь! – визжит подруга, бросаясь на шею девчонки с косой. И в этом визге я чувствую столько искренности, столько неподдельной радости, что становится обидно. Мне никто и никогда так не радовался, даже сестра. Да и не было у меня ни подружек, с которыми можно посплетничать, поплакать и посмеяться, ни парня. Всю свою жизнь я посвящала Полине, и требовала от неё того же.
– Олеська, садись скорее! – смеётся та. Ощущаю себя немного лишней, но продолжаю удерживать на лице улыбку.
– Не уронишь?
– Обижаешь! – ткачиха шутливо грозит тонким пальчиком. – Это изделие самой принцессе переправят. Но прежде чем коврик отправится во дворец, я хочу прокатить на нём старых друзей и преподавателей.
На ковре уже сидит не малое количество народа. Здесь и Лидия, и Милана, и Стас и даже Анатолий. Отвожу взгляд от его глаз-буравчиков, но всё равно чувствую, как они ввинчиваются мне под кожу.
– И далеко можно на нём улететь? – спрашиваю подругу, нарочито весело и беспечно, чтобы отгородиться от вопрошающего взгляда Анатолия. Нет, после окончания полёта нужно подойти к нему и всё сказать. Чего это я, в самом деле, как вор прячусь? Мне не должно быть ни стыдно перед ним, ни неловко. Ведь это моё право, бежать с ним или остаться здесь. Скажу ему, что не вижу причин так рисковать, что я привыкла к острову и учёба не так уж мне претит.
– Нет, это не транспортное средство, скорее просто игрушка, развлечение. – отвечает Олеся, обводя пальцам крыло бабочки цвета фуксии. – По дворцу на нём летать можно, по саду. Ну, ещё гонки на коврах устраивают в столице. Иначе, я бы первая отсюда свалила ещё на первом курсе.
Дальше, мне уже не до разговоров. Ковёр кружит над островом-тарелкой. Одна половина тарелки светится огнями корпусов академии, жилых домов преподавательского городка, а другая темна, словно покрыта чёрным шоколадом. Торчат, облитые жидким серебром луны, пики скал. И по всюду волнующееся, бескрайнее, зеленоватое море. Визг, восторги, протяжное пение, бутыль вина, передаваемая по кругу. Делаю несколько крупных глотков, передаю следующему. Ветер треплет волосы, щекочет лицо тонкими, тёплыми пальцами с привкусом морской соли. Пять кругов над островом, и наш ковёр опускается. Пассажиры встают, ищут свою обувь, расходятся.
Олеся и ткачиха Луиза, располагаются в одной из беседок, обсуждая прошлогодние экзамены, каких- то выпускников, вспоминают Андрея. Я же, чувствуя, что подругам не до меня, и моего присутствия они не замечают, отправляюсь гулять по кипарисовой роще.
Пряно пахнет хвоей, в беседках и на скамейках, установленных вдоль дорожек, хихикают парочки. В роще музыка не так слышна, и сверчки беззастенчиво дают свой концерт. Пройду до конца аллеи и отправлюсь к пляжу. Да, к танцующим не присоединюсь, но хотя бы постою, посмотрю на кружащиеся в танце пары, и может, встречу наконец-то Молибдена. Он увидит меня в моём новом волшебном платье, возьмёт за руку, и скажет:
– Не дрейфь, Мелкая, я поведу, а ты просто следуй за мной.
И мы закружимся, под переливы музыки, под шелест, набегающих на берег волн, в свете магических, летающих повсюду фонариков и зелёного ока луны…
– Как ты долго, – раздаётся хриплый голос, который я по началу не узнаю. Крепкие руки втягивают меня внутрь тёмной беседки.
Пытаюсь завопить, но на рот ложится чья-то ладонь. Узнаю его по запаху. Лайм и морская соль, а ещё коньяк. От Молибдена пахнет коньяком и отчаянием, безнадёгой. Беседка густо увита лозами винограда, и лунный свет едва пробивается сквозь сплетения зарослей. Пытаюсь выбраться из железной хватки, потребовав объяснений, но губы, сухие и горячие впиваются мне в шею, и я начинаю медленно таять. По телу прокатываются сладкие волны жара и прохлады одновременно, сердце пропускает несколько ударов и принимается колотиться с бешеной силой. Все остальные мышцы – напротив, становятся мягкими, податливыми. А мужские руки продолжают скользить, проходятся по спине, зарываются в волосы, очерчивают контуры губ. Эти прикосновения собственнические, настойчивые, но невероятно нежные и такие желанные, везде. Хочу что-то произнести, задать какой-то вопрос, но язык словно заморожен, и я не могу вымолвить ни слова. Да и нужны ли здесь слова? Мы взрослые люди, мы давно знаем друг друга, с самого детства. Так к чему ходить вокруг да около, если нам обоим хочется одного и того же?
– Как я устал, – бессвязно шепчет мой Данька, перемежая слова с поцелуями. Провожу ладонью по его льняным волосам. Мягкие, гладкие, словно шёлк.
– Это мерзко. Я чувствую себя дерьмом, как же тут не спиться, скажи мне? Нет, не говори ничего, просто побудь со мной.
Губы Молибдена жёстко впиваются в мой рот, и наши языки сплетаются, начиная своё безумное танго. Мы пьём друг друга, мы вдыхаем друг друга, до нехватки кислорода в лёгких, до красных кругов перед глазами. Запах коньяка, моря и лайма, проникает в меня, отравляя кровь безумием, и мы падаем на деревянный, едва подсвеченный луной пол беседки.
– Я больше не хочу быть орудием в руках кучки зажравшихся богатеев. Ты со мной, Натабелла?
Произнесённое имя бьёт наотмашь, больно, хлёстко, обидно. Куратор Молибден пьян. Настолько пьян, что умудрился перепутать меня с физручкой. Красивой, грациозной женщиной. Такой, какая и нужна сильному, властному и, чертовски, сексуальному преподавателю. От осознания, произошедшего начинает мутить. Отбрасываю от себя руки куратора, отползаю от него, не замечая, как необструганные доски карябают зад. Какой позор! Дура! Чуть не раздвинула ноги в какой-то беседке, на пыльных деревяшках. Бежать! Немедля бежать, пока он не опомнился.
Как я посмела мечтать о чём-то большем? Я – хромоножка с внешностью серой мыши? Забыла своё место? Примурчалась, пригрелась в свете доброго отношения Молибдена, навыдумывала не весть что! Получай теперь!
Пошатываясь, выхожу из беседки, и тут же, нос к носу сталкиваюсь с Милевской. Её холодный оценивающий взгляд скользит по мне, обдавая стужей. О да! От этого взгляда не укрылись ни распухшие губы, ни помятая одежда, ни растрепавшаяся причёска.
Глава 16
Тропики- есть тропики, и происходит неизбежное, с чем не в силах совладать даже маги. Ближе к обеду погода портится. Небо вздувается и темнеет, а из туч хлещут мощные, серебряные ленты воды. Море остервенело бьётся о берег, рокочет, пенится, стараясь заглотить прибрежные скалы чёрным раззявленным ртом.
В магически-изготовленном блокноте с расписанием высвечивается, что, в связи с погодными условиями индивидуальные занятия по боевой магии будут проходить в спортивном зале. И я, с тяжёлым сердцем отправляюсь на встречу с Милевской. Находиться с ней в замкнутом пространстве, среди магически – улучшенных мячей, гимнастических лент и гантелей, совершенно не хочется. А за окнами бушует непогода. Дождь яростно и нервно колотит в окна: «Открой! Открой!» Ветер треплет потемневшие деревья, срывает листву, гнёт, стараясь сломать или выдрать с корнем. Даже в коридорах академии тихо и тревожно, словно должно произойти нечто пугающее. По крайней мере, моя интуиция, обострившаяся за время обучения и пребывания здесь, вопит, что в спортивный зал мне лучше не заходить. Но я всё же хватаюсь за ручку двери и тяну её на себя. Металл ручки кажется мне неприятно, враждебно горячим.
В самом зале пахнет резиной мячей, мокрым полом и чистящим средством. Две швабры старательно натирают пол. Елозят по гладкому покрытию и опускаются в ведро с водой. Милевская сидит на одной из лавок, стоящих по периметру зала.
– Достаточно, – говорит она швабрам, и те улетают в небольшую коморку.
Здороваюсь, подхожу к преподавателю, сажусь рядом, ожидая распоряжений. Но Милевская молчит. Крутит в тонких пальцах какой-то маленький пузырёк с ядовито-жёлтой жидкостью на самом дне, и, кажется, вовсе не замечает меня. Раздаются раскаты грома, а мохнатую сине-лиловую темноту небес разрывают вспышки молний. В зале сгущается мрак, нехороший, зловещий.
– А не уйти ли прямо сейчас? – рождается в голове мысль. – Какой смысл сидеть рядом с Милевской, словно бабка на завалинке?
Но я отчего-то не ухожу, смотрю на закупоренную баночку, перекатывающуюся в белых, по сравнению с наступившим мраком, пальцах.
– Учитель Милевская, – говорю почти шёпотом. – Мы будем сегодня заниматься?
Натабелла поднимает на меня взгляд, и я невольно отшатываюсь. В лазурных радужках глаз пылает холодная, но лютая ненависть, а ещё непоколебимая, твёрдая, словно льды Северных земель, решимость. Так могут смотреть только отчаянные, смелые, готовые к борьбе люди. Человека, обладающего таким взглядом, не обманешь лестью, не доведёшь до истерики, не успокоишь желанием пойти на компромисс. Им не нужен мир, они жаждут войны. Тут же понимаю, с чем связана такая реакция. Да уж, можно было догадаться, что случайный поцелуй в беседке с Молибденом даром мне не пройдёт. Может, объяснить ей что к чему? Разобраться раз и навсегда с этим недоразумением. И пусть Милевская снова смотрит на меня, как на насекомое. В конце концов, лучше быть насекомым, чем её врагом.
– Если ты разумная особь, – слова Милевской тяжёлыми камнями падают в сгустившийся мрак, смешиваясь и растворяясь в нём. – В чём я сильно сомневаюсь, раз метишь в постель к Молибдену и надеешься сдать экзамены. Ну так вот, если в тебе есть хоть зачатки разума, то ты должна понимать, что сессия уже провалена. Всего лишь вопрос времени.
– Подрываете боевой дух? – спрашиваю, глядя прямо перед собой, старательно игнорируя реплику о кураторской постели. Странно, но футбольные и баскетбольные мячи, лежащие в плетёных корзинах, отчего-то кажутся мне живыми. Живыми и очень несчастными.
– Просто констатирую факт, – рот Милевской кривится, словно она собирается заплакать. – Хочешь знать, что происходит с теми, кто не сдал экзамен? А кто такой Молибден на самом деле? А для чего ровно в полночь играет арфа? Или тебя – сучку похотливую интересует лишь орган, что болтается в штанах у куратора?
– Да с чего вы взяли, что у меня на Молибдена какие-то виды? – кривлю душой, и Милевская это прекрасно чувствует.
– Это видно невооружённым глазом, как ты вспыхиваешь, как глазёнки опускаешь. Девочка, мечтающая о принце на белом коне, или девочка ожидающая корабля под алыми парусами? Хотя, и то и это глупо. Ну так ты не ответила на вопрос, хочешь узнать всю правду или предпочитаешь и дальше сопли жевать и мечтать об алых парусах, маленькая похотливая сучка?
Натабелла впивается в меня своим цепким, колючим взглядом, горячо и рвано дышит в лицо, и я едва сдерживаюсь, чтобы не скривиться от стойкого винного духа, исходящего от преподавательницы.
– И вы мне так просто ответите на эти вопросы? – произношу, сознательно пропуская реплику про сучку мимо ушей, а по сердцу ощутимо и предупреждающе царапает кошачья лапа. Всё же, не всякое знание- есть благо. Но, как не крути, а даже самая горькая правда гораздо лучше сладкой лжи. И если кто-то, пусть и по пьяни, предлагает тебе информацию, отказываться от неё не стоит.
– Разумеется, – улыбка Милевской страшная, больше напоминающая оскал, в глазах вспыхивает хищный, нездоровый огонь. – Возьми. Зелье запрещённое, и его очень мало. Но на несколько часов шпионских игр вполне хватит. Выпьешь за пять минут до полуночи, тут же оглохнешь и станешь невидимой. Можешь хоть рожи корчить, хоть голышом расхаживать. Как только стрелки покажут двенадцать, кинь на пол пузырёк и следуй за ним. Уж поверь мне, деточка, ты получишь все ответы. Поймёшь, что белокурый Молибден отнюдь не благородный рыцарь, а ты, соответственно, не дама его сердца, а расходник и мусор.
Тело покрывается противными мурашками, сердце колотится о грудину, пальцы становятся липкими и дрожат, когда пузырёк из рук Натабеллы ложится мне в ладонь.
– Зачем вам это? – задаю вопрос, понимая, что Милевская не станет ничего делать просто так.
Натабелла хохочет, каким-то круглым, объёмным смехом, пьяно, горько, отчаянно: «Хо-хо-хо!» И в тот момент небо разражается грохотом, а через секунду зал озаряется ослепительным светом молнии.
– Считай, что я злобная фея, разбивающая розовые очки и рвущая в клочья нежные мечты о большой и чистой любви! – выкрикивает Милевская, стараясь заглушить рёв ветра и бешенный топот усилившегося дождя.
