Александр Федорович Чебыкин
От Алтая до Берлина
У власти
Война для Петра закончилась. После обработки раны его отправили в полевой госпиталь, где пришлось лечить ревматизм и полиартрит, приобретенные на фронте. Через три месяца, в декабре 1916 года, Петр был комиссован и отправлен домой. Дома Петра ждали, он еще из госпиталя прислал весточку, где сообщил, что ранен и представлен к награде.
Пока Петр воевал, дочурка подросла, первое время показывала на Петра и говорила «дядя». Петра это раздражало. Еле-еле приучил называть его тятей.
Но когда в 1918 году родилась вторая дочь – Елизавета, то Саня не подпускала ее к отцу, без конца повторяя: «Это мой папа, а твоя мама».
Петр снова пошел работать в село Крылово писарем, не забывая, однако, помогать отцу обрабатывать землю.
Февральскую революцию 1917 года в Крылово встретили спокойно. Старшеклассники и молодой учитель математики бегали по улице и размахивали красной тряпицей, закрепленной на деревянных побитных вилах. Шли разговоры, что война с германцами скоро кончится, а мужикам передадут помещичью землю. Проходил месяц за месяцем, а изменений в жизни не было. В мае провели дополнительную мобилизацию.
Деревня Денисово опустела. Вернувшиеся с фронта израненные и искалеченные мужики говорили, что пора власть брать в свои руки и начинать делить землю.
Агитировали, чтобы новобранцы в армию не шли, а уходили в лес или уезжали в Пермь и там нанимались в артели, пока разберутся, кто ты и откуда, – война закончится. В октябре прошел слух, что в Петрограде снова революция, только другая, рабоче-солдатская, что появился какой-то Ленин, который возглавил власть и твердо заявил, что земля – крестьянам, фабрики – рабочим, а войне конец, что власть отныне будет принадлежать народу. Петр на этот раз перетрясся: вдруг его скинут – кому тогда будет нужен искалеченный инвалид. В деревне грамоту к плугу не привяжешь.
В ноябре из Перми в Осу прибыл теплоход, обмотанным красной материей, на которой белой краской было написано: «Вся власть Советам!» С парохода спустился отряд камских моряков. Из отряда отделились человек десять с красными повязками на рукавах бушлатов, уселись на брички и покатили в Крылово. Перед селом дали залп из винтовок по воронам, облепивших березовую рощу. Петр сидел в волостном управлении один. Управляющий с полицмейстером исчезли еще в октябре. Жизнь шла своим чередом. Люди женились, умирали, рождались дети, делали покупки недвижимости -надо было оформлять документы, просили Петра не покидать волостное правление.
Громко стуча сапогами, вошли в управу матросы. Пооткрывали двери, стали рыться в ящиках. Что искали? Петр понять не мог. Вперед вышел человек в кожанке, с короткой бородкой клинышком, потребовал прекратить вакханалию. Спросил Петра: «Кто такой и откуда?» Петр обстоятельно рассказал, что он писарь управы. Был приглашен работать еще до войны. Воевал. Ранен. Показал руку. Отпущен с фронта по болезни. Люди попросили снова поработать в правлении. Работал и после первой революции, работает и в настоящее время, потому что больше некому.
Бородач показался Петру знакомым. Вспомнил, что когда на пароходе ходил в Пермь, то не раз спускался в трюм, чтобы посмотреть, как же движется такая махина против воды. Тогда и видел этого бородача, который командовал матросами в машинном отделении. Бородач спросил: «Где семья?» Петр ответил: «Жена и дочь живут в Денисово с его родителями. Отец хлебопашествует. Слава Богу, земли сейчас хватает, крестьяне не ждали указаний сверху, сами поделили помещичью землю». Бородач представился: «Платонов Иван Спиридонович, председатель ЧК по Осинскому уезду. Пока безвластье, как фронтовик-охотник будешь за старшего в волости». Через четыре дня избрали Крыловской волостной Совет и назначили Чугаева заместителем председателя. Через неделю в Крылово действовала Советская власть. Жизнь текла своим чередом. Как и раньше, Петр составлял списки добровольцев-призывников в Красную армию, вел гражданское делопроизводство.
Осенью 1918 года поползли слухи, что из Сибири к Уралу продвигаются части белогвардейского генерала Колчака. Зимой они ворвались в Крылово, взяли Осу и продвинулись в сторону Вятки. На другой день в правление заскочили два офицера-белогвардейца. Орали: «Где тут краснопузые советчики?» Сбили доску, на которой было написано: «Крыловской Совет рабоче-крестьянско-солдатских депутатов».
Около правления собрался народ. Один из офицеров полез на крышу дома, к князьку, к которому был прибит красный флаг. Дергал, дергал и вместе с князьком полетел вниз. Хорошо, что крыша была невысокая, свалился на рябину, а потом в сугроб снега. Покарябал лицо, порвал мундир, помял бока, но кости оказались целы. Соскочил и стал шашкой рубить полотнище. Потребовал: «Давайте мне эту красную сволочь!» Два солдатика подвели дрожавшего Петра к унтер-офицеру. Бабы бросились защищать Петра. Кричали: «Вы кто тут такие? То красные, то белые, а он у нас при всех режимах добросовестно исполнял свой долг… Батюшка убег. Крестить детей и отпевать покойников некому. Пусть хоть писарь в книге гражданских актов записывает. Не безродными же нам быть». Старший офицер стал уговаривать напарника: «Успокойтесь, Владимир Константинович, кругом безвластие. Он какой-никакой, а представитель гражданской власти».
В конце января белые покинули Крылове. Вошли красные части под командованием Блюхера. А весной 1919 года в село вошли снова колчаковцы. История повторилась: за сотрудничество с большевиками Петра повели на расстрел. По дороге его обогнал верхом на рысаке бывший управляющий. Узнал Петра, спросил у конвоиров: «Куда вы его тащите?» Те ответили: «Куда, куда! Знамо дело – в расход».
Управляющий обратился к офицеру, сопровождавшему колонну, и потребовал: «Прошу Вас немедленно освободить его. Какая чушь – нашли большевика! Это мой писарь, кроме бумаг и чернил он другого дела не знает, грамотный, добросовестный чиновник, таких по России поискать надо».
После окончательного разгрома колчаковщины жизнь в селе стала налаживаться. И все же возникали ситуации, когда Петр плакал: выгребали хлеб дочиста согласно директиве по продразверстке. Закончилась Гражданская война.
Очередной радостью для рода Чугаевых было рождение долгожданного мальчика в сентябре 1923 года. Его назвали Александром.
Петр Матвеевич в 1928 году заболел, ревматизм дал осложнение на сердце, физическим трудом заниматься не мог. Врачи предложили лечиться в Перми у ревматолога.
Летом 1929 года старшая дочь Саня вышла замуж за Сесюнина Григория Александровича и стала жить в деревне Кунжели Осинского района.
Пермь
В конце 1929 года зимой семья Петра Чугаева переехала в Пермь к тетке по материнской линии, у которой муж погиб в Первую мировую, а сын – в Гражданскую войну. Тетка Пелагея, боясь, что в большую квартиру кого-нибудь еще заселят, долго упрашивала племянницу Екатерину переехать в город. Обосновались в доме по улице Сибирской, напротив Центрального гастронома. У Шуры остались самые светлые воспоминания о Перми. Память сохранила большой базар – «Разгуляй». Площадь в воскресные дни заставлялась летом телегами, а зимой – санями. Летом привозили капусту, картошку, репу, редьку, масло, творог, сметану, мед; зимой – рыбу, мясо, короба замороженного кружками молока, зерно, муку, дрова, сено. Распродав поклажу, мужики бежали покупать чекушки, подгульнув, прикупали поллитровки, а потом и бутыли. Гуляли до утра. Иногда до того разгуливались, что пропивали сбрую и лошадей. После загула просили ездоков из соседних деревень отвезти их домой, а иногда пьяные замерзали в санях. Лошади зачастую привозили к дому окоченевшего хозяина. Разгулы в основном случались зимой. Летом гулять некогда – торопились домой, как говорят на селе, летний день год кормит. Зимой мужики расслаблялись от летнего непосильного труда, поэтому и называли это торговое местечко «Разгуляй».
Шура наблюдал эти запойные картинки, когда прибегал с туеском за молоком. Бабы наливали молоко в туесок с верхом. Шура крышку от туеска на шнурочке вешал на шею. Обхватив туесок обеими руками, прижимал его к груди и нес домой. Молоко плескалось, рубаха намокала, поэтому Шура решил в пути отпивать молоко. Останавливался, ставил туесок на землю, присаживался рядом и начинал маленькими глоточками тянуть прохладное, густое, душистое молоко. Отпивал молока столько, чтобы свободно закрывалась крышка.
Когда матушка дома спрашивала:
– Шура, опять молоко тебе недолили?
Он отвечал:
– Долили, долили, даже выше краев. Это по дороге оно расплескалось.
– Как же оно расплескалось через крышку?
Шура краснел, опускал голову. Мать успокаивала:
– Да не переживай, сынок, если на пользу пойдет, очень будет хорошо. Расти быстрее будешь.
Шура улыбался и спрашивал:
– Мама, можно я на Каму сбегаю?
Ладно, сынок, сходи, только один – ни шагу, пусть дедушка Матвей сходит, посмотрит за тобой. В Каме вода бойкая, утащит тебя, невелик еще.
Шура выбегал во двор, засовывал четыре пальца в рот и пронзительный свист разрывал воздух душного двора, раскрывались окна, высовывались лохматые головы и в разнобой раздавались голоса: «Санька, мы сейчас!» И шумная ватага с визгом и криками напрямик по крутому спуску мчалась к Каме. Дед Матвей покрикивал: «Оглашенные, шеи свернёте, по тропинке спускайтесь, по тропинке!» Летели в сторону рубахи, старые разбитые ботинки. Прыгая по причаленным водой к берегу качающимся бревнам, голые тела шлепались в воду. Дед Матвей стоял на берегу с длинным багром и отталкивал бревна по течению, чтобы не мешали ныряльщикам.
Сколько было случаев, когда дети без присмотра убегали на Каму, попадали на крутящиеся бревна, падали между ними и погибали. Через полчаса Матвей подавал команду: «Суши весла, выплывай на берег!» Ребята четко исполняли команду деда: выпрыгивали на берег, плюхались на теплый песок, блаженно растягивались, давая отдых уставшим мышцам. Благодать…
Когда Елизавета училась в третьем классе, Шура начал читать букварь, решал задачки вместе с сестрой. В семье подрастала третья сестра – Ираида. Трое детей. Екатерина Петровна крутилась с утра до ночи. Пять человек (а с теткой и дедом – семь) надо было накормить, обстирать, досмотреть. Заработок Петра Матвеевича был невелик, еле-еле сводили концы с концами. Петр из-за инвалидности работал кладовщиком на дровяном складе. Здесь огромные штабеля леса. Лес привозили и увозили на машинах, на лошадях – некогда было присесть. С работы приходил уставший и задумчивый. Что делать? Дети подрастали, комната, в которой они жили, стала тесной.
Летом 1932 года Петр решил съездить на родину, благо склад принадлежал пароходству и билет для него был бесплатный. Пароход шел из Перми до Казани. На палубе он случайно встретил начальника Осинского отряда ВЧК, который рекомендовал его писарем в Крылове Петр узнал его по бороде. Разговорились. Иван Спиридонович за это время окончил Московские курсы красной адвокатуры, после чего стал работать в Сарапуле. Петр обстоятельно рассказал о своем житье-бытье. Иван Спиридонович предложил: «Давайте, переезжайте в Сарапул. Знаю, по отзывам, человек ты порядочный, честный, грамотой владеешь, опыт работы огромный. Да и должность для тебя найдется, экспедитором на рейде, прежний проворовался. Зарплата раза в три больше.
Первое время поживете в бараке, зато жилплощадь получите такую, как положена большой семье».
Петр погостил у брата Михаила в деревне Денисово. Брат в колхоз вступил. Жизнью был доволен.
По возвращении в Пермь Петр рассчитался и отправился на пароходе с семьей в Сарапул.
Сарапул
Шура с опозданием на месяц пошел в третий класс.
В 1933 году в семье появился еще один братик, названный по предложению отца Петром.
Голодный 1933 год пережили сносно. Научились готовить еду из трав и кореньев. Иногда отец приносил рыбу, а муж Александры Григорий дважды привозил зерно, из которого варили кашу. Норма – две столовые ложки на человека. За бараком раскопали огород. К лету поспела картошка, морковь, брюква, горох. Шура с младшей сестрой Ираидой наслаждались в огороде бобами, морковью и огурцами. Петр Матвеевич ночью плел лапти, чтобы утром Екатерина Петровна пыталась их обменять на картошку или кусочек хлеба для семьи. Отец наладил удочки и на зорьке иногда вместе со старшим сыном рыбачили. На Каме ловили окуней, лещей, щук, пескарей, красноперок. Изредка попадалась на удочку стерлядь. Ее меняли на хлеб.
Кама манила. Шура в школе подружился с ребятами. Всем классом уходили на берег, играли, плавали на перегонки. В девятом классе решили определить: «Кто быстрее переплывет Каму». До половины реки плыли нос к носу, потом некоторые стали отставать. На середине реки течение потащило вниз по реке. Когда Шура подплывал к противоположному берегу, его друг Тихон Маслов махал с перевернутой лодки. Лицо было испуганное. Головой вертел то в одну, то в другую сторону. Шура понял, что он не первый, кто выбился из сил. Смысл борьбы потерялся, он расслабился, быстрое течение потащило его. Нахлебавшись воды, еле-еле выбрался на берег. Отлежался. Пошел по берегу вверх по реке. Наконец часа через два пловцы собрались вмести. Тихон предложил: «Давайте возьмем лодку и поплывем в ней обратно». Шура запротестовал: «Лодка чужая, надо сбивать замки. А кто потом пригонит ее назад?». Он знал, что для многих семей лодка была кормилицей и предложил поискать хозяина лодки среди рыбаков, которые чинили рыболовные сети. И вскоре вместе с ним отправились к противоположному берегу.
Шура рулил умело и причалил лодку к тому месту, где пацаны оставили свою одежду. После этого кто-то из ребят крикнул: «Сашка Чугай – выручай!» Дело в том, что их одежды уже не было. За кустами нашли прикрепленную к оголенной ветке записку: «Одежда и обувь находятся на пристани у дежурного».
К десятому классу Саша Чугаев вытянулся, повзрослел. В зеленых глазах появился стальной оттенок. Стал задумываться. Родители быстро старели, часто болели. Сестра Елизавета уехала на учебу в Вятку. В семье из пяти человек было три школьника. Работал только отец. Иван Спиридонович частенько заходил к Петру Матвеевичу. Подолгу распивали чай, иногда после бани принимали на грудь. Иван Спиридонович советовал Саше учиться на юриста: «Работа интересная, захватывающая. Она нужна народу. Будешь честно работать – будет уважение людей и начальства. Никто кляузу на тебя не напишет. Мне приходится разбирать тысячи заявлений, за каждой бумажкой судьба не одного человека. Не изучишь досконально, не сделаешь правильных выводов – сам попадешь в эту петлю. Работа требует осторожности, внимания и правдивости. Пока никто не высказал в мои адрес обиды. Пострадало много невиновных: в этом наша общая беда – как верхов, так и низов. В нас много накопилось вековой злости и бунтарства. Кончилась революция, а люди не успокоились. Я думаю, разум восторжествует, и человеческие отношения придут в норму.
Прошло совсем немного времени после потрясений. Не случились бы новые!»
В школе Саше Чугаеву учеба давалась легко, однако он учился старательно, знания впитывались как губка. Перечитал книги школьной библиотеки, записался в городскую. Приближались испытания на аттестат зрелости. Художественную литературу пришлось отложить, кроме рекомендованной по программе. Терпение и упорная учеба дали желаемый результат.
В табеле по всем предметам отлично. На торжественном собрании получил грамоту как лучший ученик школы и города. После выпускного вечера гуляли на Каме до утра. Ночь была теплая, звездная. Кама стремительно катила свои воды, чтобы объединиться с Волгой в единую могучую реку. Мальчишки гурьбой спали на сеновале. Днем прибежал отец, стал тормошить ребят: «Беда, ребята. Война! Фашист напал на нас. Бомбят наши города!»
Повыскакивали. Побежали в школу. Школьный двор был заполнен учителями и старшеклассниками. Появились директор школы Дмитрий Александрович Пикулев и классный руководитель Ольга Петровна Болкисева. С помостков объявил: «Вы знаете, что фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз? Был в горсовете. Выпускникам школы, старшеклассникам никуда не отлучаться из дома. Ждать распоряжений из райвоенкомата».
Но никто повесток ждать не стал, на второй день войны Александр Чугаев рано утром с друзьями из класса стоял у дверей военкомата.
Армейская выучка
На третий день Александр Чугаев прошел медкомиссию. В медицинской справке было написано: «Годен без ограничений».
25 июня 1941 года направили в Смоленское пехотное училище, перебазированное на Западный Урал. Разгрузились. Маршем по раскисшей после дождя дороге двинулись в сторону села Дербешка. Разбили палатки, построили землянки и началась интенсивная учеба. По шестнадцать часов занятий в день. К вечеру ноги гудели, тело болело, глаза слезились, живот впал. Александр вытянулся, нос заострился, но на щеках оставался румянец – занятия проходили на открытом лесном воздухе. Минимум теории – максимум практики. Занимались новобранцами офицеры, имеющие опыт финской войны, но были и старые вояки – с Гражданской. Каждый старался в практику внести свое.
Пять месяцев сводки с фронта приходили одна тревожнее другой. Фашисты захватили Прибалтику, Беларусь, Правобережную Украину. Хозяйничали в Крыму, блокировали Ленинград, рвались к Москве. Наши войска отступали. А курсантов продолжали учить тактике наступательного боя. Когда в декабре стали приходить из госпиталей командиры, которые сражались под Смоленском и Вязьмой, стали учить умению создавать оборону или отступать с учетом особенностей рельефа местности, вести бои в населенном пункте, уничтожать танки, преодолевать водные преграды, лесные массивы. Отрабатывали также тактику ведения боя в ночное время, ведение огня против авиации противника. Все это подготовило безусых восемнадцатилетних командиров к экзаменам в стенах военного училища. Однако каждый курсант знал: настоящие испытания будут впереди – в действующей армии, на полях сражений с врагом.
Учеба Чугаеву давалась легко, поэтому по теории и практике он получал одни пятерки.
По окончании военного училища он был оставлен в нем и назначен командиром курсантского взвода. Работа командира подчинена принципу «совершенствуясь, обучай курсанта также в совершенстве овладеть военным делом». В 1942 году старшая сестра Александра получила известие о гибели мужа Григория Александровича Сесюнина в боях под Ржевом. Лейтенант Чугаев тяжело переживал потерю своего друга-наставника, вспоминал как Гриша помогал его семье зерном, спасая от голода в 1933 году.
В памяти сохранилась договоренность с Григорием Александровичем, состоявшаяся в июне 1941 года: при гибели или ранении одного из нас, второй должен поехать на фронт на смену первому. Что было то было!
После неоднократной просьбы лейтенант Чугаев в 1943 году был направлен в действующую армию.
Чугаев задумывался и никак не мог понять, почему человек должен убивать другого человека. За что? Разве для этого растят детей, обучают их. Родители надеются, что в старости будет помощь, а тут война с бесчисленными жертвами.
Человек, не оставив о себе памяти в сердцах потомков, должен убивать подобного себе. Почему народ большого технически развитого государства поддался бредовой идеологии, что немцы – высшая раса, которая должна верховодить, а другие народы находиться в рабстве? Откуда это и как утвердилось в человеке? Немцы называют себя христианами, но нет этого в христианском учении, там основной постулат – нести людям добро. С такими мыслями ехал в теплушке молодой лейтенант на Западный фронт. Думал: «Приедут сотни таких выпускников из других училищ, и ситуация на фронте резко изменится, потому что они знают, как воевать в новых условиях против страшного врага, и будут умело защищать свою Родину». Но до победы было еще ох как далеко! И тысячи таких безусых юношей останутся навечно на полях сражений, защищая свое Отечество, свой образ жизни.
Передовая
Март 1943 года. Западный фронт. Калужская область.
Чугаев раздвинул полог палатки и вошел в землянку. Убранство землянки удивило. На задней стенке был закреплен военно-морской флаг. От потолка на куске проволоки свисала лампа-десятилинейка.
За столом из необструганных досок сидели четыре человека. Среди них одна женщина с распущенными до плеч волосами. Она постоянно хватала трубки телефонов, что-то записывала в толстый журнал и громко разговаривала с рядом сидевшим командиром, который что-то чертил на карте, разложенной на столешнице. Справа у стены – раскаленная чугунная печь, перед ней ящик, наполненный углем. Слева на табуретке расположился капитан в расстегнутой гимнастерке, из-под которой виднелась тельняшка. Рядом с капитаном стоял старший лейтенант.
Чугаев стушевался – кому докладывать. Капитан догадался, почему смутился молодой офицер. Заикаясь, громко пробасил: «Ко мне обращаться, ко мне! Я тут старший». Чугаев заметил, что лицо капитана иссечено шрамами, правый глаз не прикрывается веком и как бы сверлит тебя. От такого тяжелого взгляда Чугаеву стало не по себе.
Приложил руку к ушанке, а слова не шли, застряли где-то. Пауза затягивалась. Старший лейтенант оторвался от карты и проговорил: «Лейтенант, успокойтесь. Я знаю, что Вас смутило заикание командира, это у него после контузии. Повоюете, тогда узнаете, что лучшего командира роты во всей дивизии нет. Солдаты за ним в огонь и воду».
Чугаев почувствовал, как по спине потекли капельки пота, может от тепла, а может от незнакомой обстановки. Доложил: «Товарищ капитан! Лейтенант Чугаев прибыл в Ваше распоряжение», – и снова замолчал, разглядывая командира. Тот предложил ждать свой взвод здесь, на КП, так как бойцы взвода проходят очередную санобработку и моются в бане. Попросили рассказать о службе в армии. Чугаев кратко сообщил о себе. Затем разговор повел командир роты, капитан.
Ну что, лейтенант, примолк. Вас удивляет, что капитан командует ротой. Был командиром батальона, а когда из окружения под Можайском вывел горстку бойцов своего батальона и доложил командиру дивизии, что капитан Овчаренко вывел из окружения 56 бойцов, то он спросил: «Капитан, а где остальные?» Я ответил: «Пали смертью храбрых при защите своей Родины – Союза Советских Социалистических Республик».
А Вы остались живы, – возмутился комдив, – солдаты Ваши погибли, а Вы тут. Здесь и на роту не тянет. Пока покомандуйте ротой, батальон Вам рановато доверять.
Как видишь, лейтенант, я вроде бы и не штрафник, а вину надо искупать. Знакомьтесь, мой заместитель Рогожин.
Старший лейтенант расскажет о Вашем взводе. Вчера командира взвода, старшину, убило. Толковый был командир, в Финской компании еще участвовал. Ругаю себя, что не уберег. Солдаты в этом взводе опытные, некоторые воюют с начала войны, есть и кадровые. Пороху понюхали достаточно. Береги их, и они тебя будут беречь. Полгода учебы в училище – это немного, но для умной головы достаточно. Успехов тебе, лейтенант. Годков-то сколько?
Девятнадцать лет и шесть месяцев.
– Я думаю, не в годах дело, а в голове. Ну, с Богом!
Заместитель командира роты Рогожин выбрался из-за стола, головой уперся в потолочный настил. Закашлялся. Обратился к Чугаеву.
– Это я простыл маленько. Хриплю. А то солдаты смеялись: росту около двух метров, а голосок писклявый. Ничего не поделаешь, такого родители сляпали. Пойдем, познакомлю Вас с Вашим взводом. Поредела рота Овчаренко. Ждем пополнение… Военно-морской флаг заметили в землянке? Это флаг с его катера – фашисты потопили в рижском заливе. Сейчас воюет в пехоте. Флаг – это его реликвия. Ты пороху еще не нюхал?
– Нет, пока не пришлось. Разве что попадали под бомбежку. Обошлось. Ястребки отогнали фашистов. Не дали им возможности провести прицельное бомбометание. Правда, вагоны сильно изрешетило осколками. В основном все успели выскочить, однако жертвы были.
Зашагали вдоль окопа. Спутнику пришлось сгибаться в три погибели. Немцы заметили движение по окопу. Открыли огонь из крупнокалиберного пулемета. Пули зацокали о комья мерзлой земли. Повернули вправо, зашли в землянку.
Заместитель командира роты приказал исполняющему обязанности командира взвода выставить дополнительные дозоры, а остальным собраться в землянке. Минут через десять землянка заполнилась бойцами. Представил нового командира взвода. Солдаты попросили немного рассказать о себе. Потом Чугаев стал расспрашивать солдат. Нашлись земляки: по одному с Кунгура и Соликамска. Это города родного Урала.
Старший лейтенант предупредил: «Наступление на Вашем участке застопорилась. Для Вас главная задача – вгрызаться в землю. Чем глубже в земле – тем больше жизней сохраним».
Чугаев быстро входил в обстановку. Знакомился поименно с бойцами. Прислушивался к мнению старых солдат. Каждый день собирал бойцов в командирской землянке. Составил расписание занятий. Тщательно готовился к ним. В вещмешке лежали конспекты, которые пригодились. Скрупулезно отрабатывал темы: «Отделение в обороне и наступлении, минирование и разминирование». Особое внимание обращал на взаимовыручку в бою, умение оценить действия противника. Как показало время, в его взводе всегда было меньше потерь.
На пятый день во взвод прибыл командир роты с командиром полка. Взводу была поставлена задача: обеспечить проход полковой разведки в тыл противника и прикрыть ее в случае обнаружения; дали отделение саперов.
Взвод отвели в тыл, где два дня отрабатывали задачи на случай любой ситуации. На третью ночь группа сосредоточилась, готовая к выполнению задания. У каждого солдата в вещмешке два запасных диска к автомату, две гранаты, фляжка со спиртом, перевязочный пакет.
Нейтральная полоса метров семьсот. Немцы на высотках, а наши на гребне, между ними лощина, по которой течет речушка. В случае обнаружения разведчиков взвод должен занять оборону и вести бой с противником, прикрывая разведчиков, пока они не выполнят боевую задачу, в крайнем случае, ворваться в окопы и обеспечить взятие языка, только после этого отходить.
Два часа ночи. Первыми пошли саперы, за ними бойцы взвода прикрытия, потом разведчики. Ночь была удачная – темень кромешная. Небо затянуто тучами. Ни луны, ни звезд.
Зловещее место очередного прохода саперы ликвидировали. Пошли еще медленнее. До речушки двигались пригибаясь. До этого саперы быстро находили проходы, расставляя вешки из еловых прутьев.
До реки мины ставили наши, а за рекой – противник. До речушки добрались спокойно. Положив длинные жерди, переправились на ту сторону. На противоположном берегу Чугаев обнаружил растяжку между двух кустов и почувствовал, как страх стал пролезать за шиворот фуфайки. Ползли по глубокому снегу, упираясь носом в пятки впереди ползущего. Перед землянкой насыпью на наружной стороне немецкого окопа, метров за двадцать, остановились. Мин впереди не было. Расползлись вправо и влево. Перетерпелось. Стал осматриваться. Внимательно изучил бруствер, от него в нашу сторону дул ветер. Слух был до того напряжен, что слышались шаги часового около немецкого блиндажа.
Вдруг на правом фланге поднялась суматоха. Небо озарилось линиями трассирующих огоньков. Стреляли с той и другой стороны. Взлетали вверх десятки осветительных ракет. Противник впереди тоже стал пускать ракеты и стрелять из пулемета в нашу сторону. Суматоха как началась, так и оборвалась внезапно.
Чугаев подумал: «Наверное, разведка соседней дивизии напоролась на противника или группа захвата языка выдала себя. На разведку боем непохоже». И снова звенящая тишина. Чугаев почувствовал, как коченеет. Начал шевелить пальцами ног в валенках. Хотелось достать фляжку со спиртом, но шевелиться строго запрещено. Прошло минут сорок. Кто-то толкнул его в бок. Увидел, как два бойца тащили плащ-палатку, на которой лежал увязанный фашист, третий толкал сзади. За ними проползли еще трое. Чугаев дважды толкнул бойца рядом, тот другого и так по цепочке. Это сигнал команды – отходить. Обрадовался больше тому, что можно двигаться. Проползли до речки. Переправились. Командир группы саперов передал: «Двигаться к окопам, мы поставим мины на свои места». Когда были рядом со своими окопами, со стороны противника полетели осветительные ракеты, видимо, обнаружили исчезновение часового.
Начался интенсивный обстрел от речки до окопов. Били крупнокалиберные пулеметы, затем ударили батальонные минометы. Чугаев успел подать команду: «Бегом в окопы». От разрывов мин куски мерзлой земли били по телу. Сзади кто-то вскрикнул. Чугаев повернулся. На снегу лежал сапер с миной в руках.
Попросил: «Помоги поставить мину. Чувствую, что осколок просадил грудь». Мину поставили. Сапер тихо проговорил: «Давай двигай к окопам, я тихонько приползу».
Чугаев настоятельно потребовал: «Держись за поясной ремень, попробуем двигаться». Затащил раненого сапера в окоп. Подскочил санинструктор.
– Давайте затащим раненого в землянку, надо срочно сделать перевязку, а потом в медсанбат.
Проверив, что бойцы вернулись, Чугаев присел на корточки в окопе. Чувствовал какую-то опустошенность.
Доложил, что взвод выполнил задачу, что потерь не было, но один сапер ранен в грудь. Из-за тучи вынырнула полная луна и осветила местность. Окружающие предметы выглядели тоскливо и неуютно. Шел 21-й месяц войны, а для Чугаева это было первое боевое крещение.
