Александр Федорович Чебыкин
От Алтая до Берлина
Одиночный ночной бой
Зима 1942-1943 года была суровой. Земля на взгорках глубоко промерзла. Несколько дней мела пурга. Наконец погода установилась. Выглянуло неяркое солнце, пробиваясь через разрозненные облачка, которые торопливо уплывали на восток. На командный пункт полка, расположенный в бывшем правлении колхоза, вызвали командиров рот и взводов. Поставили задачу: подготовиться к наступлению. В десять часов утра батальон выдвинулся на передовую позицию. Полк, в котором командовал взводом лейтенант Чугаев, находился во втором эшелоне. В десять пятнадцать началось наступление, после короткой артподготовки подразделения полка пошли в атаку. Бой длился недолго. Стрельба стихла. Немцы оборонялись вяло. Навстречу на плащ-палатках тащили раненых и убитых. Чугаев со своим взводом двигался по дорожкам, протоптанным солдатами полка, ведущего бой впереди. Немецкие окопы представляли собой ледяные снежные глыбы, разметанные разрывами снарядов по полю. Фашисты понимали, что сиденье тут временное и не врезались в мерзлую землю. Впереди виднелся густой лес. Наступление прекратилось. Наступающие выполнили свою задачу – выровняли линию фронта на участке в десять километров. Немцы отошли. Полк второй линии занял немецкие позиции. Разбросанные снежные комья были пропитаны кровью. Мела сильная поземка. Ветер тоскливо гудел между кусками окровавленного льда. Эти снеговые нагромождения хорошо просматривались со стороны леса. Бойцы были как на ладони. Командир батальона отдал приказ: «От каждого взвода на флангах выставить дозорных с пулеметами. Солдат отвести в ложбинку, там затишье».
Прибыли кухни, накормили бойцов обедом, выдали сухарей, предупредив, что горячая пища – только завтра. Батальону был передан приказ обустраиваться на ночлег.
В лесу наломали лапника, который клали на снег, застилали плащ-палатками и ложились по двое, прижавшись спинами друг к другу. Пара от пары на расстоянии десяти метров. Поляна зачернела редкими бугорками. Командир роты выделил дневальных, от которых потребовал ходить вдоль спящих бойцов и через каждые двадцать минут тормошить их, чтобы они не замерзли, заставляя переворачиваться с боку на бок. Чугаев проверил у личного состава вверенного ему взвода наличие оружия, вещмешков, плащ-палаток, заставил достать из вещмешков теплые шерстяные носки и переобуться. Валенки выбирали с запасом, чтобы можно было надеть толстые носки и навернуть портянки.
Завязав клапаны ушанок под подбородком, накрывшись плащ-палатками, солдаты улеглись. Чугаев, намотавшись за день, обтер обветренное лицо снегом, прилег сам и поплыл в забытьи.
Дневальный, проходя вдоль спящих, стучал длинной палкой по валенкам, требуя перевернуться на другой бок, чтобы боец не простудился, лежа на одном боку. Чугаев никак не мог проснуться и не понимал, почему его больно бьют по ногам. Проснувшись, туго соображая, увидел в темноте человека, стучавшего прикладом винтовки по его валенкам. Спросил: «В чем дело?» Дневальный ответил: «Извините, товарищ лейтенант, думал, что Вы уже окоченели». Чугаев встал. Ноги онемели. Решил размяться и проверить боевое охранение. На востоке чуть забрезжило. Продвинулся вперед. Паролем окликнул свой дозор, тот дал ответ. Посмотрел на часы – скоро надо менять. Подошел к крайнему посту, осмотрелся. Справа находился дозор другого батальона. На возвышении просматривался «Максим», около него боец. Чугаев подумал: «Почему на пароль не ответил? Почему у пулемета только один номер расчета. А где второй? Может замерз?» Из снега слепил комок, долго грел его в ладонях, чтобы при полете не рассыпался. Бросил. Снежок попал в бойца – никакой реакции. Пригибаясь под прикрытием кустов, прошел по взгорью около двадцати шагов. Затем пополз по-пластунски, по рыхлому снегу ползти было невмоготу. Мешала шинель, одетая поверх фуфайки. Снег набивался в голенища валенок. Когда подполз вплотную к пулеметчику, на лбу у него заметил рану с засохшей кровью.
Мысль работала лихорадочно: «Солдат убит… Кем? Только снайпером. Но где же второй номер расчета?»
Засунул руку за шиворот. Тело было еще теплое, значит, убит недавно. Отодвинул убитого в сторону. Лег за пулемет и через щель бронещитка стал осматривать местность. Светало. Впереди густой лес. Поближе, справа, группа деревьев, иссеченная снарядами, некоторые вывернуты с корнями, другие, кудрявые, обломлены наполовину – отличная позиция для снайпера.
«Какое принять решение? Отползти назад – значит оставить участок обороны открытым. Остаться на месте, но как сообщить командованию о происшествии». Проверил пулемет в исправности. Заправлен лентой. Лента немного использована, видимо пристреливался на местности по ориентирам. Небо звездное. Поземка утихла, но перед утром мороз усилился. Чугаев, когда полз, вспотел, а сейчас лежа неподвижно за пулеметом начал мерзнуть. Коченела поясница. Через вершины деревьев стал пробиваться рассвет. Чугаев заметил, как из леса осторожно выходили люди; приближались. Расстояние сокращалось. Лихорадочно пронеслось в голове: «Одеты в маскировочные халаты, у некоторых капюшоны надвинуты на лица. Виднелись лишь прорези для глаз и рта. Ясно, что это фашисты. Это или группа захвата, или разведка. Очевидно, снайпер сообщил им, что расчет пулемета уничтожен и путь свободен. Связи нет. Медлить нельзя, остается одно – вести огонь на поражение». Чугаев подумал и о том, что стрельбу услышат дозорные и сообщат командованию. Он прицелился и открыл огонь. Фашисты один за другим падали на снег. Лента кончилась. Пока доставал другую и перезаряжал, фашисты, оставшиеся в живых, вскочили и побежали к лесу. Они четко просматривались на фоне леса. Чугаев бил и бил из пулемета и видел, как взмахивая руками, падали враги.
Во время стрельбы пулемет сместился, Чугаев стал его выравнивать. Локоть правой руки вышел за пределы щитка. Чугаев почувствовал сильный удар в руку. В глазах потемнело. Правый рукав шинели намокал от крови. Сознание работало ясно: «Кажется, задачу выполнил, сорвал замысел врага; рану надо перевязать, иначе от потери крови замерзнешь».
Чугаев перекатом скатился под уклон, наткнулся на кусты, около них лежал второй номер пулеметного расчета. Видимо, хотел наломать веток для лежака, а снайпер убил парня.
Падая и поднимаясь, Чугаев по ложбинке продвигался к расположению соседнего батальона и, не доходя несколько метров, упал. Чувствовал, что куда-то его тащили, стягивали шинель и фуфайку, резали рукав гимнастерки, перевязывали. Ему было жаль новую фуфайку и габардиновую гимнастерку. Придя в себя, он увидел, что находится в штабной полуземлянке. На сбитом из досок столе стояло полдюжины телефонных аппаратов. Медсестра заставила выпить немного разведенного спирта. Кто-то из офицеров протянул ему горсть трубчатого табака. Чугаев отказался, сославшись на то, что не курит. Попросил разрешения идти в свой батальон. Заставили обстоятельно рассказать о его пулеметной стрельбе, откуда появились фашисты, где мог находиться снайпер. Медсестра, женщина в годах, с оспинками по лицу, жесткими темно-карими глазами, настояла: «Нельзя Вам сейчас двигаться, Вы потеряли много крови. Рукава телогрейки, шинели, брюки и валенки пропитаны кровью. Потерпите, скоро Вас отправим в медсанбат».
Чугаева положили на настил из жердей, застланный ворохом сена. Он прилег. В полуземлянке было натоплено, пахло луговой травой и легким табаком. После суток на морозе показалось, что лучше и быть не может – блаженство. Глаза закрылись. Задремал, но уснуть не мог – боль била в локоть, плечо, голову. Вошел командир батальона, спросил Чугаева: «Ты нашу Машу знаешь?» Чугаев соображал и никак не мог вспомнить – кто это Маша. В его батальоне девушек не видел. Санитарами были студенты мединститута. Ответил: «К моему стыду – не знаю».
– Так вот знай, это наша Мария через час после твоего ранения уничтожила фашистского снайпера, благодаря твоим ориентирам, которые ты сообщил. Ну, ты, лейтенант, смекалист. Более десятка немцев уложил. Будем представлять к награде. Вовремя оказался на том месте, а то беды нам было не миновать. Сонных бы всех перерезали. Спасибо тебе, взводный! О том, что ты ранен и находишься в моем батальоне, я сообщил.
Пришла подвода. Чугаева уложили в сани, отвезли в медсанбат. Очистили рану. Пуля прошла в предплечье навылет, кости не задело. Провели вливание крови и через сутки отправили в тыловой госпиталь.
Бой за высоту 378,2
После окончания в январе-феврале 1943 года Воронежско-Касторинской операции в марте шли бои местного значения по выравниванию линии фронта на Смоленском направлении. Батальонам было приказано возводить долговременную оборону. Взвод Чугаева получил пополнение с Алтайского края. Днем занимались учебой и оборудовали позиции, а вечером на плечах таскали бревна из дальнего леса. Сооружали блиндажи, опорные пункты, огневые точки. На некоторых участках перекрыли ходы сообщения. Впереди выкопали ямы-ловушки для танков, заминировали ручей и склоны холма. Обзавелись мебелью, откуда-то появились старые стулья, столешницы, лампы-семилинейки вместо гильз от снарядов.
Через неделю командиров рот вызвали к командиру батальона. Комбат ставил задачу: «Товарищи командиры рот, вы каждый день видите против себя высоту 378,2. Эта высота не дает покоя нашей дивизии, с нее местность просматривается до семи километров. Фашисты постоянно делают минометные обстрелы. При наступлении наших войск это будет трудный орешек. Она может надолго застопорить наше наступление. Командир дивизии приказал высоту взять нашему полку, мы в первом эшелоне, на острие удара. Изучите обстановку по каргам и данные разведдонесений. Через шесть часов буду слушать ваши соображения. Разведка доложила: "Местность от лощины до Гривки перед высотой заминирована и пристрелена. От Гривки до вершины триста метров, чистое пространство, без мин, утыканное наблюдательными постами, за ними первая линия окопов, больше для отвлечения, чем ведения боя. Основная линия обороны идет по вершине высоты полукругом, прикрывая и фланги. Тыл шириной метров на сто свободен, видимо, рассчитан на боевое обеспечение и на случай отступления».
Через шесть часов обсуждались варианты боя. Командир первой роты Олег Долгоногов предложил до рассвета без артподготовки, внезапно произвести атаку на правый и левый фланги высоты и при успехе боя на одном из флангов остальные силы направить туда. Командир четвертой роты Илья Черных советовал за мощным валом артогня ворваться на высоту.
Иван Скоморохов, командир второй роты, в которую входил и взвод Чугаева, предложил свой план: «С наступлением темноты атаковать высоту с фронта и флангов. Обязательно любой ценой захватить гривку перед высотой, чтобы туда ночью подтянуть полковую артиллерию и с близкого расстояния вести огонь по флангам противника. Ночью вести отвлекающий бой, чтобы его рота в течение ночи просочилась в тыл противника. С рассветом при поддержке артиллерии роты ведут более интенсивные боевые действия. В это время моя рота с тыла врывается на фланги высоты как менее насыщенные огневой мощью, опорными пунктами и живой силой. Роты с флангов штурмуют обескровленную высоту. Рота на гребне продолжает вести огонь, отсекая помощь фашистам с флангов.
После захвата нами высоты, немцы организуют контратаку с предварительным огневым налетом, поэтому до контратаки фашистов необходимо ввести на высоту еще один батальон, тогда можно сказать, что высоту удержим и неприятель отведет живую силу на вторую линию обороны, так как враги будут находиться под прицельным огнем с высоты».
Долго спорили. Наконец, пришли к выводу: с некоторыми уточнениями и изменениями вариант Ивана Скоморохова принять к исполнению. Он попросил, чтобы в ходе боя было больше огневой поддержки, не только полковой, но и дивизионной артиллерии, тогда будет меньше потерь.
Через два дня события развивались по сценарию, предложенному командиром второй роты. Кажется, были проиграны все ситуации до мелочей, но дело пошло не так гладко, как хотелось. Во-первых, несколько бойцов из его роты подорвались на минах. Во-вторых, ночной бой заставил неприятеля выставить до взвода солдат с тыльной стороны высоты. И когда с рассветом завязался бой за высоту, роте Скоморохова пришлось подавлять сильное сопротивление. Фашисты не успели закрепиться, вырыли окопы только для стрельбы с колена. По всему было видно, что сюда были брошены тыловики, но на них пришлось израсходовать часть боезапаса, так что в атаку многие воины шли с немецкими автоматами.
Впереди наступал взвод лейтенанта Чугаева. На тропинках пришлось вступать в рукопашную. На Чугаева, размахивая автоматом (видимо, расстрелял боезапас), надвигался огромный немец. Чугаев надавил на спусковой крючок пистолета – выстрел не последовал. Перезаряжать некогда. Чугаев сгруппировался, наклонился и с разбегу каской ударил фашиста в живот. Ремешок лопнул, и каска покатилась под гору. Фашист скрючился и присел. Чугаев бил его пистолетом по голове пока фашист не повалился на бок.
Захватив два дзота на правом фланге, Чугаев приказал приготовиться к контратаке с тыла. В это время роты, штурмовавшие фланги, ворвались на высоту. Откуда-то взялся красный флаг и заполыхал в лучах восходящего солнца. Мощное «ура» покатилось по округе.
Ординарец Чугаева Ахмет Моисеев, который всегда представлялся «я крещеный татарин», притащил каску и попросил Чугаева ее надеть. Чугаев отнекивался, после удара головой в ушах стоял шум и немного подташнивало. Ахмет просил: «Товарищ лейтенант, нельзя без каски, немец сейчас начнет минометный обстрел и контратаку». Не прошло и десяти минут как посыпались мины. Минометный огонь был очень плотный. Мины взрывались одна за другой. Ахмет навалился на своего командира и прижал его к земле. Одна из мин упала рядом. Барабанной дробью застучали осколки по каске. Резкая боль обожгла левый висок. Чугаев сдернул каску, она была во вмятинах от осколков, а один, видимо, пробил каску, шапку и застрял в голове, чуть выше виска над глазом. Кровь заливала глаза, тошнило. Подбежал санинструктор, пробовал вытащить осколок пинцетом, но он крепко сидел в кости. Попросил положить на носилки и срочно в медсанбат.
Чугаев запротестовал: «Я дойду сам». Санинструктор потребовал: «Товарищ лейтенант, сейчас я командую, пожалуйста, подчиняйтесь. У Вас сильное кровотечение. Я не могу его остановить».
Красноармейцы спустили его на носилках вниз, там положили на бричку, которая подвозила боеприпасы на высоту. Через час он был в медсанбате.
Старшая операционная сестра сообщила: «Осколок глубоко в кости. Нужна операция, придется с боков подолбить, чтобы извлечь осколок. У нас кроме спирта никакого болеутоляющего нет. Нет даже воды, чтобы спирт развести, ее израсходовали, обрабатывая раны. Придется, юноша, выпить неразведенный».
– Если необходимо, то я исполню, хотя и не пьющий.
Выпив полкружки спирта, почувствовал сильное жжение в носоглотке, а через пару минут провалился в забытье. Часа через четыре проснулся.
Начальник медсанбата сообщил: «Вот и замечательно, что бодрствуете. Кровотечение остановлено, а осколок можете взять на память. Это Танечка Рожкова поработала на славу. Когда-нибудь посмотрите в зеркало и увидите, какие она Вам рисуночки над глазом сделала. Ночуйте у нас, а завтра отправим в полевой госпиталь. Голова – дело серьезное». Выпив горячего чая, Чугаев снова уснул. Перед утром проснулся, сердце тревожно билось.
«Что же я тут разлеживаюсь, как там мои бойцы, отбили ли атаку, хорошо ли врылись в землю?» – думал Чугаев. Тихонько, чтобы не разбудить дневального, сладко похрапывающего на табуретке у входа, вышел из палатки и направился в свою роту на высоту 378,2, где батальон отбивал контратаку…
В 1968 году Александра Петровича Чугаева пригласили на 25-летие освобождения Калуги.
Городской Дворец культуры переполнен. Защитников и освободителей Калужской земли вызывают для вручения подарков и грамот. Настроение приподнятое, болезни отодвинулись, болячки приутихли. Чугаев в списке оказался последним. Диктор объявляет: «Командир роты, кавалер ордена Красной звезды, старший лейтенант Чугаев Александр Петрович».
Возвращаясь на свое место, Чугаев увидел, как между рядами навстречу ему пробирается седовласая миловидная женщина. Ухватила Александра Петровича за рукав и переспрашивает: «Вы – Чугаев? Это правда, что Вы тот самый Чугаев?» Обняла, стала гладить шрам выше глаза. «Это я Вам швы накладывала. Я Вас запомнила. Во-первых, необычная фамилия, а во-вторых, мне за Вас тогда попало. Вы же без разрешения покинули санбат. Запись есть, что Вас приняли, а куда отправили – нет. Рада за Вас, что Вы такой молодой, энергичный и видный». Тамара Семеновна Шевелёва в тот вечер больше не отходила от Александра Петровича, до отъезда его домой. Говорили, говорили – вспоминали свою боевую молодость.
Стоя у окна поезда, Александр Петрович думал: «Какая неожиданная встреча, сколько их, молодых и красивых девчушек, не вернулось с фронта. Непосильную ношу несли, выполняя свой долг, по-матерински заботились о воинах, отдавая им все тепло своей души. Это еще одна из причин победы в Великой Отечественной войне. Русские женщины умели ждать и верить, нести добро и животворящее начало людям».
Боль
Апрель 1943 года. Ветер гонит рваные, хмурые тучи на запад. Морозит. Лужи покрываются ледяной коркой. Вечереет. Лейтенант Чугаев отлежал в госпитале полтора месяца после контузии и ранения в голову. В штабе полка получил предписание в свой родной 2-й стрелковый батальон. На складе получил новое зимнее обмундирование: две пары теплого белья, офицерские яловые сапоги, фляжку спирта, табачок. Вещмешок набрался под завязку. Полюбовавшись на новенький офицерский планшет, Чугаев набросил плащ-палатку и отправился б сторону батальона, который занимал позиции вдоль речки Болва. Впереди темнело огромное поле, изрытое воронками от мин, снарядов и бомб, которые оспинами просматривались через залитую водой равнину. Кое-где виднелись уцелевшие после недавних ожесточенных боев деревья. В штабе предупредили, если напрямик, то до расположения батальона – три километра, а если по дороге – огромный крюк в семь километров. Прямо по болоту -тропа. По ней есть вероятность добраться быстро, но надо быть очень осторожным, чтобы не попасть в воронку, заполненную водой.
Вооружившись огромной суковатой палкой, Чугаев решил идти напрямик. Сверху свинцовые тучи, внизу искромсанная земля с искореженными одиночными деревьями – все навевало тоску.
Сердце сжалось от боли за родную землю. Подумал: «Сколько еще может страдать и терпеть земля-кормилица, когда она вздохнет полной грудью?» Вспомнились старенькие родители на Урале, босоногое детство, когда они с малышней бегали по теплому прибрежному песку Камы. Все осталось в прошлом, а сейчас надо было освобождать родную землю от врага. Как только застучал палкой по тонкому льду, думы отошли назад. Надо было двигаться вперед и постараться не провалиться в яму-ловушку. Наловчившись пользоваться батогом, быстро зашагал вперед, выбирая не залитые водой поляны.
Через полчаса ходьбы он увидел впереди человека, идущего зигзагами, который часто останавливался, видимо, присматривался к местности и снова неуверенно двигался вперед. Пошел мокрый снег. Чугаев ускорил шаг. Когда до человека оставалось метров сто, Чугаев хотел окликнуть, чтобы его подождали -вместе легче выбирать дорогу, но фигура взмахнула руками и исчезла. Чугаев догадался, что человек провалился в яму. Прыгая с кочки на кочку, подскочил к воронке. Увидел барахтавшегося в воде бойца. Шапка ушанка, подвязанная под подбородком, то уходила под воду, то высовывалась, руки хватались за кромку воронки и соскальзывали. Чугаев ухватил тонущего за рукав шинели и потащил. Ноги скользили. Тянуть было тяжело. Одежда пропиталась водой. Вытащив, он развязал клапаны ушанки. Из-под шапки высыпался пучок русых волос. Чугаев удивился: «Господи, да это же девушка». Как учили в училище, перегнул через колено и стал выкачивать воду. Девушку вырвало. Интенсивно провел тренаж искусственного дыхания. Услышал голос: «Пожалуйста, потише, больно».
Чугаев обрадовался: «Слава Богу, откачал». Спросил пароль. Ответила. Побежал к кустарнику, наломал ворох веток, усадил на них девушку-лейтенанта и стал снимать с нее намокшую шинель. Девушка возмутилась: «Что Вы делаете?» Чугаев приказным тоном потребовал: «Товарищ лейтенант, сейчас здесь я спасатель и прошу мне подчиняться: снимайте с себя мокрую одежду, и немедленно, иначе простудитесь». Воткнул в землю четыре больших прута, набросил на них плащ-палатку. Достал из вещмешка запасное фланелевое белье, гимнастерку, шерстяные носки и попросил переодеться. Застыдившись, девушка прикрыла по-детски пухлое лицо руками и ответила: «Хорошо». Когда девушка переоделась, накинул на нее свою шинель и шапку. Мокрую одежду развесил на кусты. Достал из вещмешка фляжку со спиртом.
Что Вы, я не пью!
Товарищ лейтенант медицинской службы, надо обязательно, иначе заболеете воспалением легких, а это очень опасно.
Чугаев набрал в алюминиевую кружку снега, налил туда спирта и заставил выпить. Темнело. Идти было опасно. Решили дождаться рассвета.
– Давайте знакомиться. Я командир взвода второго батальона 561-го стрелкового полка, лейтенант Чугаев Александр Петрович, воюю с зимы 1942 года. После госпиталя направляюсь в свою роту.
– Я Оксана Ивановна Трегубова. Можете звать Оксана. Как видите, лейтенант медицинской службы. После третьего курса сдала экзамены экстерном. Попросилась на фронт. Хирург. Направляюсь в медсанбат. Не знаю, справлюсь ли. Опыта маловато, побаиваюсь. Практики всего два месяца при фронтовом госпитале.
По прибытии в роту Чугаева направили к особисту. Спрашивали, почему опоздал в батальон на восемь часов. Заставили написать объяснительную, Чугаев подробно описал события прошедших суток, указал, как спасал лейтенанта медицинской службы. К вечеру особист сообщил, что факты, изложенные в объяснительной, подтвердила лейтенант Трегубова. В перерыве между боями Чугаев вспоминал Оксану. Припала к сердцу. Через бойцов, отправляющихся в санбат, передавал короткие письма-записки.
На Смоленском направлении Чугаев постоянно был в боях. Осунулся, простыл. Прихватил воспаление легких. Знобило, температура за сорок. Комбат Багданов приказал: «Немедленно в санбат!» Попросил адъютанта сопроводить его до санбата, боясь, что по дороге упадет и замерзнет. Шел и мечтал наконец-то встретиться с Оксаной. Вспомнил, что утром видел, как группа немецких бомбардировщиков пролетала над лесом и нанесла бомбовый удар за холмом. Обогнув пригорок, Чугаев увидел ужасающую картину. Солдаты баграми растаскивали дымящиеся бревна сараев, в которых был оборудован санбат. Спросил старшину, который командовал бойцами: «Вы не подскажите, к кому мне обратиться? Приболел, кажется, воспаление легких, что мне сейчас делать? Может отправиться обратно в свой батальон?».
– Ни в коем случае. Сейчас подвезут зимние палатки, к вечеру госпиталь будет функционировать, а пока зайдите вон в ту землянку, над дверями которой прибит шест. Там сделают Вам укол. Англичане поставили отличное лекарство, называется пенициллин. Три дня – и температуры нет, неделя – и вы забудете, что были на грани жизни и смерти».
– Товарищ старшина, еще один вопрос. Знаю, что у Вас в санбате была лейтенант Трегубова, ее увидеть можно?
Старшина снял ушанку, рукавом вытер катившуюся по щеке слезу и ответил: «Нет лейтенанта Трегубовой, нашей Оксаночки. Прямое попадание. Хоронить некого. Один планшет остался, в котором записки от какого-то лейтенанта Чугаева». Чугаев хватал морозный воздух. Спазм сдавил горло. Резкая боль ударила под левую лопатку. Боль сжимала сердце, не давала дышать. Чугаев машинально расстегивал и застегивал бушлат.
Схватил старшину за плечи и закричал: «Этого не может быть! Господи, да что же это такое!», – заревел навзрыд, как будто потерял самого близкого и родного человека. За полгода боев терял друзей, хоронил бойцов своего взвода. То было как сон, а это явь. Дни и ночи нечеловеческого нервного напряжения вылились в этом крике.
Старшина, где планшет?
В землянке, сейчас принесу.
Чугаев узнал свой планшет, который подарил Оксане при расставании. Боль в сердце усилилась, как будто кто-то прожигал его раскаленным прутом и набивал на голову железный обруч. Бум! Бум! Бум! Чугаев, изнемогая, присел на ящик из-под медикаментов. Под целлофаном планшетки по углам лежали два его треугольника, а посередине раскрытая последняя записка, в которой он писал, что очень и очень хочет видеть ее и желал бы всю жизнь сидеть у камелька с ней рядом, прижавшись друг к другу, как в ту ночь. Чугаева трясло, боль не отступала. Попросил у старшины спирта. Налил полкружки, насыпал снега, размешал щепочкой, подозвал старшину.
– Старшина, давай помянем Оксану.
– Товарищ лейтенант, она мне за дочку была. Часто вспоминала Вас и рассказывала, как Вы ее спасли. Там беда миновала, а тут погибла. Хирург была от Бога.
Выпили. Чугаев почувствовал, что слабеет. Боль в сердце не проходила.
Старшина, плохо мне, отведи в землянку. Позови кого-нибудь из медперсонала. Пусть быстрее сделают хваленый укол пенициллина.
Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, мы Вас быстро поставим на ноги.
Чугаев после укола провалился в глубокий сон, но боль в сердце осталась на долгие годы…
Отмечая 60-летие Победы, Чугаев с болью вспомнил Оксану и ночь на болоте, когда они, дрожа от холода, спинами прижавшись друг к другу, коротали время.
Много их, молодых девчат, не дожили до победы, не оставили о себе памяти продолжении рода.
