Александр Федорович Чебыкин
Победители
Мужество
Нашествие
Село вторую неделю жило в напряжении. Хотя фронт был далеко, но по ночам над горизонтом полыхало зарево. Земля содрогалась – немецкие самолеты бомбили соседнюю станцию. Из дома в дом передавалось незнакомое, устрашающее слово – эвакуация. В школе был организован призывной пункт. Стояла длинная очередь – мужчины, женщины, дети. Военком выбегал, садился на ступеньках, закуривал, хватался за голову. Проблем было много: негодные к службе старики требовали, чтобы их записали, доказывали, что они имеют на это право: воевали в германскую и гражданскую, у них есть опыт, а молодые пусть подрастут, окрепнут и научатся воевать. Многие приходили семьями и просили направить их в одну часть. Молодые девчата, держась за руки своих суженых, настаивали, что пойдут служить с ними вместе. Парторг, бледный, тощий, постоянно кашляющий – после финской две пули сидели в легких, – собрал в правлении актив, инструктировал по методам подпольной работы: распределял обязанности, определял явки, разъяснял правила конспирации на случай прихода фашистов. Председатель колхоза – грузный мужчина, с широким лбом, лысый, – стоя в бричке, мотался по селу – от фермы к конному двору, от амбаров с зерном к правлению. Собрать народ было трудно, некоторые еще два дня назад, узнав, что фронт прорван, ушли на восток. Вроде и паники нет, но люди то бежали на призывной пункт, то мчались на выгон забирать свой скот, то, стоя группами, смотрели на немецкие самолеты, которые, как коршуны, черной стаей летели на восток. Председатель, понимая, что хлеб не вывезти, дал команду бригадирам раздать хлеб по домам по количеству едоков. Старики, бабы, подростки покатили тачки, хватали оставшихся в конюшнях лошадей, запрягали и ехали к амбарам. Стадо коров успели угнать за реку. Председатель дал команду: кто хочет эвакуироваться – забирайте лошадей и организованно после обеда отправляйтесь, отъезжающих будет сопровождать парторг. Селяне стояли у калиток, и лишь немногие решились уезжать из родного дома. Куда? Сейчас лето – тепло, а придет зима? Остаться без крыши над головой, без хозяйства, а чем жить? Многие помнили, как в 1918 году немцы пришли и быстро ушли. Люди думали, что и теперь это временно. Красная Армия сильная. Заманит гитлеровцев, а потом как даст им по шее и погонит обратно.
На закате в село вошла отступающая часть. Солдаты были в пыли, грязные, обтрепанные, с натертыми ногами. На нескольких машинах и повозках везли раненых. Председатель дал команду затопить бани, напечь хлеба, обстирать солдат. Через полчаса дымилась полевая кухня. Селяне несли кто что мог. Грузили на солдатские подводы. Многие раненые были совсем плохи. Командир части – майор с землистым лицом, обвисшими усами – попросил председателя оставить тяжело раненных в селе, предупредив, что это опасно, – пусть жители скажут, что это их мужья, сыновья, родственники, немцы могут быть тут ночью, хотя оставлены заслоны на реке, но боеприпасов хватит на час боя, не более.
Прихватив колхозные повозки и заправившись бензином, отступавшая часть ночью покинула село. Нависла гнетущая тишина, только порой слышно было, как воют собаки, тоскуя по своим хозяевам, которые ушли, побросав родные очаги. На заре петухи не возвестили о начале утра, какой-то молодой прикукарекнул, но тут же смолк. Воробьи не купались в дорожной пыли. Багровое солнце медленно поднималось над домами. Было слышно, как за леском, у реки идет бой. Прилетели самолеты, раздались глухие удары взрывов бомб – и смолкло. А через несколько минут из-за дубравы выползла черная танковая змея.
Оккупация
Выстрелы разорвали деревенскую тишину. Танки вели огонь по церковной колокольне. Колокольня наклонилась и рухнула. Из дворов бросались на черные чудовища собаки. Немцы, гогоча, расстреливали их. За танками в село въехали автомашины, в которых сидели немцы, многие играли на губных гармошках. Остановились на площади в центре села. Люди, прячась за калитки, заборы, поглядывали, что будут делать немцы. Появился счетовод Ефим Подколодкин с домочадцами и рядом с ним Колька Свистунов, который отбывал срок за разграбление сельского магазина. Подковылял и Марк Степанович – колхозный кладовщик, отец которого до революции владел маслобойней и магазином. Подбежал дед Устин, староста церкви. Хотя церковь и была закрыта с 1935 года, но дед Устин следил за порядком и сохранностью и не допустил, чтобы в церкви сделали клуб. В школе преподавал немецкий. Был начитан. Опрятен, рассудителен. Селяне любили деда Устина и шли к нему за советом. Дед Устин стал отчитывать немецкого офицера за разрушенную колокольню: «Вы говорите, что коммунисты безбожники, но они не насмехались над чувствами верующих, сохранили церковь, она не только украшение села, но и памятник деревянного зодчества». Немец внимательно слушал деда, говорившего на чистом немецком языке, но когда дед Устин сказал: «Как вам не стыдно, вы же христианин», – резко хлестнул Устина стеком по лицу. Дед схватился рукой за скулу и выкрикнул: «И это культурная Европа, это высшая раса!» Офицер кулаком в перчатке ударил Устина в переносицу. Устин упал. Немец с каким-то звериным удовольствием пинал Устина, пока тот не перестал стонать. Фашист крикнул: «Убрать!» Два здоровых солдата ухватили Устина и потащили к церкви, положили у входных дверей.
На площадь въехал автобус, из которого повыскакивало до двух десятков человек с повязками «Жандармерия».
Ефим Подколодкин распределил немцев на ночлег по домам. До утра слышались пьяные песни, крики детей, визг поросят и вой собак. Утром фашисты уходили из села, оставляя груды мусора, поломанные палисадники и плачущих обесчещенных девчат.
Женщины открыли церковь, отпели Устина и похоронили в ограде. Он имел на это право – хранитель храма.
Жандармы разместились в школе. Днем всех – от мала до велика – согнали на площадь. Объявили, что старостой села будет Ефим Подколодкин, а Марк Степанович – его помощником. Кольке Свистунову поручили формировать отряд полицаев: «Кто не захочет добровольно – заставим силой». Колхозный амбар превратили в тюрьму. Жандармы ходили по дворам с Ефимом Подколодкиным, искали раненых красноармейцев.
Староста
Ефим вначале как-то совестился, потому что всех знал, в колхозе к нему относились уважительно. Вышел встречать немцев, опасаясь, что найдется какой-нибудь прихвостень и погубит людей ни за что. Немцев знал по первой мировой. В 1915 году в Польше попал в плен. Три года был в плену. За свою смекалку был у крупного бауэра за управляющего. После капитуляции Германии в ноябре 1918 года домой возвращаться не спешил – порядка тут было больше, чем в России. Но тяга к родным местам, а главное престарелые родители понудили Ефима вернуться на Родину. Немецкую речь понимал, даже сносно говорил. Ему не верилось, что трудолюбивый немецкий народ можно так исковеркать, пробудить в нем звериные инстинкты.
Жандармерия проводила перепись населения от 12 до 60 лет, особо обращала внимание на подростков. Через неделю списки были готовы. Но ночью школа загорелась. Полицаи успели повыскакивать, а списки сгорели. Той же ночью в окно к Ефиму Подколодкину влетел камень с запиской, что если и дальше он будет прислуживать немцам, то сожгут его вместе с домом. Ефим испугался больше, чем прихода немцев. Дома старая жена и малолетняя внучка Анфиса. Начались облавы. Жандармерия перебралась в здание больницы. Колька Свистунов извивался перед жандармами, обещая найти поджигателя. Селяне отправляли подростков в соседние села – к знакомым и дальним родственникам. Но ребята возвращались, сообщая, что там молодежь вербуют для отправки в Германию. В селе по ночам стали появляться пробирающиеся на восток красноармейцы. От немцев был строгий приказ: кто будет укрывать – расстрел.
Комсорг школы
Колька Свистунов выловил в селе до десятка старшеклассников. В амбарах их пытали. Село по ночам не спало, слышали, как оттуда раздавались душераздирающие крики. Вину за поджог школы взял на себя Саша Федоров, комсорг, сын директора школы. Директор школы с женой и тремя детьми уехали на Урал. Саша, видимо, был оставлен для подпольной работы.
В воскресенье с утра моросил дождик. Народ согнали на площадь. От амбаров перевязанного колючей проволокой вели Сашу к виселице, установленной напротив правления. Когда-то кудрявые темно-русые волосы от крови слиплись на голове. Один глаз был выбит. Мускулистое тело было в синяках и кровавых подтеках. Перед помостом Саша попросил распутать проволоку. Остановился и во всю глубину легких прокричал: «Не становитесь на колени, бейте фашистов, наши придут!» Офицер ударил его парабеллумом по голове. Саша упал на колени. Прохрипел: «Поднимите! Советские люди не умирают на коленях». Немцы потащили Сашу к виселице, прикладами автоматов нанося удары в грудь, в лицо. На подмостках Саша уже был мертв. Фашисты долго надевали петлю. Люди отворачивались и плакали. Повесили на грудь доску, на которой было написано: «Партизан». Остальных ребят выпустили.
Дима Перепёлкин был рад, что никто на допросах не проговорился. Это они втроем – Саша Федоров, он и Петька Крюков – подожгли школу, вылив на стены два бидона керосина.
После этой беды Ефим Подколодкин слег. Старостой села назначили Марка Степановича.
Зверь
Марка как будто подменили. Упоенный властью, он стал выгонять из домов тех, кто когда-то был причастен к его раскулачиванию, а также активистов колхозного движения, грозился повесить всех комсомольцев. Наложил оброк на селян, чтобы по очереди каждый день его с Колькой Свистуновым и начальником жандармов приглашали в гости, ставили бы четверть самогона, и чтоб обязательно были молодухи. Гулянье шло до утра.
Через три месяца жандармерия из села ушла, остались начальник жандармерии и десяток полицаев во главе с Колькой Свистуновым. Двое полицаев были свои, пятерых Колька разыскал в соседних селах, и трое из дезертиров-красноармейцев. Во время гулянок троицу охраняли полицаи, расставленные вокруг дома. Из степенного Марка Степановича Занозы бывший кладовщик превратился просто в Занозу. Жена и дети ушли жить к бабушке.
Свой день рождения Заноза справлял у себя дома – широко. Полицаи были со своими зазнобами. У Занозы появилась какая-то пришлая любовница – молодая грудастая девица, певунья и плясунья. Утром выпал первый снежок. По селу разнеслась весть: Колька Свистунов и Заноза повешены, а в доме Занозы валяются связанные пьяные полицаи без штанов и с вырезанными мошонками. Кто-то сообщил в управу соседнего села. Приехал карательный отряд. Всех мужчин и подростков погрузили в грузовики и отправили на станцию. Каратели неделю зверствовали в селе, но так и не узнали, кто это сделал. Селяне сами гадали, кто это мог сотворить. Горевали по мужьям и детям, но и гордились: «Отомстили, на колени не встали».
Чужбина
На станции селян рассортировали, отделили стариков, мужиков и подростков. Питались теми запасами, что успели прихватить из дома. Пригоняли, привозили народ из соседних сел. На третий день начали формировать эшелон. В вагоны-теплушки набивали под завязку. Голый пол, печка-буржуйка, два ведра с водой и старое ведро в углу для отходов. В один вагон с Димой попали восемь подростков из родного села. Он знал их – это были его товарищи по школе, кроме двух, которые уже окончили курсы трактористов. Договорились, что будут держаться вместе. Дима управление группой взял на себя. Заняли один из углов вагона, поближе к окошку. При посадке успели натаскать угля и щепок – собирали на путях. Со скрипом звякнула дверь. Охранники замотали задвижки проволокой. Четвертый день в пути. По дороге Дима слышал, как стучали буфера: подцепляли дополнительные вагоны. Ночи стали холоднее. Буржуйка была накалена докрасна, но даже возле нее не было жарко, а по углам вагона – совсем холодно. В щелях свистел ветер. Начались потасовки за место у печи. Отнимали друг у друга скудные запасы еды. Дима решил бежать. По доносившимся на станциях голосам он догадывался, что поезд идет через Польшу. Юноша за эти дни вытянулся, скулы обострились, щеки ввалились, на лбу, над переносицей появилась складка, карие глаза поблекли, в них запала тоска. Его все время мучили вопросы: «Как там мама с двумя братишками и сестренкой? Что с отцом, где воюет, жив ли?.. Так больше нельзя, надо действовать». Обследовал вагон: на окнах колючая проволока, на полу толстые доски, оторвать их нечем. Единственное место, через которое можно выбраться, – это отверстие для трубы от буржуйки. Охотников бежать через узкое отверстие больше не нашлось. Чужая страна: куда побежишь, к кому пойдешь? Остудили печь, вытащили трубу, отодрали лист железа, через который она проходила, и выпихнули Диму. Едва он успел растянуться на крыше вагона, как поезд влетел в туннель. Справа была скала, слева – обрыв к реке. Диму одолел страх, возникло желание вползти обратно, но, вспомнив судьбу Саши Федорова, он стал спускаться по скобам вниз. Темнота ночи пугала неизвестностью. Отцепившись от последней скобы, Дима полетел под уклон насыпи, обдирая лицо и руки о колючий кустарник. Бултыхнулся в воду, которая холодом обожгла тело. Поток потащил по камням. Кое-как перебрался на противоположный берег. Знобило. Набрел на тропинку, которая привела к сторожке. Светало. Поднялся по ступенькам и без памяти упал на помост. Проснулся. Двое здоровых пожилых мужчин растирали его тело мочалкой, смоченной в спирте. Жарко топилась печь. Стал понимать кое-какие слова из разговора незнакомцев. Испугался – это немцы. Дима бредил. Кричал по-русски. Звал маму. На третий день пришел в себя.
В неволе
Через неделю Диму привели в небольшой горный поселок. Дима напрягал память и вспоминал немецкие слова. Стал соображать, что находится в Австрии. Кто-то сообщил в управу. Приехали жандармы и забрали в лагерь, который располагался за перевалом, в долине.
В лагере находились французы, бельгийцы, норвежцы и несколько русских, которые остались в Австрии после первой мировой войны. Лагерь был обнесен колючей проволокой, охранялся часовыми на вышках и собаками. Жили в бараках. Жилье было сносное. Двухъярусные нары, дерюжное постельное белье. Каждую неделю баня. В 6.00 подъем, в 7.00 завтрак: ломоть черного хлеба и кружка ячменного кофе. 7.30 – построение, проверка. В 8.00 спуск в шахту. В 14.00 обед: миска овощного супа на комбижире и кусок хлеба. Вечером поварешка ячневой каши и чай из диких сушеных яблок. Конец работы в 20.00 Вечерняя проверка и отбой в 22.00. От усталости люди снопами падали на лежаки. С ними в шахте работали местные жители – бригадирами, взрывниками, откатчиками руды. После взрыва ломами, кайлами, кувалдами, кирками разбивали руду на мелкие куски и грузили в вагонетки. Надсмотрщики не давали передохнуть ни на минуту. Пыль забивала легкие. Дима догадывался, что это не железная и не медная руда. В кусках руды были большие темно-серые вкрапления. Австрийцы говорили, что эго молибден. Ходили слухи об урановой руде. Через полгода работы люди начинали слабеть, душил кашель. От недоедания, рабского труда, замкнутости пространства и безысходности рабочие таяли, как свечи, и по утрам после подъема на нарах оставались лежать холодные тела. Если кого отправляли в лазарет в соседний барак, то оттуда никто не возвращался.
Дима решил бежать. Раздобыв стеариновую свечу и клубок суровых ниток, после обеда незаметно уходил в выработки, блуждал по туннелям старых разработок, оставляя метки, чтобы не повторять свой путь. Через несколько дней нашел подземный ручей. Недалеко обнаружил второе отверстие, видимо, ручей когда-то изменил русло. Отверстие – широкая дыра, отшлифованная водой за столетия, – уходило вверх, откуда проникал слабый свет. На другой день Дима принес кирку и, делая выемки, стал пробиваться на поверхность. Щель постепенно расширялась, подниматься стало легче. На седьмой день выбрался наружу. Спустился обратно. У местных рабочих стал расспрашивать, что за местность. Выяснилось, что недалеко итальянская граница. Дима стал основательно готовиться к побегу. В июне в горах поспели лесные ягоды. Дима запасся крепкой десятиметровой веревкой. По выходным на солнышке сушил сухари. Учил немецкий по детским книжкам, которые приносили ему австрийцы. Приглядывался к другим пленным: в дороге нужен надежный напарник. Диме нравился жилистый, лет тридцати француз Жак. Объяснялись на смешанном французско-немецком языке. Оказался член французского Сопротивления, спортсмен, чемпион Савойи по вольной борьбе. Тайну побега Дима не раскрывал, проверял. Говорил, но не договаривал. Знал, что француз пробовал бежать, но был схвачен собаками. На ногах плохо заживали рваные раны от укусов собак. Когда Дима раскрыл суть побега, француз обрадовался. Ходил по бараку, хлопал товарищей по плечам, те не могли понять, чему он радуется. Француз стал убеждать Диму: «Мы убежим, а другие останутся погибать? У нас есть тайный комитет, хотя всем доверять нельзя, могут оказаться предателями, но двум-трем товарищам я скажу, пусть после нашего побега подождут месяц и действуют по своему усмотрению».
Свобода
Конец июня. Заранее спрятав в штольне веревку, кирку, продукты, одежду, Дима с длинноногим отощавшим французом после начала работы незаметно устремились по выработке к выходу. Оказавшись наверху, свалились от усталости под деревом. Француз тормошил Дмитрия: «Надо идти, а то могут хватиться и пустить по следу собак». Подъем был крутой. К середине дня поднялись на вершину хребта. Вдали на юг виднелись горы, покрытые снегом. Дима подумал: может, вернуться обратно? В бараке есть угол, горячий обед, но там была неволя. Воздух один и тот же, но в лагере он тяжелый, давящий. Француз торопил, окликал Диму по-своему: «Дюма». К вечеру спустились в долину. Если на хребте свистел ветер, то здесь было тихо и тепло цвели дикие розы, журчал ручей. Размочив корочки хлеба, закусывая дикой земляникой – отобедали. Наломали веток для лежанки, улеглись спать. Костер разводить побоялись. К утру похолодало. Повскакивали, умылись из ручья и по распадку стали подниматься к снежной вершине, зная, что за этой горой Италия. Поднимались целый день, цепляясь за уступы скал. Утопая по колено в снегу, взобрались на перевал. Солнце катилось к закату. Руки и ноги окаменели, насквозь пронизывал жгучий ветер. Над перевалом стоял туман. Сил идти не было, хотелось прилечь, но француз кричал: «Дюма! Нельзя ложиться, надо спускаться вниз». Связавшись веревкой, по снегу катились вниз, тормозя толстыми сучьями. На середине горы зиял обрыв. Дима неумело затормозил и повис над пропастью. Жак, упершись в сосну, успел задержаться. Вытаскивая, ругал Диму: «В горах надо быть внимательнее, я родился и вырос в горах Савойи, в местности Энье-ле-Бен. Горы всегда таят опасность». Подниматься и обходить обрыв – опасно: по хребту граница. Решили спускаться здесь.
Опустили веревку, метра два не хватало до выступа. Нарастили брючными ремнями, закрепили за сосну. Первым спускался француз. Повис на конце веревки и ухнул на выступ скалы. Прыжок оказался неудачным. Дима видел, как француз морщился от боли. Привстав, он дал команду спускаться Диме. Тот ленно заскользил по веревке, боясь сорваться. Уцепился мертвой хваткой за ее конец и завис. Жак приказал: «Дюма, прыгай!» Дима отпустил веревку и оказался в объятиях товарища. Упали вместе на щебень. Француз посетовал: «Дюма, у меня что-то с ногой неладно, не могу встать, посмотри». Дима ощупал. Кость цела, но у щиколотки припухлость. Дима и ребята из футбольной команды часто вывихивали ноги, а его бабушка их выправляла. Дима видел, как это делается. Предложил: «Жак, потерпи, я все исправлю». Покрутил ногу влево, вправо и дернул. Жак вскрикнул, капельки пота выступили на лбу. Посидели, попросил: «Давай попробуем идти, уже ночь, мы тут замерзнем».
Нога ныла, но наступать было можно. Поддерживая друг друга, стали спускаться по расщелине. Постепенно спуск становился положе. Появился кустарник. Держась за ветки, сползали по уклону. Достигли зарослей березняка. Хотя светила луна, но под деревьями было темно. Ощупью спускались ниже и ниже. С долины повеяло теплым ветром. Только к утру, путаясь в густой траве, попали в долину – ободранные и голодные.
Уснули крепким сном у копны свежескошенного сена. Когда проснулись, увидели, что стадо коз обступило стожок. Два курчавых подростка с длинными палками в руках рассматривали незнакомцев. Француз вскочил, стал спрашивать по-немецки: «Кто вы?» Мальчики что-то говорили на мягком, певучем языке, француз медленно заговорил на своем языке, подростки отвечали на своем. Жак схватил Диму в охапку и закричал: «Дюма, это итальяно!» Дима понял: они в Италии. Это свобода! Один из подростков стал отгонять коз от сена, а другой, назвавшийся Роберто, повел беглецов к пещере. У входа горел костер. В чане варился сыр. Кипел чайник. Жак и Дима уставились на стол, сплетенный из прутьев, на скатерти лежал каравай хлеба. Им отрезали два огромных ломтя и налили в глиняные кружки молока. Француз понимал итальянский – его детство прошло по соседству с итальянской семьей.
