Александр Федорович Чебыкин
Победители
В небе над Орлом
55-летию Победы
171-му ИАП посвящаю
171-й истребительный авиационный полк базировался под городом Елец. Командование полка: командир – подполковник Орляхин С.Н., начальник штаба – майор Жаворонков А.В., старший инженер – майор Кириллов Н.И., штурман – капитан Шевцов А.Г., командир первой авиационной эскадрильи – капитан Вишняков И.А., второй эскадрильи – капитан Старцев Т.Н., третьей эскадрильи – капитан Трубенко Г.В.
Всю зиму и весну 1943 года шла напряженная работа. Личный состав переучивался на новый тип самолетов – Ла-5.
1 июля в полк прибыла делегация из Тулы с новым знаменем и с Грамотой Президиума Верховного Совета СССР о почетном наименовании полка – Тульский.
В первых числах июля 1943 года немцы начали наступление в районе Курской дуги – с севера и с юга.
С 6 июля полк, сопровождая наши штурмовики, ведет активные боевые действия. В этих боях отличились летчики второй эскадрильи капитана Старцева.
13 июля началось наступление советских войск из района Новосиль. Летчики полка прикрывали наступление. Первую половину дня боевые действия вели вторая и третья эскадрильи. Командир полка подполковник Орляхин с четырех утра был ногах. Руководил боем. Под маскировочной сеткой стояли две радиостанции: одна – для связи с самолетами, вторая – общевойсковая связь. На сдвинутых столах разложен планшет воздушной обстановки. Штабные офицеры передвигали флажки, указывающие на местоположение самолетов – своих и противника, замеряли расстояние, рассчитывали подлетное до целей время.
К середине дня обстановка обострилась. Армады немецких бомбардировщиков группами по 20-30 самолетов стремились прорваться к нашим войскам и помешать развитию наступления. Группа, возглавляемая капитаном Шевцовым, поднялась в воздух шестой раз, за предыдущие вылеты сбили четыре бомбардировщика и четыре истребителя противника. Через десять минут после взлета капитан Шевцов доложил, что видит группу бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88 – около 20 самолетов под прикрытием восьми истребителей Me-109. В воздухе сплошная карусель: выше, ниже, справа и слева идут воздушные бои. Небо забито самолетами – нашими и противника. «Прошу помощи».
Орляхин дал команду: «Поднять в воздух эскадрилью капитана Вишнякова и звено управления. Группу буду возглавлять я – Орляхин». При подходе к группе Шевцова, которая вела бой, Орляхин увидел впереди справа и выше две группы бомбардировщиков Ю-83 и Ю-87 и восемь истребителей сопровождения ФВ-190. Орляхин приказывает: «Звену Ивлева связать боем немецкие истребители. Звено Вишнякова атакует первую группу, вторую группу атакую я – Орляхин». С первой же атаки четыре самолета противника факелами упали на землю. Капитан Ивлев доложил, что два истребителя противника сбиты, но старший лейтенант Григорьев вынужден выйти из боя – пробито несколько цилиндров мотора.
Орляхин связался с группой, возглавляемой Шевцовым, и приказал звено капитана Гончарова направить на помощь капитану Ивлеву. Летчики звена капитана Ивлева сумели навязать противнику бои на вертикалях и сбили еще два самолета, остальные самолеты врага покинули поле боя. Подоспевшая группа капитана Шевцова врезалась во вторую волну бомбардировщиков, с которой вел бой Орляхин, – еще два стервятника были сбиты. Подполковник Орляхин дал команду всем возвращаться на аэродром. Боезапас был израсходован и топливо на исходе. Сверху Орляхин видел горящий Орел. Дым расстилался на десяти километров, столбы пыли и гари поднимались на высоту до трех километров. У Орляхина шумело в голове, плохо слушались руки. Сказывалось нервное напряжение и неимоверные физические нагрузки последних дней.
После посадки Орляхин направился на командный пункт. Начальник штаба полка майор Жаворонков доложил об итогах боя: сбито 12 самолетов противника, свои потери – сбит самолет старшего лейтенанта Голика. Командир звена доложил, что видел, как горящий самолет ушел в сторону Орла.
Официантка предложила обед. Командир полка выпил два стакана компота, а от обеда отказался. Усталость сковала тело, годы напоминали о себе – было за сорок.
Позвонил командир дивизии полковник Литвинов В.Я., похвалил за успешные действия полка, но и поругал за то, что Орляхин бросился в бой сам и оставил руководство боем. Командир полка ответил: «А я и руководил боем: когда я был в воздухе, все самолеты полка вели бой».
Орляхин убедился, что большими группами самолетов в такой воздушной кутерьме управлять трудно. Принял решение самолеты в воздух поднимать шестерками – звено для боя с бомбардировщиками и пару на прикрытие. Вишняков возглавил первую шестерку, Гончаров – вторую, Соболев – третью и Шевцов – четвертую. И снова: взлет, бой, посадка, заправка, пополнение боезапаса, взлет… – и так до захода солнца. К вечеру напряжение боя спало.
Немцы отправляли на бомбометание небольшие группы бомбардировщиков под усиленным прикрытием истребителей. Летчики трех полков, базировавшихся на аэродроме, в течение дня вогнали в землю 62 самолета противника. Из последнего боя не вернулся заместитель командира первой эскадрильи капитан Алексей Гончаров.
За 13 июля 1943 года летчики 171-го истребительного авиационного полка сбили 21 истребитель противник, 10 бомбардировщиков, одну «раму». Свои потери – два самолета. Это единственный случай в истории авиации за время Великой Отечественной войны, когда летчики одного полка сбили 32 самолета противника при своих минимальных потерях.
При взятии Орла в подвале одного из домов окраины города разведчики обнаружили обгоревшего летчика. Это был старший лейтенант Голик. Его, когда он вывалился из горящего самолета, спасла густая пелена дыма. Через три месяца старший лейтенант Голик был в строю и до конца войны носил бороду, которая скрывала шрамы.
Летчики 171-го ИАП в период Орловской наступательной операции с 6 июля по 5 августа 1943 года уничтожили 108 самолетов противника.
Капитан Агафонов – комендант Одессы
Прикамье
Лето, тепло, раздолье. Слышно, как в речке Пая бултыхаются ребятишки. Семен Еремеевич, рыжеватый мужичок с бородкой клинышком, печальными глазами, стоговал. Девчушка лет шестнадцати, племянница по жене, сирота, с оспинками на лице, огненными глазами, черемной толстой косой, подвозила на Рыжке копны. Работали споро. Семен подшучивал над Танюшкой, та задиристо хохотала. Аксинья, жена Семена, поджарая баба, пришла на покос с узелком, в цветастом полушалке, светло-зеленой кофте и черной юбке до щиколоток, прокричала: «Здорово, работнички! Наверное, проголодались? Я вот с богомолья иду, сорок дней куму Степану справляли, помолились, слава Богу, все хорошо». Семен незлобно ответил: «Каждый день богомолья и поминки, а в дом стыдно зайти. Лучше бы помогла грести, а то девку надсажаем. Иди, забери домой Ванчика, где-то тут в старице с малышней плескается».
Аксинья рожала каждый год, досмотра за детьми не было – редкие выживали. Иван был первенец, и выхаживали его дед с бабкой. Парнишка родился головастеньким. Перед школой уже читал Евангелие и Псалтырь на церковно-славянском языке. В школе учился с прилежанием, но учителя постоянно жаловались на его шалости: то ужа притащит в школу, то лягушат за пазухой, то осиное гнездо спрячет в коридоре, то запустит жужжащий самолетик с резиновым моторчиком. Вечерами читал допоздна. Друзьям рассказывал так убедительно, как будто сам был участником или очевидцем. Врун был неимоверный. Трудно было отделить правду от вымысла. Часто попадал в какие-нибудь истории. Несколько раз уходил из дому путешествовать с холщовой сумкой через плечо, добирался до самой дальней родни, откуда его привозили.
Учитель в селе – это самый уважаемый человек: он дает грамоту детям. У крестьян, которые расписывались крестиком, учитель был вроде божества, он много знал, советовал. Иван поступил в педучилище городка Оханска. Учеба давалась легко, учился с наслаждением. Почувствовав ответственность, что самому придется нести знания, посерьезнел. Шалости отошли на второй план. На третьем курсе, будучи на практике в селе Сергино, влюбился в молодую учительницу Олю. Отношения зашли далеко. Дома поставил вопрос ребром: женюсь! Как ни уговаривали родители, что молод, что надо доучиться, ответ был один: мне восемнадцать лет, отделяюсь, беру свой пай. Что в крестьянском дворе взять, хотя и жил Семен Еремеевич справно: есть лошадь, корова, плуг, хлеба хватало до нового урожая. Женитьба совпала коллективизацией. Семен в колхоз идти не хотел ни в какую. На уговоры и угрозы не поддавался. Пришлось съезжать с обжитого места, бросать усадьбу и двор. Ивану выделили корову Чернуху. Беспокойная была корова, настырная, ходила во главе стада вместо быка. Любую изгородь быстро разбирала. Подходила к пряслу, снимала рогами верхнюю жердь, затем остальные. Если попадался переплет между кольями, то и его измочаливала. Пастухи были рады, что избавились от такой коровы.
Иван закончил педучилище, молодоженам дали комнатку при школе. А куда корову? Привел ее Иван к нам и попросил: «Тетка Татьяна и дядя Федор, купите корову, смирная она, тихая, молочная. Нам с Ольгой деньги нужны на обустройство, да и куда мы с ней?» Чернуха быстро привыкла к маме, по характеру одинаковы, но с отцом не заладила. Если ему приходилось доить ее, то начиналось светопреставление. Подойник летел в сторону, хвостом била по лицу, а то и рогом могла поддеть. Дойка заканчивалась криком, а молока в подойнике – кот наплакал.
В 1938 году у Ивана уже было двое малышей: один еще в дольке, а старший, лет трех, шустро бегал по селу. Иван поступил на заочное отделение Пермского пединститута.
Когда началась война, Иван работал директором семилетки в Сергино. В первый же день пришел в военкомат с заявлением об отправке на фронт. После коротких курсов его назначили командиром роты, которая состояла из выпускников десятых классов и преподавателей начальной школы. Интеллигентная получилась рота.
Окружение
Под Вязьмой, после изнурительных боев, полк попал в окружение. Командир полка приказал повзводно пробиваться из котла. Иван с таким приказом не согласился, попросил разрешения действовать самостоятельно. Один взвод оставил на высоте, которую обороняла рота, второй послал разведать пути отступления, третьему приказал снять крышу с колхозного сарая и сбить доски попарно. За высотой начиналось огромное болото, за болотом – река, по противоположному берегу которой проходила оборона наших войск. К вечеру прибыли разведчики по шею в грязи. Бой за высоту шел весь день, что дало возможность вырваться нескольким группам солдат из окружения. Иван сосредоточил на высоте все минометы и станковые пулеметы полка, мин и патронов было достаточно. Высота изрыгала минометно-пулеметный огонь подобно вулкану. К вечеру атаки немцев прекратились, но и боеприпасы были на исходе. С наступлением темноты рота оставила высоту и двинулась через болото, где разведчики условными сигналами указывали путь. На зыбунах бросали мостики из досок. Перебравшись – забирали их с собой. Рота отступала почти в полном составе, шестеро убитых осталось на высоте в земле, двенадцать раненых тащили с собой на спаренных досках. Волокуши из досок хорошо скользили по болотной жиже. К рассвету, преодолев болото, выбрались на правый берег реки. Берег был крутой, доски снова пригодились – для спуска к воде. Иван приказал переправляться повзводно, погрузив оружие и одежду на мостки из досок. Октябрь. Вода обжигала тело. С той стороны реки открыли пулеметный огонь. Иван приказал дать три зеленые ракеты и укрепил на мостике красный флаг, который до этого два дня развевался на высоте, обороняемой ротой. Первые лучи солнца осветили флаг, и алое полотнище затрепетало по ветру. Стрельба прекратилась, но у бойцов роты уже не осталось сил выбраться на невысокий кочковатый берег. Державшие здесь оборону солдаты подбегали, вытаскивали их и относили в ложбинку к костру, растирали спиртом. Чуть оклемавшихся, грузили в полуторки и отправляли в тыл. После осмотра в санбате вышедших из окружения разместили в длинном холодном сарае. Солдаты мерзли, глухо кашляли, возмущались: «Лучше бы погибнуть на высоте. Уложили бы еще несколько сот фрицев и лежали бы сейчас, засыпанные землей, в своих траншеях».
Вызывали к особисту по одному. Младшего лейтенанта Агафонова вызвали седьмым. За столом сидели четыре человека: двое спрашивали, а двое записывали. Агафонов подробно рассказал о себе, о боях полка под Смоленском, как отступали, как дрались две недели в окружении, здесь, под Вязьмой, о последнем приказе командира полка, о своих действиях в последние сутки боев. В конце Агафонов потребовал: «Солдаты выполнили свой долг, не посрамили своей чести, дрались до последнего патрона и вышли из окружения с оружием». Подполковник позвонил: «Товарищ генерал, тут у меня младший лейтенант Агафонов, командир роты 653-го стрелкового полка. Все подтверждается. Единственная рота вышла из окружения организованно, с оружием, без потерь… Слушаю, есть! Роте двое суток отдыха, командира роты представить к званию лейтенанта и ордену Красной Звезды». Закончив разговор с генералом, подполковник протянул Агафонову руку: «Благодарю, лейтенант, за умелое руководство и разумные действия. Последний вопрос: а как бы ты вывел полк из окружения?» Агафонов улыбнулся: «Если рота вышла, то и полк можно было вывести, поставив заслоны, потери, конечно, были бы, но основной костяк был бы сохранен». Подполковник выругался: «Твой бывший командир в гражданскую эскадроном командовал, а тут растерялся, смалодушничал, никакой смекалки. Знамя полка вместе с сейфом в речке утопил! Если б обмотался знаменем и погиб при переправе, то можно было бы простить, но он фактически самоустранился от командования полком».
Агафонова направили в распоряжение штаба армии. В запаснике офицеров было немного, в основном вышедшие из окружения.
Рота противотанкового заграждения
На второй день вызвали в отдел переформирования. Полковник Стародубцев встретил Агафонова приветливо: «Знаю о вас: как вы роту из окружения выводили и что вы учитель». На формирование соединения дали двое суток. Состав разношерстный: это и окруженцы, среди них немало кадровых солдат ополченцы. Из ополченцев, которые когда-то служили, создали противотанковую роту прикрытия. Вооружение – четыре противотанковых ружья, полсотни противотанковых мин, противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Главное оружие – мины. Задача: минирование дорог и прикрытие танкоопасных направлений.
Иван за три месяца боев хорошо освоил тактику ведения открытого боя с пехотой и танками, но минное дело было для него новым и незнакомым. Агафонову дали капитана-подрывника, который наспех учил командиров взводов и отделений устанавливать мины. Противотанковое ружье солдаты освоили за день. Через сутки роту срочно бросили на Калининское направление: в сторону Москвы прорвалась колонна танков. Рота прибыла к высоте 237 к вечеру. Агафонов наблюдал в бинокль, как немцы восстанавливали взорванный мост через реку. По бокам дороги – болотина. На той стороне реки накапливалась танковая колонна. Агафонов первый раз в жизни заматерился: «Ну где артиллерия, где авиация? Пару самолетов – и колонна застряла бы тут». По связи сообщил обстановку, ему ответили: «Ваша задача – остановить танки, чтобы они не вырвались на автостраду, которая проходит позади вашей высоты». Агафонов приказал минировать дорогу и все съезды с нее. Дорога огибала высоту. С одной стороны дороги – овраг, с другой – крутяк. Противотанковые расчеты разместил после минного поля, у неглубокого овражка. По расчетам Агафонова, прорвавшиеся танки тут замедлят движение, и по ним будет удобно бить сбоку.
Но события стали развиваться не по плану Агафонова рассветом колонна танков двинулась по большаку. Танки шли как на учениях, удерживая уставную дистанцию. Метров через пятьсот подорвался первый танк и сполз в овраг, за ним подорвался второй. Третий танк обошел его, но тоже вскоре подорвался в узком месте дороги, идущий за ним танк спихнул его в овраг, но через минуту подпрыгнул и развернулся поперек дороги, видимо, попал сразу на две мины. Танки остановились, затем начали отходить. В это время через восстановленный мост переправились три тяжелых танка и стали огибать высоту справа по лесной тропе, подминая деревья. За танками бежало десятка два солдат. Агафонов увидел в этом опасность: за тяжелыми танками может двинуться вся колонна. Лесная тропа не прикрыта. Агафонов приказал сержанту Пузикову с отделением отсечь пехотинцев, а взводу старшины Торопицина противотанковыми гранатами забросать танки, расчетам противотанковых ружей сменить позицию, быть готовыми встречать танки с правой стороны высоты. Прошло минут десять, внизу, под высотой, разгорелся бой. Танки открыли орудийный и пулеметный огонь по выбегающим на поляну бойцам. Агафонов кричал: «Ну обормоты, ну вояки! Зачем лезут на открытую поляну под пулеметы?» Все-таки один танк загорелся, второй крутился на месте, но третий танк продолжал двигаться через ельник. Агафонов схватил ящик с минами и вместе с ординарцем, обдирая в кровь лицо и руки о сучья ельника, побежал вниз – навстречу танку. Бронированная машина выскочила на них неожиданно. Агафонов крикнул ординарцу: «Прыгай в сторону!» – а сам с ящиком мин бросился под правую гусеницу. Раздался мощный взрыв. Танк завалился на бок. Ивана отбросило в ельник. Молодые елушки смягчили удар, это спасло его от смерти. Ординарец Николай Худяков еле-еле вытащил командира из ельника. В это время Худяков увидел, как с нашей стороны из-за высоты к наведенной немцами переправе полетели огненные хвостатые кометы, услышал глухие разрывы, ощутил покачивание земли. Подбежали два солдата из стрелового взвода, втроем потащили Агафонова на командный пункт, а оттуда на шоссе.
Год лейтенант Агафонов приходил в себя. Ноги, руки были переломаны, позвоночник сдвинут. Три месяца пролежал бревном в гипсе от пяток до шеи. Няни кормили с ложечки. Сначала сняли гипс с ног, потом с рук и шеи, но на туловище оставили еще на три месяца. Мясо клочьями отпадало по всему телу. Руки плохо слушались. Но Иван был молодой, задиристый и настырный. Хорошо говорить стал только через год. Врачи удивлялись его живучести. Когда, придя в сознание, сквозь пелену увидел себя, закованного в гипс, то мысленно пошутил: «Хороший из меня снаряд получился – бронебойный». Дурных мыслей не было: ребята из его роты лежали в земле, а он наверху, надо выбраться, чтобы отомстить за сослуживцев.
Днепр
Осенью 1942 года Ивана комиссовали подчистую: еще ходил на костылях. Предложили должность начальника мелового карьера. Хотелось в школу, но речь еще не четкая, да и не выстоять у доски и часа, а тут спецпаек и лошадь с кошевкой. Да и детей надо было поднимать, их стало трое.
По весне 1943 года Иван затосковал. После Курской дуги немцев погнали восвояси. Иван усиленно занимался гимнастикой. В сентябре 1943 года пришел в райвоенкомат. Военком объявил: за бой у высоты 237, за выполнение задачи командования лейтенанту Агафонову присвоено звание «старший лейтенант» и он представлен к ордену боевого Красного Знамени, Иван стал проситься на фронт. Врачи отговаривали. Написал письмо областному военкому. Пришло разрешение – в нестроевую часть. По пути, в поезде, случайно встретил своего бывшего командира дивизии. Генерал Печенкин узнал Ивана по рыжему вихрастому чубу. Затащил в свое купе, стал расспрашивать, сказал о наградах. Иван ответил, что знает: сообщил в военкомате. Генерал Печенкин был в Ставке Верховного Главнокомандования. Уговаривал Ивана переходить на штабную работу: «Нам такие головастые нужны». Иван попросил направить в действующую армию. Прибыл под Харьков в распоряжение командующего 3-м Украинским фронтом. В штабе старшему лейтенанту Агафонову предложили формировать противотанковый батальон или остаться при штабе. Во время беседы зашел командир дивизии прорыва. Послушал разговор и предложил: «Старшой, давай ко мне, слышу, ты бывший директор школы, подход к людям имеешь. Я за три дня потерял трех командиров штрафного батальона и почти весь личный состав. Будет не сладко». – «Согласен, но с условием: батальон буду укомплектовывать сам».
Агафонов велел построить остатки батальона. Поздоровался с каждым за руку. Попросил рассказать о себе, но только правду, пусть и горькую. В батальоне были и летчики, сбитые над территорией врага, и обгоревшие танкисты, и взводные, не выполнившие боевую задачу. Но двое – с тонкими пальцами и наколками на руках, с мутными глазами – не понравились Агафонову, беседовать с ними не стал. Оставшихся после собеседования собрал у костерка и спросил: «Как же так: три дня – и нет трех командиров, и вас осталось семнадцать человек. Не берегли друг друга. Будем отрабатывать взаимовыручку в бою». Распределил по должностям.
Ha второй день в батальон пришел пожилой, невысокого роста мужичок, усатый, с вкраплениями пороха на правой щеке, без большого пальца на левой руке, списанный в тыловые часто. Обратился: «Разрешите, товарищ командир, попрощаться. Две недели вместе воевали, толковые ребята». – «А вы за что?» – «Да было дело, старшине набок нос своротил: мы три дня в окопах голодали, а он в деревне с бабами пьянствовал, ну и проучил его. Нас обоих в штрафной, только он в первом же бою спину показал, ну кто-то из ребят снял его, наверно. Рабочий я, на заводе в цеху парторгом был». Агафонов загрустил, солдаты заметили это: «Ну что вы, товарищ старший лейтенант, на фронте всякое бывает». – «Я не об этом, а о том, что списывается, уходит из батальона наставник… Как говорится, искупил вину. Хорошим агитатором у нас в батальоне был бы». На что мужичок ответил: «На такую должность согласен, дело привычное». Фронтовики обступили рыжеусого, хлопали по спине, обнимали. Агафонов побежал в штаб бригады, которой был придан батальон. Долго объяснял, еле выпросил, чтобы оставили Кузьму Кайгородова в батальоне.
На другой день на шести «студебеккерах», под охраной, в батальон привезли пополнение. Агафонов поинтересовался: «Откуда?» С машины дружно закричали: «С Колымы, политзаключенные!» Агафонов велел построиться. Это были зрелые мужики со сроком по десять – пятнадцать лет. Агафонов спросил: «Будем воевать?» Из строя ответили: «Будем, мы сами попросились на фронт. Фашистов надо добивать. Не враги мы советской власти, поверьте хоть вы нам». Агафонов сказал: «Это мы проверим в бою… Командирам рот, взводов подобрать себе людей».
Усатый агитатор-парторг и адъютант – танкист с обгоревшим лицом – не отходили от Агафонова ни на шаг, берегли его как наседка цыплят от ястреба.
Через день получили приказ на марш-бросок к Днепру, в первой же деревне Агафонов приказал разобрать колхозный амбар и две конюшни. Бревна велел скрепить попарно. Распределившись по четверо, солдаты, обливаясь потом и матеря Агафонова, тащили такие тараны. Но обстрелянные фронтовики знали, что одиночное бревно в реке будет вертеться и разворачиваться по течению. На третий день, перед рассветом, вышли к излучине Днепра. Приказ – форсировать с ходу. «Флотилия» Агафонова, по четыре тарана в ряд, соединенных веревкой, потянулась через Днепр. Соседние части переправлялись на подручных средствах: плотиках, лодках, надувных камерах, одиноких бревнах. Немцы спохватились поздно, когда батальон Агафонова был на середине реки. Ударила артиллерия, застрочили пулеметы. От разрывов бомб, мин, снарядов нагруженные боеприпасами лодки переворачивались, камеры, пробитые осколками, тонули. Командир бригады с берега наблюдал за переправой, чертыхался, видя, как гибнут его батальоны, только батальон Агафонова на своих таранах змеей вытянулся от берега до берега. Закрепив снаряжение, оружие, одежду на плотиках-таранах, солдаты в нижнем белье переправлялись через Днепр. Выскакивали на берег и мчались вперед. Немцы, увидев белую, злобно орущую массу, изрыгающую огонь, бросились бежать, крича: «Сатана! Сатана! Сатана!» Заскочив в немецкие солдаты снимали с себя белье, отжимали и быстро надевали обмундирование. Немцы открыли минометный и пулеметный огонь из небольшого села, которое вытянулось вдоль поймы гривке. Передние дома хорошо просматривались, но из-за первого ряда не было видно, что у них делалось в тылу. Соседи Агафонова справа и слева после нескольких попыток в течение дня так и не смогли закрепиться на берегу. Весь день было слышно, как вверху и внизу по течению шли тяжелые бои с применением авиации с той и другой стороны. После очередного артобстрела немцы шли в атаку, стараясь сбросить батальон Агафонова в реку. К ночи атаки немцев прекратились. Агафонов недоумевал, почему нет помощи, почему никто не переправляется на захваченную его батальоном полоску берега шириной с полкилометра. Вызвал командиров рот, но вместо троих прежних, кроме командира первой роты – рослого артиллериста, явились другие. Подсчитали потери: при переправе разбило два плотика-тарана, погибло семь человек и девять ранено, за день боев 41 человек убит и 67 ранено. Агафонов приказал легкораненым остаться, а остальным с тремя разведчиками переправиться на ту сторону Днепра. Ни патронов, ни продовольствия не осталось. В полночь вернулись разведчики, доложили, что на берегу нет их соединения, видимо, части отвели или бросили на помощь соседям. В лесочке нашли связистов, которые тянули связь вдоль Днепра, попросили их передать в штаб армии, что штрафной батальон удачно закрепился на правом берегу Днепра. Агафонов не понимал: если командование и погибло (но кто-то же из штаба бригады должен был остаться в живых), как могли бросить их на произвол судьбы? Только после войны, дознаваясь о трагедии батальона, узнал, что батальон выполнял отвлекающий удар. Агафонов приказал собрать все немецкое вооружение и продовольствие. Нашли два десятка ящиков с патронами к немецким автоматам и немецкие гранаты с длинными ручками, но вот с продовольствием дело обстояло плохо. Насобирали мешок галет и полсотни банок мясных консервов.
Ночью выпал небольшой снежок, слегка подморозило. Луговина, поросшая густым ивняком, побелела. Окопы черными зигзагообразными линиями четко просматривались из села. В бинокль было видно, как немцы готовились к атаке. Агафонов приказал: вооружиться немецкими автоматами и гранатами, надеть белье поверх обмундирования, незаметно, в утреннем тумане выдвинуться вперед и, подпустив немцев как можно ближе, забросать их гранатами и на плечах отступающих ворваться в село.
Как только туман начал рассеиваться, над окопами, полчаса назад покинутыми батальоном, загрохотали взрывы. Три пары «мессеров» заходили вдоль окопов и вели прицельный огонь по оставленным бойцами чучелам. Солдаты коченели на тонком снегу, который начинал под ними таять. Хотелось вскочить, размяться. Наконец немцы пошли в атаку. Агафонов дал красную ракету. Три сотни окоченевших солдат одновременно бросили гранаты и с криками «За Родину, за Сталина!» устремились вперед. Немцы опешили, многие со страху подняли руки: «Дьяволы! Дьяволы! Дьяволы!» Остальные, даже не пытаясь отстреливаться, мчались к селу. Расчеты немецких пушек и минометов бросились бежать вдоль улицы к кирпичному зданию школы, которую батальону пришлось брать с ходу. Немцы к обороне села готовились основательно. Запасов продовольствия и вооружения – на дивизию. Агафонов приказал занять оборону, каждую постройку превратить в дзот. С западной стороны вдоль села тянулся заросший вербами овраг, по которому бежал ручеек. В течение дня немцы атак не предпринимали. Слева и справа шли бои, они то утихали, то разгорались с новой силой. Ночью Агафонов похоронил убитых и отправил раненых через Днепр. В его распоряжении оставалось еще до двухсот бойцов – это была сила, Перед рассветом вместе с разведчиками прибыли офицеры штаба армии. Удивились, что батальон не только жив, но и занимает очень выгодную возвышенность – гривку. Агафонов узнал, что бригада и брошенные ей подкрепления, переправившись выше по течению, не смогли закрепиться. Всю ночь шла переправа войск на позиции штрафного батальона. Был отдан приказ: батальон Агафонова отвести в тыл и расформировать. За выполнение задачи командования с бойцов снималась судимость: они стойкостью и преданностью искупили свою вину. Остатки штрафного батальона выстроились на поляне перед штабной землянкой. Парторг-агитатор Кузьма Кайгородов с перевязанным правым плечом, в фуфайке внакидку, заявил: «Вместе воевали, вместе лиха хлебнули, вместе и останемся. Правильно говорю, бойцы?» Строй дружно ответил: «Верно!» Кайгородов выждал минутку и добавил: «К командованию есть просьба: оставить старшего лейтенанта Агафонова над нами командиром, уж больно толковый и смекалистый, наверное, на всю армию один такой». Полковник ответил: «Отныне он капитан, будем оформлять документы на Героя Советского Союза а пока – вручаю орден боевого Красного Знамени». Агафонов ответил: «Невезучий я: туда представления, а оттуда – одна слякоть», – и показал на небо. В это время раздался звук пикирующего «мессера». Агафонов крикнул: «Ложись!» «Мессер» низко прошел над поляной, поливая из пулеметов. Пуля раздробила левую лопатку. Капитан Агафонов приподнялся, но встать не смог. Из штабной землянки выбежали офицеры. Полковник лежал на боку, прижав правую руку к сердцу, сквозь пальцы била кровь.
