Александр Федорович Чебыкин
Победители
Одесса
И снова по госпиталям. Три операции. Рука сгибалась в локте, пальцы работали, но в предплечье не поднималась, что злило Ивана. В начале 1944 года Ивана комиссовали. Приехал домой, навестил родных, близких, кое-что поделал по дому. Старшие сыновья подросли. Жена Ольга заведовала детским домом а селе Ленино. Дети были при ней, там питались и учились. Через месяц Иван затосковал.
Наши взяли Кривой Рог, гнали немцев с Украины. Иван зачастил в военкомат. Не брали. Написал письмо Сталину. Пришел ответ: «Удовлетворить просьбу». Капитан Агафонов прибыл в областной военкомат. На груди два ордена боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды, три медали «За отвагу». Стал проситься, чтобы разрешили выехать в часть, в которой был при обороне высоты 237. На армейское командование была обида за то, что при переправе за Днепр батальон фактически был брошен на гибель. Добрался до Москвы. Дали предписание и отправили с резервной танковой частью в распоряжение штаба 3-го Украинского фронта.
При погрузке в эшелон какой-то майор прикрикнул на капитана Агафонова: «Посторонитесь, видите, погрузка идет, могут зацепить». Голос показался знакомым. Агафонов присмотрелся: так этот обгорелый танкист – начальник штаба его штрафного батальона Федор Селезнев. Агафонов тихо проговорил: «Федор, ты?» Тот ответил: «Федор, ну и что, тридцать лет Федор. – А потом заорал: – Ребята, мать честная, комбат родной, ребята, это благодаря ему я живой и с вами! Старшина! Это мой крестный, а ну-ка тащи!» Капитан Агафонов возразил: «Давай, майор, расставляй по платформам свои красавцы-танки, потом в дороге отметим встречу».
По прибытии к месту дислокации капитану Агафонову предложили: «Принимай шахтерский батальон, в основном молодежь, все с оккупированной территории, у тебя есть опыт командования бойцами и похлеще. Не беспокойся, они немца ненавидят больше, чем мы с тобой. Неделя на сколачивание и подготовку».
Батальон капитана Агафонова участвовал во взятии Николаева. В конце марта 1944 года командир дивизии лично поздравил Агафонова за умелые действия и вручил орден Отечественной войны II степени. Батальон при штурме Николаева находился на главном направлении, но вышел из боев с минимальными потерями. Шахтеры поверили в капитана Агафонова. Без передышки, с ходу, батальон бросили на Одессу. В бой ввели в районе Молдаванки. Батальон прорвался на знаменитый Привоз. К вечеру пробились к вокзалу, хотя такая задача и не стояла перед батальоном. Немцы уходили морем: Одесса была окружена с суши. Но в море их корабли встречали подлодки, катера, эсминцы Черноморского флота. Немцы решили прорываться берегом. Ночью они предприняли несколько контратак. Командир дивизии отдал приказ: «Вперед не соваться, вокзал оборонять и захватить близлежащие дома». Бойцы батальона слышали, как в городе идет бой, особенно яростно в районе порта. 10 апреля Одессу очистили от немцев. Прибывший на бронепоезде командующий армией поблагодарил личный состав батальона, командира за умелые действия: «Ну что, капитан, получай “Отечественную войну” первой степени. Слышал о тебе, что дважды на фронт израненный пробился, знаю, что имеешь хорошие организаторские способности. Немцы не успели все уйти из города, прячутся по подвалам и разрушенным домам. Вреда могут принести много, да и всякой сволочи в городе полно: бандиты, лжепартизаны. Назначаю тебя комендантом Одессы. Оставайся тут со своим батальоном». Агафонов возмутился: «Товарищ командующий, это несправедливо, не для того я, контуженый и калеченый, на фронт прорывался, чтобы отсиживаться в тылу. Наши части вышли на границу с Румынией. Хочу и немцев добить, и Европу посмотреть!» – «Европу ты еще посмотришь. Думаю, что тут не слаще будет, чем на передовой, а во много раз труднее. Приступай к исполнению обязанностей, инструктаж получишь у начальника гарнизона».
Первая неделя для капитана Агафонова была сплошным кошмаром. Спал часа по два в сутки. Особо напряженными были ночи. Докладывали то о том, что в разрушенном доме оказались немцы, которые не сдаются, отвечают огнем, – пришлось выжигать огнеметами, то группу офицеров на Греческой площади забросали гранатами, то водозабор взорвали, то появилась банда, которая вырезает семьи. Батальон нес потери большие, чем в боях. Только через три месяца в городе был наведен относительный порядок. Банду головорезов выследили. Капитан Агафонов приказал тридцать человек расстрелять и сбросить в море. Пошли жалобы. В бандах оказались великовозрастные сынки высокопоставленных лиц, дезертиры или скрывающиеся от призыва в армию. Капитана вызвали в особый отдел гарнизона. Стали упрекать в том, что он действует незаконно. Агафонов вскипел: «А они действовали законно? Вырезают детей, стариков, целые семьи, убивают на улицах невинных людей. С наступлением темноты в городе нельзя появиться на улице». Майор-особист, с желтоватым лицом и раскосыми глазами, закричал: «Что, капитан, снова захотел в штрафной батальон?» Агафонов не выдержал и задерзил: «Во-первых, я штрафным батальоном командовал добровольно, потому что там большинство были невинные люди, некоторые из них настоящие герои, а батальоном посылали командовать негодяев и дураков! Вы тут штаны протираете, а я с первых дней войны на пузе всю нашу Родину прополз вдоль и поперек!» Особист озверело смотрел на капитана, широко открыв рот, но сказать ничего не мог. Капитан Агафонов почувствовал, как будто кто-то ударил его по затылку, и грохнулся перед столом особиста.
Через сутки Иван пришел в себя в госпитале. Оказалось, что, падая, он повредил позвоночник, ударился головой о стену. К тому же напомнили о себе старые контузии, снова нарушилась речь. В госпитале провалялся три месяца. К концу срока стал ходить без костылей, речь оттренировал, она стала четкой, выразительной. После отправили в Сочи – на реабилитацию. Была зима. Погода скверная, больше походила на осеннюю, чем на зимнюю. Море шумело рядом с санаторием, раздражало, не давало спать. Курортный город жил своей жизнью. Отдыхало московское начальство и разные чиновники. Иван злился: там, на фронте, погибают мальчишки, семьи теряют кормильцев, а здесь развлекаются. Настаивал, чтобы его выписали и отпустили в свою часть. В марте привезли эшелон раненых из Венгрии. Ходячие пошли встречать. В соседнюю палату поместили безногого майора. Агафонов узнал в нем адъютанта командира дивизии, в составе которой брал Николаев и Одессу. Майор Вотяков рассказал, что в боях под озером Балатон дивизию сильно потрепали немцы, много знакомых Ивану командиров погибло, а батальон его почти весь полег на высоте 671, но не дал погибнуть дивизии.
На другой день майор Вотяков попросил начальника госпиталя, чтобы отпустили Агафонова в свою часть: он там очень нужен, офицерский состав сильно поредел.
Прага
Через неделю капитан Агафонов отправился разыскивать свою часть. Радио и газеты сообщали, что Берлин окружен. Иван переживал: столько перенес, столько выстрадал, а в штурме Берлина не придется участвовать. Дивизию нашел у озера Веленце. Дивизия пополнялась украинцами, в том числе и одесситами. Капитана Агафонова направили в его батальон, но там осталось только трое старых солдат. Попросил командира дивизии сформировать батальон из одесситов, как наиболее смекалистых солдат. Начальник штаба выстроил батальон, командир представился: «Капитан Агафонов». Одесситы слышали эту фамилию – она наводила страх и ужас на шпану, дезертиров и разное ворье. Агафонов начал усиленно готовить батальон к боям в городе. Некоторые командиры взводов возмущались: «Сегодня-завтра падет Берлин, зачем нам такая подготовка».
Но в ночь с 6 на 7 мая дивизию по тревоге посадили на «студебеккеры» и ускоренным маршем бросили к Праге: там началось восстание. 8 мая дивизия вступила в бой в пригородах Праги. Всю ночь с 8 на 9 мая шли уличные бои. Брали штурмом дом за домом. Рядом отчаянно дралась с немцами какая-то непонятная воинская часть. Когда установили связь, то оказалось, что это власовцы. Солдаты батальона роптали: «Это предатели!» Иван успокаивал: «Возьмем Прагу, там разберемся, кто они, а сейчас их помощь нам очень нужна».
Днем 9 мая батальон капитана Агафонова прошел строевым шагом по главной площади Праги под крики горожан: «Победа! Победа! Победа!» Капитан Агафонов и несколько офицеров – многие из них были участниками боев за Москву, Сталинград, форсировали Днепр – просили у командира дивизии разрешения побывать в Берлине, на что командир ответил: «Упрашивать меня нечего, есть приказ отправить батальон капитана Агафонова под Потсдам».
Проезжая через Берлин, Иван остановил машины на площади перед рейхстагом и, вооружившись немецким кинжалом, выцарапал на одной из колонн: «Капитан Агафонов, Урал». Солдаты батальона где-то достали банку зеленой краски и кистью расписывались на стенах рейхстага. По прибытии батальона в распоряжение части, базирующейся вблизи Потсдама, Агафонов доложил командиру части. Командир части, среднего роста майор, седой, с усталым лицом, воспаленными глазами, ходил по комнате, хмурился, затем сказал: «Вижу – боевой офицер, тертый-перетертый, ну не подходящая для тебя должность, капитан, охранять немецких преступников.
По документам узнал, что в госпиталях собран ты по частям. Думаю, тебе пора залечивать раны и учить детей. К тому же есть приказ: преподавателей демобилизовать немедленно». Иван ответил: «Вы правы, товарищ майор, поизносился я за четыре года, да и трое сыновей ждут дома. Соскучился по школе, по своим ребятам…»
В десятилетие освобождения Праги Ивану Семеновичу Агафонову пришло извещение о награждении его чехословацким крестом «За освобождение Праги».
Истоки
Терентий Торопица – десятник Ермака
Лето 1581 года. Большие длинноносые лодки – струги – утыкались в обрывистый правый берег Камы около устья реки Обвы, недалеко от летней резиденции Строгановых. Левый – каменистыми осыпями круто уходил под воду. Гонцы еще утром донесли Максиму Яковлевичу Аникину-Строганову о появлении флотилии на Каме. Максим с вестовым передал распоряжение, где причалить казакам. Сам подскакал к берегу на взмыленном жеребце. Льняные волосы выбивались из-под шапки-боярки. На горбинке носа выступили капли пота. Нервно дергалась левая бровь, правый глаз смотрел зло. В Ильинском стояла баржа с солью, пришедшая три дня назад с «солей». Надо было срочно отправлять ее в Нижний, но команда лежала пластом на палубе и в кустах, мучаясь коликами в животе и слабостью в теле. Дед-травник отпаивал больных настоем черемухи и молодым брусничным листом. С Чусовских городков приплыл на лодке-плоскодонке посыльный с недоброй вестью: в верховьях Чусовой появились шайки татар – разоряют поселения.
Максим бойко соскочил с коня, широким шагом пошел навстречу Ермаку, долго тряс его огромную руку, как мальчишка радовался приходу казаков. Спросил:
– Тимофеевич, сколько привел?
– Да более пяти сотен.
Уселись на прибитое к берегу огромное лиственничное бревно. Максим обстоятельно рассказал о делах на Каме, о набегах пелымского царька, захватах строгановских земель и разорении поселений татарами, о том, что спрос на соль упал, расходы увеличились. Надо усиливать стражу солеварен, а где брать людей?
Местные крестьяне охотно идут на солеварни, но отказываются служить в страже: боятся отрываться далеко от своих семей.
Было первое воскресенье после Троицы – заговенье. Завтра Духов день, земля-именинница – никаких земляных и соляных работ. Сегодня народ гулял на мыске. По воде доносились звуки распеваемых песен. Атаман отдал распоряжение вытащить лодки на берег, привести их в порядок и проконопатить, но казаки стали упрашивать атамана сходить на игрища, а лодки завтра с утра обиходят. На том и порешили. Атаман велел сотникам оставить дежурных у лодок и отпустить казаков на гулянье. Максим пригласил Ермака в селение на рыбный пирог. За пирогом решили, что два месяца на подготовку похода за Урал хватит. За это время казаки отдохнут, наберутся сил, пополнят запасы пороха, свинца. Поспеет новый урожай, возьмут с собой припасов, подберут в отряд сотни три удальцов из местного населения.
Черемный казак, постриженный кружком, с огненной бородкой и лучистыми карими глазами, тощий, выше всех на голову, на игрище выделялся неуемной удалью. Он то ходил по кругу гусем, то крутил колесо посреди хоровода, извивался, как весенний ивовый прут. Парни и казаки завидовали, а девчата не сводили с него глаз. На круг выскочила задиристая девчонка лет шестнадцати, с зелеными глазами и толстой темно-русой косой, и давай отплясывать, припевая частушки. Казак опешил. Спросил:
– Коза-дереза, звать-то как?
– Тятенька с маменькой кличут Танюшкой, а парни – Танькой. Зови как хочешь, можно и Таня, мне так нравится.
– А меня – Терентием, Тереха, Тереша. Кому как захочется.
Солнце к закату. Парни и девчата засобирались домой. Хоровод распался. Татьяна побежала к реке, впрыгнула в лодку-долбленку, оттолкнулась от берега и заработала веслом. Тереха выскочил на берег, крикнул:
– Откуда ты, егоза?
– По Сыну я, с Луговой.
Стал переспрашивать, но лодка быстро удалялась. Терентий кричал:
– Я все равно тебя найду!
Подошедший парень сказал:
– Я знаю ее, у нее тут тетка живет.
Какая-то заноза застряла у Терентия в левом подреберье. Ночью плохо спал.
Утром Ермак собрал отряд на поляне, построил по сотням. Разъяснил, что для серьезного похода их маловато. Надо набрать служивых из местных. Места тут глухие, деревня от деревни на десятки километров. Спросил:
– Кто пойдет в вербовщики?
Терентия как кто-то подстегнул, он выскочил вперед и заорал:
– Я пойду!
Казаки зашумели:
– Ты че, оглашенный, орешь, мы не глухие.
Набралось десятка два человек. Строгановский подрядчик стал распределять казаков по рекам – кому куда. Терентий упросил:
– Пустите меня на речку Сын.
Атаман предупредил, чтобы к Ильину дню вернулись с новобранцами.
По Каме Терентий шел под парусами: дул попутный ветер. Через несколько часов добрался до поселка Усть-Сыны. Тут уговорил четырех молодцов, взял расписки. На веслах пошел вверх по реке. Было время покоса. Терентий вспомнил, как подростком на Верхнем Дону, где река у деревни была шириной две сажени, косил отцовские наделы. Вот и теперь с радостью принимал приглашения на косовицу. Плыл от деревни к деревне. По вечерам у костра собиралась молодежь. Терентий, весной разменявший четвертак, рассказывал о службе, о прошлогоднем походе в Ливонию с атаманом Ермаком. Показывал на левом предплечье шрам от сабельного удара. Парни после рассказов обычно загорались, изъявляли желание пойти в поход за Кашлык. Но через два-три дня отказывались, ссылаясь, что, мол, «тятенька не пускает». В деревнях Терентий заходил в каждый дом, надеясь встретить Танюшку.
Река в верховьях постепенно мелела, начались галечники-перекаты, поэтому лодку Терентий больше тащил, чем плыл на ней. Услышал грохот воды, лодку закружило, впереди увидел высокую плотину, а на пригорке кучку домиков. Солнце катилось за горизонт, надо было думать о ночлеге. Подплыл к берегу, привязал лодку к старой ветле, взобрался на плотину. Подошел к мосткам, с которых ныряли в воду мужики и подростки, смывая с себя дневную пыль. Был разгар покоса. Чуть поодаль под ивой верещали девчата. Терентий загляделся и свалился с мостков. Поплыл к иве. Купальщицы заметили, повыскакивали из воды, попрятались за ветки, мокрые рубашки облепили девичьи фигуры. Терентий выбрался на берег, стал отряхиваться, но одна девица осталась и уставилась на Терентия. Тот остолбенел: перед ним была Танюшка. Перекрестился:
– Свят, свят, свят. Танюшка, это ты?
Она выпалила скороговоркой:
– Ты откуда взялся?
– Тебя ищу.
– Ну раз нашел, пойдем к нам: вечер на дворе. Я тятеньке с маменькой о тебе поведала.
Привела в дом, представила родителям:
– Вот тот самый, о котором я вам говорила.
Отец сказал:
– Все глаза проглядела, каждый день на росстань бегала: не прошел ли? Соседям жужжала: если увидите, передайте. К сердцу ты, видимо, припал. Но молода она, замуж ей рано. Одна она у нас, много было детей, да все в детстве поумирали. Не хотелось бы на старости лет оставаться одинокими.
Терентий задумчиво ответил:
– Да не спешу и я с женитьбой, в поход собрались за Камень, татар погонять. Один как перст. Родители от поветрия умерли, а старшие братья и сестры поразъехались кто куда. Если жив буду – вернусь, у вас останусь. Места тут благодатные и привольные. Танюшку не обижу, не беспокойтесь. Слово казака твердое.
Объяснил, зачем послан в эти места. Отец Татьяны Степан обещал помочь в вербовке добровольцев.
Две недели пролетели, как один день. Терентий обошел соседние деревни, набрал полтора десятка парней. Вечерами ходил с Таней на пруд купаться, а по воскресеньям – на игрища. Пришло время собираться. Терентий загрустил, и Танюша сникла. Вечерами тихо плакала в светелке. Перед уходом Терентий попросил у отца с матерью благословения, чтобы молились о нем, как о сыне, живом или мертвом. Танюшка разревелась стоя под образами. Всхлипывая, промолвила:
– Ты, Тереша, не беспокойся, ждать буду и десять зим.
Терентий на обратном пути собрал всю ватагу: более двух десятков человек. Когда привел в Ильинское, Ермак отобрал двенадцать, остальных отпустил по домам, вручив каждому по гривне за издержки. Назначил Терентия десятником и велел обучать новобранцев стрельбе из пищали, владению саблей и боевым топором.
Через месяц Ермак лично проверил подготовку новичков. У Терентия оказались наиболее обученные, за что атаман и поблагодарил его. Терентий настоял, чтобы, как положено по обычаю, мужики были приняты в казаки и приведены к присяге. Со своим десятком Терентий напросился в сотню Матвея Мещеряка. Сотнику Терентий понравился своей серьезностью, деловитостью, взыскательностью и прилежностью, хотя и был без меры шустр, за что и прозвали «Торопица». Жалованье служивым было выдано за год вперед, а остальное обещано по возвращении.
Терентий отпросился на три дня. Деньги отвез будущим тестю и теще. Наказывал: если вернусь, деньги пойдут на обустройство, а если нет, то половину родителям, чтобы в старости не нищенствовали, а вторую половину – Танюшке, пусть поминает и первенца назовет Терентием.
В Семенов день 1581 года отряд Ермака отправился за Каменный Пояс мстить татарам за набеги на Пермскую землю. На большом круге было решено не за мелкими отрядами хана Кучума гоняться, а нанести удар в самое сердце погани, разрушить их столицу – укрепленный городок Кашлык.
Когда пленили татарского царевича Маметкула – племянника хана Кучума, – Терентия Торопицу с его десятком казаков отправили сопровождать Александра Черкаса до Строгановых, но предупредили, чтобы не задерживался и вернулся обратно. Хотелось повидаться с Танюшей, но время поджимало. Успел найти оказию с реки Сын и передать связку соболей – подарок Тане на шубу.
…В один из дней похода на Тобол Терентий со своими воинами был в дозоре. За крутым поворотом, когда казаки на лодках вошли в протоку, чтобы передохнуть и немного расслабиться, неожиданно из-за леска на конях выскочили татары. Подскакали к пологому берегу и засыпали градом стрел. Пока казаки готовили пищали к бою, на первой лодке убило двоих – Ивана с Обвы и Степана с Сына. Стрела впилась Терентию в надплечник, застряла в лопатке, вторая стрела пробила кольчужку, но спасла медная ладанка, подаренная Танюшей как берегень. Кость долго ныла. Терентий не мог управляться с пищалью. Пришлось тренировать левую руку, чтобы владеть саблей.
Однажды ночью, когда уставшие казаки, измотанные многодневными боями, крепко уснули на одном из островов Иртыша, их разбудила гроза. Ветер рвал пологи палаток, дождь лил как из ведра. Матвей Мещеряк велел Терентию проверить дозоры. При вспышке молнии Терентий увидел под деревом с ножом в груди земляка с Дона – казака Мелентия, и в тот же миг сильный удар рогатины в грудь свалил Терентия на землю. Сил хватило вытащить берестяной свисток, он загудел, но звук был хилый и слабый. Видел, как метались тени между деревьями. Казаки рубились с татарами. Слышался мощный голос Ермака:
– К челнам!
Рогатина торчала в груди. Стальной ее наконечник пробил ладанку и впился в грудину. Терентий, собрав силы, вырвал рогатину, голова закружилась, в глазах потемнело. Превозмогая боль, пополз к берегу. Слышал всплески весел отплывающих лодок, звуки борьбы на берегу. Наткнулся на плотик, оставленный татарами. Нашел суковатую палку, подтянул плотик, взобрался, оттолкнулся. После ливня река вспухла, бурлила, плот закрутило и понесло вниз по течению. Терентий провалился в беспамятство.
…Солнечные лучи сквозь ветви деревьев били по глазам. Терентий пришел в себя. Плотик застрял у берега в ветвях старой ивы. Терентий разделся, отжал одежду, развесил на ветках. Хранившиеся за пазухой в кожаном мешочке огниво и кресало оказались сухими. Разжег костер. Сидя на суку, тыкал саблей в воду и вылавливал жирных сазанов. Выпотрошил, завернул в листья лопуха и сунул в золу. Утолив голод, стал взбираться на кручу, чтобы определить, где находится. Вдалеке, за изгибом реки на острове увидел дымки. Решил плыть к ним. Метров за триста рассмотрел на берегу казачьи струги. Сердце радостно стучало, билась одна мысль: спасен, спасен, спасен! Достал ладанку и начал ее целовать: она дважды спасла его от смерти, видимо Танюшка каждую минутку думает и молится о нем. Подплыл к берегу. Подбежали казаки: часовой заметил его давно и сообщил товарищам. Навстречу вышел Матвей Мещеряк, широкоплечий, крутолобый, со скатавшимися светлыми кудрями, с усталыми печальными глазами. Обнял Терентия и пробасил:
– Жив, земляк, а мы думали, что ты на тот свет поторопился, Торопица. Беда у нас, Тереша, Ермака Тимофеевича не уберегли мы. С рассветом ходили на остров, но не нашли его ни среди раненых, ни среди убитых. Раненые вон в палатке лежат, двое из твоего десятка – как услыхали твой рожок, так и бросились на выручку. С Ермаком недосчитались двенадцати человек: семеро убитых, а где пятеро – неизвестно. Или, раненых, водой снесло, или в бою на воде утонули. Кого нашли – привезли сюда, тут похоронили, не стали на том проклятом острове оставлять.
Загноившуюся рану у Терентия на груди осмотрел сотенный лекарь Захар, ножом выскреб попавшую в нее грязь. Страшная боль пронзила все тело, Терентий застонал.
– Дотерпи, сейчас больнее будет. – Захар раскаленным коточиком прижег края раны, наложил повязку с дегтем и шепнул: – Маленько поболит и пройдет, до свадьбы заживет.
После полудня собрали круг. С двумя тяжело раненными и десятком легко, в основном от сабельных ударов, насчитали восемьдесят семь человек. Сход был недолгим. Выступающие говорили: «Куда мы без головы, да и мало нас осталось, к тому же раненые и больные, запасы пороха и свинца на исходе, хлеба неделю не видели, едим конину». Сотник Иван Глухов предложил было идти в Барабинскую степь: «Там хлеба вдоволь, может, и бухарцев встретим». На это Матвей Мещеряк возразил: «Идти в степь без провианта, запаса пороха и свинца, с ранеными и больными – значит сложить головы впустую или попасть в рабство». Решили идти домой через строгановские владения: там у многих родные, там знают казаков, а еще все помнили про обещанное вознаграждение. Отремонтировали лодки, поставили паруса – дул теплый ветер-южак, – и отправились вниз по Иртышу до Оби, а там через перевалы на Печору и в верховья Камы. Шли ходко. К концу сентября были в Чердыни. Обратная дорога была нелегкой. Осенью 1584 года вернулся семьдесят один человек: многие раненые и больные в дороге скончались.
Максим Строганов знал о гибели Ермака и части его отряда и о возвращении казаков. Дела у Строганова шли хуже некуда; солеварни закрывались, казна трещала, прежнего величия, славы и власти не было. Но Строгановы были людьми слова. Максим сполна рассчитался с казаками и за погибших надбавил по два золотых. После столования казаки собрались на круг. Матвей Мещеряк сказал:
– Каждому воля вольная: кто к семье, а я снова в Сибирь, сердце мое там с моими побратимами. Просторы там необъятные, а главное – воля.
Терентий Торопица решил твердо: пора семьей обзаводиться, да и Танюшка заждалась. Казаки с Сына тоже решили вернуться в свои родные места. Поклялись породниться друг с другом и стоять друг за друга, как брат за брата, потому что единокровными стали после стольких боев и схваток. Пошли к Строганову выторговывать землю. Тот предложил:
– Выбирайте любое место, по двадцать десятин на воина хватит.
На что Терентий ответил:
– Если пахотной, то хватит, а еще добавь десятин по пять леса и лугов.
Максим Яковлевич ответил:
– Вносите деньги управляющему, а как облюбуете место – сообщите, пришлю землемера.
Многие прикупили на базаре коней. Нагрузившись поклажей, с подарками, отправились по домам. С казаками с Сына увязались казаки с Сюзьвы, Поломки, Нытвы и два казака-вотяка с Шерьи. По дороге прощались, обещали гоститься. Казаки селились на новых местах, образуя деревни с названиями «Казаки» по всей Пермской земле.
Терентия ждали, слух о возвращении казаков бежал впереди них. Танюшка места себе не находила. Ночью вскакивала, прислушивалась, не скрипят ли ворота, не приехал ли Тереша. Родители волновались не меньше дочери. Девчонке двадцатый год шел, налилась, похорошела. Парни из соседних деревень с ума сходили, сватов засылали, но ответ был один: «Буду ждать Терентия, как обещала, десять зим».
Терентий заявился рано утром в Покров. Ночью выпал снег, подморозило. Таня услышала топот копыт за воротами, сунула ноги в валенки, набросила полушубок, выскочила во двор. У ворот заливался лаем пес Дружок. Таня открыла калитку и увидела всадника, который пробасил:
– Не пустите ли, хозяева, погреться: озяб сильно, вторую ночь в дороге. Танюшка, услышав родной голос, ухватилась за ногу в стремени, запричитала:
– Родной ты мой, да как я тебя, сокола, заждалась, да все мои очи выплаканы по ночам о тебе, солнышко мое незакатное вернулось ко мне из странствий дальних.
Терентий ловко спрыгнул с лошади, обнял Танюшку. Крупные слезины катились по щекам казака и застревали в бороде.
– Ну-ну, не плачь, радость моя, жив, здоров, вернулся к тебе, слово свое сдержал.
Услышав шум за воротами, отец с матерью выбежали из дома, обхватили детей с обеих сторон.
– Сынок ты наш, ждем тебя, пождем каждый день. Слава Богу, что, наконец, мы вместе.
Терентий попросил:
– Тятя, помоги сумку снять с лошади, да лошадей напоите теплым пойлом, промерзли мы: всю ночь под снегопадом скакали.
Через неделю играли свадьбу. Терентий поведал, что ему разрешено выбрать землю на обустройство. Степан упросил, чтобы не трогал землю вокруг деревни.
Сколько трудов вложено, пока лес вырубили да пни выкорчевали. Там за деревней, за выгоном у изгиба реки, на холме, в прошлом году пожар прошел, лес выгорел дотла, да и луговина рядом для выпаса. Пока сила есть, помогу, бери то место.
На что Терентий ответил:
– Денег хватит нанять мужиков, чтобы пашню вычистить и усадьбу новую завести.
Починок стал называться Торопицино – по прозвищу Терентия Торопицы. В семье было решено во всех поколениях одну из дочерей называть Татьяной, сына-первенца – Терентием. Так и шло из поколения в поколение, пока не грянула революция, а потом – Гражданская. Род разбросало по земле российской. Бабушка моя была Татьяна Торопицина, и мама была Татьяна Торопицина, и по отцу и по деду величалась Татьяна Терентьевна Торопицина. С годами о своем начальном роде забыли, только помнили, что ермаковские были.
