Александр Федорович Смирнов
Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг
Николай II одобрил в принципе план П.П. Мигулина и передал записку премьеру для подготовки соответствующего проекта реформы. В бумагах графа Витте остался этот план, на котором его рукой сделана пометка: «Записка профессора Мигулина, полученная мною от его величества». Ныне документ находится в Бахметьевском архиве Колумбийского университета США. С.Ю. Витте в своих широко известных мемуарах искажает ход беседы с императором по поводу плана профессора Мигулина. Это характерно для графа, часто круто менявшего свою позицию в аграрном вопросе.
Подготовку проекта аграрной реформы премьер возложил на главноуправляющего земледелием и землеустройством Н.Н. Кутлера. В неофициальных беседах Кутлер признавался, что выполняет задание царя. Его считали креатурой премьера. Проект предусматривал обязательное, с частичным вознаграждением, отчуждение частновладельческих и иных земель, причем земли необрабатываемые, «лежащие впусте», кроме лесов, а также сдававшиеся в аренду, подлежали отчуждению без ограничений, другие же – в зависимости от размеров имения. С.Ю. Витте во всеподданнейшем докладе оценивал проект Кутлера как «составленный на основаниях более мягких», нежели мигулинский. Всего крестьянам переходило около 25 млн десятин земли, что сопоставимо с аграрной революцией, совершенной по ленинскому декрету о земле.
О подготовке кутлеровского проекта заговорила печать. Особенно бушевал влиятельный «Киевлянин». В середине ноября 1905 г. появились записки с резким протестом против принудительного отчуждения и требованием ограничиться уже произведенным расширением функций Крестьянского банка. Авторы записок видели способ умиротворения крестьянства не в отчуждении в его пользу части помещичьих земель, а в усилении дифференциации в его среде и призывали власть опираться не на неимущие слои крестьянства, «хотя бы уже потому, что эти слои одновременно и нравственно наименее устойчивые, и наименее деятельные», а «на наиболее крепкую и надежную» часть крестьянства, на те элементы, которым невыгодно отчуждение, помещичьих земель, ими арендуемых».
Сопротивление проекту Кутлера со стороны помещичьих кругов усиливалось еще и потому, что зимний спад крестьянского движения умерил тревоги в верхах. Витте во всеподданнейшем докладе от 10 января 1906 г. предсказывал усиление аграрных беспорядков весной. Так и произошло.
Лето 1906 г. осталось в истории как период высшего подъема крестьянского движения. С этим тревожным периодом, конечно же, были связаны и колебания властей. Была политика, но были и постоянные устойчивые интересы. Они в конечном счете доминировали.
Смелый замысел был, к сожалению, отвергнут. И главное, царь – инициатор дела, в нем усомнился. В провале этого проекта сыграл главную роль великий князь Николай Николаевич. Его роль в истории далеко не однозначна и, увы, часто негативна. Как показывает дневник весьма к нему близкого генерала Г.О. Рауха (начальника штаба гвардии), великий князь в первой половине января 1906 г. был весьма деятелен и оживленно обсуждал аграрный вопрос с офицерами гвардии, особенно после публикаций в газетах статей о проекте Кутлера. Вручая князю для передачи царю несколько записок с критикой проекта «бессмысленной идеи», его соответственно «обработали». Настолько, что в специально устроенной по этому поводу беседе с ним начальнику штаба (который был подчинен по службе Николаю Николаевичу) пришлось, как он пишет, «…лишь дополнить немного; мотивы: 1) принудительное наделение при помощи отнятия части земель помещиков крестьян не успокоит, ибо захотят тогда иметь всю, а даже вся земля составит лишь 1/2 десятины на душу, то есть ничтожество; 2) это создаст целый класс недовольных в лице разоренных помещиков, класс, на который теперь можно опираться; 3) нельзя драть вторую шкуру с землевладельца – первую уже сняли при освобождении крестьян; 4) производительность страны страшно падет, ибо крестьянская земля дает гораздо меньше, чем помещичья вследствие знаний и капитала; 5) это будет вопиющее нарушение права собственности, которое окончательно потрясет все устои и ничего не успокоит, то есть цели не достигнет. Защитники надеются успокоить этим крестьян, но достигнут противоположного». И далее:
«По моему мнению, такая мера будет серьезной опасностью для престола, монархии и царствующего дома. Николай Николаевич обещал доложить в тот же день. Вечером я получил через фельдъегеря следующее письмо, собственноручное, от великого князя: „Доложил – можно, слава Богу, быть совершенно спокойным. Ничего подобного не будет. Наоборот – прикажут не пользоваться безвыходностью положения многих разоренных помещиков и не ронять принудительно ценность земли, а платить по существующим ценам тем помещикам, которые желают уступить землю. Россия и царь будут спасены“».
Внимание гвардейского генералитета к аграрно-земельному вопросу вполне понятно. По традиции дворянство «служило государю мечом и конем», крупнопоместное – шло в гвардию. С этим кругом тесно был связан император: в бытность наследником он служил в гвардейских полках трех основных видов войск, последовательно командуя эскадроном, батареей, батальоном. Гвардейцы считали его своим, называли между собой «полковником». Современники отмечали, что царь изысканно учтив, как «гвардеец хорошей аристократической фамилии».
Похоже, что гвардейцы-аристократы четко координировали все действия. 13 января генерал Г.О. Раух записывает в дневнике: «Великий князь вновь заговаривал с государем о насильственном наделении крестьян и вновь нашел его столь же твердо настроенным и убежденным против этого. Слава Богу. Надо только дать царю проект готового правительственного сообщения о том, что такового наделения никогда не будет. Решено говорить с графом Гудовичем (В.В. Гудович – предводитель дворянства Петербургской губернии. – А. С.), чтобы последний заготовил таковое через своих людей, а также переговорил и убедил Д.Ф. Трепова, чтобы и с этой стороны была серьезная поддержка».
Как видим, гвардейцы использовали в этих своих происках особ императорского двора и воздействовали на Трепова, чтоб он не очень-то спешил передавать своим мужикам половину поместья. Словом, своих позиций, то бишь владений дедовских, гвардия сдавать не желала. Замысел державного вождя, посягнувшего было на боярские вотчины, встретил с ее стороны хотя и тайный, но жесткий отпор. И даже собственная семья не поддержала императора.
Царь отверг кутлеровский проект, написав: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». Витте пожертвовал Кутлером, который в начале февраля вынужден был покинуть свой пост. Его отставка на время сохранила за Витте пост премьера.
На очередном докладе премьера император заявил ему, что против Кутлера все восстают и что он желал бы, чтобы вместо Кутлера был другой министр, его товарищ по министерству А.В. Кривошеин.
Этот выбор нельзя считать случайностью. Кривошеин был человеком весьма близким к всесильному диктатору Трепову, к тому же своим в кругу крупных бизнесменов (женат на внучке С.Т. Морозова). Он известен и как автор ряда записок на высочайшее имя, в которых предлагал ликвидировать общину, провести «фермеризацию деревни» и др. В желчном исступлении Витте именует его очень ловким карьеристом, очень неглупым (между прочим, он был главою правительства генерала П. Врангеля).
Современники оценили отставку Кутлера и назначение Кривошеина как крутой поворот в аграрной политике. Связывая этот поворот с именем Витте, которому искусно удалось заменить программу расширения крестьянского землепользования, принудительного отчуждения помещичьих земель так называемым планом хуторизации деревни, насаждении хуторян-отрубников методами преимущественно административными, не считаясь с мнением самих крестьян-общинников.
Реализация этого замысла связана прочно с именем П.А. Столыпина (о нем речь впереди).
Начало нового, 1906 г. ознаменовалось несколькими заявлениями Николая II о незыблемости земельной собственности. 18 января на приеме депутации курских крестьян царь заявил: «Всякое право собственности неприкосновенно, то, что принадлежит помещику, принадлежит ему; то, что принадлежит крестьянину, принадлежит ему. Земля, находящаяся во владении помещика, принадлежит ему на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам»25. Это было почти буквальное повторение слов его отца, сказанных им во время коронационных торжеств четверть века назад. Новым реалиям они вряд ли соответствовали.
Как видим, отказ Николая II от принципа отчуждения части помещичьих земель был вынужденным. Позиция, занятая правительством, делала его удобным объектом критики со стороны леворадикальных кругов и дорого обошлась стране.
В те же дни император лично вмешался в оживленные споры о характере самодержавной власти. Во время приема депутации монархической партии 16 февраля 1906 г. Николай II заявил: «Передайте всем уполномочившим вас, что реформы, мною возвещенные 17 октября, будут осуществлены неизменно и права, которые мною даны одинаково всему населению, неотъемлемы. Самодержавие же мое остается таковым, как оно было встарь». Это, конечно, было серьезной корректировкой Манифеста. После этого царского заявления не было недостатка со стороны монархических кругов в громких декларациях о неограниченности прав самодержца всероссийского, вплоть до утверждения аристократическим клубом, так называемым Русским собранием, что император не только имеет право, но и обязан, как миропомазанник, как державный вождь, для блага народа своего «действовать помимо Государственной Думы и даже отменить Манифест 17 октября. Пусть никто не пытается превращать этот Манифест в обязательство, извне наложенное на царя, и придавать ему форму какого-либо договора или одностороннего акта»26. Дальнейший ход событий разворачивался почти по этой рекомендации.
Важно рассмотреть ситуацию, возникшую в стране после Октябрьского манифеста, потому что в этих условиях, в этой атмосфере граф Витте создавал в «развитие» и конкретизацию принципов Октябрьского манифеста Основные законы, Учреждения Государственной Думы и Государственного Совета. Органы народного представительства возникали не в ходе органического естественно – исторического развития страны, а являлись плодом политических импровизаций нескольких лиц во главе с первым конституционным председателем Совета министров С.Ю. Витте. Может быть, в этом ключ к пониманию всей истории десятилетнего опыта Государственной Думы, в общем не весьма успешного. В салонах столицы острословы упражнялись на тему: как скоро сочиняют конституцию мудрецы, занятые ее составлением в антрактах между очередным светским раутом и театральной премьерой. Светские вертопрахи, щелкоперы знали, что вышучивать.
Осенью 1905 г. Витте привлек к подготовке новых законоположений, предусмотренных Октябрьским манифестом, государственного секретаря С.Е. Крыжановского. Последний в своих воспоминаниях, изданных в 1938 г. в Берлине, дает следующую характеристику Витте-законотворцу: «В его голове был хаос, множество порывов, желание всем угодить и никакого определенного плана действий. Вообще вся его личность производила впечатление, не вязавшееся с его репутацией. Может быть, в финансовой сфере, где он чувствовал почву под ногами, он и был на высоте, но в делах политики и управления производил скорее впечатление авантюриста, чем государственного деятеля».
* * *
Вопрос об отношении к Манифесту 17 октября различных сословий-классов, социальных и политических групп народов империи до сих пор не исследован, вернее, он рассматривался в историографии проблемы односторонне, в духе резолюций оппозиционных и радикальных партий, а позиции кадетов и большевиков в этом главном пункте совпадали; народ обманут, правительству никакого доверия, долой царских министров, и самого императора – тоже долой. Восприятие политических изменений в народной среде до сих пор изучено мало. Оппозиционная печать признавала наличие в деревне устойчивых монархических традиций. В каждой крестьянской семье в красном углу под образами висели портреты членов императорской семьи и обязательно портрет наследника. Но крестьян в расчет брали скорее в отрицательном плане, ибо для либералов это «темные силы», которые движут самодержавием по влечениям исторического сентиментализма27.
Многочисленные резолюции, приведенные выше, выражением всенародной воли не назовешь, скорее это отголосок настроений элиты, всякого рода «инициативных групп», объявивших себя руководством партий (часто еще неоформленных) и на этой основе зачисливших себя в выразителей народной воли, защитников народа. Но так ли было? Вспоминается в связи с этим горькое замечание генерала М.В. Алексеева после встречи группы прибывших в штаб Добровольческой армии самых видных кадетских лидеров: «Это хорошие люди. Но за ними ведь никого нет». А много ли было за ними в 1905 г.? Во всяком случае, позиция кадетов, их однодумцев-союзников не была безраздельно господствующей. Были иные голоса.
«Право» публикует «Акты 17 октября», то есть Манифест, доклад Витте в приложении к первому номеру (сдан в набор 3 декабря, вышел с запозданием из-за забастовки 15 декабря). И одновременно дает информацию о «внешней истории Манифеста», выделяя следующие моменты, знаменитую речь Витте 4 октября, облетевшую все газеты, поставившую, обрисовавшую «реальные формы конституции», его переговоры и его споры в субботу 15 октября при обсуждении программы реформ, причем спор был по вопросу о Государственном Совете. Витте якобы высказался за его полное упразднение и, встретив возражение, отказался принимать участие и уехал из Петергофа в Петербург. Но в ночь на понедельник после длительной беседы с Фредериксом и Мосоловым пошел на компромисс и согласился на частичную реформу Госсовета. Программа же И.Л. Горемыкина не рассматривалась. О ней «впопыхах забыли». Информация эта говорит об осведомленности редакции журнала. Специальный раздел озаглавлен «После манифеста». Он открывается постановлением съезда кадетской партии, принятым 18 октября. В нем говорилось, что в Манифесте основные принципы политической свободы, равенства получили «далеко не полное признание». Это или простой перечень основных прав, притом не полный, или неясные, глухие, иносказательные выражения, при отсутствии гарантий их практической реализации, осуществление обещанных свобод осталось в руках лиц, прошлое которых не внушает доверия.
Расширение законодательных прав Думы допускает их ограничение Госсоветом, и реформа последнего «не может сделать это учреждение достойным разделять законодательную власть с народными представителями. Ответственность правительства ограничена правом критики «закономерности» и целесообразности действий министров. Амнистии нет, чрезвычайные меры остались, избирательные права по-прежнему ограничены. В заключении резолюции съезда кадеты провозгласили, что их партия «представляет из себя фактическое осуществление обещанных манифестом, но не закрепленных точными определениями закона, условий политической свободы». Нужно сказать, что вся последующая деятельность кадетов в Думе и вне ее сводилась к реализации именно этих требований.
Далее в приложении шли резолюции целого ряда общественных организаций, выдержанных в конституционном духе. Так, забастовочный комитет железнодорожников определяет Манифест как попытку обмана народа, петербургское бюро Союзов совместно с центральным бюро Союза (председатель П.Н. Милюков) заявляет, что обещанные права остаются нереализованными, в столице полиция и войска стреляют в народ и требуют созыва Учредительного собрания.
Резолюция Академического союза заявляет, что необходимо решительное и быстрое осуществление провозглашенных свобод, немедленная отмена «всех исключительных законов военного положения об усиленной охране и немедленного возобновления занятий в учебных заведениях, соблюдения университетской автономии».
Московская городская дума в новом акте видит проявление высокой государственной мудрости, направляемой к решительному разрыву с тяжким историческим прошлым и к коренному преобразованию русской государственности на началах, способных открыть гению русского народа возможность во всей своей мощи проявить себя на арене всемирной истории. Питая веру, что правительство найдет в себе достаточно сил пойти отныне по избранному пути, Дума почтила вставанием память всех, кто положил жизнь на дело русского освобождения, высказалась за полную амнистию и отмену исключительного положения, за выделение особых сумм на помощь семьям участников всеобщей забастовки и послала правительственную телеграмму государю императору «от имени свободного отныне населения» Первопрестольной столицы.
Аналогичные телеграммы были посланы обоими столичными университетами, Обществом русских врачей имени Пирогова, рядом губернских земских управ. Словом, первые отклики на Манифест показали достаточно широкий разброс политических оценок.
Но похоже, «Право» особо желало подчеркнуть негативную сторону оценок. Специальная подборка называлась «Амнистия» – это информация с мест, со всех концов государства Российского с требованиями о немедленной отмене чрезвычайного положения, смертных казней, всеобщей политической амнистии. Среди иных привлекает внимание резолюция «петербургской группы союза российских писателей»: «Мы требуем полной и безусловной амнистии по всем преступлениям против политического и церковного строя». Публикуется воззвание Союза союзов (председатель П.Н. Милюков) «Требуйте полной амнистии! Народ и на этот раз не получил чего ожидал». Словом, весь специальный выпуск журнала с приложением был выдержан в этом направлении – народ не получил ожидаемого, он обманут.
Редакционная статья журнала «Право» за 24 декабря 1905 г., озаглавленная «Задачи настоящего момента», сравнивает положение страны с осажденным Порт-Артуром: «Вся Россия находится на положении чрезвычайной охраны или военного положения, повсюду царит жестокий и дикий произвол». В этих условиях выборы в Думу представляются чем-то чудовищным, но бойкот был бы ошибочным, и дается обоснование отказу от бойкота. «Правительство старается внушить мысль, что оно борется с анархией, мешающей ему осуществить принципы Манифеста 17 октября. Избирательная кампания воочию докажет, что именно правительство сеет анархию, что оно органически не способно осуществить Манифест 17 октября – и ему ничего не остается, как уступить свое место другим». Сказано достаточно ясно. Комментарии излишни. Установка дана: долой правительство самодержавного императора!
История создания Манифеста 17 октября, оценка последнего, отклики, вызванные в стране, получили отражение в дневнике великого князя Константина Константиновича28. Это уникальный источник не только в силу общеизвестной ценности дневниковых записей, где отсутствует позднейшая цензура автора и издателя, но также и положения великого князя Константина Константиновича – старший сын Константина Николаевича, одного из главных деятелей Великих реформ, пользовался, как и отец, славою либерального, просвещенного государственного деятеля. Как главный начальник военно-учебных заведений от Академии Генерального штаба до кадетских корпусов и одновременно президент Императорской Академии наук, вдобавок известный поэт КР, ученик Фета, последователь и почитатель Пушкина, он обладал уникальной информацией, поступающей к нему от самых различных слоев образованного общества, военной и гражданской элиты, а положение дяди императора, высоко чтимого племянником, представляло информацию и о настроениях в самых высших эшелонах власти. И еще. В конце 1905 г. КР предпринял поездку по стране для инспекции военно-учебных заведений, проехав от Петербурга до Ташкента. Лично увиденное тоже запечатлено в дневнике.
Характер дневниковых записей свидетельствует о патриотических чувствах президента Академии наук, крайне обеспокоенного трагическим положением, в котором оказалась Россия под градом военных неудач и внутренних смут, которые захватили даже вверенную ему сферу. Выход он видел в незамедлительном проведении реформ. С тревогой, а часто и возмущением князь-президент отмечает, что радикалы используют любой повод для организации антиправительственных шумных манифестаций, дискредитации императорской власти.
Из записей начала октября 1905 г.:
«У нас идет полная революция. Правительство утратило еще с прошлого года всякое значение, власти нет, и общий развал все более и более расшатывает единую Россию. Великий князь Николай Михайлович говорит, что всех нас – императорскую фамилию скоро погонят прочь и надо торопиться спасать детей. Но я не могу и не хочу с ним согласиться и считаю ниже своего достоинства принятие таких мер предосторожности»29.
«Похороны князя профессора С.Н. Трубецкого (ректора Университета) подали предлог к уличным шествиям с красными флагами и революционными песнями. Подвигаются грозные события, и что еще нам грозит».
Запись от 18 мая: «Какой ужас, что за позор и сколько горя! Боюсь читать газеты – это Цусимская трагедия, – что заставило адм. Небогатова сдаться? Русским сдаваться?! Неслыханно, ужасно!
Мир возможен, я лично против, позорный мир – а другого предвидеть трудно – хуже войны». И тут же определение своей позиции по вопросам внутренним: «Мне претит крайнее, ультра-красное направление… Говорят о близком созыве Земского собора или Государственной Думы».
Князь-президент за реформы, за строгое соблюдение законности. Он негодует, что правительство само нарушает законы, и важнейшие проекты, в том числе о преобразованиях высших управленческих структур, осуществлены «не в законодательном порядке, а помимо Государственного Совета. Самодержавие само подрывает собственное значение, нарушая законность, вместо того чтобы утверждать ее».
Похоже, у Константина Константиновича слова с поступками не расходились. Осенью 1905 г. группа видных ученых, членов Императорской Академии наук (Ольденбург, Шахматов, Зелинский, Веселовский, Бекетов), подписали известную записку 342 ученых, поддержавших конституционные требования. «Дерзкое, публичное порицание правительства» поставило президента – дядю царя в сложное, если не ложное, положение. «Я сильно волновался и тревожился», – признается князь. И было отчего. В его академии «господствует противоправительственное, если не прямо революционное, настроение». Он немедленно опубликовал в печати заявление, что «подписанты» не выразители позиции академии, их подписи – суть выражение их личных взглядов, и потребовал от подписантов объяснений; заявив им, что если подписанты, по их словам, исполнили гражданский долг, то и президент, исполняя свой долг, требует объяснения поступка, поставившего Императорскую Академию в ложное положение.
«Признавая искренность побуждений академиков, подписавших записку 342 профессоров, предоставьте и мне право держаться своих убеждений». Конфликт не разросся – «все дело ограничилось обменом моего циркуляра на оправдательные письма академиков».
Этот факт, ныне полузабытый, важен для понимания умонастроения научной элиты, и здесь также отражение причин Октябрьского манифеста.
Запись за 17–18 октября 1905 г.:
«Вести одна тревожней и хуже другой, везде возмущения, бунты, насилие революционеров над сторонниками монархического порядка, всеобщее бездействие законных властей становится обыденным явлением. <…> Телеграф принес высочайший манифест, дарована свобода слова, совести, собрания, разрешено избрание в Гос. Думу тем, на кого это право по манифесту 6 авг. не распространялось. Граф Витте назначен председателем Совета министров. Законы будут считаться действительными лишь с одобрения Гос. Думой. Тяжелое впечатление произвела эта важная весть. Конец русскому самодержавию. Новые вольности – не проявление свободной воли державной власти, а лишь уступка, вырванная у этой власти насильно»30.
«Про графа Витте здесь (в столицах. – А. С.) говорят, что он недостаточно тверд и решителен и в народных массах, возмущенных отложением „интеллигенции“ от царя, склонен видеть „черную сотню“, то есть чернь, якобы направленную правительством и его полицией на мятежников… мне казалось, что действия Витте разумны и направлены к успокоению умов, здесь к графу Сергею Юльевичу относятся недоверчиво и опасливо, посмотрим, оправдает ли он мои ожидания».
Дневник позволяет воссоздать реакцию на появление Манифеста.
«Николай (великий князь Николай Николаевич, председатель Военного совета. – А. С.) вызван в Петергоф. С ним советовались. Николаша виделся с представителем рабочих неким Ушаковым и пришел к убеждению, что надо поступиться самодержавием. Граф А.П. Игнатьев, И.Л. Горемыкин и министр двора Фредерикс убеждали царя не уступать. О.Б. Рихтер указывал на графа Витте как на единственного человека, способного справиться с настоящим положением. 17-го утром были приглашены к государю в Петергоф Николаша, Фредерикс и граф Витте, который подготовил проект манифеста, Государь перекрестился и подписал его».
В конце октября великий князь Константин выехал в инспекционную поездку по стране, что обогатило его впечатлениями и позволило собственными глазами увидеть ситуацию в провинции.
Из записи от 20–24 октября:
«Получено много телеграмм из всех мест России, вести одна тревожнее другой. Распоряжения графа Витте дельны и тверды. Сижу в Ташкенте как в плену. Забастовка железных дорог продолжается <…> только и осталось порядка, что в военно-учебных заведениях, а везде развал смута и неурядица. <…>
Телеграммы все тревожнее: в Томске народ стоящий за царя столкнулся с мятежниками… В Финляндии открытое восстание. <…> Стачки продолжаются. На ж. д. заводах, копях. Булыгин отчислен от должности министра внутренних дел и пока никем не заменен… в учебных заведениях забастовки. Словом, Манифест 17 октября еще не внес успокоения: даже, напротив, раздаются голоса, требующие новых уступок; „хотят Учредительного собрания вместо Государственной Думы, всеобщей, тайной, равной подачи голосов“».
Время поистине смутное, и беда больше той, что угрожала России в 1612 году. Ужели не найдется истинно русских людей, подобных Минину и Пожарскому, патриарху Гермогену, чтобы спасти Отечество?»
Из записей конца октября 1905 г.:
«…Замечается как бы некоторое успокоение – если не на окраинах, то в коренных русских городах. Мои спутники и я держимся все за самодержавное правление и питаем надежду, что если в Государственную Думу войдет много представителей крестьянства, то возможно возвращение к самодержавному образу правления, за которое, несомненно, стоит наш простой народ. Это была бы еще неслыханная в истории контрреволюция, хочется верить, что она может осуществиться».
Итак, по мнению КР, самодержавие с Думой может еще спасти страну, смирить смуту.
19 ноября в своем Мраморном дворце шеф Измайловского полка принимал гвардейцев – сослуживцев, между собравшимися шел ожесточенный спор: «Одни настаивали на вооруженном водворении порядка, другие „находили, что надо опереться на Союзы, стоящие за правовой порядок“». КР отмечает, что первый путь нереальный, малоуспокоительный. И всюду требуют войск, а их в достаточном количестве нет. Внутри империи происходят аграрные беспорядки, громят, сжигают и уничтожают помещичьи усадьбы – войск не хватает. К тому же и на войска трудно положиться вполне, и в них замечаются волнения».
«Мучительно наше время, время тревог и волнений, смуты и настроения, недоразумений и боязливых ожиданий. У людей самых благомыслящих создалось мнение, что граф Витте играет в руку революции, так как со времени назначения его первым министром вышло уже два манифеста, объявляющих новые положения, тогда как новые законы не выработаны. Этот детский прием как-то слишком странен в руках Витте, уже более 10 лет бывшего министром, имеющего надлежащий опыт. Умеренная печать – „Новое время“ – нападает на правительство за его бездействие и нерешительность. Ходит слух, что Витте будет сменен А. Гучковым. Ожидают больших беспорядков, резни на улицах и новой всеобщей забастовки.
Самое печальное – опять бездействие власти, опять расшаркиваются перед революционерами, которые ликуют по случаю терактов и требуют освобождения террористов-убийц»31.
Из ноябрьских записей 1905 г.:
«Тревожные настроения по всей России, тяжелый удушливый воздух как перед грозой. Все ждут, когда же наконец будут объявлены выборы в обещанную Государственную Думу; правила о выборах еще не утверждены, их пересматривают и Дума все откладывается – а от нее ждут спасения. Но не грянет ли гром ранее, чем она соберется? И из какой тучи? Настанет ли восстание или предупредит его диктатура? Все ждут чего-то».
Записи свидетельствуют, что КР все более утверждался в мысли, что самодержавие с Государственной Думой может вывести страну из смуты, проволочка с созывом Думы, утверждением законности его тревожили все более. Полной ясности все еще не было. Ясность должна была внести Дума.
«В Таврическом дворце историческая выставка закрыта и дворец начнут приготовлять к заседанию Гос. Думы. Что-то мы увидим зимой? Без кровавых событий не обойтись?»
«Власть будто отсутствует. Злой рок тяготеет над бедной нашей родиной. Какой ужас, какой позор, и сколько горя».
Убеждение многих, что созидательная программа невозможна в таких условиях, опроверг другой выдающийся ученый.
Как раз в дни Октябрьской стачки, смуты, сомнений и надежд Дмитрий Иванович Менделеев завершал работу над «Заветными мыслями». Это была подлинная программа обновления, развития отечества. Мысли выстраданные, выверенные, обоснованный итог раздумий и богатых жизненных наблюдений.
Великий сын русского народа называл себя «постепеновцем», указывая, что когда-то взял это определение у И.С. Тургенева, с которым беседовал и обнаружил удивительное совпадение взглядов. Он был противником политического насилия («время революций прошло»), считал, что думская монархия обеспечит развитие промышленности, просвещения, артельных кооперативных форм жизни и труда. С горечью ученый отмечал, что образованное меньшинство – как служилая его часть (бюрократия), так и лица свободных профессий («интеллигенция») – Россию не знает, не понимает и не любит. Подлинным сгустком, фокусом этих мыслей Менделеева является послесловие к «Заветным мыслям», под которыми стоит дата 18 октября 1905 г. «Манифест 17 октября 1905 г. доброго великодушного царя даровал уже народу все виды свободы и объединение правительства. Ответим на свободу усиленными трудами и твердостью воли, направленными разумно на благо России»32.
