Александр Леонидович Аввакумов
Пион не выходит на связь
***
Иван Проценко сидел напротив Эстеркина, который с удовольствием поедал поданный Зоей ужин. За время, что он перебрался к ней на жительство, он привык к ее завтракам, обедам и ужинам. Некогда поломанная государством его семейная жизнь снова стала обретать какие-то понятные ему ценности. Он по-прежнему трепетно относился к Зое, стараясь баловать ее ценными подарками, которые он выменивал на продукты. Сегодня он снова подарил ей перстень с большим зеленым изумрудом, который выменял на три банки тушенки и полкило сахара. Узнав об этих подарках, Проценко пришел в ярость. Он боялся, что все эти хищения с продовольственных складов рано или поздно приведут к развалу всей сети, которую он так долго и тщательно сплетал в Казани.
– Вот что, Борис Львович! Мне неприятно об этом говорить, но ты должен будешь в самые сжатые сроки покинуть эту квартиру и больше, запомните это хорошо, больше никогда не появляться в ней.
– Но почему? Я люблю Зою и никуда не хочу выезжать отсюда. Почему вы мне приказываете, кто вы такой?
– Кто я, ты сам хорошо знаешь. Поэтому я тебе и приказываю съехать от нее. Вы не должны больше встречаться. Неужели вы сами не понимаете, что это опасно. Любой прокол одного из вас приведет к аресту другого. Вам это понятно?
Это решение застало Эстеркина врасплох. Он никак не мог связать в единую цепь все эти требования. В какой-то момент он понял все, что сказал ему этот страшный человек. Он хотел возразить, сказать о том, что они с Зоей будут очень осторожны, но, заметив, как в глазах Проценко разгорается адский огонь, мгновенно осекся.
– Я все понял, Ваня. Раз все это дело мешает нашей работе, и нужно что-то выбрать, то я, как и ты, выбираю работу.
– Вот и хорошо. Завтра, чтобы я тебя в этой квартире не видел.
Он повернулся к Зое и посмотрел на нее.
– Я тоже все поняла. Ты прав, Иван, мы действительно зашли с Борисом слишком далеко в своих отношениях. Я тебе обещаю, что он больше не придет сюда никогда.
В этот осенний дождливый вечер Проценко пришел сюда не за тем, чтобы еще раз прочитать Борису Львовичу нотации за его очередной поступок, а поговорить с ним на довольно серьезную тему. Дело было в том, что организованная им попытка похитить батареи к радиостанции не увенчалась успехом. Его человек, вор с большим преступным стажем Лабутин Павел, не смог выполнить задание. При проникновении в воинскую часть они были замечены часовым, который открыл по ним огонь. Напарник Лабутина был убит на месте, а сам он едва унес оттуда ноги. Сейчас он залег «на дно» и не выходит на связь с ним вот уже несколько дней.
Проценко дождался, когда Эстеркин доест. Борис Львович отодвинул от себя пустую тарелку и пододвинул стакан чая. Бросив в стакан большой кусок колотого сахара, он посмотрел на хмурое лицо сидящего напротив него Ивана и сразу понял, что тот пришел к нему по какому-то важному делу.
– Борис! Я хочу, чтобы ты написал рапорт и добровольцем отправился на фронт.
Рука Эстеркина слегка дрогнула, и чайная серебряная ложка, которую он держал в руке, выскользнула и упала на пол.
– Не дергайся, так надо, Боря. У нас безвыходное положение. Мы остались без связи.
Иван сделал паузу, отметив про себя, как напряглось все тело сидевшего за столом майора.
– Мы предприняли несколько попыток найти эти батареи, но в условиях войны у нас это не получилось. Я долго думал и пришел к одному и, наверное, единственному верному решению – направить тебя через линию фронта, чтобы ты вернулся обратно с этими батареями.
Эстеркин хотел что-то ответить, но ему это сделать не удалось. Комок охватившего его ужаса, перекрыл горло. Вместо слов из его груди вырвался лишь какой-то звук, напоминающий рык раненого зверя. Наконец он совладал с собой.
– Нет! Я не хочу и не пойду добровольцем на фронт. Во-первых, это очень опасно, а во-вторых, немцы повесят меня. Я же еврей!
Он вскочил из-за стола, опрокинув при этом стакан с чаем. Горячая жидкость облила его темно-синие галифе и обожгла бедро. Он, словно раненый зверь, заметался по комнате. Иван, молча, наблюдал за ним, ожидая момента, когда тот успокоится и сядет на место.
– Не нужно истерик! Если бы у меня был другой способ связаться с ними, то я бы так и наблюдал со стороны, как ты подворовываешь у себя на складе продукты и обмениваешь их на золото и камушки. Но я ограничен в выборе средств. Насколько мне известно, в вашем ведомстве все еще работают чекисты, и я не уверен, что они покинут его, не прихватив с собой тебя.
Последняя фраза заставила Эстеркина остановиться. Он посмотрел на Проценко и сел за стол.
– Я не шучу, ты это понимаешь, Боря! Им, похоже, удалось расшифровать текст наших радиопередач, а иначе они бы не появились в вашей конторе.
Первая мысль, что посетила голову Эстеркина в этот момент, была связана с бегством, однако Иван, словно угадав его мысли, продолжил:
– Бежать, Боря, не имеет смысла. Каким бы большим ни был Советский Союз, чекисты тебя вычислят и схватят буквально через месяц. Ты же знаешь, что тебя ожидает в случае ареста. Они тебе все припомнят – и хищение бланков с пропусками и продовольственными карточками, и связь с германской радисткой и, наконец, диверсию на пороховом заводе. Это, Боря, стена, и пятно зеленки у тебя на лбу. Я же предлагаю тебе беспроигрышный вариант. Ты должен написать рапорт о направлении тебя на фронт. Сейчас многие пишут, и в этом нет ничего странного. Оказавшись на фронте, ты должен перейти линию фронта и добровольно сдаться немецким войскам.
Борис повернул голову и посмотрел на стоявшую в дверях комнаты Зою. Ее лицо было абсолютно спокойным. В глазах стоял холодный блеск, а руки были сжаты в кулаки.
– Что скажешь? Это не просьба, это приказ.
Борис Львович обреченно кивнул головой и направился в соседнюю комнату, где с размаху упал на разобранную постель. Его тело забилось в рыданиях. Он мысленно проклинал себя, Зою и, конечно, Проценко, который загнал его в угол, из которого не было выхода.
***
Тарасов лежал в кустах и разглядывал немцев в бинокль. Ему было хорошо видно, что часть их снялась с боевого дежурства и радостно направилась в сторону полевой кухни, которая стояла на опушке леса. Они шутили и смеялись, радуясь предстоящей смене и вкусному ужину. Широкоплечий, краснолицый немец орудовал большим черпаком, накладывая им в металлические тарелки кашу. Он шутил над кем-то из них, так как до Тарасова иногда доносились взрывы громкого смеха. При виде ужинавших немцев, он мгновенно почувствовал, что хочет есть. Рот его наполнился слюной. Он сглотнул ее и посмотрел на лежавших недалеко товарищей, которые периодически бросали на него свои взгляды, ожидая команды к атаке. В стороне от Александра лежал капитан НКВД и жевал соломинки.
«А вдруг они ударят нам в спины, когда мы пойдем на прорыв, – подумал Тарасов. – Может, не стоило их тащить за собой, а перестрелять их на месте, еще там, в лесу?»
Александр еще раз взглянул на окаменевшее от напряжения лицо капитана и невольно улыбнулся.
«Похоже, боится, – решил он. – Если бы мы уничтожили эту группу при встрече, то, наверняка бы, не дотянули и до вечера. Висевшие у нас на хвосте егеря раздавили бы нас в течение десяти минут. То, что нам удалось дойти до линии фронта, это скорее не везение Воронина и его разведки, а хорошо продуманные действия немецкой разведки».
Александр перевел взгляд с ужинавших немцев на тех, которые еще находились на боевых постах. Таких постов было три, по два солдата в каждом, которые сидели в окопах и, покуривая, о чем-то мирно беседовали. Никто из них не обратил внимания на легкий шум, доносившийся из ближайших кустов. Один из немцев поднялся из окопа и окликнул кого-то. В этот же миг из кустов, словно стрелы, выпущенные из лука, выскочили два красноармейца и мгновенно навалились на немцев. Возня в окопе продолжалась не более двух-трех секунд, и снова стало тихо. Тарасов перевел взгляд в сторону второй огневой точки противника и увидел в ней своих солдат.
Александр поднял руку и резко опустил ее вниз. Из кустов, по его сигналу, ринулись бойцы. До немцев было метров сорок, и те мгновенно поняли, что не успеют воспользоваться оружием, которое находилось в метрах десяти от них. В какой-то момент все перемешалось, и трудно было разобраться, где немцы, а где – русские. В этом коротком, но кровопролитном бою, когда обе стороны сошлись в рукопашной схватке, все решили саперные лопатки и штыки. Тарасов лично зарубил двух немцев своей саперной лопаткой. Группа Тарасова потеряла в этом бою восьмерых человек, немцы потеряли двадцать одного солдата и двух офицеров.
– Воронин! – крикнул Тарасов. – Где твой проводник?
– Здесь он, товарищ сержант. Ждет вон в тех кустах.
– Пусть ведет через болото, а подводу заберет на обратном пути.
Из кустов вышел мужчина небольшого роста. Он не торопясь снял с себя ботинки и, связав узлом шнурки, перебросил через плечо. Взглянув на Тарасова, он, осторожно ступая голыми ногами, вошел в воду. Вслед за ним, стараясь не задерживаться на берегу болота, полезли в воду и солдаты. В этот раз никого не нужно было подгонять, все двигались быстро. За спиной Тарасова послышались выстрелы. Пули с визгом впивались в воду и, словно ножом, срезали небольшие деревца и кусты, которые росли среди воды. Потеряв при переправе еще трех своих солдат, группа вскоре вышла на твердую землю.
– Спасибо, отец, – поблагодарил Тарасов проводника. – Теперь мы уже сами дойдем.
Проводник промолчал и, пожав ему руку, направился в обратную сторону.
– Стройся! – скомандовал Тарасов.
Бойцы быстро построились. Он обошел строй и остановился около носилок, на которых лежал Романов. Взглянув на его бело-серое лицо, он дал команду, и отряд снова двинулся на восток.
Часть третья
Оперативная справка: Летом – осенью 1941 года отделами военной контрразведки Западного фронта в результате фильтрационной работы среди вышедших из окружения бойцов и командиров Красной Армии было выявлено свыше 1.000 вражеских агентов.
Тарасов сидел напротив работника Особого отдела полка в звании старшего лейтенанта, и уже в который раз рассказывал историю их перехода через линию фронта. Офицер молчал и лишь иногда бросал на него взгляд полный ненависти. Все, что рассказывал сидевший перед ним сержант, ему страшно надоело. Он не верил ему по одной простой причине, что не могла под его командованием группа пройти по тылам противника более двухсот километров и уцелеть. Его рассказ был более похож на сказку, чем на настоящую правду.
– Тарасов, мне надоело слушать твои бредни. Вот ты сам подумай, о чем ты говоришь? Ты рассказываешь, что твоя группа прошла по тылам немцев более двухсот километров и практически не потеряла ни одного бойца. Ты бы поверил мне, если я тебе вот это рассказал? Вот и я тебе не верю, такого не может быть. Ты меня понял? А теперь расскажи мне всю правду…
– Товарищ старший лейтенант, я вам рассказываю все, как было на самом деле. Я вам не вру…
– Во-первых, я тебе не товарищ, так как я не могу быть товарищем немецкому шпиону, по определению. Во-вторых, все твои дружки, с которыми ты вышел в наше расположение, уже давно во всем раскаялись.
– В чем они раскаялись, товарищ старший лейтенант?
Он не успел договорить. Неожиданно офицер встал со стула и сильным ударом в лицо опрокинул его на пол. Он трижды ударил его носком сапога по голове.
– Сука немецкая! – заорал на него старший лейтенант. – Ты думаешь, я не знаю, что ты работаешь на Абвер! Задание, пороли, явки! И не ври мне!
Перед глазами Александра снова промелькнули сапоги офицера, и он почувствовал сильный удар по голове. От этого удара она загудела, словно колокол. Приступы рвоты волнами подкатывали к его горлу. Он провел рукой по голове и почувствовал на руке кровь. Через секунду-другую он потерял сознание.
Ведро холодной воды, вылитое на него солдатом конвоя, окончательно привело его в чувство.
– Вставай, Тарасов. Хватит валяться на полу, – приказал ему старший лейтенант.
Александр медленно поднялся из лужи воды, но новый удар свалил его на пол. В этот раз он долго лежал на полу, стараясь понять, за что его бьет этот офицер с двумя шпалами в петлицах гимнастерки. Он хорошо помнил, как они навалились на спины дремавших в траншеях немцев и после ожесточенного и короткого боя оказались на опушке небольшого леса, сплошь усеянной окопами наших солдат. Он впервые испытал такую радость, которую он испытывал каждый раз, получив известие от врачей о рождении у него очередного ребенка. Однако это чувство вскоре исчезло. После первого допроса старшего лейтенанта Синявского он понял, что тот подозревает его в предательстве и хочет доказать это всеми силами. Информацию о том, что вместе с его группой фронт перешла и разведгруппа Абвера, им не была услышана.
– Ты предал Родину, сержант Тарасов! – кричал ему в лицо разъяренный офицер. – Дни твои сочтены, и я сам лично приведу приговор в исполнение. Сейчас ты умышленно хочешь ввести меня в заблуждение, рассказывая мне сказку о капитане Руденко. Да не может быть, чтобы капитан Руденко перешел на сторону немцев. Мы с ним заканчивали одно училище, нас учили одни и те же преподаватели, а ты, сволочь, обвиняешь его в предательстве? Ты лучше мне расскажи, как ты сам прошел около двухсот километров по немецким тылам, практически не потеряв при этом ни одного своего бойца? Ты думаешь, я тебе поверю, что вам просто везло? Твои люди уже сознались, что служили в немецком полку «Бранденбург -800», и в задачу вашей группы входило устраивать диверсии в тылу наших войск и уничтожать старших офицеров Красной Армии. Может, тебе показать эти признания?
Александр промолчал. Он уже был научен, что здесь ничего ни у кого нельзя просить, а тем более требовать.
– Мне надоело с тобой говорить, а вернее, спрашивать. Я понять не могу, почему ты молчишь? За тебя уже всё рассказали твои подчиненные. Я сейчас прочитаю показания, которые дал нам твой товарищ Воронин. Слушай, что он говорит:
«У меня и Тарасова были одинаковые задачи, главной из которых было перейти линию фронта вместе с какой-нибудь отступающей частью Красной Армии. По мере перехода мы с ним должны были взорвать большой армейский склад с боеприпасами. Координаты этого склада знал лишь Тарасов».
– Что теперь скажешь, гад? Молчишь? – произнес Синявский. – Впрочем, хватит вопросов, я просто устал от тебя. Я даю тебе еще одну ночь, чтобы ты понял, что отпираться – глупо. Я на твоем месте взял бы и все рассказал, чтобы быстрее умереть.
– Я уже все вам рассказал, гражданин старший лейтенант. Ничего нового я вам рассказать не могу.
В дом вошел солдат с примкнутым к винтовке штыком и молча, встал у дверей за спиной Александра.
– Руки за спину, – скомандовал он и больно ткнул Тарасова между лопаток штыком.
Александр оглянулся и со злостью посмотрел на конвойного.
– Чего зыркаешь глазами? Давай, двигай к выходу, – произнес тот и еще раз кольнул его трехгранным штыком между лопаток.
Они вышли из дома и остановились у порога, так как шел сильный дождь. Тарасов посмотрел на серое осеннее небо и молча, шагнул под дождь.
– Давай, не задерживайся! – грозно произнес солдат и толкнул его в спину прикладом.
***
Ночь прошла в размышлениях. Тарасов никак не мог понять, почему к нему, к человеку, прошагавшему более двухсот километров по тылам противника и мечтавшему выйти в расположение своих войск, подобное отношение. Он не верил ни одному слову этого старшего лейтенанта, который вот уже третьи сутки пытается убедить его в том, что он является немецким диверсантом. Он вспомнил, как офицер тряс перед его носом приказом Сталина, а затем неожиданно сунул его ему в руку и велел громко и внятно прочитать.
«Ставка Верховного Главного Командования Красной Армии об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия N 270 16 августа 1941 года, – читал вслух Александр. – Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, мужественно, а порой – прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались от армии и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу больше вреда и выходят из окружения. Известно, что отдельные части нашей армии, попав в окружение врага, используют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из окружения.
Заместитель командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенант Болдин, находясь в районе 10-й армии около Белостока, окруженной немецко-фашистскими войсками, организовал из оставшихся в тылу противника частей Красной Армии отряды, которые в течение 45 дней дрались в тылу врага и пробились к основным силам Западного фронта. Они уничтожили штабы двух немецких полков, 26 танков, 1049 легковых, транспортных и штабных машин, 147 мотоциклов, 5 батарей артиллерии, 4 миномета, 15 станковых пулеметов, 3 ручных пулемета, 1 самолет на аэродроме и склад авиабомб. Тысячи немецких солдат и офицеров были убиты. 11 августа генерал-лейтенант Болдин ударил немцев с тыла, прорвал немецкий фронт и, соединившись с нашими войсками, вывел из окружения вооруженных 1654 красноармейца и командира, из них 103 раненых.
Комиссар 8-го мех. корпуса бригадный комиссар Попель и командир 406 стрелкового полка полковник Новиков с боем вывели из окружения вооруженных 1778 человек. В упорных боях с немцами группа Новикова – Попеля прошла 650 километров, нанося огромные потери тылам врага.
Командующий 3-й армией генерал-лейтенант Кузнецов и член Военного совета армейский комиссар 2 ранга Бирюков с боями вывели из окружения 498 вооруженных красноармейцев и командиров частей 3-й армии и организовали выход из окружения 108 и 64-й стрелковых дивизий.
Все эти и другие многочисленные подобные факты свидетельствуют о стойкости наших войск, высоком моральном духе наших бойцов, командиров и комиссаров.
Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.
Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу.
Генерал-лейтенант Понеделин, командовавший 12-й армией, попав в окружение противника, имел полную возможность пробиться к своим частям, как это сделало подавляющее большинство подразделений его армии. Но, Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги.
Командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко-фашистских войск, вместо того, чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен.
Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, сотрудников Особых отделов, находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым, Кирилловым и другим сдаться в плен врагу.
Эти позорные факты сдачи в плен нашему заклятому врагу свидетельствуют о том, что в рядах Красной Армии, стойко и самоотверженно защищающей от подлых захватчиков свою Советскую Родину, имеются неустойчивые, малодушные, трусливые элементы. И эти элементы имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. Как известно, некоторые командиры и политработники, своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя.
Тарасов сделал паузу и посмотрел на старшего лейтенанта, не зная, стоит ли читать дальше этот приказ.
– Что остановился? Читай все до конца, – приказал он снова Александру.
– Можно ли терпеть в рядах Красной Армии трусов, дезертирующих к врагу и сдающихся ему в плен, или таких малодушных начальников, которые при первой заминке на фронте срывают с себя знаки различия и дезертируют в тыл? Нет, нельзя! Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину. Трусов и дезертиров надо уничтожать.
Здесь Тарасов снова остановился.
– Читай, гад! Я хочу, чтобы ты знал, что тебя ожидает. Если рассчитываешь, что тебе здесь поверят, то ты глубоко ошибаешься. Я здесь для того, чтобы давить таких, как ты, трусов! Понял? А теперь читай дальше! – выкрикнул он Тарасову в лицо, схватив его за ворот гимнастерки.
– Можно ли считать командирами батальонов или полков таких командиров, которые прячутся в щелях во время боя, не видят поля боя, не наблюдают хода боя на поле и все же воображают себя командирами полков и батальонов? Нет, нельзя! Это не командиры полков и батальонов, а самозванцы. Если дать волю таким самозванцам, они в короткий срок превратят нашу армию в сплошную канцелярию. Таких самозванцев нужно немедленно смещать с постов, снижать по должности, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из рядов младшего начсостава или из красноармейцев.
Приказываю:
1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту, как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.
Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.
2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам.
Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи.
3. Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности, как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев.
Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах.
Ставка Верховного Главного Командования:
Председатель Государственного Комитета Обороны
И. Сталин
Зам. Председателя Государственного Комитета Обороны
В.Молотов
Маршал Советского Союза
С.Буденный
Маршал Советского Союза
К.Ворошилов
Маршал Советского Союза
С.Тимошенко
Маршал Советского Союза
Б.Шапошников
Генерал армии
Г.Жуков»
Тарасов дочитал текст и положил приказ на стол. Старший лейтенант достал из кармана галифе папиросы и закурил. Александр закрыл глаза и понял, что ему очень хочется вот также затянуться этим кисловатым вкусным дымом…
Кто-то толкнул его в бок, тем самым, оторвав его от крутившихся в голове мыслей. Он провел языком по сухим губам и вдруг ощутил вкус табака.
«Надо же, вкус табака во рту, словно только что покурил, – подумал он. – Сейчас бы хоть раз затянуться…».
Кто-то громко захрапел недалеко от него. Он улыбнулся и закрыл глаза в надежде уснуть, но сон не шел. Стараясь не шуметь, он встал с нар и подошел к двери сарая. Сквозь щель между досок он начал наблюдать за двором.
***
Эстеркин на трех полуторках вез груз в один из полков мотострелковой дивизии, которая продолжала удерживать мост через небольшую реку, не давая возможности немецкой пехоте и танкам переправиться на восточный берег. Прорваться к полку было похоже на самоубийство, но Борис Львович сам предложил заместителю дивизии по тыловому обеспечению свою кандидатуру на этот рейс.
– Майор Эстеркин, я вам не приказываю, я вас прошу, милый, прорвись к Кротову. Им позарез нужны боеприпасы и продовольствие. Я понимаю, что возможно обрекаю вас на верную смерть, но другого выхода нет. Это приказ генерала, а он не обсуждается.
– Да вы не переживайте, Иван Григорьевич, я доставлю груз по назначению. Не так страшен враг, как его малюют. Я, товарищ подполковник, доброволец, и, когда писал рапорт о направлении меня в действующую армию, я все предвидел, в том числе и свою смерть.
– Довезешь, представлю к награде. Так что, голубчик, очень постарайся.
Дорога, по которой двигались грузовики, шла вдоль опушки небольшого леса. Они уже неоднократно укрывались в нем при налетах немецкой авиации.
– Скорей бы стемнело, – произнес водитель, всматриваясь в голубое небо, – или пошел бы дождь. Немцы в плохую погоду не больно-то воюют. Предпочитают сидеть в блиндажах и пить какао.
– Откуда ты все это знаешь? Ты сам-то хоть раз пил это какао? А до темноты еще часов пять, как минимум, – в ответ произнес Эстеркин. – Так что, гони. Нам бы быстрее разгрузиться, да махнуть обратно.
Немецкий истребитель М-109 зашел со стороны солнца, и они его не сразу заметили. Он вынырнул перед ними так неожиданно, что они не сумели загнать свои машины в лес. Пулеметная очередь на их глазах буквально разрезала пополам идущий перед ними грузовик. Он мгновенно загорелся и окутался черным чадящим пламенем.
– В лес! В лес! – прокричал Эстеркин водителю.
Тот резко повернул баранку вправо, и их машина, зацепив горящий грузовик, полетела в глубокий овраг, из которого выбраться самостоятельно было практически невозможно. От удара о дерево кабина открылась, и Борис Львович вылетел в дверь. Выбравшись из оврага, он увидел, как самолет, расстреляв третью автомашину, растворился в синеве неба.
Эстеркин пригнулся от свистящих и рвущихся в горящем грузовике патронов и гранат и, шатаясь, направился в сторону дороги. Сзади него раздался оглушительный взрыв. Его подхватила взрывная волна и с силой швырнула на землю. Сколько лежал без сознания, он не знает. Когда открыл глаза, то сквозь темноту ночи увидел, что по дороге двигаются немецкие танки и машины с пехотой. Он не стал подниматься с земли, так как побоялся, что его могут просто пристрелить из любой проезжавшей мимо машины. Дождавшись утра, он встал с земли и, выкинув свой пистолет в кусты, направился в сторону немцев, которые, оставив мотоциклы, что-то хлебали из своих котелков. Заметив русского офицера, они отложили котелки в сторону и стали с интересом наблюдать за ним. Один из них взял наизготовку автомат и передернул затвор. Когда до немцев осталось метров тридцать, Эстеркин остановился и поднял руки.
– Сдаюсь! – закричал он. – Не стреляйте! Мне нужен полковник Абвера Шенгард!
Солдаты радостно загалдели. Кто-то из них дал ему подзатыльник, от которого Борис Львович упал на пыльную траву. К нему подошел солдат с нашивками ефрейтора и на ломаном русском языке приказал ему снять портупею и сапоги.
– Господин солдат, – снова залепетал Борис Львович, выполнив команду ефрейтора, – мне нужно попасть к господину полковнику Шенгарду. Он у вас работает в Абвере.
Он что-то сказал солдатам на немецком языке, и те снова громко рассмеялись. Эстеркин старался понять, почему они смеются, но так и не понял.
– Мы не знаем, кто такой полковник Шенгард, – произнес все тот же ефрейтор.
– Как вы его не знаете? – удивленно произнес майор. – Спросите у своего командира, может, он знает?
Немец перевел его слова солдатам, и те снова громко засмеялись. Один из них вышел на дорогу и поднял руку, останавливая едущий по дороге «Опель-капитан». Машина остановилась. Солдат вытянулся в струнку и что-то начал докладывать сидевшему в машине офицеру. Доложив, он развернулся и подбежал к Эстеркину. Схватив его за шиворот, как щенка, он потащил его к легковой машине. Из нее вышел офицер и пистолетом указал на машину. Борис Львович открыл дверь кабины и сел рядом с водителем. Офицер что-то сказал водителю, и машина понеслась по дороге в сторону восходящего солнца.
***
Проценко сидел в доме Лабутина, который после смерти своего соседа стал полностью занимать весь этот довольно большой частный дом. Разговор у них не клеился. Павел, как всегда, был пьян, и поэтому не скрывал своего отношения к гостю.
– Где данные о проходящих поездах? – строго спросил Проценко у Павла. – Ты что, пьяная сволочь, по-русски не понимаешь? Я же тебе поручил все это записывать. Тебе даже никуда ходить не надо, сиди дома и записывай, ведь лучше этого места для наблюдения за железной дорогой просто не найти. Чего молчишь? Нализался с утра, сволочь! Забыл мой приказ?
– Ты кто такой, чтобы здесь командовать? Меня красноперые опера гнули и не смогли согнуть, неужели ты меня сможешь сломать? Да пошел ты…
Он еще что-то хотел сказать, но не успел. Сильный удар в челюсть заставил его замолчать. Он слетел со стула и растянулся на грязном полу.
– Чего зыркаешь своими глазищами? – прошипел Иван, потирая ушибленную об его челюсть кисть руки. – Ну, давай беги в НКВД, доноси на меня. Скажи, что вот связался с немецким диверсантом и так далее. Может, тебе какой-нибудь красноперый генерал орден на грудь повесит? Только, Паша, не забудь еще там рассказать, как вы солдатика со Свищом в подворотне чикнули, как ты пытался стащить батареи в воинской части, как чуть не зарезал ножом красноармейца.
Проценко замолчал и сплюнул на пол. Он вытащил из кармана пиджака папиросы и, достав одну, закурил. Пустую пачку он смял в своей большой и сильной руке и швырнул ее в лицо Лабутина.
