Александр Станиславович Малиновский
Избранное. Том 1
Произведения великие, а жизнь мерзкая. Возьмем «Тихий Дон» Шолохова. Великое произведение! Но сама гражданская война, жизнь, быт во время нее? Вражда между русскими (брат на брата, сын на отца и наоборот). Это – ад. Это – трагедия. Это – мерзость. И в этом смысле расцвет искусства прямо противоположен расцвету самой жизни, действительности.
«Факт», – как говорил Давыдов из «Поднятой целины».
Кстати, первоначальное авторское название этого романа было «С потом и кровью», и в том смысле, о каком я говорил выше, это название ближе к жизни. Но у искусства свои законы.
Удачный день! Я только что приехал от руководства энергонадзора с важным подписанным договором. Но все по порядку.
Неделю назад ко мне подошла работница нашего финансового отдела и, сверкая своими цыганскими глазами, протянула в смуглой руке листочек.
– Что это?
– Виктор Сергеевич, вы уверены, что вовремя построите обе установки по очистке спирта, которые должны нас спасти от краха в этом году?
– Да, Регина Арсентьевна, построим. Иначе мне следует застрелиться. Заводу не на что будет жить.
– Но ведь несколько месяцев, пока не будет установок, тоже надо как-то прожить, верно?
– Разумеется. Над этим я и ломаю голову.
– Я немножко подумала и решила: вы такой у нас симпатичный мужчина, вас надо беречь!
– Хм, – неуверенно кашлянул я.
– Что нам нужно? Нам необходимы стабильные цены хотя бы на энергетику, хотя бы на год, верно?
Она стала ходить около меня кошачьими шажками.
– Верно, – согласился я и почувствовал себя во власти этой хрупкой женщины, как прохожий – в коготках цыганки-гадалки.
– И надежный сбыт на это время продукции, верно?
– Конечно.
– Сбыт, как я понимаю, есть. Остается заморозить цены на пар.
– Как это?
– Договориться на год с энергетиками, чтобы они давали его нам по ценам, установленным на начало этого года.
– Да они свои тарифы в течение года еще сколько раз повысят!
– Разницу между текущими тарифами по году и ценой на начало года оформите векселями с погашением в 1995 году, когда разбогатеем.
– А если не разбогатеем? Речь о десятках миллиардов. Придется расплачиваться акциями завода.
– Оставьте эти проблемы на следующий год. Не мне вас учить.
– Регина Арсентьевна, можно я вас поцелую, я все понял.
– Ну-ну, Виктор Сергеевич, нам надо держать дистанцию. Я ваша подчиненная. И потом, у нас много женщин на заводе, которые готовы вас поцеловать. Как быть с остальными?
– Столько вопросов сразу! – не нашелся я.
– Есть еще один. Надо еще уговорить энергетиков. Хотя они корпоративно должны быть заинтересованы, но ведь то, что я предлагаю, по сути кредит.
– Хотите сказать, что если и согласятся, то с начислением процентов по векселям?
– Конечно, но это же лучше, чем кредит в банке. Намного облегчится проблема с оборотными средствами.
– Несомненно, – согласился я.
– Ну, я пошла, записочку не оброните, там я на цифрах кое-что прикинула.
И она упорхнула – маленькая, красивая.
И вот у меня на столе лежит подписанный договор, основанный на ее предложениях. Это первое такого рода соглашение в нашей области. Отдушина на год найдена. Да какая!
Я держу в руках одиннадцатый мартовский номер газеты «Экономика и жизнь». Такая вот информация: в феврале более четырех тысяч предприятий России имели длительные остановки всех или отдельных производств. Потери рабочего времени составили 22 миллиона человеко-дней или 18 процентов табельного фонда эти предприятий. В дополнительный неоплачиваемый или частично оплачиваемый отпуск по инициативе администрации в феврале было отправлено 22 процента работников остановившихся предприятий. В истекшем месяце бастовало двадцать восемь предприятий топливной промышленности, в результате чего было потеряно шестьдесят тысяч человеко-дней рабочего времени. За январь и февраль промышленное производство упало на двадцать четыре процента в целом к соответствующему периоду прошлого года. На практике это означает закрытие около ста заводов.
– Представьте себе, сто директоров бродят по стране, а завтра их будет двести, – сказал Григорий Явлинский на заседании Государственной Думы. В этих условиях, по его мнению, важны не столько абсолютные цифры, как сам факт. Тысячи других директоров ведущих предприятий ждут своего банкротства, ждут, когда они присоединятся к вышеназванным.
Мы решились начать строить новое общество. По новым для нас законам, законам капитализма. Но у капитализма порой волчьи законы…
И уже нарождается новая порода людей. И волчата пробуют свои зубы.
В начале этой недели в подъезде собственного дома вечером при возвращении с работы был избит генеральный директор соседнего акционерного общества. До этого ему неоднократно угрожали.
Кроме того, что предприятие почти стоит, совершено нападение на первого руководителя. Я с ним встретился, разговаривал. Лицо все побито, в подтеках.
Такое же, в болезненных гримасах, и лицо нашей российской промышленности.
Фамилия у него Гуляев. Я делаю акцент на фамилии потому, что она для его владельца многое значит, да и в моем рассказе этот факт значительный. Он рассуждает примерно так:
– Фамилия очень много определяет в характере человека. Вот мой начальник – Лавров. Что у него самое главное в желаниях? Быть начальником, да так, чтобы кто-то потел, работал, а лавры – звания, успех, уважение – мимо него, Лаврова, не проскакивали. Он сидит себе в кабинете, во многое не вмешивается. Но лавры! Будьте добры, поделитесь! Знайте свое место! А мне, с моей фамилией – погулять, повеселиться, поездить, людей посмотреть, – сам Бог велел.
И я могу подтвердить – по крайней мере применительно к нему, Гуляеву Владимиру Григорьевичу, и его непосредственному руководителю, – слова эти справедливы. Причем в понятие «погулять» он вкладывает свой смысл: покрасоваться, похороводить с известной долей куража. Он очень живой, яркий, карие глаза, смуглое лицо – очевидно, наследство деда грека – постоянно освещено белозубой улыбкой. С ним всегда что-то происходит, чаще забавное и смешное, поэтому в его обществе интересно. Я заметил, что он не против, чтобы с ним случались всякие истории, сам немножечко их режиссер. Но от этого еще более заразительно его поведение и присутствие. Он часто рассказывает всякие истории о себе, порой рискуя показаться не в очень привлекательном свете, но этого не боится.
На мое пятидесятилетие один из моих друзей подарил мне картину с пожеланиями, написанными на тыльной стороне. Там есть такие строки: «Желаю тебе любить жизнь, как любит ее Гуляев».
Мы, русские, не очень любим жизнь и потому не очень-то умеем жить. Надо признаться в этом. Но это другая тема.
А вот один из рассказов Гуляева:
– Практически это была моя первая поездка за границу. Ну, был в составе партийно-хозяйственных, как тогда говорили, делегаций в двух поездках: в Румынии, в Польше. А тут: Италия! Фантастика. Расскажу только о посещении национального ресторана. Их – пять человек. Нас – двое. Я – главный инженер, представляющий наш институт, со мной начальник финансового отдела тихий наш Василий Васильевич, интеллектуал, внешне напоминающий артиста Вицина.
Самое интересное началось, когда подали спагетти. Я до того не ел их ни разу. А тут еще в окружении итальянцев. Очевидно, со стороны, мое верчение вилкой с наматыванием на нее макарон и попытки как-то все это направлять прилично в рот не выглядели уж очень несуразными, ибо какой-либо реакции на этот счет не было. И я успокоился. Вижу, Василь Васильевич тоже не центр всеобщего внимания. Слава Богу! Думаю: скорее бы это блюдо кончилось. Но не тут-то было. Возникает около меня импозантный, уверенный в движениях итальянец, очень похожий на Челентано, и спрашивает через переводчика: «Извините, сеньор, что это за блюдо у вас?» Черт те знает что, думаю. Подходит незнакомый итальянец, который не узнает собственное национальное блюдо. Что ему отвечать? «Это спагетти», – говорю я. «Вы это называете спагетти? Вы сами придумали или вам кто-то сказал?» «Меня угощают мои друзья». «И это вкусно?» Не подводить же моих друзей, и я утвердительно киваю головой. «Дайте попробовать». «Пожалуйста, они вкусные. Очень!» Я смотрю на своих итальянских партнеров, они спокойны и невозмутимы. «Челентано» берет мою вилку, искусно манипулирует ею у меня под носом, картинно поднимает чуть не все содержимое на вилке над столом, смотрит внимательно и говорит: «Нет, я пробовать не стану. Спагетти дурны!» Господи, думаю я, отвяжется он от нас или нет, и почему мои друзья молчат? Ведь вся ресторанная публика смотрит на нас и черт его знает, как себя вести! Откуда я знаю, дурны или хороши эти макароны! Но в следующий момент проявляется какой-то намек на логичность поведения «Челентано». «Господин, не волнуйтесь, – галантно обращается он ко мне, – я – директор этого ресторана, сейчас распоряжусь поменять вам блюдо, а повара накажу». Переводчик не успевает переводить, но я и так все понимаю. Он зычным голосом требует явиться повару, который готовил эти «гнусные» спагетти. Прибегает перепуганный, втянувший голову в плечи, огромный, слонообразный человек. Между ними происходит диалог, который слышен на весь ресторан. Смысл лаконично передает переводчик: «Он его, говоря по-русски, как это, «стирает с землей» или, вернее, «стирает в порошок». Ничего себе, думаю, манеры, угловым зрением видя, как мой Василь Васильевич готов спрятаться под стол. «Вон отсюда, – кричит разгневанный директор. – Вон, и чтоб через две минуты здесь были настоящие спагетти!» Повар неуклюже пятится, очевидно не столь оперативно, как требовалось. Разъяренный директор хватает со стола большой нож и широко замахивается на бедного повара. Секунда – и повара нет. И в тот момент, когда дверь захлопывается за его спиной, директор ставит точку: ловко пущенный нож, вибрируя, вонзается в дверь. Я не верю своим глазам. Где я нахожусь? В джунглях? И не дурной ли это сон? «Господа, я приношу вам извинения. Вас сейчас обслужат по высшему разряду. Вы получите компенсацию», – директор, откланявшись, удаляется. «Вот сервис, куда уж нам», – говорит Василь Васильевич, доставая свою тарелку со спагетти из-под стола.
Только перед нашим уходом итальянцы признались: все, что произошло в ресторане, отрепетированная, дежурная шутка оригинального директора. Действительно сервис!
Ничего неожиданного нет в появлении в Москве слухов о готовящемся государственном перевороте. «Комсомолка», «Известия» пестрят статьями о вариантах заговора. Но ни политики, ни население, по-моему, серьезно эту возню не воспринимают.
Кружится в воздухе мысль, что ждать нам осталось недолго, и момент истины может проявиться где-то в конце мая-начале июня этого года, что неконтролируемый распад экономики может начаться летом. Думаю, что это не так. Как бы я вообще хотел уйти от разговора на эту тему, но большинство аналитиков в печати так или иначе называет эти сроки. Правительство отказалось ввести чрезвычайное положение в экономике, разговоры о крушении национальной экономики, гиперинфляционных коллизиях отвергаются, и отвергаются достаточно бодро и активно.
Из газет: «22 марта 1994 года в 20.58.01 по московскому времени в районе Междуреченска потерпел катастрофу пассажирский самолет-аэробус А-310-300 «Глинка» авиакомпании «Российские авиалинии», выполнявший рейс по маршруту Москва-Гонконг. Все находившиеся на борту 75 человек погибли».
Не исключается, по мнению сотрудников по чрезвычайным ситуациям министерства транспорта России, что во время полета был совершен террористический акт. Но правду расскажет только «черный ящик».
Около столовой случайно встретился с бывшим работником нашего завода – заместителем начальника одного из цехов Скорняковым Александром Ивановичем. Два года назад он крепко заболел и был вынужден уйти на пенсию. У него стенокардия. На вопрос: как жизнь? – ответил:
– Туговато с деньгами, пенсия всего 56 тысяч рублей.
Средний заработок по городу – 180 тысяч рублей. Против той, которая была у нефтехимиков пять лет назад, это меньше половины. Не густо.
– Но мне много не надо. На еду хватает. Зато я узнал жизнь. Я узнал, что у жизни есть и другая сторона. Хожу с внуком на рыбалку, в театр. Моей мечтой было прочесть свою библиотеку, которую собрал. Все откладывал до пенсии. Сейчас читаю запоем.
Оказывается, есть другая, не менее интересная жизнь, когда ты предоставлен в значительной степени себе. Библиотека моя тоже еще не прочитана. В сущности я и не принадлежал себе. Не было времени сосредоточиться на своей персоне, на семье. Дети выросли как-то сами. Жена управляется со своими делами без меня. Постоянное отсутствие свободного времени. Может быть, не умеем организовывать себя? Нет, я думаю, общее состояние таково, что невозможно уложиться в определенные рамки. Мне не хватает рабочего дня, чтобы я все, что нужно, охватил, сделал так, как хотелось бы. В таком ритме живут большинство руководителей, которых я знаю.
Интересная штука – пенсия. Посмотрим.
Посидим еще на лавочке у дома. Если доживем…
На сегодня в бюджете города пусто. Наш завод переплатил по итогам прошлого года один миллиард рублей. Я пытался через налоговую инспекцию эти деньги вернуть, но ее начальник не может решить это сам, потому что нет денег для возврата. Это было бы не так грустно, если бы не было ясно, что во втором квартале у нас вообще не будет прибыли. Не будет прибыли и у соседей. Пополнения городской казны ждать неоткуда. Мелкие предприятия, товарищества, кооперативы лопаются, как мыльные пузыри, в основном из-за налогов и того ералаша, который воцарился из-за разрывов связей, из-за нестабильности. Много рэкета, угроз. Кооперативы сворачиваются. Откуда же ждать пополнения бюджета?
Мне рассказали знакомые: преподаватели вузов запросто прекращают лекции, вслух мотивируя это тем, что надо идти на рынок продавать товар. И многие так и делают. Доценты занимаются челночным бизнесом. На зарплату доцента прожить невозможно. Она в два раза меньше стоимости потребительской корзины. Поэтому трудно работать в академической науке, невозможно нормально учить детей. Критерии, приоритеты у многих студентов теперь другие. Они видят, что можно не учиться, а зарабатывать больше, чем дипломированный специалист. Печально, но это нельзя ставить в вину молодежи. Виноваты мы, старшее поколение.
Интересно, кто будет работать в XXI веке? Кто будет руководить нами? Где сидит (учится) сейчас министр образования, министр экономики? Что делает сейчас наш будущий Премьер? О чем они думают?
В середине прошлой недели звонил один из чиновников Комитета по нефтехимии, который курировал нашу отрасль еще в том, советском министерстве. Спросил:
– Ну, как дела на полиэтилене?
– Нормально. Стоим.
– Как стоите?
– Так стоим. Четвертый месяц уже. Полиэтилен убыточен.
– А как фенольное производство?
– Стоит.
– Как стоит?
– Как и полиэтилен.
– А что еще стоит?!
– Ничего. Остальное работает.
– Как работает?
– Процентов на восемьдесят от нормальной нагрузки.
Раньше, лет восемь назад, этот разговор показался бы дикостью. Министерский чиновник мог позвонить в час ночи, в субботу, в воскресенье не только на работу, но и домой. Мог шуметь, кричать, требовать одну-две цистерны продукции сверх плана. Контролировалось все и вся. И попробуй не выполнить! Тогда была одна крайность, которая не давала свободы, душила. Сейчас – другая. Теперь никто никем не руководит. Никто ничего не координирует. Нет источника, в котором можно было бы почерпнуть информацию, сделать прогноз на ближайшие два-три месяца по выпуску продукции в целом по России. Никто не занимается народным хозяйством системно.
Деньги становятся не те. Если раньше деньги перевозили инкассаторы, в основном пенсионеры, то теперь – парни, как на подбор, молодые, здоровые, все спортсмены. Каждый из них проходит курсы повышения квалификации. Здесь и отработка приемов рукопашного боя, и стрельба из пистолета, автомата, и общая физическая подготовка. В апреле лучшим инкассатором в нашем городе признан Юрий Тюнин – мастер спорта. В составе делегации областного управления он поедет во Францию изучать, как перевозят тамошние местные инкассаторы франки.
Апрель
Оборотных средств не хватает. Предоплата задушила. Это новое явление времени, суть которого в том, что железной дороге, например, необходимо оплатить более половины за то, чтобы она приняла груз к перевозке; поставщикам сырья авансом покрыть половину его стоимости. Душат неплатежи, ультимативные установки партнеров. При существующей системе налогов нет возможности ни развиваться, ни пополнять свои оборотные средства. Налоги поглощают до 70 процентов прибыли. Что получается? Десятилетия железная дорога, энергетика не получали требуемых средств. Нужны были капитальные затраты. И теперь, когда враз все рухнуло, необходимы срочные меры. Повышаются налоги на фоне общего спада объема производства. Работающих промышленных предприятий становится все меньше. Прошла информация, что подготовлен документ о банкротстве на тридцать предприятий области. То есть, они уже в черновом варианте числятся как банкроты.
Не могу верить.
Два дня назад Скорпиона положили в травматологию. Возвращался вечером домой. На остановке набросились подростки, человек пять. Ударили сзади по голове, сшибли с ног, раздели и разбежались.
Волчата. Зубы режутся.
В недавней поездке в Москву попутчиком оказался крепкий семидесятилетний старик. Хотя язык не поворачивается назвать его стариком. Выбрит, постоянно в галстуке, активен в разговоре и определенен в суждениях. До недавнего времени работал в строительном Главке. Был заместителем директора по капитальному строительству при возведении ГЭС имени Ленина на Волге, КАМАЗа, АвтоВАЗа в Тольятти. Работал, как он говорит, с темна до темна, включая выходные. Не заметил, как дети выросли, как сам оказался в пенсионном возрасте. Очень много забавных подробностей рассказывал из быта строителей «своего» времени, но каждый раз возвращался к одному: «Почему нас всех огульно охаяли при перестройке? Да, мы – коммунисты, но разве не мы возвели индустрию страны, разве не мы положили все свои силы в работе?»
– Мой генеральный часто не ездил домой ночевать. Жил в кабинете.
Мы ему, чтобы сшить новый костюм, мерку снимали в тот момент, когда он спал на диване, иначе поймать не могли, а теперь говорят – «номенклатура», «коммунисты», клеймят по-всякому. Кто-то гнул ложную политику, а кто-то спину в работе. Обидно. Сейчас пенсия – тьфу, говорить стыдно, на два билета от Москвы до Самары не хватит. Куда дальше? Вот сел писать книгу о таких, как я, нас ведь обокрали и оболгали.
– Кто, – спрашиваю, – те, кто при перестройке, или после?
– И до перестройки, и при ней, и после нее. Человека труда всегда обирают.
Пожелал ему успеха в его писаниях. Хотя… Об этом уже столько сказано и написано. Разве что все, пропущенное через личное восприятие, личный опыт и потери, зазвучит как-то по-новому? Нужен художник большого масштаба. Но ведь это так редко сочетается: молодой талант и крепкий жизненный опыт. Но кто знает, может уже сейчас где-то в тиши зреет неожиданный талант, который через несколько лет скажет свое слово, как молодой Шолохов, о своем времени. И мы сами себя узнаем и многому удивимся и ужаснемся.
Прошедшую ночь все мои домашние не спали. Вчера вечером мы отвезли нашу сноху Лену в роддом. И ночь пребывали в тревожном ожидании. Но все прошло нормально. В восемь утра у меня родился внук. Первый внук. И уже в этот день я узнал, что его решено назвать Виктором, в честь деда, то есть меня. Смешанное чувство испытываю. Дед со стороны матери, мой сват, плакал. Я как-то принял все не так сентиментально. Не успел еще постареть в свои пятьдесят лет и два месяца.
Помню, как было строго, когда рождались мои детишки. Теперь в первый же день рождения и бабушек, и дедушек, даже тетку, и в первую очередь отца допустили к новорожденному. Отец помыл руки, одел белый халат и подержал его на руках. Сын быстро успокоился, перестал плакать, схватил отцовский палец, поднес ко рту и начал сосать.
До мельчайших подробностей помню обстоятельства, при которых родилась моя дочь Соня в 1975 году, 2 июля. Я, работая в одном из цехов нашего завода в должности заместителя начальника, был в отпуске, – у матушки в деревне. И не рассчитал. В мое отсутствие у жены начались роды. Мне позвонили и сказали об этом. На другой день примчался на перекладных. Перед посещением роддома заскочил домой переодеться. Только снял рубашку, стук в дверь. Открываю – посыльные с завода. Оказалось, что ровно в восемь часов 2 июля наш цех взорвался полностью. Пострадали три человека. Один из них, Николай Буянов, погиб. Старший аппаратчик, мой коллега.
Через двадцать минут я был в цехе. Завод стоит. Прибыли три заместителя министра. Комиссия занимается расследованием. Кипит работа по разбору завалов. Я попал к жене в роддом только на пятые сутки. Передавал ей записки прямо из цеха. О взрыве молчал. Врал, что начальник цеха заболел, обострилась язва желудка, лежит в больнице, поэтому никак не могу вырваться с завода. Трое суток разборка завалов велась днем и ночью. Было около двухсот человек из армейских частей. Искали погибшего. Нашли на четвертый день. Тогда я первый раз уехал домой поспать. Где-то на пятый день появился у роддома перед окном палаты, где лежала жена. Запиской вызвал к окошку. Подошел и увидел ее, грозившую мне кулаком. Оказывается, накануне был парень с соседнего завода, у которого жена лежит в той же палате, и объявил громогласно, стоя под окном:
– Мы уже почти неделю разбираем на заводе у соседей взорвавшийся цех, – и назвал номер цеха и мою фамилию.
…В самый последний момент, когда жена позвонила из роддома и сказала, что можно забирать их домой, комиссия, которая сидела в соседней комнате, потребовала объяснить одну из особенностей пуска реактора. Им показался подозрительным режим пуска. Недоразумение оказалось простым, минут через тридцать-сорок я все комиссии объяснил и оказался свободным. Но время было потеряно, час пик прошел, автобусы ходили редко. Когда прибыл в роддом, моих там уже не было. Жену с дочерью обнаружил дома, спрятавшимися за холодильником. Услышали мои шаги по лестнице и, шутя, спрятались от меня. Радость, конечно, была большая, но и огорчение от того, что не успел. А жена объяснила так:
– Вышла, никого нет. Около получаса посидела с ребенком внизу в роддоме. Тебя не видно.
Ждать показалось глупым. Да и окружающие смотрели на нее, как на человека, к которому некому прийти.
…Как технолог я был невиновен. Комиссия сделала предварительные выводы, что за двенадцать дней, предшествовавших взрыву, каких-либо технологических осложнений и причин, способных повлечь за собой аварию и взрыв, не было. Действительно, как потом показали окончательные выводы, авария произошла по механической причине. Труба, работавшая под давлением в 80 атмосфер, имела некачественный сварной шов. Когда разыскали сварщика, который варил этот злосчастный шов (он был уже на пенсии, совершенно преклонного возраста), тот безапелляционно заявил, что шов варил не он, ибо на трубе стоит не личное его клеймо, а выполненный сваркой самодельный знак.
Цех мы восстановили в рекордный срок – за три месяца. Досталось всем крепко. Это было и громадной школой. Недели две я вплотную работал в проектном институте, в проектно-монтажных отделах. Вся документация на восстановление прошла через мой контроль. Чуть позже руководство завода предложило мне возглавить соседний цех.
В той системе, которая была до перестройки, много было такого, что стоит критиковать, но оперативности, четкости, отлаженности можно позавидовать. Задействованы были все необходимые силы и средства области. Кроме трех замминистров, заместителя начальника Главка, несколько раз был на заводе и тогдашний первый секретарь обкома партии Виктор Павлович Кочетов. Я видел и слышал, как он разговаривает, как ведет себя. На меня он производил впечатление человека очень сильного и жесткого, по уровню интеллекта явно выделяющегося среди своих подчиненных. Одно его появление приводило в движение силы и механизмы, которые нашему заводу здорово помогали. Сейчас, не дай Бог, случится подобная ситуация на заводе, ни средств, ни сил, ни воли, кроме как на уровне заводского руководства, не будет нигде, ни в каких инстанциях. Все придется делать самим, на свои деньги, своими нервами, потому что нет структур ни в области, ни в России, которые бы занимались этим. Требовательность к технике безопасности, грамотности, уровню технологии сейчас должны быть намного выше. Мы это давно поняли. Только за счет этого уже несколько не допускаем в работе лет каких-либо нарушений, носящих чрезвычайный характер.
