Александра Созонова
Аррей, вырастающий из имен
Возвративший павших
Повесть
В тот день Дью с утра не находил себе места. Всё раздражало его: и пригоревшая еда – бобы с луком, которые поставила перед ним мать (вечно она забывает помешивать в котелке, рассеянная и погруженная в свои мрачные мысли!), и ее просьба не отлучаться сегодня из дома, так как скопилось множество дел в преддверье зимы и без его помощи ей не справиться, и назойливые приставания и приглашения поиграть, которыми досаждал ему вертлявый щенок Чарр (уже в течение двух лун мальчик пытался воспитать из него солидную и умелую охотничью собаку, но толку было чуть).
Сразу после завтрака Дью выскочил во двор и принялся колоть дрова, высоко взмахивая топором, не слишком тяжелым и ладным, как раз для мальчишечьей руки. Эта нужная вещь была в числе тех немногих, принесенных когда-то отцом из неведомых краев в кожаном мешке за спиной. Прочный и звонкий металл легко раскалывал сосновые и еловые поленья, что подскакивали, наполняя воздух клейким запахом, но Дью это занятие не увлекало. Он нетерпеливо поглядывал на дверь, ожидая, пока мать не уйдет со двора, чтобы тут же бросить топор и ринуться прочь из дома.
Говоря по правде, молчаливая и сдержанная Грунн Осенняя Буря не часто просила о чем-либо сына. Хозяйство небольшое – домишко с парой слюдяных окошек, да клочок огорода – и она справлялась сама, полагая, что будущему охотнику и воину полезней проводить время в играх и потасовках с приятелями, стрельбе из лука и ловле рыбы в ручье. Вплоть до суровых морозов Дью прибегал домой только поесть и выспаться.
При отсутствии видимых нежностей мать и сын были по-настоящему близки. Дью не только любил, он гордился матерью, чьи руки, несмотря на худобу, владели мечом и луком не хуже мужских, а отвага и безоглядность в битвах снискали столь грозное имя: Осенняя Буря. Что из того, что губы ее забыли, как складываться в улыбку? И так ли важно, если оленье мясо оказывалось недожаренным, а овощи подгоревшими – когда нападало на нее мрачное оцепенение, связывавшее по рукам и ногам? Такой она стала после гибели мужа, зарубленного в короткой схватке с нурришами семь лет назад. И Осенней Бурей – суровой и безжалостной стихией – в полной мере стала с тех же самых пор. Впрочем, Бурей она была лишь с врагами.
Редкие просьбы матери Дью выполнял охотно. Он готов был хоть сутки стучать топором, готовясь к суровой и вьюжной зиме, но только не сегодня. Только не в день Крадущейся Рыси!
Раз в год, осенью, когда светлый день равен темной ночи, молодежь дорийского племени, затерянного в лесах и скалах на северо-востоке Земель Солнцеликого, с раннего утра находилась в радостном возбуждении. В день Крадущейся Рыси юноши, которым исполнилось пятнадцать, а также те, кто упустил свой случай год иди два назад, получали возможность стать взрослыми мужчинами и обрести настоящее имя. На рассвете каждый из них, прихватив лук и запас стрел, отправлялся в горы, со всех сторон окружавшие селение. К вечеру они возвращались, нагруженные добычей. Старые дорийцы, опытные охотники и воины, озирая подстреленную дичь, решали, достоин ли юноша с этих пор зваться мужчиной и обрести имя, либо ему нужно еще поучиться стрелять из лука, таиться в кустах и лазить по скалам, и принять участие в испытаниях на следующий год. К чести юных дорийцев случаи, когда пятнадцатилетний охотник не проходил испытания с первого раза, были редки и считались позором.
Обычай сохранялся в племени с незапамятных времен. Не раз, правда, раздавались голоса, предлагавшие считать юношу мужчиной, лишь только он убьет в бою первого врага. Разве война менее мужское дело, чем охота? Но маленькое дорийское племя воевало почти непрерывно. Виной тому были соседи – неуемные, плодовитые и свирепые нурриши, то и дело осаждавшие с юга и востока, просачивающиеся сквозь ущелья в горах, крадущиеся вдоль русел рек. За оружие приходилось браться и женщинам, и подросткам. Бывали случаи, что первого врага, метко прицелившись из лука, удавалось переправить в мир мертвых десятилетнему мальчишке. Нет, древний, завещанный предками обычай, возникший в те благословенные времена, когда воевали гораздо реже, чем охотились, много надежнее. Тем более что день Крадущейся Рыси был праздником. А можно ли веселиться, только что потеряв в битве друзей и братьев, даже если на славу помахал мечом и заработал право называться мужчиной?
Всё добытое молодыми охотниками – туши оленей и кабанов, связки куропаток, сурков и кроликов – их сестры и матери потрошили, варили, тушили и жарили, и к сумеркам в селении разгоралось веселье с обилием вкусной еды, с плясками вокруг Большого Огня. Смех и крики молодежи не стихали до утра. Суровые мужчины и степенные старики в эту ночь не одергивали юнцов, не хмурились, но также не спали до рассвета, предаваясь воспоминаниям о днях собственной молодости, когда и охотники были удачливей, и герои отважней, и костры жарче.
С особенным удовольствием герои дня, вчерашние мальчишки, выкрикивали свои имена – только что обретенные, заслуженные. «А ну, кто догонит меня, Летящий с Небес Камень?!» «Я – Весенний Гром, я это сделаю, клянусь Рургом!» До этого их окликали коротко и несерьезно: Хик, Врой, Чиго, Мах. Родители наделяли чад временными прозвищами, похожими на собачьи клички, как только дитя начинало издавать первые звуки, бормотать нечто невнятное с пузырями на губах. Самый громкий звук приклеивался, закреплялся на долгие пятнадцать лет – пока в торжественный осенний день старики племени, посовещавшись, не объявляли юному охотнику его взрослое имя. Имя – сущность, имя – покровитель, имя – преданный друг.
Весной этого года Дью исполнилось тринадцать. По сравнению со сверстниками он был невысок, но силен и подвижен. Нередко в драках и состязаниях одолевал более старших парней. Первого оленя убил два года назад, а первого медведя завалил зимой этого года. В кровавых стычках с нурришами показал себя не раз и, по словам взрослых, не с самой плохой стороны. Сын Огдая считал, что имеет право участвовать в испытаниях Крадущейся Рыси. Но старики рассудили иначе. Взросление определяется не только умением поражать крупного зверя. Настоящий мужчина – это, прежде всего, крепкий и быстрый ум. Пусть Дью подождет два года. За это время его охотничьи умения еще больше возрастут, рука станет тверже, разум же обретет остроту и силу.
– Не печалься, волчонок! Не стоит торопить время. Тебе кажется, что два лета и две весны – целая вечность, но, поверь мне, это сущий пустяк. Когда ты вырастешь, тебе не раз захочется притормозить бег луны по небу, словно она – чересчур норовистый и резвый жеребец, от бешеной скачки которого серебрятся волосы и выпадают зубы.
Хиваро Озирающий с Вершин, лет двадцать назад бывший первым охотником племени, усмехнулся, ощерив рот, над собственной немощью. Впрочем, зубы у него еще имелись, хоть и не все. И волосы побелели лишь на висках и надо лбом. Хиваро было немногим больше пятидесяти, но он считался стариком: оттого, должно быть, что лишь один человек в племени превысил его годами – знахарь Вьюхо Охотник за Невидимым. Вьюхо прожил немеряное число лет (никто точно не знал сколько), но он никогда не участвовал в стычках с врагами, и оттого сумел растянуть свою жизнь так надолго. Худое же тело Хиваро покрывали шрамы от бровей до лодыжек.
Суровая жизнь дорийцев не располагала к долголетию. Бог войны Рург, покровитель племени, презирал мужчин, умерших от старости или болезни, и сыновья его старались не разочаровывать грозного Небожителя.
– Ох, как захочется притормозить эту скачку… Да как это сделать? Луна – не тот жеребец, что позволит себя взнуздать.
Дью упрямо повел головой в ответ на увещевания старика.
– Тощий Хро будет участвовать в испытаниях Крадущейся Рыси! – с обидой выпалил он. – Туф – жирный и трусливый, словно сурок! Ни у того, ни у другого нет за плечами не то что медведя, даже жалкого кабана!
– Я не сомневаюсь, сын Огдая, что через два года в день Крадущейся Рыси твоя добыча будет обильнее всех. Я уверен, самые красивые девушки будут плясать с тобой у Большого Огня, а женщины сложат о тебе песню.
Мальчик фыркнул ожесточенно и отвернулся.
– А самое главное, волчонок, стремящийся бежать впереди стаи, – нельзя спешить, дабы не ошибиться с твоим именем, – назидательно произнес Хиваро (теплая усмешка не соответствовала тону, но Дью не видел ее). – Тебе не терпится поскорее обрести имя, и это понятно! Не терпится сбросить нынешнее, короткое и несерьезное, как олений хвост. «Дью!» – так свистел ты, по рассказам Огдая, еще не имея зубов для свиста, когда хотел выбраться за пределы своего ложа или схватить за палец. Еще рычал, надувая щеки, вместо того чтобы вопить и плакать, как полагается младенцу. Но свистел чаще.
– Я давно уже не рычу и свищу с зубами! – буркнул мальчик.
– Верно. И Туф давно перестал шлепать губами, а Хро – грызть доски своей колыбельки. Что из того? Ты же знаешь: правильно выбранное имя будет твоим помощником. Будет заботиться о тебе, охранять, отгонять злых духов во время сна, привлекать благосклонные взоры Небожителей. Очень важно не ошибиться и выбрать именно то самое! Не спеши. Промах из лука исправить можно, эту же промашку – намного труднее.
Дью выразительно вздохнул и отошел прочь. Если даже Хиваро, такой мудрый и опытный, не хочет его понять, к чему тратить слова и силы? Прозрачно-серые глаза под насупленными бровями сверкнули угрюмо и сердито.
Старый Хиваро проводил удаляющуюся фигурку доброй усмешкой. Ему нравился дерзкий и самоуверенный не по годам мальчишка, возражающий старшим, злящийся, что ради него племя не желает поступиться обычаем. Воистину, волчонок! Одинокий волчонок, несущийся в стороне и впереди стаи. Не вожак, нет, хотя и с задатками вожака. Не вожак, потому что не желает оглядываться на тех, кто бежит следом. Смотрит лишь вперед, да по сторонам, несется сломя голову. Можно поклясться оставшимися зубами: со временем вымахает в матерого зверя…
Раскалывая звонкие и пахнущие близкой зимой поленья, Дью выжидал удобный момент для бегства. К счастью, ждать, нетерпеливо постреливая по сторонам глазами, пришлось недолго. Грунн, набросив на плечи меховую накидку, куда-то вышла, и в тот же миг мальчик бросил топор. Забежав в хижину, он схватил лук – подарок матери к десятилетию, связку стрел, моток веревок и нож с рукояткой из копыта оленя. Нож остался от отца, как и топор. Благодаря удобной рукояти, он держался в ладони ладно и крепко, словно срастаясь с ней.
Выскользнув со двора, Дью помчался по тропинке, ведущей к окраине селения. Вертлявый Чарр устремился было за ним, но мальчик строго прикрикнул, заставив щенка вернуться, обиженно поджав хвост. Участвовать в состязаниях Крадущейся Рыси с собаками, равно как верхом, было строго запрещено. (До настоящего охотничьего пса пузатому вислоухому недоумку ой как далеко, но правило есть правило.)
Дью старался не попадаться на глаза никому из соседей. За спиной висел лук, на поясе – нож, и любой из встреченных в лучшем случае одарил бы мальчика понимающей усмешкой, в худшем – суровым внушением. В день Крадущейся Рыси никто, кроме пятнадцатилетних, не пытал счастья на горных тропинках. Отцы и братья будущих мужчин коротали время до вечера, обсуждая – вплоть до горячих перепалок и ссор, кто окажется сегодня победителем.
Отбежав за пределы видимости из самого крайнего двора, Дью приостановился, чтобы подумать. Он знал: большинство, если не все юные охотники (общим числом пятеро) отправятся на промысел к югу и юго-западу. Именно те края особенно любимы оленями и кабанами. В таком случае, он пойдет на север! Скалистые уступы в той стороне высоки и голы, карабкаться по ним – одно наказание, да и из живности попадаются лишь осторожные горные козлы и редкие снежные барсы. Что ж, прекрасно! Значит, сегодня к вечеру он притащит и небрежно бросит у высокого костра самую сочную часть туши горного козла и великолепную, густую и пушистую шкуру снежного барса…
В таких мечтах охотник-самозванец карабкался по острым камням с редкой щетиной мхов и сухих колючек. Ноги его были босы. Как и все дорийские мальчишки, Дью ходил босиком до самых заморозков, и коже на его подошвах могли бы позавидовать сапоги из козлиных шкур.
Осеннее солнце светило, но не припекало. Прозрачный воздух настраивал на бодрый лад. К вечеру он притащит к Большому Огню часть туши и три, нет, пять пар рогов… и пятнистую шкуру огромной красивой кошки. Придется попотеть, конечно. Юным охотникам разрешалось прибегать к помощи отцов и старших братьев, если самим унести добытое невмочь. Но у Дью нет ни отца, ни брата, а посторонних мужчин он просить не будет. Все сам! И пусть только Хиваро и остальные взрослые посмеют сказать, что ему нужно выждать еще два года, и что для мужчины главное – острый ум. Справиться с сильным и осторожным хищником может только очень сообразительный – это все знают. И у него будет имя, уже этим вечером! «Повергающий Барса», или «Звенящий Лук», или «Гроза Хищников» – да мало ли как еще! Мало ли славных имен на свете. Дурацкая кличка «Дью» отлипнет от него, отсохнет, как корка на зажившей ссадине.
Хотя в голове охотника клубились яркие самолюбивые мечты, глаза оставались настороженно-зоркими, а уши ловили малейшие шорохи.
Стоп! Дью притормозил. А вот и добыча… Шагах в сорока впереди горный козел, повернув украшенную рогами голову, смотрел в его сторону, готовый ринуться вскачь по острым камням. И не просто козел, а – хвала Небожителям! – та редкая разновидность, у которой устремленные в небо рожки закручиваются тугой спиралью. Из такого рога можно сделать прекрасную рукоять кинжала с готовыми выемками для пальцев, можно повесить его на грудь, можно подарить самой красивой девушке, чтобы носила в своих густых волосах…
Дью затаил дыхание, нащупывая за плечом лук. Но как ни вкрадчивы были его движения, козел, взмахнув головой, ринулся прочь, едва касаясь камней легкими копытами. Охотник бросился следом, уже не думая об осторожности. Теперь самое главное – у кого из них окажутся быстрее и выносливее ноги! В азарте погони Дью перемахивал через такие расщелины, какие в спокойном состоянии благоразумно обошел бы кругом. Цепкие подошвы босых ног хорошо удерживали на шершавых от лишайника камнях. Он помогал себе руками, по-обезьяньи ловкими, хватаясь за корни и стебли колючек.
Иногда козел подпускал к себе так близко, что можно было рассмотреть зрачки в желто-карих глазах – не круглые, как у людей, не острые, как у хищников, но лежащие, похожие на бескровные прорези от узкого ножа. Можно было полюбоваться блестящими на солнце витыми рогами. Но стоило Дью потянуться к луку, как животное встряхивало головой и снова пускалось вскачь. Казалось, козел знал, что находится в полной безопасности до тех пор, пока руки мальчика свободны.
Дью стал терять терпение. Грудь его тяжело вздымалась от быстрого бега, подошвы ног горели, икры и ладони, расцарапанные о колючки и щебень, невыносимо чесались.
– Ну, не несись же так! – крикнул он козлу, совсем по-детски. – Постой хоть немного! Мне очень нужны твои рога, понимаешь? Мне позарез необходимо вернуться домой с твоими рогами!
Козел замер. Казалось, его разжалобили просьбы мальчика и он решился пожертвовать своими красивыми рогами – заодно с головой. Не веря своей удаче, Дью потянулся к луку. Он стянул его с плеча, осторожно вытащил из колчана стрелу и стал натягивать тетиву… Но наглое и насмешливое животное, словно опомнившись, перемахнуло в высоком прыжке на соседний уступ.
– Чтоб ты провалился в пропасть! – в сердцах пожелал ему мальчик. – Пусть отвалятся твои копыта, пусть сгниют твои рога, пусть мясо твое достанется на ужин снежному барсу!
Обидевшись на проклятия или же просто наскучив игрой, козел больше не останавливался. Он летел стремительно, осыпая мелкие камни из-под копыт, и вскоре светло-коричневая шерстяная спина мелькала уже далеко от незадачливого охотника, а потом и исчезла вовсе.
Усталый и раздосадованный, Дью опустился на камни, на которых стоял. Сколько времени угробил он на зловредного козла! За это время можно было подстрелить пару простых козлов или, на худой конец, десяток сурков, застывших рыжими столбиками у своих многочисленных норок. Правда, возвращаться домой с одними сурками он счел бы позором: на редкость легкая и скучная добыча! Хотя тушеные сурки и вкусны необычайно…
Интересно, где он находится? В погоне за козлом охотник забыл обо всем на свете. Дью вскарабкался на ближайшую скалу, формой напоминавшую фигуру согнувшегося в три погибели старика, и огляделся. К его удивлению оказалось, что он совсем недалеко от родного селения. Видимо, зловредный козел водил по кругу. Уйдя в северном направлении, теперь он находился к западу от своего дома. Всего в полутора тысячах шагов виднелись знакомые низкие крыши, присыпанные сверху для тепла слоем земли. Он мог разглядеть и свою хижину, и даже брошенные во дворе недоколотые поленья.
Теперь Дью окончательно узнал местность, вначале показавшуюся незнакомой. Он бывал здесь прежде, хоть и не часто – два или три раза. Ни играть, ни охотиться в этих местах было нельзя, так как с незапамятных времен дорийцы приносили сюда своих умерших.
Народы, жившие на Землях Солнцеликого, сжигали тела павших или закапывали их в землю. Малочисленное дорийское племя поступало по-своему. Умерших относили в определенное, завещанное предками место и оставляли на скалах. Лишенная духа плоть, не нужная более никому из людей, приносилась в дар диким зверям и птицам. Точнее, не в дар, а в обмен – за то, что охотники убивают зверей и птиц и кормятся их плотью. Суровый и честный обычай! Сжигать? Пускать на ветер то, что могло бы еще послужить кому-то. Закапывать в землю? Ублажать червей, бесполезных и скользких.
Поняв, куда попал в безрассудной погоне за козлом, Дью поежился. К счастью, вблизи от него не было видно ни одного тела. Зато шагах в шестидесяти на карнизе скалы различалось нечто продолговато-бесформенное, и еще, дальше… Нет, лучше не смотреть. Проклятый козел с проклятыми рогами! Угораздило его прискакать именно в это, запретное и жуткое место.
Как ни уговаривал себя юный охотник, не озираться вокруг не получалось. Дью ощутил горестный укол в сердце, отметив, как много истлевающих тел покоятся на серых камнях, как много костей белеют во мху.
Когда-то, говорили взрослые, племя их было сильно и многочисленно. Жили они не одним селением, а десятками. Дорийцам принадлежал весь Восточный хребет с предгорьями, до серых тундр на севере и сухих степей на юге. Крепкие дома из сосновых бревен с огородами и стадами коз усеивали западные и южные склоны. Но потом начались набеги нурришей. Размножавшиеся со скоростью крыс, жадные, как саранча, рыжие орды наплывали губительными волнами – обычно по осени и весне. (Зимой и летом, очевидно, рыжая саранча отдыхала, пережидая ветра и зной.) Год за годом, набег за набегом… Дорийские женщины никогда не рожали помногу детей: суровый климат и условия жизни не позволяли вырастить больше двоих-троих, и гордый народ, не пожелавший уйти из обжитых мест, оставив дома на разграбление захватчикам, становился всё малочисленнее.
Первым порывом Дью было как можно скорее оставить мрачное место. Появляться здесь допускалось лишь во время похорон, очень недолгих. В любой другой час каждому, вступившему на эти камни, грозило серьезное наказание. Дью не знал, кто придумал этот запрет и как давно он существует. Так было всегда, сколько он себя помнил. О причинах мальчик не задумывался, хотя порой жалел, что пропадает зря столько дичи: в ложбинах любили селиться кролики, в высокой траве у подножья скал сновали перепела, а от рыжих спинок сурков на окрестных склонах рябило в глазах. Дью хотел было двинуться прочь, но передумал: слишком ныли усталые ноги. Раз запрет уже нарушен, что изменится, если он немного передохнет?
Сын Огдая спустился со скалы и улегся навзничь, раскинув руки и ноги. Он вяло размышлял, в какую сторону следует направить исцарапанные ступни, чтобы вернуться-таки к вечеру к Большому Огню, нагруженному рогами и шкурами. Может, повернуть к югу? Правда, он рискует встретиться там с превращающимися в мужчин юнцами. Они будут насмехаться, особенно если плечи его и руки окажутся пусты. Ну и пусть! Зато на южных луговинах он наверняка подстрелит оленя…
Дью запрокинул подбородок, подставляя лицо неяркому осеннему солнцу. Нет, все-таки еще яркому, несмотря на прохладу дня и удлинившиеся ночи. Слепящее око Яйо, верховного божества жизни… или лик? Интересно, что оно есть такое, солнце… Зрачок Яйо, видящий всё и всех с высоты? Либо круглое лицо божества, золотое и смеющееся от избытка жизни? Или же он весь, целиком – говорят же, прося о чем-то верховное божество: «О Лучезарный Яйо, вечно сияющий в небесах»?… Впрочем, долго размышлять на эту тему Дью не стал. Он не любил ломать голову над отвлеченными вещами, не касающимися никаким боком его лично. Да и что ему Яйо? Дорийцы, охотники и воины с пеленок, гораздо больше чтут Рурга, бога войны. И клясться предпочитают его именем. Рург Огненногривый, Рург Хохочущий, Рург Неистовый!.. К нему, правда, нельзя задрать голову, как к Яйо – солнечному диску в зените. Ну, так что же? Увидеть бога войны нельзя, но расслышать можно: в яростных воплях битвы, в ржании боевых лошадей, в скрежете зубов умирающих нурришей. Дью, во всяком случае, не раз его слышал…
Мальчику почудилось, что земля у подножья скалы, на которой он распростерся, слегка вибрирует. Затылком и спиной он ощутил доносящийся изнутри невнятный гул, словно под толщей камня была пустота и кто-то, находившийся там, шумел или разговаривал. Кто может разговаривать в чреве горы? Не иначе как злобные духи! Вот, должно быть, отчего возник запрет слоняться и играть вблизи упокоившихся тел…
Дью рванулся было бежать со всех ног от зловещего места. Но пересилил себя. Убежать он успеет. Крепкие и резвые пятки еще ни разу не подводили сына Огдая! Безумно любопытно взглянуть, хотя бы издали, на злобных духов, обитающих под землей. Верно, это те самые драчливые духи, от ссор которых дрожат горы и разверзаются трещины в почве. Он взглянет на них лишь один разок, но зато вернется потом в селение не только с рогами и шкурами, но и с рассказом, от которого все мальчишки, даже пятнадцатилетние, разорвутся от зависти.
Дью обошел скалу со всех сторон, то и дело припадая к подножью ухом и стараясь отыскать место, где гул слышался отчетливее всего. Вскоре он обнаружил такое место – то была щель между двух камней. Дью попытался ее расширить, и после упорных раскачиваний и толчков ему это удалось. Теперь из глубины доносились явственные звуки: гулкие удары, шорох осыпающихся камней, голоса. Настоящие людские голоса, хотя разобрать слова было невозможно.
Дью еще настойчивей навалился на камень. Он расшатывал его, толкал и тянул до тех пор, пока щель не стала такой широкой, что он смог протиснуться в веющее мраком и тайной отверстие.
Когда все тело, вплоть до макушки, проскользнуло под землю, Дью повис на руках, ища ступнями опору. Под пятками была пустота. Мелкие камни, срывающиеся из-под локтей и колен, сыпались вниз. Судя по звукам, дно было не слишком глубоко, и Дью решился на прыжок.
Мальчик был готов ко всему – и к хрусту ломаемых костей в том числе, но только не к тому, что камень, на который он приземлился, спружинив ступнями и почти не ударившись, зашевелился. В первый момент сын Огдая решил, что начинается землетрясение. Ведь только тогда колеблется земля и огромные камни подпрыгивают, словно детские мячики – оттого что злобные духи, живущие в ней, идут войной друг на друга. Тут же, впрочем, он отбросил эту догадку. Шевелился один-единственный камень, с глянцевитой и округлой поверхностью, на который его угораздило свалиться, всё же остальное пребывало в неподвижности.
Камень не просто шевелился, он полз. Поначалу Дью не мог ничего разобрать из-за темноты. Но тьма рассосалась: голубевшее полуденным небом отверстие, сквозь которое он проник под землю, давало немного света. К тому же каменные стены подземелья впереди него отбрасывали оранжевые блики, словно где-то за поворотом горел огонь.
В неярком двойном свете Дью с ужасом разглядел, что восседает на спине гигантского жука. Такое диво видел он первый раз в жизни! Мурашки пробежали вдоль позвоночника, и ладони заледенели. Впрочем, сын Огдая тут же сообразил, что жук не причинит ему вред, пока он сидит на нем: любой мальчишка знает, что насекомое не может дотянуться ни челюстями, ни лапами до собственной спины. Нащупав на поясе нож, он стал прикидывать, куда лучше всего всадить лезвие: в огромный, похожий на покрытую глазурью чашу, глаз, либо в маленький шерстистый затылок. Всё остальное было покрыто прочнейшим панцирем, который нечего было и надеяться пробить ножом. Под босыми ступнями панцирь казался не кожистым, а каменным, прохладным и твердым, как булыжник или гранит.
Жук полз неторопливо и спокойно, и невозможно было понять, замечает ли он своего ошеломленного всадника. В неверном свете округлая спина отливала сине-зеленым, как у хорошо прокаленного железа. Пара усиков, похожих на усыпанные иголками ветви, шевелилась по обе стороны головы, ловя не то звуки, не то запахи. Между глазами вздымался блестящий, изогнутый назад рог величиной с хороший кинжал. Он казался отполированным, и его так и тянуло погладить или сжать в ладони. Челюстей и зубов гигантского насекомого со спины Дью разглядеть не мог, и, возможно, это было к лучшему.
Пока мальчик прикидывал и примеривался, сжимая в руке оружие, голоса зазвучали громко и отчетливо, дав иное направление его мыслям. Невидимые пока люди говорили на дорийском наречии, то есть были его сородичами. Судя по отрывистым фразам, заглушаемым ударами металла по камню, они что-то долбили – верно, искали особые камни, из которых куют мечи, топоры и ножи. Дью удивило место, где этим занимались. Добывать железо вблизи от покоящихся мертвых тел? Да еще в праздник, когда все нормальные люди веселятся и отдыхают.
«Поберегись!», «Подай в сторону!», «Помоги-ка!» – рабочие реплики перебивались звоном кувалд и скрипом тачек. Окончательно успокоившись относительно голосов, Дью вернулся мыслями к невозмутимому тяжеловозу. Пожалуй, прежде чем всаживать в него нож, стоит окликнуть мужчин. Пусть полюбуются на небывалое зрелище: оседлавшего чудовище мальчишку! А потом он убьет его. Если жук окажет сопротивление, взрослые мужчины ему помогут. (Но это в самом крайнем случае – наверняка Дью справится сам!) Вряд ли ему откажутся одолжить одну из тачек. Старый Хиваро, не говоря уже об остальных, онемеет от изумления, когда Дью вывалит на землю у Большого Огня огромную, блестящую, как железный щит, тушу. Это будет похлеще снежного барса! Полированный рог он будет носить у себя на шее, а из прочных, как камень, надкрылий сделает доспехи…
До конца додумать сладостную мечту Дью не успел: жук повернул за угол и открылся более широкий проход в земле. По стенам на расстоянии десяти-пятнадцати шагов горели факелы. Несколько голых до пояса мужчин ломами и кирками сокрушали и разгребали породу. Поглощенные работой, они не заметили мальчика и его странного скакуна.
Один из работяг, мерно сгибавшийся и разгибавшийся вблизи от факела и оттого хорошо различимый, показался знакомым. Да ведь это же… Широкая улыбка расцветила лицо Дью. Это Крей Солнечная Стрела! «Эй, Крей!» – заорал он, от избытка чувств подпрыгнув на жесткой спине жука. Но тут же открытый рот свело судорогой. Да, это Крей, вне всяких сомнений – его двоюродный брат и хороший приятель, тот самый Крей, что погиб в схватке с нурришами полгода назад. Дью помогал тогда нести его тело на склон горы, подменяя взрослых мужчин – недвижное тело с небольшой рваной ранкой в основании горла. Нападение нурришей было внезапным, ночным, как свойственно рыжей саранче. Дью хорошо помнил, каким тяжелым казался груз, как жгло у него где-то под ребрами и яростная боль окрашивала всё вокруг в темные и багровые тона: Крей, лучший товарищ его игр, семнадцатилетний, беспечный и смешливый Крей должен был упокоиться навечно на голых камнях, отдав свою плоть хищным птицам…
Крей, голый до пояса, с масляно блестевшим от пота туловищем, обернулся на крик и, узнав зовущего, медленно двинулся в его сторону, загребая ногами, как усталый старик.
– Нет-нет, Крей! – спохватился Дью. – Я не звал тебя! Я не звал! Тебе послышалось!..
Крей продолжал идти. Жук остановился, испугавшись или насторожившись, и заскреб лапами.
Проклятье! Дью судорожно пытался вспомнить, что нужно сделать или сказать, чтобы умилостивить рассерженного духа, явившегося с того света, но ничего не приходило в голову.
– Крей! – умоляюще взвыл он, выставив вперед ладони, словно мог защититься ими от призрака. – Я не делал тебе ничего плохого! Разве ты не помнишь? Мы всегда играли с тобой и никогда не дрались! Рядом с твоим телом я положил свой кремень и топорик. Хочешь, я подарю тебе еще свой лук? Вот этот? Он стреляет на сто шагов! Не подходи ко мне, заклинаю тебя, Крей!..
Крей остановился, приблизившись почти вплотную. Он почти не изменился со времени своей гибели. На месте рваной раны на горле светлел небольшой шрам.
– Я не призрак, Дью, – казалось, встреча с бывшим приятелем совсем не удивила и не взволновала его. – Я не дух. Можешь дотронуться до меня, если хочешь.
– Я не хочу до тебя дотрагиваться! Уйди, пожалуйста!.. – Дью знал, что духи умерших идут на любые уловки, чтобы захватить живого человека и вдоволь напиться его горячей крови, и самое главное – не верить им и не поддаваться на их уговоры.
Крей, не внимая отчаянным мольбам, протянул руку. Дью отшатнулся, едва не слетев кубарем со спины жука, по-прежнему стоявшего смирно, словно послушный конь. Короткого мига было достаточно, чтобы почувствовать: пальцы Крея, коснувшиеся плеча, теплые и живые. Это не ледяное прикосновение духа!
– Ты… не мертвый? Ты жив?… – Дью не знал, верить ли своим глазам, своим ушам и своему осязанию.
– Я не призрак и не дух. Но я и не жив, – ответил Крей глухо и непонятно.
– Ах, вот оно что! – осенило мальчика. – Теперь мне ясно: я разбился, когда прыгнул. Мы оба с тобой на Пепельных Пустошах. Не думал, что здесь так мрачно… – Он огляделся вокруг с сожалением. – И неужели надо всё время долбить землю, словно рабы?
Крей не успел ответить. Привлеченные их разговором, другие мужчины тоже оставили работу и подошли. Все они были воинами, убитыми в весенней стычке с нурришами. Вот широкоплечий и рослый Брагу Разбуженный Медведь, кусок скалы, а не человек, с едва вырубленными в нем человеческими очертаниями. Могучий воин дорого отдал свою жизнь: не меньше дюжины бешеных рыжих псов отправил в мир мертвых, прежде чем самому уйти туда же… Вот юный красавчик Ичуи Сосновая Ветка, вокруг которого всегда вились смешливым и ласковым роем девушки… Вот Сангур Поющий Лук, дальше всех посылавший стрелу, обгонявший в беге оленя. Дью хорошо помнил, как его молодая жена умоляла пронзить ее мечом и оставить на голых камнях вместе с мужем. Был когда-то очень давно в дорийском краю обычай: вместе с убитым воином отправляли на Пепельные Пустоши его жену и коня. Часть мужчин предлагали тогда уступить просьбам вдовы, почтить доблестного Сангура, а заодно и обычаи древности. Но старый Хиваро прогнал ее с места упокоения, пристыдив, напомнив о ребенке в животе, который уже стучался нетерпеливо, словно стремясь поскорее отомстить за отца…
