Алексей Букалов
В зеркалах воспоминаний
По карьерной лестнице – вниз
Из Эфиопии я попал на курсы руководящего состава Дипакадемии и наконец добрался до вожделенной Италии. В ранге дипломатического советника занял пост первого секретаря посольства СССР в этой стране. Но в этой должности я находился недолго.
Всё рухнуло буквально в один день. Случилось так, что мой младший брат Сашка – мамин сын от второго брака (он на девять лет моложе меня), после окончания Московского университета и успешной защиты кандидатской диссертации принял приглашение Массачусетского технологического института и уехал туда преподавать биохимию. Что делает и сейчас. Он талантливый ученый, его имя хорошо известно в научных кругах. Но брат носит другую фамилию – фамилию своего отца, Клебанова. Так что надлежащие органы как-то проморгали наши родственные связи. Но когда просекли это, решили наказать меня за то, что я не поставил их в известность о «проступке» брата. И вот в Рим на имя посла приходит телеграмма за подписью министра иностранных дел А. А. Громыко с распоряжением командировать первого секретаря Букалова А. М. в Москву для участия в закрытых советско-сомалийских переговорах. Совершенно спокойно я собираю чемоданчик, еду в Москву, являюсь в МИД. Как и предписано, иду в отдел кадров. У меня забирают мой дипломатический паспорт. Сотрудник отдела говорит: «Вам надо подняться на 23-й этаж, в отдел собственной безопасности МИДа. Там вас ждет генерал такой-то. Больше я ничего не знаю, я только выполняю поручение».
Генерал указал на стул, и я внутренне поблагодарил его за то, что по своей профессиональной привычке он усадил меня против света, как полагается в этом ведомстве, лицом к окну. Из окна с высоты 23-го этажа вид на Москву был замечательный. Генерал положил передо мной пачку листов бумаги и предложил написать все про моего брата, о том, как он уехал и почему я не сообщил об этом. Закончив писать, я придвинул листки генералу, он быстро пробежал их глазами, мы перекинулись несколькими фразами и вдруг он спрашивает:
– Алексей Михайлович, можно задать вам вопрос личного характера?
Я весь напрягся – решил, что будет вопрос о Гале, потому что мы уже были вместе, но официально я еще был женат на своей первой жене.
– Слушаю вас, товарищ генерал.
И он задал мне потрясающий вопрос, по которому я понял, что у них тоже масса комплексов.
– Алексей Михайлович, за что вы нас так не любите? – спросил он, имея в виду спецслужбы.
У меня отлегло от сердца: слава богу, не про Галю. Я засмеялся и сказал:
– Товарищ генерал, вы что – девушка, что вас надо любить?..
На этой шутливой ноте мы расстались. Но я понял, что в Италию (да, наверное, и в МИД) мне путь закрыт.
Для меня в этой истории была одна очень важная деталь: я не потерял никого из своих друзей.
Почему вы нас так не любите?
Здесь, наверное, к месту объяснить, чем был вызван неожиданный вопрос генерала. Дело в том, что я старался вести себя корректно, но независимо по отношению к этим службам. Хотя они много раз делали разные заходы и ходы, чтобы подобраться ко мне. Особенно это проявилось в Эфиопии, когда свергли Хайле Селассие, власть перешла в руки военного комитета и обстановка стала более напряженной. В посольство приехал офицер по безопасности некий полковник Ильинцев. Эта официальная должность есть в каждом крупном посольстве. Работники спецслужб на мидовском жаргоне называются соседи. Потому что когда-то МИД, находившийся на Кузнецком мосту, и КГБ на Лубянке были соседями. И вот приехал этот неведомый нам Ильинцев. Потом я нашел книжку на английском языке про КГБ, где говорилось, что он в своё время был выслан из Индии. Надо быть большим мастером, чтобы тебя выслали из Индии!
Мы жили на территории посольства, которое находится в замкнутом пространстве. Такой огороженный парк. Этот участок был подарен императором Менеликом русскому правительству. И вот меня вызывают в спецотдел и просят ознакомиться с распоряжением, подписанным послом. В нем говорится, что местным гражданам категорически воспрещается вход в служебные и жилые помещения посольства. А на территории посольства работает много эфиопов. Они убирают дорожки, работают на заправочной станции, пилят деревья – территория большая, и ее нужно обслуживать. И, конечно, большинство из них приходит домой, помогает по хозяйству, получает за это какие-то деньги. В служебные помещения их никогда никто не пускал. Так что странное, на мой взгляд, распоряжение. Спрашиваю: «Что с этим делать?» Отвечают: «Надо ознакомиться». Ознакомился, расписался и думать забыл. Мало ли что придумают, им надо отчитываться.
У меня был приходящий помощник, Габриольт. Замечательный эфиоп, который служил еще у итальянцев, и из-за того, что я говорил по-итальянски, уважал меня как вождя племени. Временами мы с ним дружески беседовали, он получал какие-то подарки себе, детям.
Обычно в обеденный перерыв – довольно большой по африканским масштабам, три часа, по-моему, – я с работы спускался по дорожке к нашему симпатичному домику с черепичной крышей, построенному итальянцами. На втором этаже у меня была квартира. Я обедал, забирал сына Борю и жену Алину, и мы ехали в бассейн с горячей водой – был такой, купались, я возвращался на работу, а они оставались до вечера. Там была еще детская площадка, маленький бассейн, Борька там научился плавать. В конце рабочего дня я или кто-то из моих друзей забирал их и привозил домой. А в это время ключ клался под коврик, эфиоп приходил, быстро все убирал и уходил. Такой был порядок.
Так вот этот Ильинцев заметил, что я не подчинился новому распоряжению – Габриольт продолжает ко мне ходить, – и решил подловить меня на нарушении дисциплины. Каким образом? Однажды я, как всегда, приехал из бассейна, мы случайно встретились около посольского здания – а здание стеклянное, очень красивое, кстати, среди авторов его проекта была одна из моих тетушек – Лидия Михайловна Букалова. До работы оставалось минуты три, мы перебросились парой слов, и я поднялся к себе в кабинет. В это время Ильинцев взял понятого, слесаря (и мы поняли, кто такой был этот слесарь), прошёл к нашему домику, поднялся на второй этаж, подошёл к кухонному окну, а в окне стоит Габриольт, поет заунывную военную песню и драит сковородку. Эфиоп увидел, что пришел человек, – он не знает, кто это, но знает, что это начальник. Это они очень четко понимают.
Габриольт открывает дверь, тот входит и попадает в гостиную. Там висят африканские маски, стоит телевизор, кресло. Еще висит фотография – вырезка из газеты, на которой я стою с Подгорным и сомалийским президентом. Она была сделана за две недели до этого: меня вызвали из Эфиопии в командировку в Сомали, где председатель президиума Верховного Совета ССР Н. В. Подгорный находился с официальным визитом. Наш службист узнал об этом из газет.
Незваный гость внимательно все осмотрел и спрашивает: «Габриольт, ты один дома?» – «Нет, не один». – «Как не один?» – «А там синьора Алина», – показывает на угловую комнату, где Алина протирает уши Борьке. Это было настоящее фиаско. Он и предположить не мог, что в этот день мы вместе вернёмся из бассейна, ей для чего-то нужно было быть дома. И что он делает? Поразительно, эта организация не может ни одной операции подготовить нормально. Но тебя же учили в специальных школах – придумай, зачем пришел. За газетой, например. А он поворачивается на своих высоких каблуках, потому что он, как и большинство из них, низкого роста, и убегает. Выходит Алина, видит убегающего по лестнице Ильинцева, звонит мне: «Алеша, зайди, пожалуйста». – «Не могу, я только взял документы. Что-то случилось?» – «Случилось».
Прихожу, она мне всё это рассказывает. Я иду сразу к послу. Из-за того что военная ситуация, у нас есть договоренность: если какая-то информация, надо докладывать сразу, не дожидаясь летучки. Я прихожу. «Анатолий Петрович – вы не можете позвать старшего шефа?» – «Ну ты мне скажи, что случилось». – «Я вам обоим скажу». Приходит первый секретарь. Я говорю: «Вот, товарищи руководители, сейчас против меня была совершена провокация. Считая, что никого нет дома, пришел ко мне Ильинцев, и я очень прошу меня от этих провокаций оградить. Если это невозможно, то, поскольку нас сюда на работу отправлял ЦК, я буду писать в ЦК». Такой я наглый. И тот, второй: «Ну, зачем ты так ставишь вопрос, не горячись». – «Я никак не ставлю, я просто излагаю факты». Откланялся и ушел.
И больше до конца своего пребывания там с вертухаями не общался. Ну так что? Ответил я на вопрос – почему вы нас так не любите?..
Из дипломатов – в литсотрудники
Я уже рассказывал, как наши власти от меня хорошо избавились. Но по-своему они были правы. Классовое чутье – оно всегда было им свойственно.
Надо было начинать жить с чистого листа. Я вылетел из МИД СССР по статье о недоверии. А это – волчий билет. Все мои попытки устроиться на работу терпели фиаско. Меня никуда не брали. В Москве готовились к Олимпиаде, я пошел в Олимпийский комитет, предложил услуги переводчика. Отказали. И тут я вспомнил, что моим руководителем кандидатской диссертации – я занимался темой итальянской политики в Африке, – был сын министра иностранных дел А. А. Громыко – Анатолий Громыко, директор Института Африки. Он приезжал в Рим в то короткое время, которое я там был первым секретарем посольства, и я по старой памяти водил его в местный институт Африки, переводил там его выступления, был с ним на приеме, ходил с ним есть пиццу. Как-то он мне сказал: «Алексей, зачем вам этот МИД? Приходите к нам в институт. У нас зарплата хорошая, у нас хорошая библиотека. Я ищу новые кадры. Приходите». – «Хорошо, Анатолий Андреевич, я подумаю», – отшутился я тогда. Теперь, вспомнив тот разговор, отправился к нему в институт.
Анатолий Андреевич с энтузиазмом принял меня. «У нас есть вакансия, мы создаем новый сектор Южной Африки. 270 рублей в месяц». Тогда это были для меня чудовищно большие деньги. Потому что та должность, на которую я потом попал, стоила 125 рублей. «Вот, заполните анкетку и позвоните мне», – сказал мой работодатель.
Я заполнил анкетку и уехал с ребятами на школьные каникулы отдыхать в Мозжинку под Звенигородом.
Но мне, видно, не суждено было получить эту работу. Именно в это время разразился грандиозный скандал: заместитель Генерального секретаря ООН по политическим вопросам и делам Совета Безопасности ООН в ранге Чрезвычайного и Полномочного посла СССР А. Н. Шевченко, как говорится, соскочил на Запад. Как выяснилось, находясь на этой должности, он передавал ЦРУ секретные сведения об СССР, а потом попросил политическое убежище в США. Ситуация осложнялась тем, что Шевченко был личной кандидатурой Андрея Андреевича Громыко и на все сигналы спецслужб о подозрительном поведении своего подопечного глава МИД отвечал: «Оставьте его в покое. Я за него ручаюсь». И вот впервые стул под Андреем Андреевичем закачался. Испугался за своё место и его сын. Но впрямую отказать мне он не смог и дипломатично сказал: «Вы знаете, Алексей Михайлович, академические кадры требуют характеристики с предыдущего места работы. Вы уж организуйте как-нибудь».
А меня выгнали без выходного пособия, какая тут характеристика! И всё-таки я решил позвонить секретарю парторганизации в свой Африканский отдел, где работал до командировки в Италию. Парторг на меня с вопросами – что ты, как ты? Они все переживали за меня. «Да вот, – говорю, – меня вроде Гром-младший берет к себе в институт».– «Это же замечательно, мы все мечтаем об этом, они сейчас так процветают». – «Но видишь, какая загвоздка, мне нужна характеристика. Как ты думаешь, могу я попросить у вас характеристику?» Пауза. «Ну, ты понимаешь, не я это решаю. Перезвони, пожалуйста, через 15 минут». Перезваниваю и слышу: «После обеденного перерыва, в два часа, в экспедиции МИДа на Смоленской будет конверт на твое имя». Это время такое было – без ксероксов. Приезжаю, забираю конверт. В нем на бланке Министерства иностранных дел напечатана характеристика Букалова Алексея Михайловича, подписанная заведующим Третьим Африканским отделом МИД СССР, членом коллегии МИД, Чрезвычайным и Полномочным послом В. А. Устиновым (он был племянником министра обороны Дмитрия Устинова). В свое время он был послом СССР в Танзании, хорошо меня знал. И там в трех абзацах было написано о том, какой я фантастический африканист, автор энциклопедических статей в таких-то и таких изданиях. Замечательная характеристика. Помню, как я растрогался – вот ведь не побоялись мои товарищи, не отмахнулись от человека, как говорится, с черной меткой. Такой удивительно товарищеский жест. Я повез характеристику в журнал, хотя и предполагал, что она уже не понадобится.
А работу я все-таки нашёл. Меня взяли в журнал «В мире книг» на место ушедшей в декрет Наташи Лариной. Так советник второго класса превратился в младшего литсотрудника, что тоже оказалось замечательным опытом.
В «Мире книг». Партийная Одиссея
Я попал в отдел критики и библиографии. Для меня этот небольшой журнальчик Госкомиздата стал своего рода башней из слоновой кости. Мне не нужно было писать на привычные внешнеполитические темы, и я начал заниматься тем, что определило мои интересы на многие годы: Пушкиным, Пиноккио.
Но прежде чем сесть за рабочий стол, я должен был соблюсти некоторые формальности и прежде всего встать на партучет. Честно говоря, я совершенно забыл об этой процедуре, потому что моего партбилета на руках у меня не было – во время зарубежной командировки он хранился в ЦК партии. О том, что его нужно держать при себе, неожиданно напомнил мне отчим, Макс Ефимович (я звал его Максик), Сашкин отец. Я приехал к ним с мамой рассказать, почему я вдруг вернулся из Италии, пробыв там всего два месяца, хотя прощались надолго. Мама плакала, потому что из-за одного сына пострадал другой, а это большое испытание для любой матери. Отчим сидел у окна, опершись на палочку, и было непонятно, слушает он или нет. Он вообще был человек молчаливый, слов на ветер не бросал. Мать он боготворил. Для нее это был мезальянс. Единственным достойным, с его точки зрения, воспоминанием жизни он считал свое вступление в партию. Это было на фронте после боя, когда ему и нескольким его товарищам, оставшимся в живых, вручили партбилеты. Он очень гордился этим. И теперь вдруг он спросил: «Алёша, а партбилет они тебе оставили?» – «Оставили, Максик, а почему ты спрашиваешь?» Он говорит – и это была единственная шутка, которую я от него слышал, и то не уверен, что это шутка: «Если отберут, ты не расстраивайся, я тебе отдам свой».
И я вспомнил, что должен забрать свой партбилет. В назначенное время я пришел на Старую площадь, поднялся в 327-ю комнату. За пустым чистым столом сидел человек. Полный такой человек. Он поздоровался. Открыл ящик-картотеку, пальцами подергал – нашел. Моя фамилия на букву Б, недалеко. Вытащил мой партбилет и приложенную к нему расписочку. Оторвал её: «Распишитесь, пожалуйста», – говорит. Я расписался. Получил партбилет, он пожал мне руку и сказал: «Алексей Михайлович, я вам желаю удачи». Меня это так поразило. «Это все, что вы хотите мне сказать?» – спрашиваю. И он, который сидит в 400 метрах от Лубянки, мне говорит: «А вы знаете, Алексей Михайлович, партийная организация к вам претензий не имеет». Я откланялся и ушел.
И пришел с этой хохмой в журнал «В мире книг». Узнал: чтобы встать на учёт, надо поехать в Госкомиздат. Я поехал в Госкомиздат, на прием к секретарю парткома. Тот вежливо поздравил меня с вступлением в их коллектив. Сказал, что это очень важный идеологический орган печати, что он требует от сотрудника большой отдачи и он, партсекретарь, желает мне хорошей работы. А пока надо заполнить какие-то карточки, оставить мои координаты у какой-то Наташи… Давая эти указания, он вертел в руках мой партбилет и вдруг увидел, что он выдан парткомом МИДа – а мидовский партком был на правах райкома. Такая вот бюрократическая деталь. Этого, оказывается, было достаточно, чтобы прекратить бюрократическую волокиту.
На своем «жигуленке» я весело прикатил на Сущевский вал в редакцию и понял, что рано радовался. «Алексей Михайлович, вас спрашивал главный», – сказала мне секретарша, едва я появился. А возглавлял тогда редакцию Юрий Константинович Филонович, прекрасный журналист, человек очень честный, глубоко интеллигентный и тонкий. 27 лет он работал в «Известиях», был редактором отдела пропаганды и заместителем главного редактора. Своими острыми выступлениями он вызывал недовольство партийных боссов, и те нашли повод с ним рассчитаться. Когда его единственная дочь вышла замуж за французского кинопрокатчика и уехала в Париж, в редакции появился приказ: «По рекомендации секретариата ЦК КПСС Филонович Ю. К. освобождается от занимаемой должности и назначается главным редактором журнала «В мире книг». Надо сказать, что журналу очень повезло…
Бодренько захожу я в кабинет Филоновича: «Вы меня искали? Я был в парткоме». Вижу, сидит он очень расстроенный. Кислый такой сидит. А проверить его настроение можно было легко: с правой от него стороны была полка со словарями, и за Большим энциклопедическим словарем всегда стояла бутылка коньяка. По уровню жидкости в этой бутылке можно было определить настроение главного. Я немного подвинулся и увидел, что бутылка наполовину пустая. И я понимаю, что он расстроен и ему неприятен этот разговор. «Мне уже сообщили, Алексей Михайлович. Мне звонили из парткома. Вы мне помогите. Понимаете, мне будет звонить после обеда Стукалин (Б. И. Стукалин в 1978–1982 гг. был председателем Госкомиздата), и я должен ему сказать, кто мне вас рекомендовал». – «Я все понял, Юрий Константинович. Сколько у меня есть времени?» – «Ну, чуть меньше часа».
И я начал звонить. Первый, кому я позвонил, был Виталий Игнатенко, знакомый мне еще по комсомольским делам. У нас было много общих друзей. Мы с ним особенно не дружили, но встречались в доме моего институтского приятеля Андрея Грачева. Игнатенко – блестящий человек. До недавнего времени он был членом Совета Федерации, в разные годы возглавлял ТАСС, был заместителем заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС, руководил пресс-службой президента СССР, был главным редактором журнала «Новое время», где пересеклись наши пути. Но мне не повезло: секретарша сказала, что Виталий Никитич в Будапеште в командировке. Звоню Грачеву – он в это время работал в отделе международной информации ЦК, потом стал пресс-секретарем Михаила Горбачева, сменив на этом посту Игнатенко. Сейчас он преподает в Сорбонне. Мы до сих пор дружим, встречаемся, когда я бываю в Париже.
Андрей Серафимович умница и замечательный друг. Он сразу все понял, этот премудрый пескарь, и говорит: «Я, конечно, могу позвонить Филоновичу, но правильнее будет, если он позвонит мне. Когда он увидит, что набирает Б-6 (это циковский индекс, еще были буквенные телефоны), он поймет, куда звонит». Я беру бумажку, пишу: Грачев, Андрей Серафимович, и номер телефона. Приношу бумажку Филоновичу. Тот надевает очки, читает: «Грачев, Андрей Серафимович – кто такой?» – «Это заместитель заведующего отдела международной информации ЦК КПСС, – говорю. – Годится, Юрий Константинович?» – «Алексей Михайлович, я вас не задерживаю». Как ребенок, он обрадовался такому исходу этого неприятного дела.
Урок профессионального мастерства
Первое творческое задание в журнале «В мире книг» стало мне хорошим уроком на всю мою дальнейшую жизнь в профессии.
Мне поручили взять интервью у кого-то из писателей на тему: отношения автора и издательства. «Пусть вам расскажут, как заключается договор, как он соблюдается, какие обязательства берут на себя обе стороны, что случается, если кто-то их нарушает», – напутствовала меня наш редактор Валентина Давидовна Голубчикова.
У меня не было таких знакомых писателей, к кому я мог бы обратиться, и я попросил маму позвонить Агнии Барто, спросить, не ответит ли она на несколько моих вопросов. Имя известное, решил я, знаменитый поэт, хорошая кандидатура. Мама дружила с Барто, входила в группу активистов её программы «Найти человека», которую Агния Львовна вела на радиостанции «Маяк». Барто сказала: «Конечно, пусть приезжает» – и назначила время встречи. Я приехал к Агнии Львовне с магнитофончиком, которым гордился. Она очень хорошо меня встретила, прямо как мама. По-моему, даже чаем угостила. «Что вас интересует, Алёшенька?» Я объяснил свою задачу. А Барто в это время – я этого не знал – поругалась с «Детгизом». Они ее обманули в чем-то или чего-то не заплатили. И она стала рассказывать, сколько всякого безобразия у них там творится, это был настоящий обвинительный спич. Временами ее горячую речь прерывали телефонные звонки, она снимала трубку и, забавно имитируя просторечие, говорила: «Слушаю вас… Я ни знаю, ни знаю, пачём я знаю, они мне не докладывают». Клала трубку и продолжала мне говорить, «какие они все мерзавцы». Я решил, что этого достаточно, и, довольный собой, приехал в редакцию. Расшифровал магнитофонную запись, отдал перепечатать текст машинистке и выправленный материал сдал Голубчиковой. Она сказала, что это очень актуально и отправила моё сочинение в набор. Уже в гранках интервью поступило к главному редактору – Филоновичу. Через какое-то время Юрий Константинович вызывает меня. Захожу. «Я вот Барто читаю. Интересный материал. Очень. Будет, наверное, украшением номера». Я в глубине души уже торжествую, а шеф продолжает: «Но, уважьте старика, сделайте одолжение – возьмите у нее визу». А я молодой, необученный. «Юрий Константинович, вот она мне сюда всё наговорила. Здесь всё записано. Если у вас есть время и желание, я включу, и вы послушаете». – «Да я не сомневаюсь, Алексей Михайлович, но сделайте мне одолжение, пожалуйста. У нас еще есть время до сдачи номера. Или она недоступна?» – «Не знаю, позвоню ей».
Я уже сам позвонил Агнии Львовне. Приехал, выложил гранки на стол, жду, когда она прочитает. Она внимательно прочла текст от начала до конца, пододвинула гранки ко мне и сказала: «Алеша, я ничего этого не говорила». Я остолбенел. «Агния Львовна, у меня записано все, что вы сказали». – «У меня была температура, я за свои слова не отвечала». И я понял, какой он мудрый, наш Юрий Константинович Филонович. Я взял гранки и откланялся.
Агния Львовна была непростой человек. Простых Барто не бывает. Иногда мы заглядывали к ней – она жила на даче, встречались с ее мужем. Он был член-корреспондент Академии наук СССР, теплоэнергетик Андрей Владимирович Щегляев, интересный человек. Как-то мы пришли к ней в гости, и наш Алёшка, увидев при входе в дом под лестницей огнетушитель, остроумно окрестил его – «агниятушитель». А её замечательная дочь Таня, та, которая «горько плачет, уронила в речку мячик», до сих пор каждый год 12 февраля звонит нам и поздравляет с днем рождения моей мамы.
