Алексей Букалов
В зеркалах воспоминаний
Гречко, которому всё это надоело, командует: «Командира ко мне». Является командир корабля, докладывает: «Капитан первого ранга такой-то по вашему приказанию прибыл». Гречко говорит: «Ну, что у тебя за бардак такой? У тебя министр обороны на борту, а они у тебя шасть туда, шасть сюда. Что это?»
И вот, рассказывает Сонев, замечательный ответ командира. Он берет под козырек и говорит: «Прикажите потопить, товарищ министр обороны?» И он его потопит, если получит такой приказ. Ведь за начало третьей мировой войны будет отвечать Гречко, а не он. И он, командир, объяснил это своему министру этим замечательным ответом. Гречко посмотрел внимательно:
– Ну, чуть что – сразу потопить. Ну передайте, чтобы уходили.
Моряки на флажках попросили: «Ребята, отвалите, пожалуйста». Американцы поняли и ушли.
Мне очень понравился этот рассказ про Гречко, я стал присматриваться к его манерам, поведению. Держал он себя достаточно демократично. Всё открыто, просто, по-военному. Он любил купаться в море. Однажды сомалийцы специально привезли его на пляж, чтобы ему на берегу искупаться. Но был отлив, океан отошел, вода оказалась очень далеко. И Гречко раздумал купаться, ему не хотелось идти далеко по песку. И он вдруг встал и без всякой подготовки рубанул:
– Ну ладно, мы, пожалуй, поедем.
– А как же с купанием? – растерянно спросил сопровождавший сомалийский генерал.
– А купаться будет… – он назвал какого-то генерала из своей свиты и уехал. А генерала потом доставляли на самолете. В каком-то смысле, конечно, самодурство. Но я запомнил другой человеческий момент, который очень расположил меня к этому человеку.
Мы уже собрались возвращаться домой, как министр обороны получил из Москвы указание совершить посадку в Каире, где его ждут переговоры с египтянами. Я-то как раз был очень доволен таким поворотом, так как в Каире был мой институтский товарищ, я с ним даже сумел встретиться за те сутки, что мы там находились.
В аэропорту, где мы приземлились, выстроилось несколько шеренг почетного караула, оркестры с развевающимися флагами – египетскими и советскими. Встречали нашу военную делегацию очень торжественно. Уже стоя, смотрю в иллюминатор и вижу, что соседнее окошечко из кабины министра, где он играл в домино со своей челядью, тоже открылось и так же, как я, смотрит на этот парад Гречко. При этом в странной позе, как птица, подняв назад руки. Я понял, что он ждет денщика, который принесет ему мундир со звездой Героя. Маршал поймал мой взгляд и, взявшись за подбородок, вдруг пожаловался:
– Не поверишь, смотрю как на зубную боль.
И мне вдруг стало его жалко. И вместо того, чтобы ответить по уставу, я ему сказал:
– Андрей Антонович, я вам желаю успеха.
Это был такой теплый, доверительный момент. Человеческий.
Потом эта поездка с маршалом Гречко мне аукнулась.
Когда я приехал на работу в Эфиопию – это было мое следующее назначение, – я должен был получить дипкарточку. Для этого посольство отправляет ноту в страну пребывания о том, что посольство СССР свидетельствует свое уважение МИДу и просит выдать дипломатическую карточку первому секретарю посольства А. Букалову. В заключение такие же реверансы – и нота заканчивается. Я сам ее написал, сам отправил. Фотографию приложил. Жду. Никакой карточки не приходит. На мой звонок отвечают, что на фотографии я в очках, а надо без. Проходит еще две недели – никаких документов у меня нет. А время непростое, без документов ты не можешь ничего делать, никуда выехать, ничего. Я помню, что уже обзавелся какими-то связями, познакомился с итальянцем, который работал в комиссии ООН по Африке. И я с ним посоветовался – что делать? Как мне быть? Он говорит:
– Знаешь, здесь все делается по-другому. Ты должен позвонить заведующему отдела, он замечательно говорит по-итальянски, человек еще старой гвардии, пригласи его на обед и выясни, в чем дело. Только так.
– А это вообще удобно? – говорю я.
– Это не просто удобно, это так принято, – отвечает.
Я позвонил, представился, сказал, что хотел бы познакомиться, и спросил – не может ли он отобедать со мной в итальянском ресторане. Мы встретились, пообедали в итальянском ресторане, побеседовали. Разговор был очень светский. Не протокольный. Про состояние здоровья императора, о видах на урожай, о том, что водопады пересохли. Я уважительно обращался к нему – гиточи. Это такое обращение к аристократу, придворное выражение. И когда нам подали сладкое, мороженое или папайю, я ему сказал:
– Вы знаете, гиточи, мне, во-первых, очень приятно, что вы приняли мое приглашение. Спасибо вам, я очень рад этому знакомству. Но я хотел бы с вами посоветоваться, потому что я до сих пор не получил дипломатическую карточку.
Он удивился:
– Вы знаете, месье Букалов, я вам скажу такую вещь. У меня на работе в сейфе на средней полочке лежит папочка, и в этой папочке есть листочек бумаги. Я вам его процитирую. Надпись на листочке – дальше переходит на английский: the list of military delegation in Somaly – the minister of Defence Marshall Gretchko… и дальше он точно перечисляет всех – генерал Огарков, начальник Генерального штаба Вооружённых сил СССР – первый заместитель министра обороны СССР, генерал-лейтенант такой-то, адмирал такой-то, перечисляет всех офицеров, а в конце говорит – полковник Букалов, переводчик. Я был потрясен, что он это знает и что всё запомнил наизусть. Он подготовился к этому визиту, к этой беседе. Я сказал:
– Вы знаете, гиточи, мне очень лестно, что у вас такая папочка лежит. Но для вашего сведения хочу вам сказать, что я даже догадываюсь об источнике этой информации, но ещё хочу вам сказать, что я был единственным гражданским лицом в этой делегации. Еще раз спасибо вам за обед и беседу.
На следующий день мотоциклист привез мне конверт с карточкой.
Борис Николаевич Ельцин
С президентом России Борисом Ельциным я никогда не встречался. Но я видел другого Ельцина – первого секретаря Свердловского обкома партии. И он произвел на меня очень сильное впечатление.
Для меня это было неожиданное знакомство. В 1980 году, в год московской Олимпиады, я от журнала «В мире книг» в качестве репортера принял участие во Всесоюзном совещании молодых писателей, которое проходило в Свердловске. Организаторы активно знакомили молодых авторов, съехавшихся со всей страны, с жизнью: возили по предприятиям, устраивали встречи с ударниками коммунистического труда, рассказывали об успехах передовиков производства. Словом, знакомили с трудовым героизмом уральского пролетариата. В рамках культурной программы возили к монументу, символически обозначающему границу между Азией и Европой. Там я вспомнил очень похожий обелиск, который видел на границе Северного и Южного полушарий в Африке.
Вот так совещание потихоньку продвигалось к завершению, и в последний день программой предусматривался визит молодых литераторов в Свердловский обком партии и встреча с секретарем обкома Борисом Ельциным. Я решил, что мне необязательно там быть, я и так заранее знаю, что он скажет. И мне как-то ко времени вспомнился итальянский граф, дипломат Лука Пьетромарки – посол Италии в Москве в конце 1950-х годов. В дипломатических кругах он был известен необычным стилем работы. Когда его приглашали в Министерство иностранных дел на беседу, скажем, с Молотовым, он заранее вызывал шифровальщика и надиктовывал «запись» беседы, используя обтекаемые фразы и устоявшиеся формулировки. В ней было всё, что необходимо для служебного отчёта: и оценка высокопоставленным собеседником проекта мирного договора с Италией, и его указания на то, что необходимо сделать для развития наших отношений и т.д. и т.п. В конце была традиционная обязательная строчка: на беседе присутствовали заведующий первым отделом такой-то, атташе посольства такой-то… Граф закрывал блокнот и отдавал шифровальщику. Единственное, что он мог исправить в готовом тексте, это фамилии присутствующих на беседе. И вот я решил частично использовать опыт графа-посла и написать текст, как говорится, не глядя. Но поскольку утром все просыпаются и начинаются хождения – шум, гром, – я встал и решил, ладно, это недалеко, лишь перейти площадь, пойду. И думаю, досплю на этой встрече.
Зал заседаний был полон. В точно назначенное время, в 10 часов утра, появился Борис Николаевич. Молодой, энергичный. Он вошел в зал, сел за стол президиума. Внимательно осмотрел публику и сказал:
– Ну что, молодые писатели? Вы ждете от меня рассказ о том, как уральский пролетариат дает стране угля? Какую отличную продукцию мы выпускаем? А я не стану вам об этом рассказывать. Потому что, признаюсь, у меня нет достаточно хлеба и продуктов, чтобы накормить этот пролетариат. У меня нет достаточно детских садов, чтобы обеспечить всех детей и помочь мамам.
И пошёл, и пошёл… Я сразу проснулся и уже внимательно вслушивался в каждое слово. Помнится, я подумал: нужно иметь мужество, чтобы делать такое признание. И еще подумал, что этот человек далеко пойдет, если не свернёт себе шею. Я видел, как были обескуражены наши молодые писательские вожди: подобных публичных речей от партийных боссов они точно никогда не слышали. А потом мы фотографировались на фоне памятника Ленину рядом с обкомом. Эта фотография сохранилась как память о первом знакомстве с Борисом Николаевичем Ельциным. Потом я уже внимательно следил, как и все, за его судьбой, за его выдающейся карьерой.
Фидель Кастро
С Фиделем Кастро я столкнулся совершенно случайно в Кремлевском Дворце Съездов на праздновании 60-й годовщины Октябрьской революции. На торжественном заседании я в качестве переводчика сопровождал сомалийского президента Сиада Барре.
Приехав на машине на территорию Кремля, мы через служебный вход вошли во Дворец и уже собрались на лифте подняться в фойе, куда стекалась приглашенная публика, как вдруг лифтер, молодой человек, вопреки всем правилам, спросил:
– А вы не возражаете, если мы возьмем еще пассажиров? Лифт большой.
– Да, конечно.
И в этот момент в лифт вошел Фидель Кастро, тоже с переводчиком. Он, конечно, большой, но не настолько, чтобы пришлось тесниться. Мы поздоровались и собрались поехать, но молодой лифтер снова спросил:
– А можно мы еще возьмем?
«Ну, думаю, какой наглец. Здесь такой звездный состав…» Но не успел я додумать эту мысль, как в кабину вошла официантка с подносом, судя по всему, его приятельница. Я глазел на Фиделя, который стоял передо мной со звездой Героя Советского Союза, на его чуть поседевшую, поредевшую бороду, а Фидель разглядывал официантку, которая в короткой юбочке, белом передничке, такая хорошенькая, стояла с этим подносом и перекидывалась какими-то словами с лифтером. Лифт был скоростным, так что поднялись мы довольно быстро. Я пропустил Фиделя, он прошел к выходу и по дороге ущипнул официантку за попу. Девушка кокетливо захихикала и вышла вслед за Си-адом Барре из лифта. А мне почему-то стало тепло оттого, что этот суровый, мощный, несгибаемый борец с Острова Свободы вдруг открылся как живой нормальный человек. И я запомнил Фиделя таким – живым, радостным человеком. Вообще-то я довольно много о нем знал, и не только героического, но этот жест меня поразил.
Я вспомнил об этом смешном эпизоде на следующий день после смерти Фиделя, когда уже здесь, в Риме, меня пригласили на телевизионный круглый стол, посвященный памяти кубинского лидера. Видимо, от меня ожидали какого-то политического анализа эпохи Фиделя Кастро. Но так как среди участников было достаточно специалистов по Кубе, я решил, что не буду отнимать у них хлеб. И рассказал о той незабываемой поездке в лифте. А когда передача закончилась, я обернулся к сидевшему рядом со мной Джульетто Кьезе, известному итальянскому журналисту и моему давнему знакомому:
– Я думаю, что меня больше никогда на телевидение не позовут.
– Ты что! – возразил он. – Наоборот, это было единственное живое выступление за всю программу.
Я видел Фиделя Кастро, когда он уже был отставным лидером, но по-прежнему обладал громадным авторитетом. Он захотел встретиться с папой Бенедиктом XVI, когда тот был на Кубе. И папа к нему приехал, хотя тоже был не очень здоров. Не знаю, где они встречались, но не в папской резиденции. Не знаю, о чём они говорили, но, судя по рассказам самого Бенедикта XVI, Фидель попросил у папы благословения для его домочадцев. У него было, по-моему, две дочери. Команданте с большим уважением относился к папе римскому, несмотря на то что понфитик не принимал его антицерковную политику. Интересно, что Фидель встречался и с папой Франциском, но подробностей той встречи я не знаю.
Гельмут Коль
Знакомство с германским лидером Гельмутом Колем для меня было очень поучительным. Это была горбачевская эпоха, готовился визит Гельмута Коля в СССР. Накануне визита группа журналистов из Москвы приехала в ФРГ взять интервью у Федерального канцлера Германии. Это были журналисты газеты «Правда», телевидения, «Комсомольской правды», если не ошибаюсь, и «Нового времени», которое представлял я.
Коль принял нас в Бонне, «в своем бункере», как по привычке немецкие коллеги называли кабинет, где канцлер проводил свои встречи. Коль был очень любезен, настроен на активное развитие сотрудничества с Советским Союзом, охотно отвечал на все вопросы. Я был с собственным корреспондентом «Нового времени» Никитой Жолтнером, блестяще владеющим немецким языком. И вообще отличным германистом. Он мне всё переводил, так что я мог следить за беседой. Я обратил внимание на то, что Коль настойчиво повторяет одну мысль, которая, признаюсь, поразила меня. Она звучала следующим образом: вскоре, когда Германия объединится… Через несколько фраз – опять: когда мы объединимся… Эта мысль пронизывала всю его речь. Я очень хорошо помню свои ощущения. Я самонадеянно думал: о каком объединении он говорит? Странно: такой умный и влиятельный человек – и говорит такую ерунду. Кто тебе даст объединиться – холодная война?
Как оказывается, дураком-то был я, а не он. И до объединения оставалось рукой подать. Он сделал всё, чтобы расчлененная страна, разделённая бетонной стеной, наконец превратилась в единое государство. И говорил об этом журналистам, чтобы те донесли эту мысль до всего мира. В этом деле он нашел такого замечательного партнера и единомышленника, как советский лидер Михаил Сергеевич Горбачёв. Более того, он стал первым канцлером объединенной Германии. Я думаю, что вместе с Горбачевым он войдет в историю.
А унизительное чувство неинформированного человека, испытанное тогда, осталось на всю жизнь.
Джулио Андреотти
Признаюсь, с детства у меня сохранилась любовь к ночным поездам. Каждый год именно таким поездом я ездил к бабушке на каникулы из Москвы в Ленинград. Это было очень удобно – вечером выезжаешь, ночью выспишься, утром на месте. Поэтому неудивительно, что, собираясь в командировку из Рима в Турин на юбилейную конференцию, посвященную 20-летию перестройки в Советском Союзе, я купил билет на ночной поезд. К сожалению, сейчас этого поезда уже нет.
Поездка оказалась очень удачной. Утром я проснулся, но из-за того, что окно было зашторено, не сразу определился со временем. Открыл дверь в коридор, чтобы посмотреть – не проспал ли я. И увидел: возле окна стоит известный итальянский политический деятель, бывший премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Я быстренько привёл себя в порядок, переоделся, выскочил к нему. Я был с ним давно знаком. Когда еще работал в Сомали, брал у него интервью – Андреотти был тогда министром обороны, приезжал Могадишо, я с ним встречался в аэропорту, мы долго беседовали. И потом я внимательно следил за его политической карьерой. Прежде всего, по долгу своей журналистской службы.
Политическую карьеру Джулио начал ещё в стенах университета, будучи студентом юридического факультета. Постепенно он дорос до аппарата Совета министров, где на посту секретаря отвечал, в частности, за возрождение итальянской киноиндустрии и содействовал реформированию Олимпийского комитета Италии, распущенного после свержения фашистского правительства. Работу эту заметили, и Андреотти назначили председателем оргкомитета летних Олимпийских игр в Риме 1960 года. А три десятилетия спустя ему вручили Золотой Олимпийский орден – высшую награду МОК. Организаторский талант позволил Андреотти в разные годы возглавлять почти все министерства страны – от министерства казначейства до министерства обороны и МИДа. А в 1972 году он впервые стал премьер-министром и занимал этот пост семь раз. В свой последний премьерский срок Андреотти был уличён в связях с мафией и вынужден был прекратить политическую деятельность. В 2002-м после долгих юридических тяжб его приговорили к 24 годам тюрьмы, но год спустя Верховный суд страны снял с него все обвинения; а ещё через три года его кандидатуру выдвинули на пост председателя Сената Италии. Правда, безуспешно. Вот с этим человеком и свёл меня ночной поезд.
До Турина было ещё полчаса езды, и мы с ним замечательно провели это время. Он мне рассказывал, как приезжал в Москву руководителем итальянской делегации во время так называемой пятилетки пышных похорон – ППП, как он выразился. Приезжал хоронить глав нашего государства. Как председателя кабинета министров его размещали в гостевом корпусе Кремля, и в спальне над кроватью почему-то всегда вешали портрет Карла Маркса. Рассказывал он весело и остроумно. Андреотти был знаменит своим чувством юмора и прославился как автор афоризмов. Самый известный из них: «Власть – это болезнь, излечиться от которой у человека нет желания». Возможно, это он сказал о себе.
В 2008 году вышел итальянский фильм «Изумительный» – о последних годах карьеры бывшего премьер-министра Италии Джулио Андреотти. Премьера прошла на Каннском кинофестивале, где лента получила приз жюри. Наверное, успех картины обеспечили не только её художественные достоинства, но и личность её главного персонажа.
…И другие официальные лица
Отдельную страницу в этой главе о вождях я хотел бы посвятить руководителям союзных республик, которых сопровождал в их поездках в африканские страны. Я называю эти поездки протокольными, но они позволяли узнать людей другой культуры, их характер, традиции, образ жизни. А это всегда интересно.
У нас считалось, что на работу в Африку лучше посылать людей из Средней Азии. Они, мол, более понятны местным жителям, а им будут более понятны проблемы местного населения. Не знаю, кто это придумал, но бытовало такое мнение. Вот и на протокольные мероприятия старались посылать представителей Средней Азии.
Помню, когда в Сомали трагически погиб президент Абдирашид Али Шермарк, советскую делегацию на похоронах поручили возглавить председателю Президиума Верховного Совета Таджикской ССР Махмадулло Холову. В составе делегации были заместитель руководителя африканским отделом Дмитрий Александрович Заикин, бывший посол в Ливии и я как переводчик.
Я был хорошо знаком с Али Шермарком: в годы моей работы в Сомали я много с ним общался и много ему переводил. В 1961-м и 1963-м годах во главе правительственных делегаций Сомали он посещал Советский Союз. Президента убили во время его визита в северный город Лас-Анод (это было в октябре 1969 года). В один из дней он, как старейшина, приехал в небольшой посёлок – мирить два племени, столкнувшиеся из-за колодца. Там и прогремел выстрел. До сих пор неизвестно, кто это сделал.
На похороны прибыли представители из многих стран, в основном из Африки, но были и европейские правительственные делегации. Всё было очень торжественно. Траурная процессия продвигалась по центру города за гробом президента. Оркестр национальной гвардии играл траурный марш Шопена. Был полдень, экватор, и мы в своих костюмах шли в совершенном изнеможении. Кроме Холова, которому было привычно такое состояние погоды. Когда мы, обессиленные, пришли в гостиницу и сорвали с себя галстуки, я спросил его, похож ли этот обряд на тот, что существует в Таджикистане. Там так же хоронят?
– Нет, хоронят они по-своему. Но музык наш, таджикский музык!
А на следующий день я проснулся от звука гусениц и шума моторов. Мы жили в гостинице «Джуба», это одна из лучших гостиниц в центре города, построенная еще при итальянцах. Я вышел на балкон и увидел, что по проспекту Республики движутся колонны танков. И, как в картине Грекова «Освобождение Праги», у них откинуты люки и сидят танкисты. Как позже выяснилось, вслед за убийством президента последовал военный переворот, который возглавил генерал-майор Мухаммед Сиад Барре, в то время командующий армией.
Я рванулся к телефону – телефон не отвечает. Тогда я быстро оделся, спустился вниз и увидел около портье стариков-сомалийцев. Среди них оказался один мой знакомый, сомалийский летчик Али Матана, который учился в Москве и хорошо говорил по-русски. Мы с ним и нашими специалистами ездили как-то по стране. Я к нему:
– Али, что происходит?
– Ну, ты видишь, что происходит.
– Понимаешь, я хотел позвонить в посольство, но телефон не работает, – посетовал я.
– Ну как же, – отвечает он, – ленинский план вооруженного восстания: почта, телеграф, телефон. Он не может работать.
Тогда я поднялся в номер и разбудил Холова.
– Понятно, ясно. Надо идти в посольство.
Тут я позволил себе его приостановить и сказал:
– Конечно, наверное, надо идти в посольство. Но может, сейчас безопаснее быть не на улице, а в гостинице?
Хотя, по правде говоря, гостиница была недалеко от посольства. Но мне он возразил и даже был разгневан:
– А ты что думаешь, что я боюсь? Хочу прятаться в посольстве? Надо идти в посольство указания давать.
Мы пошли в посольство. Не знаю, какие уж он давал указания, но, во всяком случае, было принято решение уезжать из Могадишо, воспользовавшись одним из советских военно-гражданских самолетов, которые там были. Договорились с Москвой, и мы не только сами вылетели из Могадишо, но еще вывезли с собой итальянскую правительственную делегацию, хотя к моменту вылета не знали, куда летим – в Аддис-Абебу или в Найроби, в Кению. Только когда самолет уже взлетел, командир корабля сообщил, что нам дали разрешение на полет в Найроби. Мы решили, что оттуда должны лететь в Москву через Рим. Поскольку я никак не мог попасть в Италию на работу, я все свои делегации старался возить через итальянскую столицу. Выяснилось однако, что мест на ближайший рейс в Италию нет. И тут нас выручила итальянская делегация, которую мы вывезли из бурлящего Сомали. Каким-то образом она сумела найти места и для нас, и мы прилетели в Рим.
Я вспоминаю Холова еще и потому, что особенно поразило меня в нём: этого высокопоставленного чиновника, одного из руководителей самой маленькой республики практически ничего не интересовало. Даже в Вечном городе, куда все так стремятся.
А из Рима мы поездом отправились в Москву.
Но у меня состоялась еще одна встреча с Холовым. Уже работая в журнале «В мире книг», я поехал в Душанбе на конгресс книголюбов. Нас принимал министр культуры республики. У него на столе я увидел «вертушку» и спросил:
– Можно позвонить Холову? Передать привет, поздороваться.
Министр набрал номер, что-то сказал секретарю и передал мне трубку. Услышав знакомый голос, говорю:
– Это Алексей Букалов, помните?
– Помню, конечно. А что ты тут делаешь? Зачем приехал?
– А я приехал корреспондентом от журнала «В мире книг» на конгресс книголюбов.
И, поскольку он человек профессиональный, он все сразу понял и, отметая последующие вопросы, сказал:
– Ну, бывай.
И положил трубку. Я понял, что я в нем не ошибся.
* * *
Председатель Президиума Верховного Совета Казахской ССР, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР Сабир Билялович Ниязбеков, с которым я тоже приезжал в Сомали, был более радушный и любезный человек, чем его таджикский коллега. Ниязбеков возглавлял советскую делегацию, прибывшую на празднование Дня независимости. Помню, каждый раз, когда мы выходили из нашей резиденции, солдат или офицер караула громким голосом кричал: «Равняйсь!», естественно, по-сомалийски. Ниязбеков пугался и говорил: «Стой! Человека задавили!»
– Нет, Сабир Билялович, это у них такой обычай, – успокаивал я его.
С Ниязбековым связано немало любопытных историй. Вспоминаю одну из них. Будучи человеком общительным, он легко сходился с людьми. И вот на трибуне во время торжественного парада он разговорился с человеком, который привлёк его внимание. Тот оказался наследным принцем Саудовской Аравии. А у нас тогда не было никаких отношений с этой страной. Позже выяснилось, что Ниязбеков был первым советским руководителем, который разговаривал с принцем.
Мои симпатии Сабир Билялович вызывал особенно тем, что ему понравился Рим. Там ему всё было интересно. Мы много ездили, смотрели город, достопримечательности. И я рассказал о здешней традиции: если хочешь вернуться в Рим, ты должен приехать к фонтану Треви и бросить в него монетку. Сабир Билялович загорелся этой идеей. Посольство выделило ему «зил», огромный такой членовоз. Я говорю: «На этой машине туда не проедешь. Это в центре, надо идти пешком». Я его привел к знаменитому фонтану. Он бросил монетку, сложил на груди руки и вдруг громко закричал: «Вааааалааааай!» – молитву. Так громко, что все обернулись. И я подумал: «Что? Мне опять больше всех надо? Зачем я привел его сюда? Будет скандал». А народ посмотрел – ну, стоит какой-то китаец и кричит, ну и бог с ним. Да, что еще интересно. Я бросил монетку, бросил монетку наш спутник, а Ниязбеков метнул целую горсть монет. Щедрый. Но почувствовав, видимо, какую-то неловкость из-за этого своего жеста, сказал:
– По-ихнему хорошо, но по-нашему лучше будет. Пускай.
А потом мы поехали на поезде через Вену в Москву. Я делил купе с одним из наших спутников, у Ниязбекова было отдельное купе. Я спросил, удобно ли ему будет, он сказал, что удобно, но проинформировал: «У меня в Алма-Ата вагон на один человек».
Приезжаем в Вену. В Вене стоянка шесть часов – по техническим причинам. На перроне нас встречает секретарь посольства, который сообщил, что посол хотел бы пригласить делегацию на обед. Послом тогда был известный дипломат Борис Федорович Подцероб. В своё время он был одним из тех, кто в ООН голосовал за провозглашение государства Израиль. Теперь в Иерусалиме есть улица Подцероба.
И хотя мы были ограничены во времени, наш гостеприимный хозяин после протокольного обеда спросил:
– Хотите посмотреть красную гостиную, где Хрущев встречался с Кеннеди? Это здесь, рядом.
– Ну если удобно, то, конечно.
Обед был устроен в новом здании, а знаменитая комната находилась в помещении старого, еще царского посольства. В доме, как говорится, с излишествами. Мы вошли в красную гостиную – она действительно вся была обита красной тканью. «Здесь, рассказывает посол, сидел Хрущев, здесь стояло высокое кресло – для Кеннеди: у него болела спина, и ему было трудно сидеть. А вот здесь переводчики, здесь члены делегации».
– А вы были, Борис Федорович? – интересуюсь я.
– Был.
И он начал рассказывать, как все они нашли общий язык. Выяснилось, что Кеннеди был ровесником старшего сына Хрущева – Леонида, погибшего в годы Великой Отечественной. И что спина, которую он так держит, – результат ранения на войне. Он был на катере, катер подбили, Кеннеди плавал в холодной воде, и вот они, эти следы войны…
– Скажите, пожалуйста, что же такое произошло, если после подобной беседы мир оказался на грани ядерной войны? – спросил я.
– А вы знаете, это ошибка переводчика.
– Там же был Суходрев, какая могла быть ошибка?
Действительно, Виктор Суходрев, личный переводчик Хрущева и всех наших вождей, был блестящим лингвистом и ошибиться не мог. Но посол разъяснил:
– Там было два переводчика. Суходрев переводил на русский, а специалист из Госдепартамента – на английский. Так всегда делается на подобных встречах. И когда лидеры заговорили о войне, Хрущев растрогался, протянул руку к Кеннеди и, чуть не коснувшись его колена, произнёс: «Эх, молодой человек…» Как-то так, имея в виду, наверное, «молодо-зелено».
Борис Федорович сказал, что не слышал точного перевода, но «young man» прозвучало отчетливо. И Кеннеди, вдруг резко выпрямившись, бросил: «I am not a young man! I am the president of the United States of America!»
Дальше разговор не пошел…
Вот так благодаря Ниязбекову я попал и в такое интересное место и узнал эту историю. За что я ему искренне благодарен.
* * *
С руководителем Киргизии Турабаем Кулатовичем Кулатовым я ездил в Танзанию в качестве секретаря советской делегации. Нас очень хорошо принимали, предложили чрезвычайно интересную программу. Мы побывали в Национальном парке – я впервые попал в такой ухоженный Национальный парк, встретились с первым президентом Танзании Джулиусом Ньерере. На территории президентского дворца мы увидели маленький домик, над которым развевался угандийский флаг, – там жил в изгнании бывший президент Уганды Милтон Оботе, свергнутый угандийским диктатором Иди Амином.
Нам была предложена поездка на остров Занзибар, с которым объединилась бывшая германская колония Танганьика. Отсюда и новое название молодой страны – Танзания. Так что мы смогли посетить обе её части. На остров через пролив мы полетели на маленьком самолетике, за штурвалом которого был рыжий англичанин. Время от времени он вынимал из высокого чулка фляжку и делал глоток. Не знаю, что там было, думаю, виски. Я тревожно обратился к нашему танзанийскому сопровождающему, но он успокоил: «Не волнуйтесь, все в порядке. Он только так и летает».
Из аэропорта мимо гвоздичных плантаций мы проехали весь живописный остров. Городок, куда мы ехали, похож на беломазанный Могадишо. По дороге остановились, чтобы размять ноги, около большого дерева, под которым сидели люди в ожидании автобуса. И вдруг меня окликнул сидевший под этим деревом человек с бородой, с капюшоном от солнца: «О, Букалов приехал!» Я страшно удивился. Оказалось, что это мой товарищ по институту, немец Юлиан Холандер. Он был уже консулом на Занзибаре. Мы обнялись:
– Что ты тут делаешь?
– Вот приехал с советской делегацией, едем к президенту Занзибара и вице-президенту страны.
Ну, дальше все шло по протоколу, за исключением одного курьезного момента. Шейх, президент Занзибара, устроил в нашу честь обед на улице. Конечно, традиционный обмен речами, тосты. В середине обеда шейх вдруг встал, и все тоже начали подниматься, недоумённо переглядываясь. Оказалось, что наш высокопоставленный хозяин просто подошел к дереву и помочился.
На обратном пути на родину Турабай Кулатович Кулатов тоже изъявил желание остановиться в Риме. Я заказал для всех нас гостиницу. Ко мне в гостиницу пришел мой старинный приятель Юра Агаян, с которым мы когда-то работали вместе – и в Москве, и в Сомали. К сожалению, его уже нет в живых. А в то время он был сотрудником консульства в Риме. Он пришел за мной, чтобы прогуляться.
