Алексей Лебский
Играя рок
Глава 8
К огромному удовольствию всей семьи до середины декабря свой гитарный проект Николай закончил. Изделие было отшлифовано наждачкой, отполировано и окрашено вонючей красной нитроэмалью. По поводу запахов краски и ацетона бабушка очень сильно негодовала. Когда с отделкой корпуса было покончено, Коля установил на него гриф от старой разбитой гитары, и звукосниматель, изготовленный из катушек реле и постоянных магнитов.
Анастасия Львовна, увидев плоды труда сына, театрально всплеснула руками:
– Ты создал каракатицу!
Каракатица только цветом напоминала Вовкину семерку…
Некрасивый черный гриф с протертыми латунными ладами, огромная черная коробка звукоснимателя. К сожалению, покраска тоже оставляла желать лучшего. Но, первый опыт и не мог быть удачным. Зато гитара имела правильный строй, а звукосниматель выдавал мощный звук. Петр Иванович, умевший играть на всем, что издавало какой-либо звук, придирчиво осмотрел инструмент, а затем показал Коле, как правильно зажимать струны ближе к ладам, затем научил его играть соло на одной струне. Это вовсе не было похоже на разучивание «березы». Мелодию из «Шербургских зонтиков» Коля выучил быстро, и уверенно играл. Конечно, это было только начало, но тогда трудно было даже представить, во что это выльется.
Оставалось почти две недели. Учителя спасли свои показатели, а Коля превозмог себя, и сдал свои долги по алгебре и физике.
Теперь за полугодие по многим предметам в его дневнике красовались тройки.
Наступал Новый 1968 год…
Глава 9
Коля вставляет штеккер в гитару, включает усилитель в сеть. Едва заметное гудение динамика, говорит о готовности. Он плавно вводит громкость на гитаре. Вот аккорд «ля мажор», он перебирает струны, вот простой этюд, добавляем несколько нот, и играем арпеджио. Коля учится делать «подтяжки» и секунды с подтяжками. Это уже трудно, пальцы срываются, и звук получается нечетким. Когда гитара включена громко, малейшие огрехи звукоизвлечения заметны.
Он повторят этюд вновь и вновь, возвращается к разучиванию новых аккордов A7, A9.
Коля включает магнитофон, на ленте – Grand Funk Railroad, весьма плохая запись. Он пытается подобрать всю последовательность, получается не сразу, а когда что-то становится понятным, возникает проблема с техникой: просто невозможно так быстро переставить семь аккордов. Коля снова вникает в запись, повторяет музыкальную фразу в медленном темпе, потом быстрее, еще быстрее.
Он представляет, как бегают по грифу пальцы Фарнера[6], как можно это воспроизвести?
Неожиданно решение само приходит. Вот оно, вот тот самый аккорд, просто он звучит здесь без первой струны. Да, именно так, а не иначе. А здесь просто добавляется одна нота на четвертой струне.
Коля чувствует себя раздавленным, его раздражает плохая запись, отсутствие школы и техники игры. Нет методики, он варится в собственном соку. Болят пальцы. Ничего, он справится с этим. Если надо, будет заниматься по десять, по одиннадцать часов в день.
Электрогитара в выключенном состоянии тихая, можно хоть всю ночь сидеть и отрабатывать ходы. Он прибавляет громкость, пробегается по всем этюдам. Скоро придет мама с работы, она приходит из больницы после трех дня. Тут уж не включишь громко. В коридоре звенит звонок, Коля кладет гитару на колонку, выключает звук и идет открывать матери дверь.
Глава 10
– Камень, в футбол с нами идешь играть? – тон Петрова не терпит возражений.
– Слушай, сейчас же немецкий. Я немецкий не прогуливаю.
– Вся твоя группа идет, а в нашей группе Антонина не пришла, заболела.
– А вы что, без меня никак?
– Без тебя, Камень, никак. Ты за кого будешь?
– За тебя, конечно, спрашиваешь тоже.
С Димкой Петровым он жил в одном доме и относился к нему если не с уважением, то с пониманием. Мальчик рос без отца. Он появился у них во втором классе, приехал с родителями из Германии, где служил в ГСВГ[7] его отец. Недавно у родителей вышел какой-то разлад, и отец завел новую семью, оставив им с матерью и бабушкой трехкомнатную квартиру в хорошем доме в центре города. Бабка не захотела переезжать к его второй жене. Димка со всеми родственниками, старыми и новыми ладил нормально, старался помогать, а материной зарплаты, бабушкиной пенсии и отцовских алиментов им на жизнь хватало.
В школе Коля Каминский послушно отсиживал уроки, а уж если прогуливал что-то, то со всеми. Нередко это были походы на расположенную неподалеку "коробку" где они с Сашкой Сидоровым, Ивановым и Петровым, гоняли в футбол при любой погоде. Такие уж фамилии у них были – Иванов, Петров, Сидоров. Им здорово не повезло, что оказались в одном классе. Начиная классной руководительницей и кончая учителями-предметниками, на уроках все их обязательно упоминали в таком порядке, а уж по вызовам к доске эта троица поставила все рекорды. Кто-то из них, чтобы разорвать порочный круг, попытался перевестись в класс «А», но директор не позволил. А учились они неплохо, и Каминскому до них было далеко.
Нападающий из Коли был аховый, поэтому ставили его вратарем. Ворота на коробке были маленькими, и по условиям вратарь не имел права брать мяч в руки. Отбивать можно было только ногами или головой.
Они спускаются в раздевалку, берут пальто и куртки. Техничка тетя Паша хмурится:
– Это вы куда намылились, среди уроков?
– Теть Паш, окно у нас. Вот на труд придем.
– Врете, ведь, не придете, оглоеды, – тетя Паша берет швабру с ведром и, ворча, уходит мыть пол в столовой. Однажды с Петровым Коля поделился мыслями о рок-группе и Димка, будучи передовым парнем в области спорта и массовой культуры, поддержал его. Они нарисовали наброски афиш, где Nick стоял с гитарой, а Demon с микрофоном и все это называлось Nick & Demon.
– Дим, а ты видел в ГДР живьем рок-группы?
– Я маленький был, ничего не помню. По радио слышал много раз, но на концерты, конечно, меня никуда не водили. Вообще, эстрада у них убогая, занудная, как начнут петь про какие-нибудь дубовые листья, и раскачиваться на стульях! Тоска! А ты мою мать расспроси, они во “Фридрихштадтпалас”[8] ходили пару раз с отцом. Вот там, говорят, интересные представления бывали. Иллюзионисты, иностранные группы, девчонки из балета, почти голые. Вот, будешь у нас, и расспроси.
– Ну, Димк, я стесняюсь твоей матери. А метро у них есть?
– Метро – так себе, по сравнению с московским, больше похоже на общественный туалет. Димка поморщился, – и станций немного – поезд отправляется со станции, а в динамиках над дверью: zurueckbleiben! [9]– понял? Вагоны старые, двери – деревянные. А вообще там неплохо было жить, одежда и обувь отличные, продукты недорогие, а игрушки какие! Димка посерьезнел, – Слышь, Камень, отвали, давай, домашнее задание запишем. Он нравился Коле еще и потому, что никогда не врал, и ничего не приукрашивал. Другие уж такого бы напридумывали, а Петров никогда не выпендривался.
Глава 11
Как-то раз Николая послали на улицу Минина в гастроном за «Любительской» колбасой. У матери почему-то была привычка разные продукты покупать только в определенных магазинах. К примеру, если курицу она приобретала на улице Свердлова возле рынка, то говядину и колбасу – только под гостиницей «Россия». Рыбу, – конечно в «Рыбаке», а вот пирожные и торты – обязательно на Минина в хлебном. Все эти правила касались не только продуктов, но и всего остального от бельевых прищепок до обуви и мехов. Ничего удивительного в этом Коля не видел, обучаясь во Втором московском медицинском институте, мама долгое время прожила в столице у двоюродной сестры, а её московские родственники очень строго подходили к выбору магазинов. Он отлично помнил, как они гостили у Родионовых на Новопесчаной, и папа по неосторожности купил сосиски в каком-то магазине у метро «Сокол». Ну, купил, и купил, и нечего было говорить где. Так нет, же, ему обязательно надо было отчитаться. Тут такое началось! Мария Романовна была просто вне себя – там ни в коем случае нельзя покупать, у них все невкусное, а то и просроченное, а надо только в «Продуктах», которые чуть дальше за церковью, или уж в Елисеевском. Петр Иванович, на что уж спокойный по обыкновению, и то побагровел и выбежал из комнаты. Он, конечно, не был виноват, но почувствовал себя неудобно. Вообще, они хорошие, эти московские родственники, Колю любят и всегда приглашают пожить в каникулы. Они – люди, как говорит мама, – твердо стоящие на ногах. Мария Романовна, мамина двоюродная сестра – стоматолог в ведомственной поликлинике, а её муж, Борис Аркадьевич Родионов – редактор известного московского литературного журнала. Смысл выражения “твердо стоящие на ногах” Коле был непонятен, будто мама и папа у него не твердо стоят на ногах, а как-то по-другому.
Однажды, приехав к матери в Горький после окончания института, она познакомилась с Петром Каминским, будучи в гостях у общих знакомых. Петр оказался внимательным и очень даже приятным собеседником. Настя показалась ему очень привлекательной девушкой. На том вечере он даже немного поиграл на аккордеоне. Он аккомпанировал, а она пела разные модные песни. Они даже исполнили вдвоем «Сан-Луи блюз». Это было удивительно – Анастасия знала эту песню. Ее красота и удивительный голос пленили Петра. Потом они долго говорили о кино и театре, о Москве, о горьковских общих знакомых, и поздно ночью Каминский проводил её до дома на Гребешке. Настя жила вдвоем с матерью, отец ее давно умер. После того вечера они стали встречаться чаще, полюбили друг друга, и вскоре поженились.
Анастасия Львовна считает Москву своей второй родиной. Теперь они с папой вместе запросто приезжают к московским родственникам, а те с радостью их принимают. Ночной поезд позволяет на выходные сгонять в Москву и вернуться в понедельник на работу.
Однажды Коля целый месяц провел с мамой у Марии Романовны в гостях. Так уж получилось – в тот раз папе досталась от профкома путевка в Кисловодский санаторий, а сидеть в Горьком с Иваном Павловичем и Еленой Васильевной маме нисколько не хотелось.
– Давай, махнем в Москву – разгонять тоску, – что ты на это счет думаешь, Колюня? И бабушка с дедушкой от тебя отдохнут. Было жарко, они с мамой ели окрошку за кухонным столом у открытого окна. Когда папа уезжал в командировку, или в санаторий, мама почти ничего не готовила. Она вообще не очень-то любила и умела готовить разные хитрые блюда. Яичница и магазинные пельмени, во всяком случае, получались у нее отлично. Стоять у плиты полдня нет никакого смысла. Да и зачем – им с Колей, чтобы утолить голод, много не надо. Летние каникулы в самом разгаре, а он еще в городе! Деда запрягли принимать экзамены в училище, он уже точно никуда с ним не поедет, бабушка плохо себя чувствует, жалуется на головные боли. Он не часто оставался с мамой в последнее время, а сейчас был даже рад этому.
– А папа когда приедет?
– Не скоро еще. Мы ему напишем, чтобы он за нами в Москву прилетел. А мы с тобой на ВДНХ сходим, а еще я тебе Бородинскую панораму покажу! Я Москву как свои пять пальцев знаю. Вот сходим потом в «Современник» – хочу посмотреть Татьяну Лаврову в «Обыкновенном чуде».
– А мы с дедушкой в Крыму в прошлом году Севастопольскую панораму видели. Это было здорово! Представляешь, как тогда под Балаклавой наши англичанам всыпали, наверное, до сих пор помнят! Мама купила билеты, вечером они собрали вещи, а утром на «Буревестнике» отправились в Москву. Мама никогда не брала с собой в Москву много вещей, вполне хватало одной большой сумки. Коле нравилось мамино легкое и веселое настроение, она отдыхала от тяжелой и ответственной работы, никто ее не мог вызвать ночью в больницу – поезд увозил их из Горького навстречу новым московским впечатлениям. И это состояние ее души передавалось ему – необыкновенное ощущение свободы от всего надоевшего, обыденного, радость дороги. Тетя Маша как всегда была им рада, малая гостевая комната их ждала. Из окна был виден двор с тополями, увешанными мохнатыми сережками, над кирпичным брандмауэром вдалеке просматривался купол церкви. Когда никто не гостил, в этой комнате Борис Аркадьевич работал над переводами, прочитывал рукописи. Тут он уединялся от всех в тишине, прятался от телефонных звонков, от звуков и запахов кухни, от шума воды, от добродушного ворчания тети Маши. Когда приходило вдохновение, он работал часами, мог просидеть всю ночь напролет, лишь иногда подбадривая себя чашкой кофе. Здесь на письменном столе стояла отличная пишущая машинка «Оливетти» с большим запасом писчей бумаги. Дядя разрешал Коле попечатать, когда машинка была свободна от его трудов. Коле нравилось, что машинка очень четко пробивает каждую букву. У деда на работе старый «Underwood» работал грязно, иногда пропускал буквы и цифры. Чтобы была хоть какая-то польза, Николай старательно перепечатал написанное маминой рукой расписание поездов – Москва-Горький, Горький-Москва.
А еще в ту пору на западе появились шариковые авторучки, и Борис Аркадьевич из загранкомандировки специально для Коли привез две штуки – «Бик» и «Фабер». В классе только один Николай являлся обладателем этого чуда, все завидовали.
Мама заглянула в комнату племянника.
– А где Эдичка?
– Эдуард в Артеке. Отдыхает от нас. Отлично окончил восьмой класс.
– Молодец какой, как вы его одного отпускаете, я думаю, там такое творится в этом Артеке… Маша, я такое слышала об этом лагере – там всякие африканцы, индусы, я бы Кольку ни за что не отправила!
– Эдичка у нас серьезный и самостоятельный парень. Рассуждает как взрослый, сама пугаюсь. Всю нашу библиотеку уже перечитал, представляешь? И Вольтера и Апулея. И уже в подлиннике Хемингуэя с собой взял. По-английски свободно лопочет. Да и в Артеке он уже во второй раз. Там практикуется с ребятами в языке, пишет, что все хорошо, только по маминой еде соскучился, – Мария Романовна тяжело вздохнула – он ведь у нас весь в папашу, того гляди, журналистом станет – в МГИМО[10] собирается. Мама всплеснула руками:
– Ведь, конкурс, какой, все туда стремятся!
– Да, может, еще передумает, ведь только восьмой класс. Да что это я, вы ведь с дороги, давай, Настя, на стол накрывать. Боря скоро придет, он уже знает, что вы приехали. Давай, по рюмашке махнем, за встречу! Она извлекла из буфета красивую бутылку с надписью “Armagnak”[11] и два пузатых бокала. В Москве можно купить все: вкусное московское мороженое, апельсины, сок манго, красивую импортную одежду и обувь, игрушки, разные интересные книги, а в Горьком совсем не то снабжение, и Колин папа иногда сердится на маму за московскую «разборчивость» в покупках, которая обходится, как он говорит, «в копеечку». Если они ссорятся, он в этом контексте употребляет слово “спесь”.
– Я себя похоронила в городе Горьком! – заявляет в таких случаях мама, и два дня с папой не разговаривает. Будто она сама не горьковская, и как говорит папа, “не гребешковская”. Но это случается не часто. На самом деле она Петра Ивановича и Колю очень любит, и против родного Горького ничего не имеет. Заворачивая с площади на улицу Минина и размышляя обо всем этом, Коля услышал мощные тягучие гитарные звуки. Они доносились от кинотеатра, и он даже подумал, что где-то идет концерт. Забыв о колбасе, он в невероятном возбуждении прошел мимо гастронома и остановился напротив того дома, откуда исходил звук. Был замечательный летний день, цвели липы, солнце уже стояло где-то над Кремлем. В старом желтом кирпичном доме широкое окно было распахнуто настежь, в нем виднелся большой ламповый приемник.
Шесть ламповых ватт радиолы доносили до самой площади чистейшие гитарные соло.
Один из музыкантов выглянул из окна, и выбросил сигарету. Коля тут же узнал его, он частенько видел его с девушкой на площади Минина. И ребят из его компании он тоже знал, встречался с ними на коробке не раз. Да, это были Мельников и Антошин, жившие на улице Минина, а с ними какой-то толстый коротышка.
После небольшого перерыва они исполнили «Apache»[12] и еще что-то знакомое. До этого Николай слышал «Апачи» только на пластинке «Поющих гитар». Чистота исполнения и техничность гитариста этой самодеятельной команды поразила юношу до глубины души.
Невозможно было поверить, что простая гитара со звукоснимателем выдает такой изумительно правильный звук. Коля стоял и слушал еще несколько минут в забытьи, потом музыка прекратилась. Озираясь, во двор снова выглянул Антошин, выбросил очередной окурок, плюнул вслед, и с грохотом захлопнул окно.
Он вернулся в тот день без колбасы, отвлекшись на этот необычный концерт, просто не успел, – «Любительская» в продаже закончилась.
Глава 12
Прошел еще год. Совершенно неожиданно для себя Николай обнаружил, что в школе у него есть единомышленники, причем, во многом опережающие его. Каминский учился в классе “Б”, а Буров, Анисимов и Мединский – в параллельном”А”. Буров был абсолютным отличником, остальные учились без троек. В седьмом-девятом классах школа проводила совместные уроки. В основном, это были уроки немецкого языка, или же какие-то предметы на немецком языке. В тот день состоялся совместный урок по астрономии. Группы состояли из учеников “А” и “Б”. Так получилось, что сидели по трое за партами и рядом с Николаем пристроились Саша Буров и Миша Анисимов. Урок оказался неинтересным, пока учитель настраивал диапроектор, все болтали, галдели.
Анисимов чертил на клочке бумаги какую-то схему на двух транзисторах.
– Это что будет? – спросил Каминский.
– Схема бустера[13] на двух транзисторах. Он усиливает звук гитары, и обогащает его. Ребята сразу же разговорились с Колей, и, узнав в нем гитариста-любителя, обрадовались этому.
– Николай, ты завтра что делаешь? – спросил Анисимов.
– Да, ничего. У моих родителей дачи нет, дома буду сидеть, – вздохнул Коля.
– А родители Бурова уедут в деревню. Приходи к десяти – посмотришь, как мы репетируем…
Все это происходило у Сашки дома. В комнате-фонарике, единственным окном выходящей на улицу Минина, на высоких точеных ножках возвышалась колонка Электрон-10, а у стены стояли настоящая немецкая «Этерна» и еще пара самодельных гитар. Коля просто умирал от любопытства, разглядывая это богатство. Сергей Мединский подошел позднее, и очень долго возился с настройкой своего инструмента.
– Ну вот, вроде я и готов, сказал он, подстроив самую толстую струну.
– Начнем, благословясь? – Буров вставил джек под брюхом Этерны, подхватил струны медиатором, усилитель вздрогнул, качнувшись на ножках. Они заиграли мелодию «Black Dog» из «Led Zeppelin». Композиция была упрощена до инструментовки. Однако, здесь ребята использовали новый необычный звук, и это было здорово. Пускай, не похоже на оригинал, но отлично! Буровская “Этерна” была включена через блок эффектов. Анисимов четко держал ритм, и быстро переставлял аккорды, бас Мединского вторил им, – громкость звука в маленькой комнате прибавилась до максимума!
Они сыграли еще отрывок какой-то песни, но микрофонов не было, и слов он не разобрал. – А это что еще? – поинтересовался Коля. Ритм композиции был энергичным.
– «Indiana Want's Me»[14] – Буров поправил очки – по Голосу Америки передавали, хорошая песня, нам сразу понравилась. Не знаю, кто исполняет, но очень популярна.
– Да-а, здорово! А как соседи, – спросил он – не жалуются?
– Ха! Верхние соседи отвалили на дачу, а внизу – офис Горгаза, сегодня у них выходной.
– А можно попробовать? Буров снял с себя «Этерну»
– Ух, ты, какие струны. Чтоб я сдох! Они полированные!
– Это «Malaguena». Были в комплекте с гитарой, 11-ый номер. Каминский взял аккорд, баррэ прижалось почти без усилий. Он пробежался по гамме, потянул вибрато. Далее заиграл «Because»[15], арпеджио звучало исключительно четко! Он не узнавал своего собственного звукоизвлечения, словно инструмент играл сам за него. Ровные лады из белого металла сияли, пальцы легко летали по ним.
– Вот, когда мне ее купили, я тоже долго не мог прийти в себя от этого чудесного ощущения – Буров взял у Коли гитару и уложил ее в бархатный чехол, – а потом понял, это только самое начало, ведь я почти ничего не умею. Коля задумался над этими словами: великие музыканты начинали лет с четырех-пяти, а им уже по четырнадцать – пятнадцать. Но все это было с ними, а разве десять лет назад существовала такая возможность? Все начиналось только сейчас.
Чувство зависти отступало, он был искренне рад, что теперь не один!
Глава 13
Это ещё в восьмом классе случилось.
Петров принес в школу пистолет. Он, конечно, не размахивал им в школе, но Кольке все же показал. Это был маленький блестящий “вальтер” двадцать второго калибра.
– Пойдем, постреляем после уроков?
– Мы же в футбол хотели.
– Потом в в футбол. Да у меня и патронов то мало.
– Куда пойдем?
– На площадку. Можно в детском садике, там как раз никого в это время.
– Ты чего, – Колька повертел пальцем у лба. Там из окон домов все видно, и наши там все будут.
– Да, не боись, он же вроде как игрушечный, маленький такой, никто даже внимания не обратит, вроде, как с пистонами в войнушку играем. Петров с детства привык к оружию, в Германии на полигоне из АК-47 и ППШ по мишеням стрелял. Папа все ему разрешал, научил чистить и заряжать оружие. После уроков они раньше всех отправились через проходной двор к детскому садику за консерваторией. Была там, у кочегарки глухая железная дверь из толстенного стального листа. Они перелезли через забор, и оказались на месте.
– Вот, отличное место, Колек, давай, ты первый. Он еще раз глянул вокруг, нет ли кого поблизости, снял вальтер с предохранителя, – видишь – никого! Только целься прямо в дверь, посмотрим потом, какая вмятина будет.
– Димк, а точно он не пробьет ее насквозь?
– Мамой клянусь, не пробьет. Он протянул Кольке пистолетик. Коля прицелился, и нажал спусковой крючок. Сноп пламени вырвался из дула, и раздался страшный грохот. Инстинктивно, Николай спрятал оружие в карман, и отошел к коробке, где ребята обычно играли в футбол. Только ребята бросили игру и оглядывались испуганно, пытаясь понять, что это так бабахнуло.
Димка спокойно подошел сзади.
– Не оборачивайся. Тихонько валим отсюда.
Они зашли в коробку, а потом пролезли в дыру с другой стороны.
– Бежим, – шепнул Петров.
Что есть мочи, они рванули через площадь Минина, и затерялись среди прохожих около Кремля.
– А что это так грохнуло, вроде калибр маленький, а пламя, какое было!?
– Я его чистил, вообще, только давно. Ты не потерял, пока бежали?
– Ты зачем мне его подсунул? Его разорвать могло в руках, хотел на мне попробовать, гад?
И на кой ляд мы так бежали, у меня уже вся дыхалка кончилась.
– Когда ты выстрелил, на грохот кто-то вышел из кочегарки. Я услышал как ключами в этой железной двери гремят, и тут же отошел в сторону. А потом смотрю, эта самая дверь открывается, и мент выходит! Что он в кочегарке делал, хрен его знает, похоже, выпивал с кем-то. И мент не участковый, вроде гаишник, лейтеха. На всякий случай, я его разглядывать не стал, и рванул оттуда.
– Димка, я больше в такие игры не играю.
– Ой, струсил. Давай сюда “вальтер”. Ну, и, пожалуйста, никто не заставлял насильно. Я и без тебя постреляю.
– И кто из нас струсил? Кто первым побоялся стрельнуть?
Димка обиделся, но ничего больше не сказал, ссориться не хотел. Колька, все же сосед по дому. И понять его можно, напугался с непривычки.
– Ладно, Коль, завязывай. Давай после экзаменов отметим начало каникул пивком? Место есть отличное, никаких родителей, до вечера посидим! Я угощаю.
Он так настойчиво уговаривал, что отказываться казалось неприличным.
– Уговорил. Только после экзаменов.
После сдачи последнего экзамена договорились встретиться у Дмитровской башни.
Последним шел русский язык. Кое-как Николай и его сдал на троечку. Общие результаты не радовали, но учитывая то, что юноша проболел всю весну, его можно было простить. У Петрова все выглядело лучше, даже русский он сдал на “четыре”.
Он подошел Николаю, ожидавшему его уже более двадцати минут, у него на плече болталась тяжелая спортивная сумка.
– Вот, все закупил, что надо. Будешь доволен! Они прошли через арку Дмитровской башни.
– Димка, мы куда идем? В самое людное место в городе?
– Не боись, мы сейчас в комендатуру. У меня там все схвачено, сегодня Борисыч дежурит, а после обеда он всегда отдыхает, ему еще всю ночь тут за порядком в части следить.
Они прошли в желтое здание, там, на КПП Димке вообще никто вопросов не задал, как по маслу просочились, далее прошли сквозь пустую казарму и оказались перед дверью кладовки.
– Это что, кладовка? Колька не переставал удивляться.
– Это у военных называется каптерка. Тут обмундирование, белье, и всякий хлам хранят.
Он постучал секретным кодом. Дверь сразу же открылась, в маленькой комнатке их ждали двое солдат.
Окон в помещении не было, а мебель состояла из нескольких старых облезлых шкафов с инвентарными номерами в виде алюминиевых бирок, стола и прямоугольного зеркала над ним, с потолка свисала лампочка на проводе, освещая пространство тусклым сорокаваттным светом.
– Димок, давай скорее, душа горит! – сказал один из служивых, раскрывая молнию на сумке, и выставляя содержимое на стол.
– О, вобла, это я люблю. К пиву, то, что надо, Николай оживился. День стоял жаркий, пить очень хотелось, а еще он прождал Димку двадцать минут на солнцепеке.
– Ленинградское, из холодильника. Вот, тут еще беляши есть, мама нажарила.
Димкина мама готовила отменные беляши и чебуреки!
Пили из больших кружек. Служивый, которого звали Лёша, щедро добавлял всем в пиво водки.
– Ты, давай, Семеныч, не торопи события, пива у нас еще много, а водка скоро кончится. Первую кружку Коля опорожнил залпом, так пить хотелось, вторую поставил на стол, и занялся чисткой воблы. Она была отменная, жирная, с икрой!
– Ну, поехали по второй. Как говорится, посторонись душа, а то оболью! – Леша опрокинул вторую кружку, и крякнул, – хорошо пошла! Коля начал тянуть вторую кружку, но уже заметил, что в голове какой-то туман. Когда вторая приближалась к завершению, он заметил, что его отражение в зеркале начало двоиться. Он закусил беляшом, и допил. Больше не лезло.
– Димк, а меня выпустят на КПП? Мне домой пора, слушай… времени уже мноо…го. Язык заплетался.
– А мы еще начали только, – с удивлением в голосе сказал Семеныч. Еще и водочка есть. Ну, ежели пошел, тогда положено на посошок.
– Это как? – тут Николая качнуло. Семеныч плеснул на дно кружки чуть-чуть водки.
– Посошок, отказываться нельзя. Коля махнул залпом водку, вытер губы рукавом школьного пиджака, и беспокойно глянул в зеркало. На него уже смотрели четыре лица, сдвинутых друг относительно друга на несколько сантиметров. Ни слова не говоря, схватил свой портфель и вышел за дверь. Придерживаясь параллелей, образованных досками пола он добрался до КПП и вышел на улицу. Жара уже спадала. Выйдя из Дмитровской башни, Николай посмотрел направо и налево. Справа на посту милиции маячила фигура милиционера, и Каминский выбрал направление в сторону откоса. Он успешно добрался до двора дома номер один по Минина, прошел его и увидел родную футбольную площадку! На ней по левому краю рос американский клен, отбрасывая прохладную тень. Здесь. За бортом площадки его никто не увидит из окон. Николай присел под дерево на остатки травы, а потом, положив портфель под голову, прилег, и моментально заснул.
