Алексей Лебский
Играя рок
Глава 25
Прошел сентябрь, октябрь и наступило первое ноября, надо было возвращаться домой. На море бушевал шторм, огромные волны прибивали к берегу топляк, водоросли, скатов, медуз и всякую морскую мелочь. Гуляя днем по пляжу, ребята обнаружили выброшенного дельфина. Бедняга лежал далеко от воды, на боку у него зияла рваная рана в полметра длиной. Часто уже шли мелкие холодные дожди, накатывало сонное настроение. В одну из ночей, бушевавший в горах ветер сорвал с проволочных креплений брезент, и унес в горы. Проснулись они в спальных мешках от мелкого холодного дождя, нещадно хлеставшего по лицам. Пришлось им вылезать, и перебираться в домик за плащ- палатками. Разбудили Валерку, взяли фонари и спустились в долину. Брезент зацепился за грушевое дерево, и яростно хлопал на ветру. Натягивать его на палатку в темноте оказалось бессмысленным делом, отложили до утра, а сами переночевали кое-как на полу в коридоре дома. Спали плохо, в доме стояла жара, к тому же шумели приборы.
Работа сворачивалась, станцию начали закрывать на зиму. По дому уже сильно скучали все участники экспедиции.
В последний день, собрав кое-как рюкзак, Коля запихнул в него с дюжину плодов айвы, сорванных с растущих поблизости деревьев. Чтобы они не побились, переложил их бельем и полотенцами.
В аэропорт добрались автобусом. Летели из Симферополя вечером, рейс дважды откладывали на час. В зале ожидания оказалось на редкость холодно и малолюдно. Все же ТУ 134 их принял на свой борт ближе полуночи..
Горький встретил в аэропорту пургой. На последние деньги они взяли такси.
Вдоль улицы Свердлова неслась поземка. Дверь ему открыла бабушка, она ждала Колю, даже испекла его любимое печенье – ванильные сухарики. Несмотря на позднее время, родители еще не спали, они устроились в большой комнате вместе пить чай, все были ему очень рады! Открытый рюкзак наполнил комнату ароматом айвы.
Коля любил, когда они все вместе – бабушка, дед и родители. Это случалось обычно только по большим праздникам, видимо и сейчас был тот случай.
Дед чувствовал себя уже лучше, отрастил седую бороду, ходил с тростью. Его левая сторона пострадала от инсульта, и говорил он не совсем четко, но с головой было все в порядке, мысли свои он излагал отчетливо.
На время воцарилась идиллия, неприятности с поступлением в вуз никто не вспоминал.
Еле продрав глаза на другой день, он достал из дедова стола свободную картонную папку с тесемками, уложил туда документы, и отправился на работу.
Больше всех ребятам обрадовался Максим, начальник сектора.
– Дело без вас простаивает, получайте детали в кладовке. Вот схемы, вот готовый корпус займетесь разработкой печатных плат для нового интерферометра, срок сборки прибора один месяц. За это время надо смонтировать, отладить его с помощью синтезатора частоты, ну а потом уже Николай поедет с ним на местность для испытаний. Время уходит..
– А почему это Николай поедет? – обиделся Крыленко. Он что, более ответственный товарищ, чем я?
– Да, потому, что тебя, патлатый, в армию вот-вот призовут. Даже из командировки хотели отозвать.
– Ерунда, – Крыленко сделал безразличную мину, – на дворе уже ноябрь. Призыв кончился.
– Если что-то не будет получаться – поможем, не боги горшки обжигают, – проигногрировав его замечание, продолжил шеф, хватит балдеть, давайте, ребята, принимайтесь за работу. Схема содержала около 400 штук транзисторов, так, что объем работ оказался просто запредельным. Еще пришлось каждый конденсатор проверять на измерителе емкости, это оказалось непростым и неудобным занятием, измеритель находился на другом этаже здания, и постоянно был занят другими сотрудниками. Получили десять коробок с транзисторами и столько же с резисторами разных номиналов. Сразу же, принялись за работу, которая оказалась не столь сложной, сколь рутинной. Крыленко соображал в схемотехнике не хуже Николая, он лучше и быстрее выполнял рисунок печатных плат и монтаж, но любил подолгу просиживать в курилке, и предаваться различным праздным разговорам.
Он готов был спорить с любым в комнате насчет культуры и внешнего вида. За время командировки его волосы угрожающе отросли, а это не приветствовалось. Он любил разглагольствовать о Вудстоке, о хиппи, о Вьетнаме и пр.
– Никакой ты не хиппи, шпана канавинская, – посмеялся над ним инженер из нашего отдела Олег Рябчиков, – ты же не разбираешься ни в музыке, ни в литературе, ты что- нибудь слышал об "Atomic Rooster" или "Pink Floyd", читал Кортасара, ты, урод нестриженый?!
Западная культура! Ты о Led Zeppelin слышал?
Сережка побагровел от обиды. Он знал прекрасно и Pink Floyd и Led Zeppelin. Более того, он вовсе не являлся представителем «канавинской шпаны». Толстый механик Юра из мастерской, зашедший в лабораторию за чертежами, предложил зажать молодого лаборанта в большие тиски и насильно постричь. Одним словом, его волосы многих раздражали.
Глава 26
Работа в институте съедала все время, Николай уставал, и с созданием ансамбля у него не клеилось Не было средств, а главное, отсутствовало организаторское начало. Он совсем было сник, но как-то раз, посетив Бурова, узнал, как они много репетируют, и каких успехов достигли. Он рассказал о своем университетском студенческом клубе, о том, какая аппаратура там есть. Буров звал его к себе на репетиции, но Коля не видел своего будущего с “Мистралем”. Хотелось двигать что-то свое…
– Летом приезжай к нам в лагерь на озеро.
– Это где, в Пустыни что ли?
– Да, а ты откуда знаешь?
– С удовольствием приеду. Бывал в тех местах дважды. На турбазе, да и на полигоне института работал.
– Вот и отлично, значит, дорогу найдешь, но это будет летом, а сейчас, знаешь, не до музыки – сдаем первую сессию. Николай вздохнул. Все это казалось далеким и нереальным.
– Представляешь, я работаю над интерферометром. Уже почти закончил монтаж. Можно сказать, доверили самостоятельный проект.
– Здорово! Расскажешь потом? – Буров выказал неподдельный интерес к работе Николая, и это было очень приятно. Вечером, в универмаге в начале улицы Свердлова, он встретил Сашку Мартьянова. Когда- то они учились вместе в первом классе, уже тогда у парнишки обнаружились необыкновенный слух и отличный голос. Его заметили, и определили в капеллу мальчиков, к Сивухину. А потом Мартьянов и совсем пропал из виду. Говорили, будто он учится в Ленинграде или Москве, но точно этого никто не знал. И вот теперь он в Горьком, стоит перед ним в легком пальтишке. Они отошли от прилавка, и встали в стороне, возле колонны.
– Саня, я тебя еле узнал! А ты здесь-то какими судьбами, я слышал, ты в Питере учишься? Ты стал такой худой и смуглый!
– Привет, Колька! Да я с югов. В Анапе отдыхал. Ко мне загар отлично пристает! Помню, помню, как ты мне в школьной столовой свои сосиски отдавал. Ты не ел их почему-то.
– Было дело.
– Так вот, из Питерского училища мне пришлось уйти. Я играл в ресторане, пропустил уйму занятий. Вот, сегодня отвез аттестат и справки в Дзержинское музыкальное училище, прошел прослушивание, обещали зачислить на третий курс.
– Так ведь, занятия уже начались.
– Да, но я собираюсь все сдать. Я способный! Коля рассказал ему о себе.
– Я слышал от ребят, ты неплохо играешь на гитаре. У меня есть один приятель, мы собираемся на зиму устроиться в клуб с танцевальной программой. Хочешь поучаствовать в этом?
– Я самоучка, нот почти не знаю, буду ли соответствовать вашему профессиональному уровню, Коля нахмурился. Опыта нет, надо начинать с нуля.
– Не дрейфь, вот завтра соберемся у меня, Саня глянул на дорогие часы на цепочке, часиков в семь, и послушаем тебя, приходи. Колебания овладели Николаем, но любопытство взяло верх.
– Где встречаемся?
– На Минина, там, где я раньше жил помнишь? Мы с мамой по-прежнему в десятом доме обитаем. Как и договаривались, встретились на Минина, Сашка ждал его во дворе.
– Забыл, где я живу? Пойдем. Он повел Колю вверх по ветхой деревянной лестнице на второй этаж. Далее шел длинный коридор, экономно освещенный засиженной мухами лампочкой в сорок ватт. Он открыл какую-то дверь, в нос ударил запах жареного лука. Они оказались в комнате, которая представляла собой сразу кухню и прихожую. Николай узнал в этой большой женщине с крупными чертами лица, – мать Мартьянова, Татьяну Сергеевну. На ней было длинное черное платье и зеленый фартук.
– Мам, это Коля Каминский, – представил его Сашка.
– Ну-ка, дай посмотреть на тебя, – она взяла его за руку, и, нацепив захватанные жирными пальцами очки, висевшие на шее, принялась разглядывать Николая.
– Да, вырос. Ты ведь внук того актера Каминского?
– Угу, – смутился Коля.
– Ты учишься где-нибудь? – пытала она Колю, – мой-то балбес, э-э-эх! Татьяна Сергеевна махнула рукой. Мартьянов потащил Колю в комнату, – мама в своем репертуаре, сейчас начнет рассказывать, как я свою жизнь в унитаз спускаю, и какой я вредный тип.
Вдогонку понеслось ворчание:
– Не связывайся с ним, лучше учись!
– Мама, отстань, у Николая свои родители есть, небось, тоже плешь проедают, да, Коль? Они разместились в узкой, как келья, комнате. Единственное окно выходило на улицу Минина и полностью закрывалось густой кроной липы. Сашка открыл крышку старого пианино с двумя подсвечниками на передней стенке, и заиграл какой-то этюд.
– Ждем Шабарина. Он задерживается, едет из Дзержинска. То, каким тоном он это произнес, говорило о значимости этого субъекта.
– Я сегодня не поехал на учебу, что-то поздно проснулся, пропустил электричку, вот мама и кипятится. Ты не обращай на нее внимания. Сашка исполнил «Martha My Dear»[27]. Его лирический баритон был отдаленно похож на голос Маккартни, разве что, выдавал плохой английский. Это звучало потрясающе фирменно, Николай даже не мог представить себе, что Мартьянов на такое способен! Потом Николай сыграл Сашке что-то на гитаре, поковырял какие-то импровизации на разные темы.
– Это все очень хорошо. С нотной грамотой у тебя как?
– Сольфеджио не проходил, знания поверхностные.
– Понятно, научим, не можешь – заставим. Николая покоробило такое заявление, и он уже что-то хотел сказать, но в коридоре затрещал звонок. Это пришел долгожданный друг Мартьянова.
– Видишь, ли, Николай, наши планы таковы: есть работа в клубе затона им. Жданова. Играем танцы по субботам, постепенно обзаводимся новой импортной аппаратурой, ну, регенты, мюзимы, понял? После этого устраиваемся на лето в парк “1 Мая”, а лучше в имени Кулибина, и становимся популярным ансамблем в городе. Все халтуры будут наши.
У нас для этого есть все основания и возможности.
Он сделал упор на слове “возможности”.
– У Саши отец работает на базе Роскультторга, мы постепенно, не переплачивая спекулянтам, покупаем на честно заработанные деньги “Регент 60”, гитары хорошие, орган “Вельтмайстер”, установку ударную. Тут у Мартьянова глаза просто загорелись.
– Будут, наконец, у меня хорошие барабаны. Сольник хочу премьеровский….
– Ну, размечтался. Будет у тебя ГДРовский сольник, для начала, так и быть, – Шабарин погрустнел, – Санек, я ведь, опять сегодня не сдал специальность, эта падла Томилова снова завалила меня.
– Ударь ее по башке коробкой конфет или банку черной икры подари. Ты можешь себе это позволить.
– Не хочу по мелочам отца беспокоить, сам сдам. А у тебя как дела? Ты сегодня вообще пропустил занятия, и, кстати зря. Репин искал тебя, кипятился.
– Ну, и хрен с ним с этой Репой. Давай, вот с Николаем лучше займемся репертуаром. Прослушивание прошло с некоторыми замечаниями, и Николаю было велено в кратчайшие сроки разобраться с системой записи аккордов, уметь их играть с листа, как они говорили, «на шару». В одну из осенних холодных суббот их поездки начались. Они больше часа ехали на автобусе номер 18, затем от остановки по тропинке пересекли овраг, чтобы сократить путь до клуба. В первый раз, прибыв на место, Николай в ужасе увидел те инструменты и аппаратуру, что пылились в затонском клубе. Он тут же вспомнил гитары из “Дружных ребят”.
– И на этом можно играть? Ударная установка просто убивала своим облезлым видом. Пластик на большом барабане разорван, стягивающие винты частично отсутствовали. Он с ужасом увидел среди нескольких разбитых гитар уже давно знакомую “Тонику” Заведующая клубом появилась незамедлительно, и сразу же о чем-то завела разговор с Шабариным, ни малейшего внимания не уделив остальным участникам. Это была крупная женщина с высоким шиньоном на голове. На ее слоновьих ногах красовались ярко- фиолетовые туфли с золотыми пряжками. Она подобострастно склонилась к низкорослому Шабарину. Тот держался с таким важным видом, будто, сам нанимал её на работу уборщицей.
Покончив с переговорами, он быстро вернулся к ребятам.
– Так, играем прямо сегодня. У нас еще есть целый час на репетицию. Быстро все прогоняем по куплету. Это было каким-то безумием, но выхода Шабарин им не оставил. Кое-как удалось на скрученных проводах включить колонки и микрофоны. Чтобы кабели не выскакивали из гнезд, их укрепляли воткнутыми спичками. Выручало то, что старая аппаратура для кино в этом зале еще была жива. Николаю впервые предстояла откровенная халтура. В его памяти перемешались новые песни Шабаринского репертуара, записи аккордов. Тонику удалось настроить не сразу. После этого расстояние между ладами и струнами стало весьма некомфортным для начинающего гитариста, но делать было нечего…
– Раз, два, три! – ударили барабанные палочки, и понеслось. Заиграли “Yellow River”[28]. В зале стала появляться публика. В основном, рабочая молодежь из доков, какие-то ПТУшницы, потом пришли и более зрелые тетки. Они вовсю тряслись и вертелись под музыку, и Николаю уже не казалось, что все это халтура. Репертуара не хватало на полный вечер, пришлось повторять “Воскресенье” и “Александрину”. Пели ребята изумительно. Двухголосие из Мартьяновского баритона и нежного Шабаринского тенора складывалось превосходное. Если требовалось, Мартьянов добавлял “форсаж” с хрипотцой, его палочки из граба виртуозно извлекали звук из безнадежно убитых барабанов. Если хэт падал, Сашка, продолжая отбивать ритм, лихо подхватывал его, зажав одну палочку подмышкой. На вокале держалось почти все, ибо Колин аккомпанемент вряд ли можно было назвать совершенным. Гитара, включенная в “Электрон-10” звучала непристойно глухо и безлико. Переключатель тембра не работал, а ручка громкости при легком касании вызывала в колонках треск. Перед несчастным гитаристом после антракта возник пюпитр с записью аккордов к новым песням. Вглядываясь в тексты и буквенно-цифровые знаки, он еле поспевал за ребятами. Старые струны на “Тонике” под конец вечера окончательно разлохматились.
Николай натер на пальцах кровавые мозоли.
Шабаринский бас гудел через кинаповскую колонку, стараясь максимально заполнить все пустоты маленького состава. В зале звуки летали, отражались, дребезжали.
На часах уже было начало одиннадцатого ночи, когда танцы закончились. Молодежь неохотно покидала зал, музыканты начали сворачивать инструменты. В зале наступила сладкая тишина, когда дверь за последним затоновцем закрылась, Шабарин защелкнул на ней замок, чтобы посторонние их не беспокоили.
– Да-а, – протянул Мартьянов, так мы долго не продержимся. Барабаны разваливаются на ходу.
– Ну, Николай, ты даешь! Столько лажи! – Шабарин нахмурился, – ну, я, конечно, понимаю, песни новые, незнакомые. Надо читать с листа, нам некогда репетировать, мы учимся четыре раза в неделю! Коля ничего не сказал, засовывая “Тонику” в чехол. Он работал пять дней в неделю. У него не было сил оправдываться, он и сам все прекрасно понимал. Играть втроем на таких инструментах было безрассудством. Работать без репетиций – путь в никуда, читать с листа может тот, кто умеет читать с листа.
– Так, сейчас уже поздно, пошли ночевать к моей бабушке, она тут рядышком живет сказал Шабарин, – мы пока не заработали на такси. Они вышли в полночную слякоть, освещенную редкими фонарями. Путь до Шабаринской бабушки оказался недолгим. Поднявшись на второй этаж деревянного дома барачного типа, они постучали, и им открыла сгорбленная седая старушка. Она радостно обняла Сашку и вся банда, оставив в коридоре грязную обувь, протопала в носках в комнату. Татьяна Анатольевна – так звали ее, тут же усадила их за стол, и принесла три огромные тарелки с густым и наваристым куриным супом с вермишелью. Это было достойное завершение первого дня их совместной работы. Они замолчали, и с удовольствием принялись хлебать вкусный обжигающий суп, заедая его серым хлебом. Бабушка в это время постелила им на полу, поскольку никаких кроватей в доме больше не было. Когда с полночной трапезой было покончено, ребята улеглись рядком на полу. Какое-то время Мартьянов еще рассказывал разные анекдоты и байки, почерпнутые в музыкальном училище, а потом вся троица погрузилась в здоровый и крепкий сон.
Глава 21
Может быть, меня ты очень любишь,
Но, наверное, все прошло уже,
Только молодость свою погубишь,
Не остановившись на меже…
– вдохновенно пел Шабарин. Трудности постепенно отступали. Николай через месяц после начала их работы в затоне приобрел долгожданную гитару “Eterna”. Своих средств не хватило и львиную долю, как всегда, добавил отец, поощрявший творческие увлечения сына.
По-прежнему, Коля тащил на себе и аккомпанемент и соло, да так, чтобы заполнять все пустоты, связанные с отсутствием в составе органиста. Репертуар теперь был вызубрен, ошибки устранены. Бас-гитарист Саша просил его потерпеть еще немного – понимаешь, меньше народу – больше денег, говорил он, и обещал в ближайшее время достать немецкую аппаратуру и ударную установку.
По-прежнему ночевали у шабаринской бабушки, теперь они давали ей денег на продукты, поскольку, не только ужинали, но иной раз и завтракали у нее. Она отлично готовила всякие каши, а молоко, творог и яйца покупала в деревне.
Сашин папа занимал высокую должность в сфере снабжения.
Только раз побывав у него дома, Николай понял масштабы его возможностей. Скромная квартира на Ковалихе оказалась до отказа набитой всевозможными дефицитными товарами. Даже в прихожей все было заставлено коробками с иностранными надписями:
Panasonic, Grundig, Canon, Robotron и т. п. Пройдя в комнату, Каминский увидел сервант с невероятным количеством хрусталя, приемник “National” из “Березы”, бесчисленные фарфоровые фигурки балерин, в углу – напольную китайскую вазу с искусственными розами и новый телевизор «Рубин» Еще до этого Мартьянов рассказывал, ему о могуществе старшего Шабарина, о том, как посетители приходили к нему всегда с самыми невероятными просьбами и всех их он осчастливливал, доставая, как фокусник из цилиндра, кирпич, стекло, цемент, музыкальные инструменты, красную и черную икру, дефицитные детали для автомобиля.
Телефон в их доме не умолкал, даже в свой выходной день сотрудник госснаба решал любые вопросы.
Шабарин-младший не знал ни в чем отказа, и очень гордился этим.
Наверное, Мартьянов очень завидовал своему избалованному приятелю, который старался походить на папочку во всем. Он красиво одевался, рассыпался в любезностях с нужными людьми, а с простыми вел себя нагловато.
Они долго ждали, пока его отец освободится и, когда тот, наконец, появился, принялись “брать быка за рога”.
– Папа, начал Сашка, – как у тебя там насчет “Регента 60”?
– Нет, сынок, не привозили пока. Есть “моно 25” болгарский. Ударная установка “Trowa”
пришла, очень красивая. Потянете?
– Сколько?
По привычке, он нарисовал сумму на бумажке, и протянул Мартьянову.
– Берем!
Через неделю после этого разговора на сцене затонского клуба красовались новые барабаны Мартьянова. За них выложили всё, что было заработано за полтора месяца, плюс все мартьяновские сбережения. Установка стоила того – её раскраска очень напоминала “Ludwig”[29], те самые барабаны, с которыми Ринго Старр[30] впервые появился на сцене в 1962 году.
По-прежнему было очень тяжело играть втроем, спасали только хорошо поставленные голоса ребят. Николай сделал из своей магнитофонной приставки ревербератор, который немного улучшил звук. Теперь после танцев можно было по записи анализировать разные недочеты исполнения. Чтобы расширить репертуар и создать наполненность в звучании, был приглашен органист, Андрей Букин. Его нашел Мартьянов. В детстве они вместе учились в капелле мальчиков у Сивухина. Николай воспарял духом. Качество исполнения заметно улучшилось, благодаря хорошему вкусу Букина они успешно разучили несколько хитов из западной популярной музыки. Но сам инструмент – букинская органола «Юность» своим блеющим тембром действовала всем на нервы. Иногда она не строила и тогда Букин доставал отвертку, и начинал подкручивать потенциометры на задней панели. Они мечтали о хорошем органе «Вельтмайстер», но на базе их давно не было.
С наступлением холодов затонскому народу стало неудобно развлекаться на лоне природы – молодёжь повалила в клуб, и сборы увеличились. Заведующая, нанявшая музыкальную банду, радовалась.
В начале зимы команда Шабарина пережила проверку комиссией из культпросвета. Но эта заслуга принадлежала Николаю, проработавшему вопрос с дедом. Председатель комиссии был хорошо проинструктирован Иваном Павловичем. Песни из репертуара советских ВИА, как следовало из текста справки по результатам проверки: “были исполнены на высоком профессиональном уровне”.
Заведующая, ожидавшая разгрома, была очень рада, что так легко отделалась.
– Ребята, – взволнованно тараторила она, – я была так тронута, вы так здорово выступили перед комиссией. Особенно про деревню Крюково! Вы меня спасли. Мы с вами еще поработаем до моей пенсии! А может, и аппаратуру новую купим. Этой уж сто лет в обед! Шабарин ничего не сказал на этот счет, но многозначительно посмотрел на Каминского. Он прекрасно понимал, что связи Николая в управлении культуры – зеленый свет для трудоустройства на лучшую танцплощадку города, и это дорогого стоит. Недели пролетали одна за другой. Наступила зима. Темными субботними вечерами они вылезали из автобуса на пригорке ближе к зданию затонского клуба. Держа над собой гитары, чтобы не разбить, с криками «Ура!!!», будто в атаку, ребята неслись вниз по склону оврага навстречу колючему снежному ветру. В лицо ударяли острые льдинки, они падали, скатываясь в овраг, тонули в снегу, поднимались и бежали дальше в гору. Через несколько минут, потные, запыхавшиеся, были у дверей клуба. Прошел декабрь. 1973-й встречали на большой сцене клуба. Играли всю новогоднюю ночь напролёт. Затон гулял. Столы накрыли в малом зале, где раньше по субботам играли танцы. Закусок наготовили немало. Тут были и жареные куры, рыба в кляре, салаты из редьки и моркови с сыром и чесноком, домашняя колбаса, фаршированные яйца, соленые огурцы и любимая всеми квашеная капуста. По граненым стаканам разливали желтый, лимонный, с противным сивушным маслом на поверхности самогон. Кто-то принес еще несколько бутылок дешевого болгарского «Ркацители», и «Советского шампанского». Поскольку играли до утра, и ночевать у бабушки не собирались, Коля пригласил на вечер своего друга – Сергея Кашина. Они поднялись на сцену.
– Это ваша ударная установка? – спросил он. Ну, надо же, как у Битлов. У “Шестого чувства” даже хуже!
– Ты сегодня на “Этерне” поиграешь, – Каминский начал снимать с гитары бархатный чехол.
– Да-а, – друг был впечатлен, – вещь! Чувак, а “Feelin Allright” [31]дашь мне сыграть?
– Можно! Сегодня все можно, Серёга. Вся ночь впереди. Новый Год! В перерывах сидели за столом. Выпивали совсем чуть-чуть, Каминский самогоном брезговал, налил себе сухого вина, поймав неодобрительный взгляд женщины, сидевшей напротив. Но вскоре выяснилось, что она на вино не претендует, и сама налегает исключительно на водку «Экстра», принесенную соседкой слева. Вечер тянулся бесконечно. После третьего перерыва, когда самых шумных мужиков вывели, женщины начали приставать к музыкантам. Шабарин запустил руку в свой дипломат, и извлек из него еще одну бутылку «Экстры». Букин воскликнул “Ура!” и бабы оживились. Пробило двенадцать, теперь все выпили за Новый Год. Играли после четвертого подхода к столу уже несерьезно. Начались “цыганочки”, “барыни”, одесские песни и пр. Кашин отлично заменял Колю, если было нужно играть эту музыку без мозгов. Каминский развеселился, и отплясывал в зале с какими-то девчонками. В тот вечер переломали немало барабанных палочек, порвали струну на Этерне, натёрли на пальцах кровавые мозоли, а Шабарин даже с кем-то подрался. Глава 22 Николай подружился с Букиным. Андрей жил в конце Краснофлотской, там, где трамвайное городское кольцо делает очередной поворот. Он часто стал заходить к нему, они вместе слушали пластинки, если таковые удавалось раздобыть, записывали ленты. Каминский уже имел профессиональный магнитофон “Тембр” и небольшую коллекцию записей, Букин, глядя на приятеля, тоже завел себе такую технику. Это был первый шаг к звуку высокой верности. Андрей открыл Николаю много новой музыки. Пластинки медленно, но верно, проникали в город. Часто друзей можно было застать сидевшими на полу в зале около магнитофона. Здесь они впервые слушали, еще почти никому не известного, Джо Кокера. Николай очень нравился матери Букина, и всегда был желанным гостем в его доме. Иногда она ставила Колю сыну в пример, говоря о том, как он занимается, и собирается поступать в институт, и что Николай – серьезный мальчик, ночует дома, по девкам не бегает, вино не пьет. Особенно ее пугали девки, которые сами бегали за этим весьма обаятельным типом. Букин кое-как учился в Борском культпросвете, и критику в свой адрес отвергал. Время от времени он ездил туда и даже сдавал зачеты и экзамены. Андрей заряжал вокруг себя всех здоровым юмором и хорошим настроением, девушки, действительно были в восторге от этого лохматого худого существа в круглых черных очках и фиолетовых джинсах "Melba". Дом его был всегда открыт для Николая, который частенько забегал к нему прямо с работы с новыми записями или пластинками. Тогда Букин обязательно старался его чем- нибудь накормить. Они располагались на его четырехметровой кухне, Андрей нагревал огромную сковородку, и разбивал в нее 18 яиц, причём, это была глазунья, желтки они выедали сначала чайной ложечкой, а затем, сметали все остальное вилками и хлебом. Период работы в затоне не лучшим образом отразился на учебе Андрея. Накопилась куча долгов и пропущенных занятий. Николаю тоже предстояло самым серьезным образом наладить свои отношения с математикой для летней кампании поступления в институт. Времени оставалось все меньше и меньше, а существенного продвижения вперед не было.
