Алексей Владимирович Июнин
Человек-Черт
– Крутяк! – кричал барабанщик Рикардо, не в состоянии успокоиться и присесть хоть на минутку. Его выкрашенные в ярко красный цвет волосы торчали дыбом, лоб и шея были мокры от пота, дыхание тяжелое, уставшее. – Крутяк в натуре!!!
– Это супер! – воскликнула пьяненькая Олеся Левит и, обняв красноволосого ударника за мускулистое плечо впилась жарким поцелуем в его сильные губы. – Это сверхъестественно! На последней песне я чуть не кончила! Реально, чуть не кончила! У меня там все влажно! Потрогай, нет, ты потрогай!
Таймураз Ярмагаев скрылся из гримерки, он занимался своим любимым занятием – где-то целовался с самой красивой фанаткой.
Долговязый гитарист Коромысло развалился в узком кресле, вытянув длинные ноги и полуприкрыв глаза. В его улыбающемся рту дымилась «волшебная» сигареточка, она отправляла его в прекрасные дали, где доносились отголоски новых жуевских песен и мифические существа расправляли перепончатые крылья.
А вот басист Пистон молчал и только, чуть соединив светло русые брови на переносице, зачехлял свою гитару. Его эмоции несколько отличались от общего настроения в примерке, и были схожи разве что с эмоциями клавишницы. Эта милая девочка-эмо по имени Марина Евсеенкова тоже как-то не сильно восторгалась прошедшим выступлением, она налила себе кофе и прихлебывала его крохотными глоточками, казалось, что температура этого напитка заботит ее больше, нежели новая концепция их группы.
Жуй не спускал с них обоих глаз, и когда спустя сорок минут, они, переодевшись, решили отчаливать по домам, Андрей мгновенно подскочил к ним обоим:
– Молодые люди, вы куда? – проворковал он Пистону в ухо.
– Мы пойдем, – ответил басист. – Поздно уже.
– Подождите всех.
– Так мы… – Пистон посмотрел на Евсеенкову, та как раз поправляла свои многочисленные фенечки на запястьях. – Мы еще хотели посидеть в одном месте…
– Ты с Маринкой?
– Да, а ты против?
– Нисколько. Только я с вами.
– С нами? – Пистон опять посмотрел на Евсеенкову, тем самым показав, что не знает, что ответить и как отвертеться от неожиданно назойливого Жуя.
– Куда вы пойдете? Я тоже хочу прибухнуть, – любопытствовал Андрей.
– Э… Андрюш… – Евсеенкова пришла на выручку своему другу-басисту. – Понимаешь-ли… Тут такое дело… Мы бы хотели посидеть вдвоем…
– А! Понял. А куда хоть пойдете, голубки?
– В «Скворцы». Только ты помалкивай, ладно, Андрюш?
– А где эти «Скворцы»?
– А не слишком ли много вопросов? – Пистон постарался произнести это как можно дружелюбнее. Жуй поднял ладони и, улыбаясь, отошел. – Такси нас уже ждет, Марин, поехали.
Через три секунды после того, как Пистон и Евсеенкова покинули «Белый Ламантин», Андрей Жуй большим глотком допил пиво из третьей алюминиевой банки и ни с кем не попрощавшись, выбежал на улицу. «Ниссан» из «Яндекс Такси» уже отвозил влюбленную (а быть может и не влюбленную) парочку по улице Ломоносова в сторону канала Грибоедова. У «Ниссана» были какие-то проблемы с двигателем, черный дым нещадно вырывался из выхлопной трубы. Не дожидаясь пока автомобиль уедет слишком далеко, Андрей Жуй, сплюнул под ноги и быстро-быстро побежал к своему мотоциклу, что был припаркован в тридцати метрах. Дав по газам, и свернув на Ломоносова, он без труда сел на хвост такси, но не очень близко, так как его «Ямаха» была визуально заметно на полупустой поздней улице. Оказалось, что «Скворцы» расположилась совсем недалеко на пересечении Малой Морской и Гороховой улиц.
Подождав, пока Евсеенкова и Пистон расплатятся и зайдут в бар, Андрей Жуй тем временем, выкурил сигаретку. Он зашел за ними минут через десять.
– Опа! – воскликнул он, быстро обнаружив парочку за одним из столиков. – Привет лунатикам!
– А ты что здесь делаешь? – Пистон был явно недоволен.
– Да я вот тоже решил немного посидеть где-нибудь…
– И выбрал именно «Скворцы»?
– А это и есть «Скворцы»? А я просто ехал-ехал на моцике, гляжу – кафешка какая-то, птички какие-то нарисованы. Дай, думаю, заскочу! Я и не смотрел на название-то! Вот бывают же совпадения!
Не дожидаясь предложения, Андрей Жуй сел за их столик и подозвал официантку, что бы та поставила еще одну бутылку того вина, что уже стояло перед ними и еще один бокал. «Скворцы» было милое заведение, как раз для влюбленных парочек, много рубиновых оттенков, живые цветочки на столиках, легкий блюз. Жуй только усмехнулся, раньше бы он и сам мог привести сюда Надю Грикову, а теперь подобные заведения у него вызывают душевную изжогу. Кроме того, его кожаный рокерский прикид со множеством металлических вставок и разных нашивок совсем не гармонировали с красным атласом скатертей.
– Андрей, скажи честно, зачем ты приперся? – поняв, что романтический вечер испорчен, Пистону ничего не оставалось как напрямую перейти к делу, за которым Жуй сюда и явился. Быть может, чем быстрее они поговорят о деле, тем скорее Жуй избавит их от своего присутствия.
– Зачем я пришел? Да, я хотел с вами поговорить, ребята.
– О чем?
Жуй кивнул подошедшей официантке, взял бутылку вина и наполнил три бокала. И без того, будучи уже немного выпившим, он, тем не менее, вино выпил, поморщился и недовольно вытер губы.
– Ребят, выкладывайте напрямую, – сказал он. – Вам что, не нравится моя музыка, да?
Пистон и Евсеенкова переглянулись и потупили взор, каждый задумался о достойном ответе. Поняв, о чем будет разговор, они оба были в несколько затруднительном положении, им стало неловко. Пистон выпил вино. Марина не стала.
– Отвечайте, ребят.
– Андрюш, ты обидишься.
– Не обижусь. Говорите, как думаете. Ребят, вы что надеялись, я не увижу ваших кислых мин на выступлении? Я же все понимаю, вам не нравится. Потому я и хотел поговорить с вами наедине. Говорите, что вы думаете по поводу новой концепции группы.
– На мой взгляд – тяжеловато, – Марина все-таки отпила вино. – Андрюш, я буду говорить за себя. Лично я еще не привыкла к такому исполнению. У «Толпе» сложилась определенная концепция, определенный стиль, свойственный лишь нам. Мы все любим «Толпе», я обожаю нашу музыку. Я всегда была преданна нашей группе…
– Да, я знаю.
– Но твои новые песни… Как бы тебе это сказать… Они не вписываются в наш стиль… Это что-то совершенно другое. Да, новые песни крутые, не спорю! Но… это не совсем та музыка которую люблю лично я… Слишком агрессивно, а я не люблю зло. Я девушка, я люблю романтику, она была в твоих прежних песнях, а теперь…
– Да, Андрей, – подхватил ее Пистон. – Чудища всякие… Разврат… Богохульство… Согласись, что это слишком резкий перепад от того, что мы исполняли еще неделю назад.
– Согласен! – Жуй закурил. – А вот Володе Рикардо нравится. Нахимовна в восторге!
– А мы не в восторге, – Марина нахмурила бровки. – Я поклонница русского рока, электронного рока, люблю классику… Но не хард. Понимаешь, Андрюш, вот если бы тебя, такого истинного рокера, сейчас заставили исполнить что-то из… ну из «Сплина» или «Браво»… Ты бы как отреагировал?
– Нормальные группы…
– Замечательные группы, – согласилась Марина. – Я обожаю Сашу Васильева… Но ты бы не смог играть в них, Андрюша. Тебе сейчас близки какие-то инфернальные мотивы…
– Может быть вы еще не прониклись в эту тематику?
– Послушай, Андрей, – вздохнул Пистон, – если хочешь правду – слушай. Я – православный! Марина – православная! Нам трудно петь о педофилии.
– Угу… Вот как… Значит вам противоестественны сексуальные отклонения… Все ясно… – Жуй улыбнулся и приблизился к Пистону. – Бога боитесь? А Сатану не боитесь, да? Ну коль беседа пошла о вере и неверии, то я захотел преподать тебе кое-какие уроки демонологии. Я не буду внушать тебе новую религию, я просто задам тебе некоторые вопросы и заставлю тебя ответить. Но так ответить, что бы меня это убедило… Согласен?
– И что же это за вопросы? – хмуро спросил Пистон, желающий только одного – чтобы Жуй покинул «Скворцы» и оставил их с Евсеенковой тет-а-тет.
– Ответь-ка мне, – улыбнулся Жуй, – мой друг-христианин, на первый вопрос – раз ты веруешь в Бога, следовательно, ты веришь в высший суд?
– Ну?
– А почему же сознательно идешь на грехи?
– На какие же?
– Чревоугодие, прелюбодеяние, сребролюбие и многие другие. Ты же пьешь вино, пожираешь мясо убиенных ни в чем не повинных детенышей животных, – Жуй кивнул на мясное ассорти, – и первым сегодня поинтересовался продажей билетов на наше выступление в «Белом Ламантине», значит ты жаждешь денег. И наверняка – славы! А теперь, ребят, ответьте-ка мне, чем вы планировали заняться после столь изысканного ужина? Подразумеваю, что блудодейством.
– Ну и для чего ты спрашиваешь?
– Я вот это к чему говорю. Раз уж вы переступили черту, то я не смогу вас подтолкнуть к чему-то хуже. И не буду. Просто, я могу помочь вам. С грамотным подходом, ребята, блуд приносит такие эмоции, от которых никакого рая не надо! Пейте, ешьте, трахайтесь, ребята! Хуже не будет! А чтобы взять все, что можно из этого, я могу провести с вами инструкторско-методические занятия.
– Андрей, ты какой-то… ненормальный, – пробормотал Пистон, глядя Жую прямо в глаза.
– А для тебя, друг мой православный, я приготовил особенный урок… Но об этом позже.
Они сидели в «Скворцах» до второго часа ночи. Андрей говорил много, он улыбался, его глаза были чисты, он старался быть добродушным и веселым, не забывал шутить и подливать вино. После первой бутылки Игорь Артамонов по прозвищу Пистон еще что-то ворчал и несколько раз возвращался к теме резко изменившегося музыкального стиля группы, который ему был явно не по душе и он хотел разобраться, будет ли Жуй продолжать писать в том же духе или все-таки вернется к прежнему музыкальному направлению. Пистон даже по памяти прочел пару своих стихотворных вещиц, которые, если их грамотно наложить на соответствующую музыку, могли бы превратиться в приличные хиты. Жуй с трудом постарался сдержать себя и сохранить на лице дружелюбие, однако внутри у него будто засвистел свисток вскипающего чайника. Кто он такой, этот обыкновенный басист, чтобы предлагать свои ничтожные рифмовки про каких-то красноперых птиц и сиреневую луну? Ведь с самого основания группы существует негласное правило, что весь текстовый и музыкальный материал исходит только от Андрея Жуя. Только он был лидером, это его группа, он ее основал, он ее фактически произвел на свет и сделал ее под себя. Зачастую их даже объявляли фразой: «Андрей Жуй и группа «Толпе»». Даже Олеся Левит не имела права диктовать свои условия, она может лишь советовать, что-то корректировать, подправлять (с андреева согласия) и продвигать группу на большую сцену. Чтобы раньше времени не оскорбить Игоря Артамонова Жуй ответил другу, что его наброски вызывают некоторое любопытство и их можно будет рассмотреть, но как-нибудь потом, а сейчас Андрей хотел говорить о другом. Пистон кривился, но терпел.
Марина Евсеенкова уже смотрела в рот Жую и ловила каждое его слово, она была будто загипнотизирована его разговорами о сексе и том наслаждении, которое он дает человеку, если им заниматься не абы как, а с душой и профессионализмом.
Усадив совсем уже готовеньких и в полной мере обработанных Евсеенкову и Пистона в такси и оставив «Ямаху» на парковке бара «Скворцы», Андрей Жуй попросил друзей отключить сотовые телефоны. Мосты в Петербурге уже развели и им пришлось добираться на такси до проспекта Обуховской Обороны через какие-то объездные пути, на что они потратили больше часа и приехали на его съемную квартиру, когда и без того белые ночи были уже совсем белыми. Лежащая на постели обнаженная Ламия ни сколько не удивилась появлению приведенных гостей, она плотоядно улыбнулась им и поманила к себе пальчиком.
Телефоны Евсеенковой и Пистона были выключены двое суток. Двое суток молодежь обитала в двухкомнатной квартире Жуя. Ламия и Жуй проводили над ними «инструкторско-методические занятия», доказывали на практике жуевскую демагогию, и, надо сказать, доказывали в полной мере. Почти двое суток они вчетвером предавались разврату и оргиям, прерываясь лишь на краткие сны. Заказывали еду на дом, ели и пили прямо в постели, не отвлекаясь от процесса, фрукты и ягоды использовались не только по их прямому назначению.
– А теперь? Теперь нравятся тебе мои песни, мой бледнокожий богомол? – вопрошал Андрюша, активно занимаясь с Пистоном оральным сексом, так активно, что тот давился и не мог ответить.
– Ой, нравятся… – лишь мычал он. – Ой, нравятся… Все нравится… все… давай еще…
Сзади в Пистона проникала клавишница Марина Евсеенкова, орудуя специальным пристегивающимся фаллоимитатором, одновременно целуясь с Ламией и лаская ее грудь страусиным пером, смоченным в гранатовом соке.
Вне времени и пространства.
Андрей никогда не поддавался на искушение проанализировать свою прошлую жизнь и помечтать о том, что было бы если… Если бы он не увлекся в юности некоторыми рок-группами… Если бы самостоятельно по интернету не обучился основам сольфеджио и продолжал бренчать на гитаре самые примитивные аккорды… Если бы он женился в восемнадцать или девятнадцать лет… Если бы у него не обнаружили шумы в сердце и забрали бы в армию… Если бы его отец был жив… Если бы он пошел не по тому жизненному пути, по которму худо ли бедно, но двигался сейчас. Было бы лучше или хуже? Если бы он не пытался зарабатывать с помощью своих песен (а никто никогда не говорил, что это сверхприбыльное дело), а, к примеру, занялся бы бизнесом? Пошел бы у него бизнес? Торговля китайскими канцтоварами или открытие шиномонтажки? (По образованию он был автомехаником, поэтому про открытие СТО он задумывался чаще, хоть и не любил возиться с чужим автохламом) Андрею было трудно ответить на такие вопросы, потому он не задавался ими вообще. Кто знает? Но одно он знал точно – он психологически не мог работать на каком-то предприятии, изо дня в день делать одно и то же, видеть одни и те же лица и стены, ходить на работу в одно и то же время и возвращаться домой к началу определенной телевизионной передачи. Он не терпел фабрики и заводы, не мог на них работать даже за большую зарплату. Он не видел в подобном труде азарта, стремления, душевного и творческого развития и по поводу этого часто вспоминал своего отца. Вспоминал и обещал сам себе, что попробует добиться в жизни чего-то больше чем ежегодный новогодний кулек с конфетами. Пообещал, что его нога ступит через заводскую проходную исключительно в том случае, если его ну уж очень сильно прижмет финансово и какой-нибудь добрый волшебник назначит его финансовым директором.
Тем не менее он как-то очутился на каком-то полузаброшенном предприятии, разваливающемся, ржавеющим. Осторожно переступая грязные замерзшие лужи и пачкая кроссовки в грязевом мессиве, он двигался по территории чего-то угнетающего – старые обшарпанные цеха, ржавеющие никому не нужные металлические детали, кучами лежащие по сторонам, горы мусора, скрипящие на сквозняке краны. Андрюша поежился, ветер задувал за шиворот, продувал до костей и молодой человек не мог сообразить отчего не оделся теплее и почему проигнорировал шарф. Мимо пробежала свора худых несчастных собак, Жуй взглянул на их голодные костлявые морды и врезался в обнаженную спину своего сопровождающего. Худая спина с выпирающим позвоночником и лопатками.
Сопровождающий остановился и, не поворачиваясь, взял Андрея за руку и повел дальше через какие-то темные серые трущебы. У него была холодная узкая ладонь старого мертвеца, в ней не было ни грамма мяса или жира, ощущались только косточки и сухожилия. Но рука сжала андрееву ладонь будто окоченевшая и тянула юного артиста за собой, принуждая того спотыкаться о палки и железяки под ногами.
Андрея охватил жуткий необъяснимый страх, безосновательный и непреодолимый. Сердце колотилось сильно, внутреннее напряжение доводило до тошноты и ему очень хотелось уйти отсюда куда-нибудь подальше. Отцепиться от худого сопровождающего и убежать прочь. Убежать без оглядки, прямо через проходную, перепрыгнув шлагбаум и навсегда заречься возвращаться в это некрасивое место, где не могло производиться ничего достойного (судя по всему предприятие обанкротилось много десятилетий назад и находится на полпути к тотальному саморазрушению). Сопровождающий в сатиновых трусах преодолел пару сотел труднопроходимых метров, и опять не на долго приостановился, чтобы Андрей против своей воли смог рассмотреть его разрисованную спину давно голодающего дистрофика. Множество портретов – мужчины с усиками, бородками, в пенсне, лисые, суровые, с твердыми фанатичными взглядами, все движутся в такт с тщедушными мышцами спины и у Андрея создавалось стойкое ощущение что портретные люди кривляются и гриммасничают независимо от движений дистрофика, который, тем временем завел парня в холодное заброшенное помещение, которое проще было снести под основание, чем отремонтировать.
Здесь была другая акустика и Андрюша Жуй услышал шепот. Слова со всех сторон нашептывали будто специально Андрею, но слова много раз отразившиеся от бетонных стен и металлических конструкций доходили до молодого человека сильно искаженными, гулкими. Многие слова он мог разобрать, но звуки накладывались друг на друга, множились, распадались и в итоге до Андрея доходила только давящая какофонию обрывков человеческих фраз. Что-то про социалистический строй, про равенство и братство, про жизнь и про смерть и еще про что-то, что Андрей категорически не желал слушать. Тем временем обнаженный сопровождающий вел его дальше по гулкому заводскому цеху, где со всех сторон Андрею казались говорящие объекты, он интуитивно вжал голову в плечи и напрягся всем телом, готовясь к внезапному нападению с любого места. Человеческие голоса чрезвычайно сильно пугали, однако как он не всматривался в темные неживописные углы цеха, но так и не различил ни одной живой души.
Сопровождающий остановил шаг и приказал Жую взять одну из совковых лопат, прислоненных к стене. Тогда только Андрей узнал в сопровождающем своего дальнего родственника Иосифа Эггельса. Ну конечно! Естественно он! «История всех до сих пор существующих обществ была историей борьбы классов-классов-классов-сов-сов-сов…» – разбрал Жуй среди эха и, затравленно озарившись вокруг, взял лопату. Они вдвоем с Эггельсом приблизились к огромной горе органических нечистот и по примеру своего двоюродного деда, Андрей набрал целую лопату кашицы из глилых сырых жил и почерневших раскисших овощей и еще чего-то мерзкого на вид. «Обшественные формации-мации-мации-иии…» – Андрей чуть не выронил лопату. Не обращая никакого внимания на вездесущие отголоски исторического материализма Эггельс сделал несколько шагов и вывались содержимое своей лопаты в какой-то чан с водой, Жуй автоматически сделал тоже самое и только потом заглянул в одну из врытых в бетонный пол бочку. «Субъекты экономических категорий-тегорий-тегорий-рий-рий…»
Заглянув в чан с мутной затхлой водой, Андрей Жуй отступил назад, но глаз не отвел. Лопата упала на пол, подняв сильное эхо, заглушившее фразу, начинающуюся с «Мировозрение социо…». Эггельс же продолжал швырять в воду гниль. В бочках были люди. Маленькие как дети, как дельфинята, они копошились в воде, хватали ртами нечистоты, глотали их, нажирались ими, вырывая их у своих собратьев. В небольших по площади чанах было по многу людей – человек по пятьдесят и им, несомненно, было тесно, но они не знали такого понятия. «Ценность отдельной человеческой личности в коллективном-лективном-лективном-ном-ном-ном…» Накидав в бак несколько лопат нечистот, Эггельс перешел к следующему. Кожа на его тощем как скелет теле вспотела несмотря на холод и сквозняки, жилы напряглись, татуировки соцгероев двигались в такт движениям тела, но Жую казалось, что портреты перемещаются сами по себе и открывают рты в беззвучных речах. Хотя почему беззувучных? Быть может что цеховое эхо и есть отголоски фраз, сказанных портретами.
Жую стало муторно, он еще раз взглянул на голых маленьких людей, копошащихся в баках на правах форели. «Коллективизация пролетариата-тариата-тариата-та-та-та…». Где тут выход? Где выход? Надо бежать отсюда! Бежать со всех ног, без оглядки! Убежать, вырваться от сюда и рассказать про творившееся тут бесчеловечье! Жуй уже сделал несколько робких шагов по направлению к предполагаемому выходу, но подскользнулся на куске склизского сала и упал! Упал прямиком в один из баков! В мгновение ока погрузившись с головой в вонючую муть, Андрей, запаниковал, забил руками ногами, закричал и его рот сразу наполнился глилостной водой и отходами жизнедеятельности. Он всплыл на поверхность, не переставая кричать и бить руками, вновь пошел на дно, ощущая десятки скользких рук подводных людей. Ледяные скользкие маленькие пальцы.
Как он выкарабкался на бетонный пол? Жуй не понимал. Ведь только что захлебывался в воде, только что глотал нечистоты, набирая их полный рот и шел ко дну. Наверное на какое-то время он, охваченный паникой, лишился памяти. Теперь он стоял на твердом полу мокрый вонючий, обуреваемый рвотными позывами. Эхо прекратилось. Оперевшись о какой-то металлический агрегат, Андрей повернул голову и смотрел как обнаженный Иосиф Ильич Эггельс проволочной удавкой ловит маленький людей-рыб. Вот один из несчастных вскормленных на гнилье водяных человечков попался в удавку и был выловлен наружу. Упав на холодный под человечек без пола и возраста забился в конвульсиях, замахал своими маленькими ручками и наконец испустил дух.
Эггельс поправил резинку своих трусов и поволок выловленного в сторону, оставляя после себя мокрый след. Про своего двоюродного племянника он, словно бы, запамятовал. Несмотря на паническое желание как можно бустрее покинуть этот ужасный цех, Андрюша, все-таки решил проследить за родственником. А тот доволок человка-рыбу до некоего ступенчатого поднятия, оказавшегося, на поверку возвышением для императорского трона. Отцепив добычу, каннибал преподнес ее восседающему императору, тот, не вставая с трона, взял маленького человека-рыбу и когда император поднес жертву ко рту – Жуй отвернулся. До него раздался хруст разрываемой человеческой плоти и чавканье.
– Ну-ка, – услышал парень и приоткрыл глаза. Император обращался к стоящему перед троном Иосифу Эггельсу. – Брякни че-нить.
– Че брякнуть? – спросил обнаженный дистрофик.
– Ну че-нить… – Андрюша не смотрел как император откусил еще кусочек, слышал только хруст разрываемых сухожилий, – из нашего.
– В каждой душе живет тяготение к счастью и смыслу, – произнес Эггельс.
Император на минуту задумался.
– Кто это сказал? – спросил он.
– Фома Аквинский.
– Не, не то, – вновь хруст рвущейся кожи и жевание. – Не то.
– Ну допустим… Философия не служанка теологии, а теология не наука. А комплекс положений, связанных между собой не рациональной последовательностью, а цементирующей силой веры.
– Хм… Блаженный Августин, что ль? – пренебрежительно спросил император.
– Основоположник номинализма и эпистомологии – Уильям Оккам. Год рождения – 1285-й, в 1313-ом году вступил в орден миноритов, а в…
– Помилуй! – император выковырял жилку из зубов и сплюнул ее под трон. – Давай, не умничай. Брякни че-нибудь из наших.
– В каждом человеке – солнце. Только дайте ему светить.
– Не то!
– Это Сократ.
– Да хоть кто! Ты начинаешь меня раздражать! Еще одна попытка!
– Незыблемая середина – это добродетель наивысшая из всех. Конфуций.
– Не то!
– Истина рождается верой, а умирает предрассудком.
– Кант?
– Гегель.
– Все! Ты меня выбесил!
– Подождите-подождите! Э… Сейчас… Одна из концепций постмодернизма: мир – это текст…
– Ага! – насмешливо поддакнул имератор, – еще скажи, что мы не можем вырвать ни страницы нашей жизни, но можем сжечь всю книгу. Это не я сказал, это Сартр. Знаешь такого?
– Сам вижу, что не то… – согласился Эггельс. – Вот Бердяев утверждал, что… Нет… О! Вот! Человечество является скорее средством, а не целью. Человечество является только подопытным материалом…
– С Ницше ты попал не по адресу! Хотя близко.
– Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть сделать обстоятельства человечными. Подходит? Это Маркс. Честно.
– Знаю что Маркс. Но все равно не то…
– Человека унижает не атеизм, а идолопоклоничесво.
– Еще.
– Производственные отношения – это базис основы существования человеческого общества.
– Дальше.
– Все, что имеет отношение к нематериальной стороне жизни общества, – культура, религия, право, философия, наука, – это надстройка. Она имеет второстепенное значение.
Император тяжело вздохнул, поняв, что большего от дистрофика не добъешся. Откусив еще кусочек человека-рыбы, он нехотя отлепил от себя свое собственное лицо и прилепил его Эггельсу на затылок.
– На уж, – император вздохнул. – Живи пока, гнида.
Санкт-Петербург.
2 августа 2017 г.
Жуй открыл глаза.
Он дома. Голова его повернута к трюмо.
На трюмо стояли новые электронные часы, показывающие «11:48». Жуй моргнул и прислушался к своему сердцу. Оно стучало нехорошо. Стучало так, что он чувствовал сердечный такт всеми частями тела, ему казалось, что он даже немного двигается на кровати.
Рядом лежала Марина Евсеенкова, далее Пистон. Лицо его было испачкано чем-то белесым. Ламии не было.
Жуй чудовищно хотел есть, но прежде чем приготовить себе хотя бы бутерброд, он первым делом зашел в ванную. От него разило какой-то нехарактерной для него вонью, в которой смешался пот, масло, сперма, чужой пот, чужая сперма, что-то земляничное и еще какой-то оттенок, идентифицировать который он не мог, хотя этот запашок стал замечать за собой все чаще. Ему это не нравилось, было в этом запахе что-то козлиное.
Войдя нагишом в ванную (а спал он тоже нагишом), он зажмурился от ослепительно яркого света электрической лампочки на 40 ватт. За долгое время пребывания в зашторенной квартире глаза отвыкли от нормального освещения. Щурясь, Жуй открыл горячую воду и сделал ее еще погорячее, в последнее время он предпочитал именно так. Чтобы пар шел.
Уже ступив одной ногой в ванну и протянув руку к мылу, он впервые за несколько дней поймал в поле зрения зеркало, почему-то он стал избегать зеркал, а точнее – свое отражение. Зеркало было большое, оно отражало смотрящего примерно по пояс. И вот с этого висящего предмета на Андрея лупился какой-то незнакомец с отталкивающей внешностью. В одной руке незнакомец держал кусок мыла, а одна нога перешагнула за край ванны. Незнакомцем, разумеется, был сам лидер группы «Толпе» – Андрей Жуй. Он застыл как громом пораженный. Что с ним произошло? В кого он превратился? В какого-то дикаря, бродягу. Цвет его кожи потемнел, а все тело зарастало густым волосом. У него и ранее были в достаточной мере волосисты ноги и руки, а теперь же толстые волоски покрывали все его тело весьма густо, некрасиво, вызывая ассоциации с представителем Homo Habilis. Вообще же все его тело как будто ссыхалось, он стал жилист, живот впал, ребра и позвоночник отчетливо выступали.
Жуй вынул ногу из ванны и приблизил к зеркалу свое лицо. Он точно помнил что брился вчера, он еще поменял лезвия в станке. Прошло всего-то часов… пятнадцать, а у него уже выросла явственная щетина с преобладающей бородкой.
– Какие гормоны я глотал? – вслух пробормотал Жуй, припоминая какие именно препараты по совету Ламии он принимал для повышения мужской силы и какие побочные действия были написаны на инструкции по применению. А читал ли он вообще инструкцию? – И с носом что-то…
В замкнутом пространстве ванной комнаты запах, источаемый жуевским телом стал особенно явным и Андрей решил сначала смыть эту вонь, а уж потом заняться бритьем. И не только подбородка. От горячего пара зеркало уже начинало запотевать, это успокаивало Жуя, ему не хотелось рассматривать самого себя до тех пор покуда он не приведет себя в порядок. Шампунь был дорогим, с экстрактом крапивы и алоэ-вера, он остался еще от Нади Гриковой. Налив себе на ладонь зеленой жижицы, Андрей невольно вспомнил свою бывшую. Они расстались почти две недели назад, а она не позвонила ему ни разу.
Ни разу!
А он звонил ей. Да, он стабильно набирал ее номер почти ежедневно, а порой по три-четыре раза в день, всегда в разное время. Он даже подумывал, не позвонить ли ей с чужого номера или отослать СМС с просьбой ответить, но это будет выглядеть совсем по-детски. В тайне ото всех, прикрывая трубку ладонью, Андрей Жуй ждал ответа и слушал лишь долгие гудки. После шестого гудка, он, как правило отключал связь, но повторял набор через какое-то время, когда представлялась возможность поговорить наедине. Грикова никогда не отвечала, но гудки-то шли! Следовательно, она знала про его звонки. Смотрит на свой звонящий телефон, видит, что звонит именно Андрей, и намеренно игнорирует. Она не отвечала ни на Вайбере ни в ВК.
Ну хотя бы раз позвонила сама! Хотя бы раз жуевский телефон заиграл бы бутусовские «Колеса Любви». Молчок! Жуй вспомнил свое отражение в зеркале и усмехнулся – такому лешему он и сам бы не позвонил. Ничего удивительного. Только Надя Грикова еще не могла его видеть в таком запущенном состоянии, они расстались, когда его внешний вид соответствовал нормальному виду нормального парня, увлеченного рок-музыкой.
Андрей вздохнул и намылил голову.
Сквозь шум воды он услышал трель домофона. Какая раздражающая трель! И кто бы это мог быть? У Жуя вдруг возникла надежда, что это могла быть Надежда. Точно! Вполне допустимо, что Грикова вернулась. Почему нет? «Если это она, то… Проклятье! Мне будет сложно объяснить ей групповушку! – побледнел Жуй. – Нет только не сейчас! Иначе будет катастрофа!!!» Тут к домофону, шамкая старенькими тапочками, подошел Пистон и нажал на кнопку открывания. Свои.
«Чего это я нервничаю, это ведь Ламия!» – успокоил себя Андрей, намыливая башку. Хороший шампунь! Освежает великолепно! Тут он нащупал на голове шишку и, уже догадываясь, нащупал вторую. Над ушами. Он трогал их всякий раз когда мыл волосы и каждый раз недоумевал, почему они не рассасываются. Гематомы ведь должны сходить. Должны, если, конечно, это не злокачественные опухоли. Забеспокоившись этим страшным предположением, Жуй начал нащупывать шишки более внимательно. Они выросли, это были уже не просто бугорки, в них под кожей нащупывалось что-то жесткое. На кончике одной из шишек Андрей нащупал будто бы фурункул и осторожно нажал на него. Фурункул лопнул, Жуй почувствовал укол боли, поморщился, по пальцам потекла кровь. Очень осторожно он стал выдавливать внутреннее уплотнение, одновременно с этим стягивать кожу вниз. Высунулось что-то твердое. Не то зуб, не то какой-то хрящ.
Жуй обомлел и смыл шампунь водой. После этого он протер зеркало и приблизил голову так, чтобы можно было рассмотреть волосяной покров. Из надорванной шишки торчало что-то светлое, твердое, чуть кровоточащее. Кончик чего-то костистого…