Алена Никитина
Белая нить
Он не сводил глаз с солнца, которым она обернулась. Кокон слепящего света окутывал её, разрастался всё пуще и пуще. Сотканные из мрака, вокруг неё кружили неведомые существа, похожие на плотные тени. Не присмотришься – не поймешь, что слеплены они из чар. Рогатые, с перепончатыми крыльями, с копытами и хвостами, увенчанными грузными лезвиями, они мухами вились рядом с Эсфирь. Прикрывали её с боков, испуская мрак.
Нараставшее гудение терзало слух, пожирало песнь битвы. Враги приближались к кокону и теням. Но сразу же отлетали, спугнутые либо светом, либо тьмой, и опаленные тела сыпались на верхушки деревьев.
Некоторые падали в заросли. Другие повисали на ветвях, безвольно раскинув дымящиеся конечности.
Эсфирь преследовала вихреца.
– Боль! Боль! Боль! – От её криков, звучащих все напористее, вздрагивали дымные черепа.
Каждый возглас отводил в сторону тень за тенью. Скорость их полета восхищала. Они вспарывали воздух крыльями и хвостами, и черные сгустки чар соскальзывали с них, били по выжившим врагам.
Их крики еще прорывались сквозь гудение. Друг за другом вырожденцы падали с высоты. Тонули в дымных шляпах, вспухавших над кронами. Тени схлопывались и возрождались. Снова и снова расплескивали тьму. Снова и снова брались за руки и водили вокруг пикирующих тел хороводы.
Свет и тьма – всё перепуталось! Олеандр уже ничего не понимал. Ничего не видел, кроме черно-белой мешанины. Из-за усиливающегося жара мысли путались и испарялись. Глаза щипало от слез. Но он уловил мутное белое пятно – вихреца, вынырнувшего из облака.
Вихрец хлестнул искрящимся хвостом. От туши его разошлась волна, как от брошенного в воду камня. Морозные вуали стекли с крыльев, лавинами понеслись на Эсфирь. Без толку! Снежные потоки не настигли окутавший её кокон. Раньше испарились, высушенные жаром.
Как видно, зерно понимания проклюнулось и дало всходы. Быстро Азалия сообразила, что преимущество ей не улыбается. Не в этой битве! Она сменила тактику. Теперь вихрец избегал Эсфирь. Выписывал в воздухе кривые узоры. Петлял, силясь запутать, сбить её с толку. Силясь оторваться от преследования и выкроить шанс для побега.
– Малахит!
– Олеандр!
– Наследник!
Знакомые голоса будто со дна колодца доносились. Олеандр вцепился в дерево, наблюдая за сражением. Уши болели. Дурнота подкатывала к горлу. Малейший вздох отдавался резью в груди.
Его тянули к укрытию, отрывали от дерева. Но он врос пальцами в кору. Как дитя малое, едва ли ногами ствол не обхватил.
Вихрец рванул с высоты, водяная броня обтекала его и Азалию. За ними ожидаемо помчался световой кокон, перенасыщенный жаром и гулом.
– Эсфирь…
Зверь раззявил клыкастую пасть. Серебристые нити чар, толстея, спутались в темноте его глотки.
Азалия что, решила по отступающим ударить?
Твою ж!.. Олеандр вдруг понял, что решение – прилипнуть к дереву – далеко не самое удачное. Он опустил руки по швам. На запястье сразу же сомкнулись холодные пальцы брата.
Рывок! И Олеандра снова куда-то потащили. Развернули, толкнули в спину. Он пошел. Он побежал, поглядывая через плечо. Собственная противоречивость рвала на куски. Одна его часть желала броситься в пекло и помочь Эсфирь. А другая отметала столь безумную затею и велела спасаться.
В самом деле! Да он скорее в обугленную головешку там превратится, закованную в лед!
Вихрец приближался. Его крылатая тень расползалась по лугу. Он пикировал почти отвесно, когда голубое пламя хлынуло из недр его горла. Обрушило на землю град, плодя ямы. Мелкие льдины заколотили по деревьям, стоило зверю изменить положение тела и мазнуть брюхом по раскиданным телам. Он взял круто вверх и почти вертикально устремился ввысь.
Световой поток вырвался из кокона Эсфирь и врезался в почву. Тела и горящие обломки словно взрывом разметало. Часть их них скатилась в образовавшуюся воронку. Сгинула в столпах черного дыма.
Ожидалось, что Эсфирь вновь рванет за вихрецом. Но нет. Её кокон замер над полем боя и закрутился. Лучи выстреливали из сердцевины, покуда белое сияние заливало луг.
Воистину, с небес второе солнце упало!
Стоявшие на ветвях хранители вскинули луки и арбалеты и начали шить. Но стрелы и болты не долетали до вихреца. Он набирал высоту, терялся в тучах и увеличивал расстояние.
Дриады и лимнады бежали в лес, перепрыгивая через трупы. Но Олеандр такой прытью похвалиться не мог – лодыжку дергало болью. Почва под ногами переменилась неожиданно. Хватаясь за ветви, он скатился по склону. Чуть ли не в полете нырнул в землянку под деревом.
Глен заплыл следом. Отец и Аспарагус примчались за ним. Тут же принялись заколачивать проход древесными щитами – одним, вторым, третьим. Перегородки наслаивались друг на друга и отсекали свет.
Тьма в укрытии сгустилась всего на миг – белые огни заплясали на ладонях Глена и разогнали мрак. Отец оперся о выросшие щиты. Тронул кулон на груди – небольшой обод опутывали золотые нити мойры. Они мигали. Чудилось, в толщах их бьются крохотные сердца.
Аспарагус стоял в шаге. Промокший от крови, он теребил маску; глаза его до сих пор перекрывала зелень.
Перед взором Олеандра взрывались тысячи звезд. Тело горело. Он приложил дрожащий кулак к губам и смежил веки.
Одним Богам известно, что творилось снаружи, но вскоре по щитам ударило. Не сильно – будто кулаком кто стукнул. Белесые искры просочились сквозь плетение и рассеялись.
Кулон отца погас. Он откинул меч и приосанился.
– Еще немного.
Только по движению губ его слова и распознавались, пожираемые застрявшим в ушах звоном.
Щиты раскрошились и осели грудой дымящихся обломков, подпалённых с внешней стороны. Дым, словно враг, прорвавший осаду, заплыл в землянку, рассеивая запах крови и жженой древесины.
Спасаясь от жара, Олеандр прикрыл ладонью нос и губы. Из-за застрявшего в ушах гудения он не слышал ни разговоров, ни стонов дочерна иссушенных стволов. Прихрамывая, он вынырнул из укрытия следом за отцом – и мысок сапога зарылся в омертвевшую почву, усеянную огоньками. Часть ростков и кустарников сгинула. Из других пламя еще вытягивало жизнь, пожирало их медленно, прутик за прутиком, листок за листком.
Лес терялся в дыму. Два облысевших, вырванных из земли дерева, упали друг на друга и сцепились верхушками – они походили на угольные скелеты.
Боги милостивые! Потрясение выжигало из груди воздух. Олеандр стоял снаружи, раздавленный узримым. Стоял и смотрел, как горят деревья. Как из трещин в почве еще вырываются витки чар – остаточный свет от разгоревшегося кокона, который стёк с Эсфирь.
Невероятно! Раз… Ударив всего раз, она уничтожила природу на сотни шагов от луга!
А где Азалия? Где вихрец? Сбежали? Или пали?
Чудовищный порез на предплечье сочился кровью, алые кляксы запеклись на листьях. Олеандр поймал золотой взгляд. Отец посмотрел на него, будто за что-то извиняясь, и зашагал к лугу.
Дриады и лимнады выползали из убежищ. Давали о себе знать шевелением губ, опасливыми взорами, переговорами, к которым Олеандр тщетно пытался прислушаться. Глен и Аспарагус стиснули его с боков. Они тоже оглядели мёртвые земли, послужившие усыпальницами и друзьям, и врагам.
Отец шёл вперед. Шёл, и чары срывались с его разведенных рук. Зеленые паутины разбегались по лесу, тревожили дымные взвеси. Распутывались, делясь на пары скрещенных линий.
Приказ не нападать? Не вмешиваться? Олеандр не сумел развить мысль, но уцепился за неё, просто чтобы не сойти с ума. Он увидел Эсфирь. И один взгляд на неё сжал и разогнал сердце.
Она стояла на лугу. Впившись когтями в почву и скалясь, застыла среди обгоревших тел – вся всклокоченная, заляпанная кровью, с прилипшими к лицу кудрями. Кокон света исчез. Теперь из спины Эсфирь росли черные плети. Они били по воздуху. Плоть её дышала мраком. Расплескивала темноту, которая укрывала луг, застилая следы побоища.
Эсфирь вскинула руку. Полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми вкраплениями, вспыхнула у её ладони. Развеялась, оголяя повисший в воздухе клевец. Его угольную рукоять венчали пальцы, сжимавшие изогнутое лезвие – призрачно-тонкое, вроде как и не настоящее.
Что за оружие? Оно казалось знакомым. Но Олеандр никак не мог вспомнить, где его видел – к несчастью, на пересмотр отложенных в памяти картин требовались силы, которых не осталось. Поэтому он наблюдал. Щурясь, скользил взглядом по лицу Эсфирь, обезображенному вспухшими венами, и подспудно сознавал, что она покончила с бойней.
Покончила. Но какой ценой?
Ныне поза её отдавала звериной хищностью – она словно куклу для терзания выискивала. Не было больше девчушки, певшей о воине-змейке. Твердившей, что нет таких препятствий, которые Олеандр не сумел бы преодолеть. На лугу расплескивала чары вырожденка. Её глаза горели огнем ненависти – готовностью снова ввязаться в битву и непониманием, кто есть друг, а кто враг.
Наверное, Олеандру хватило бы смелости рвануть к ней. Хватило бы дурости сжать её плечи и встряхнуть – по какой-то непонятной причине он верил, что сможет вернуть Эсфирь потерянный покой. Но его останавливали ранения. Сковывало знание, что беспочвенная уверенность породит жертвы.
За ним ведь потянутся брат и Аспарагус. Потянутся и другие выжившие воины.
И скольких из них убьет Эсфирь? Не погибнет ли Олеандр? От её руки.
Череду путаных мыслей разбил голос брата:
– Владыка Антуриум желает отнять у неё чары.
– Истинно, – вторил ему Аспарагус.
Олеандр затаил дыхание, узрев подступившего к лугу отца. Часть хинов защищала его, другие выскользнули из-за деревьев, окружая Эсфирь. Все как один звери подняли лапы, на каждом когте плясал угольный сгусток чар.
Эсфирь сжала клевец. Встала. Плети на её спине разрослись, снова зашевелились.
– Партэ ти магейа17! – услыхал Олеандр крик отца, и удары обрушились на неё градом.
Сперва она уворачивалась. Пыталась взлететь – тщетно. Хины попадали в неё, били непрерывно, и колдовство утекало из тела Эсфирь. Росшие из спины плети таяли, не успевая никого опутать.
Леденящий кровь визг сорвался с её губ и прозвенел в воздухе. Она швырнула клевец. Тот рассек воздух и вре́зался хину поперек груди. Столь пустяковый удар разве что дитя сбил бы с ног. Но зверь вдруг оцепенел и упал замертво. За ним на окрашенную кровью траву осела и Эсфирь.
Она упала без чувств рядом с телами, часть из которых были сожжены не то что до мяса – до костей.
– Не убил. – Олеандр зашипел. Ногу дёрнуло болью, и он оперся на плечо брата. – Отец!..
– Возвращайтесь в поселение! – отозвался отец и присел на корточки рядом с Эсфирь.
– Но…
– Без «но», Олеандр! Возвращайтесь и ждите меня! Ваш бой окончен! Азалия улетела!
Отец подхватил Эсфирь на руки в тот миг, как Мрак поднял с земли её браслеты.
Олеандр хотел броситься к ней. Обнять. Прокричать, что произошла чудовищная ошибка. Не испускала она потоки чёрно-белых чар! Не сверкала, как сорвавшееся с небес солнце!
Это ведь Эсфирь, Боги! Она исцелила дриад. Исцелила его, Фрезию, Рубина – чтоб ему ядом поперхнуться!
Она друг – не враг!
Слова рвались на волю и оседали на губах горечью понимания. Того самого, которое уже пустило корни в сознание Олеандра, исказило лица борцов за лес. Все они смотрели на Эсфирь. Одни – с опаской и недоверием. Во взорах иных читалось желание перерезать ей глотку.
В тот миг Олеандр осознал, почему отец поспешил унести её с поля боя и затеряться в клубящемся дыму. И тогда же разум озарила и другая истина – Эсфирь не вернётся в Барклей.
Там, где все началось
Эсфирь не хотела приходить в себя. Неведомые силы тянули её к свету, но она сжимала кулаки и веки. Запиралась во тьме и ныряла в забытьё, спасаясь от мрачных мыслей.
Жаль, сопротивление давалось всё тяжелее. Слух против воли перехватывал чьи-то шаги и копошения. Но куда сильнее мешали картины пережитого. Они наливались красками и крепчали. Маячили перед внутренним оком, тревожа сердце, растягивая нити терпения.
Осознанно или нет, но Эсфирь тряхнула рукой – правый браслет, с перышком, звякнул о пол. Левый, с лоскутком кожи, тоже был на месте. Они вновь сковывали запястья, будто изощренные оковы.
Значит, её не умертвили. Просто обезвредили, лишив колдовства. Хорошо. Но где она? Как сюда попала?
Так странно… После того, как она узнала свою сущность, её присутствие в этом мире казалось неправильным. Казалось, кто-то насильно вырвал её… из дома? И выкинул в Барклей.
Может, неспроста она у Морионовых скал в прошлом очнулась? Может, она с эребами жила под землей?
А ежели она пророет дыру – очень глубокую дыру! – и попытается отыскать собратьев?
Глупость какая, ну! Досадуя, что укрепиться во снах не вышло, Эсфирь моргнула раз, второй. Ни луга. Ни воинов. В четырех-пяти шагах напротив высилась стена – чёрная, дрожащая и смазанная. Паровая дымка облизывала её, оседая на щербатых камнях крупинками влаги.
Глухая тишина зазвенела в ушах, и Эсфирь вдруг осознала, что её бросили в пещере, и рядом никого нет. Только неподвижные сталагмиты и пара чёрных валунов.
В груди вспыхнул пожар, она до крови прикусила губу. Ломота охватила тело, подогревая кровь. Глубокий вдох повлёк жгучую боль – в легкие будто раскалённые жала врезались.
Почудилось, Эсфирь увидела себя со стороны – увидела на лугу озверевшую вырожденку, внутри которой зрела ненависть, непрерывно копились чары.
Бой. Навалы мёртвых тел. Враги и друзья. В какой-то миг они перемешались. Сила, тяжелая и древняя, отравила Эсфирь. Она пожелала уничтожить всё и вся! И на души мёртвых она тогда наплевала. Пусть бы они хоть вечность искали путь к упокоению!
Чистая ярость ослепила. Чары переполнили до краев, готовые пронестись через лес и взорвать горы. И свет растёкся по округе. Рванул, дотла изжигая мёртвых, круша деревья, испепеляя траву.
На глазах Эсфирь существа падали, охваченные белым сиянием. Сгорая заживо, оседали обугленными останками.
Хины! Потом она убила одного клевцом. Быстро и бездумно. Без колебаний, без тени сожаления.
Вина и боль обожгли только ныне. Смертельный удар по другу не должен был даться Эсфирь так легко. Не должен был!
Стягивая браслеты, она сознавала, что рискует и ступает на лезвие ножа. И все же внутри теплилась надежда. Эсфирь до последнего верила, что сумеет удержаться на грани и сохранить ясность ума.
Не получилось.
– Я чудовище, – возвестила она равнодушным сводам пещеры над головой.
Возвестила и заворочалась на лиственном настиле. Села, борясь с желанием отыскать что-нибудь острое и воткнуть в сердце.
Словно по подсказке свыше, рядом прозвучал голос:
– Мы там, где всё началось.
– Там, где всё началось… – эхом повторила Эсфирь.
И поёжилась, сообразив, что беседует с существом из крови и плоти – не с внутренним голосом. Кажется, она признала сидящего в тёмном углу мужчину, и признание не радовало. Правитель Антуриум? Хотелось ответить «нет». Потому что даже вырожденцы, по которым она била, гоняясь за Азалией, внушали куда меньше страха, нежели отец Листочка.
Вообще-то Эсфирь толком и пообщаться с ним не успела. Не довелось, не выпал шанс. Просто он таил в себе столько загадок, что ему давно полагалось бы распухнуть и затрещать по швам.
– Я… – Она сглотнула. – Вы… Сражение окончено? Вы отразили удар?
– Истинно.
– А ваша сестра?..
– Жива. Вы её спугнули.
Что же получается? Эсфирь спалила луг. Изувечила тела павших. Умертвила хина, но до тётки Листочка не дотянулась?
На коже россыпью выступили мурашки. От невольного осознания с уст соскочил нервный смешок. Эсфирь прикрыла рот ладонью, потому что на такой ноте расхохотаться было бы попросту некрасиво.
– Там, где всё началось, – произнесла она, чтобы отвлечься от дум о превратностях судьбы.
В пещере клубились пары, причём довольно едкие и зловонные, отдающие серой и копотью. Эсфирь скользнула пальцами по полу, смазывая угольную пыль. И в ушко прокралась верная догадка.
Там, где всё началось! Ну конечно! Морионовые скалы! Пристанище эребов!
Она очутилась в каменном логове, откуда прежде её вызволила Азалия. Только ныне валуны не преграждали путь к свободе. Рассеянный и пыльный лунный свет втекал в пещеру сквозь проходную щель, серебрил лужайку за ней. Блики прыгали по черепам бродивших там хинов, мерцали на их чадящих тьмой телах.
– Они не ушли! – Эсфирь растянула губы в улыбке, по сердцу будто пушистой лапой мазнули. – А Небо?..
– Найдёт вас, – прошелестело сбоку. – Обождите. Я видел его в лесу. Силины довольно умны.
Верно, Антуриум и сам давеча вынырнул из дрёмы, либо от ужасов сражения ещё не отошёл. Так или иначе, его скупые речи и движения говорили об усталости, о попытках собраться с думами.
Выходит, он унёс Эсфирь с поля боя? Унёс от клана. От Олеандра…
Что ж, здравое решение. Будь она на месте Антуриума, тоже утащила бы кого-то вроде себя подальше.
На вкус Эсфирь молчание слишком уж затянулось, поэтому она его нарушила:
– Вы не боитесь меня?
Антуриум ожил. Тронул ножны за поясом и поглядел на неё исподлобья. Угрозой от него не веяло. Золотой взор не резал. Напротив, он словно прогонял тяжесть и согревал, заставляя дышать.
– Не боюсь, потому что вы не чудовище, – выдал он мягко и вкрадчиво. И откинулся на стену, согнув ноги в коленях. – Не сущность нас определяет, Эсфирь. Важное кроется в выборах.
– У меня…
– Нет выбора? – Антуриум усмехнулся. – Вы ошибаетесь, выборы стелются перед каждым. Некоторые из них ни к чему не ведут. Некоторые несут благо или разрушают. А другие и вовсе судьбоносны, они диктуют и пишут истории и существ, и мира.
Ежели поразмыслить, Эсфирь и правда выбирала. И не раз, не два. Она могла бы не ждать Олеандра у курганов.
Могла бы не возвращаться в Барклей, не срывать в бою браслеты. Но она ступала на другие пути. Разгоняла ветра и сеяла бурю, отдавая предпочтение иным выборам.
Правильным? Неправильным? Кто знает? Дорога решений сложилась и привела её туда, где всё началось.
– Я поселил в вашей голове тяжелые мысли, – вымолвил Антуриум. – Прошу прощения.
– Нет-нет, вы ни в чём не виноваты. – Морщась и кривясь, Эсфирь сложила за спиной затекшие, перемазанные кровью крылья. – На самом деле, это очень интересный разговор.
– Соглашусь. И сын мой согласился бы.
– Листочек…
Ненавидит ли он её? Проклюнулись ли в нём презрение и отвращение?
– Я поступил грубо, сознаю, – негромко продолжил Антуриум. – Поначалу я желал укрыть вас в поселении. Но позже счёл сию затею безрассудной. Боюсь, далеко не все хранители отнеслись бы к вам с должными пониманием и снисхождением. Да и для нас соседство со столь незаурядной двукровной – непозволительный риск. К несчастью, большинство дриад видит вас…
– Чудовищем?
– Прискорбно, но истинно. А сын мой… – Антуриум стряхнул с кожаного нагрудника листья, прилипшие к запекшимся пятнам крови. – Ныне сознание Олеандра охватили смятения и страх, – голос Антуриума опустился до шёпота. – И тем не менее, невзирая на произошедшее, невзирая на вашу сущность, думаю, он до сих пор благоволит вам. Он многим вам обязан. Вы рождаете в его уме вопросы, а его всегда вели интерес и жажда познания нового. Словом, он побежал бы за вами. И такой исход не приходится мне по нраву.
Последние слова ударили наотмашь. Гнев пробудился, окрашивая щеки Эсфирь румянцем. Но к нему примешались и светлые чувства – радость и умиротворение. Она знала: Олеандр любит и уважает отца, беспрекословно ему верит, постоянно твердит, что тот знает его и понимает.
И ежели только Антуриум не солгал. Значит, Листочек не возненавидит Эсфирь, переборет испуг. Даже больше! Олеандр помчался бы за ней, если бы не…
Она обратила взор к его отцу, и сердце кольнуло холодком, как если бы она пришла свататься, а предки суженого дали бы ей от ворот поворот.
– Верно, ныне вас терзают вопросы. – Антуриум внимательно смотрел на неё, и глаза его отливали золотом. – Я хотел бы ответить на них, поведать о своих выборах. Разрешите?..
Запутавшись в противоречивых чувствах, Эсфирь смогла лишь хлюпнуть носом и кивнуть.
– …Что ж. – Он потёр короткостриженую бороду. И наградил Эсфирь взглядом, казалось, ищущим прощения. – Веруете, от рождения я наделён даром предвидения. Картины, кои я созерцаю, невнятны и туманны, а порою откровенно лживы, ибо будущее нестабильно и многогранно. Зачастую я отмахиваюсь от них, и они теряются в безвестности. Но одно видение тревожило меня изо дня в день. Повторялось раз за разом, и я всерьез обеспокоился.
– Что вы видели? – поинтересовалась Эсфирь, и голос дрогнул, сорвавшись на писк.
– Вас. – Антуриум хмыкнул. – Чёрные плети росли из вашей спины. Вы стояли на лугу. Среди горящих деревьев, окруженных дымом и трупами. Я не знал, кто вы. Не знал, где вы и когда появитесь… ежели появитесь. Я не смог разгадать вашу сущность и покинул Барклей, чтобы отыскать ответы. Направился в клан, которому подвластно прояснять и разворачивать видения. К мойрам.
– Вы заточили меня в этой пещере? – Эсфирь старалась глядеть куда угодно, только не на Антуриума.
– И едва не совершил непоправимую ошибку, – отозвался он. – Едва не поплатился за спешку и суетливость. Истинно, я наткнулся на вас и обрушил камни. Прежде я понял, что вы уродились с чарами двух. Вы предавались сну, и черно-белые сгустки окутывали вас облаками. А черное и белое – главные противоположности, несовместимые от начала времен.
– Ясно.
А что она могла ответить? Эсфирь не посмела бы осудить Антуриума. Правителем он стал не для того чтобы щадить врагов, которые подобрались к лесу. Он тревожился о клане, верно? Разумно ли винить его за беспокойство? Вздор! Не винит же никто травника за прополку сорняков.
И всё равно она теперь взирала на Антуриума как на непреложное зло. Двойное! Он ещё и сына своего от неё отвадил.
– Я полагал, что вы погибли под завалами, – прервал Антуриум безмолвие, которое из неловкого перерастало в гнетущее. – И помчался к мойрам, рассудив, что в одиночку вы вряд ли сумели бы воплотить в явь увиденные мною разрушения. По издёвке небес, тогда же Азалия и Каладиум посеяли в Барклей первые семена смуты. Ростки пускали корни, покуда я пребывал в пути. Я достиг цели и… Что вы знаете о мойрах, Эсфирь?
– Почти ничего. – Она развела руками.
– Это дети Тофоса, одного из Богов, – пояснил Антуриум. – Но для поклонения они избрали иную не то божественную, не то полубожественную сущность – Судьбу. Часто их так и называют – слуги Судьбы или Рока. Мало кого прельщает общество мойр. И они отвечают взаимностью, не торопятся распахивать двери перед всеми желающими. Народ их считают весьма своеобразным. Опасным. Отчужденным. Но так уж вышло, некогда я уберёг их сестрицу от гибели. И меня нарекли благоприятелем. Мойры преподнесли мне два дара. Один из них – шанс заглянуть в круговерть прошлого и прощупать дороги будущего. Вот его-то я и потратил, прискакав к ним. И узримое перевернуло мои представления о грядущем ненастье. Многое я тогда узнал, многое переосмыслил. Я понял, кто посеял смуту. Увидел сестру, Каладиума, Аспарагуса, Олеандра, вас… Увидел и просмотрел дороги будущего. Изучил каждую из них и помчался в Барклей.
Ну точно! Прежде Эсфирь как в воду поглядела, предположив, что отец Листочка ведает о многом наперёд и отыгрывает партию в живые шахматы. Вернувшись в поселение, Антуриум с ходу влился в суматоху. Вроде бы даже обмолвился, что многое видел, но в объяснения не пустился.
Почему, интересно? Насущный вопрос закружил в голове, но Эсфирь не позволила ему соскользнуть с языка.
Вдохнув поглубже, Антуриум дополнил:
– …Все мы свершали выборы, кои влияли на последствия. По-разному могла сложиться история. Но одна точка будущего извечно оставалась неизменной и нерушимой. Сестра моя нападала на поселение при любом раскладе. Благо я вернулся до того, как сын мой дал ей бой. Я возвратился и слегка изменил его планы, постарался разрешить спор малой кровью.
– Почему вы смолчали? – всё-таки выпалила Эсфирь. – Вы могли бы рассказать нам обо всём и… Вы видели глаза собратьев? В тот миг, когда вы сказали, что передадите сестре бразды правления…
– Полагаю, они изумились…
Не то слово! Олеандр так вообще едва не взорвался!
– …Будущее нестабильно и многогранно, – повторил Антуриум. – Это очень тонкая материя. Это образы, гуляющие во времени. Мчащаяся по переплетению дорог повозка. Хлипкая. Шаткая. Она легко сворачивает с намеченного пути. Мои познания о грядущем отчасти грядущее породили. Но познание других существ могли его переиначить или разрушить, сознаёте?
Нет! У Эсфирь уже голова кипела. И она схватилась за неё, потянула за кудри, чуть не выдрав клок.
– Бой отгремел, – донеслись до ушей слова. – И моё былое видение воплотилось. Я наяву увидел вас. Чёрные плети росли из вашей спины. Вы стояли на лугу. Среди горящих деревьев, окруженных дымом и павшими. Не врагом вы нам приходились, а другом. Простите меня, Эсфирь. Простите мою предвзятость. Боязно подумать, как повернулась бы история, ежели бы обрушенные мною камни отняли у вас жизнь. От лица клана дриад я благодарю вас за помощь.
Хины на лужайке давно замерли и устроились на траве, усиленно делая вид, что переводят дух, а вовсе не наблюдают за Эсфирь, опасаясь Антуриума. За чадящими телами чуть поодаль чернели деревья, лунные блики подрагивали на листве и зелёной поросли, словно подмигивая.
Ни дыма, ни всплесков чар. Казалось, лес снова задремал, смахнув суету и грязь побоища.
Сколько времени прошло?
– Вы знаете, кто я? – выдавила Эсфирь. И раньше, чем получила ответ, узрела его на смуглом лице. – Это правда? Я…
– Древняя. – Антуриум неспешно моргнул, не выказав и тени удивления. – Эреба-гемера, истинно. Браслеты, кои вы носите, сдерживают вашу сущность. Никому из ныне живущих неподвластно сотворить столь ценные артефакты. Они уникальны, и я посоветовал бы вам беречь их как зеницу ока. И ни в коем случае не доверять посторонним клевец Погибели.
– К-клевец… Чего?..
– Погибели, – тихо, но с толком проговорил Антуриум. – Или Танатос, ежели переводить на древний. О клевце мне известно побольше, ибо упоминается он в легендах. Божественное оружие, касание коего отрезает душу. Ходят слухи, призрак его иногда проявляется там, где истекают кровью толпы. Думаю, однажды он признал либо в вас, либо в ваших предках достойных хозяев. В чем-то схожий клинок ныне покоится у дриад. Сабля Дэлмара. Вот она некогда тоже признала хозяина в Дэлмаре.
Так просто?.. Нет. Тут у Эсфирь что-то не складывалось. Прикасаясь к клевцу, думая о нём, она ощущала себя чем-то большим, нежели хозяйкой редкого оружия. Она могла видеть души. Она знала, что существует другой мир – мир духов, лишенный жизни и красок.
Её мир. Её территория. Её земля. Её частичка всегда там – с потерянными душами. И здесь. И там. Она и клевец – одно целое. Они не убивают. Они провожают и успокаивают.
Она родилась такой, потому что души нуждались в помощи. Потому что кто-то должен был занять это место.
Она… она и есть Танатос? Погибель?
– Предвосхищая ваш следующий вопрос, – дополнил Антуриум, – скажу, что не ведаю, как вы очутились у Барклей. Эти загадки мне ещё предстоит разгадать. Но подозреваю, что перемещение отняло у вас память.
– Она вернётся?
– Не берусь судить.
Под прицелом двух золотых обманчиво добрых и понимающих глаз Эсфирь лихорадочно размышляла. А затем полюбопытствовала:
– Почему вы рассказали мне обо всем? Не страшитесь, что я раскрою ваши секреты?
– Вы о моём даре? – Повеселевший золотой взор скользнул по Эсфирь, отзываясь дрожью. – О, право слово, не такой уж он и опасный. Во многом мне мойры помогли, но… Дайте-ка подумать. Положим, о нём узнают мои недруги. Положим, замыслив недоброе, они станут действовать умнее и осторожнее. Хм-м… Нет, Эсфирь. Не страшусь. Это даже интересно.
Эсфирь дёрнула плечами и зашипела – боль в крыле пробудилась, пронеслась по телу покалываниями.
Этот Антуриум… Да что он за дриад такой? Складывалось впечатление, что он притворяется милым и пушистым, а на самом деле испытывает существ на прочность. Забавляется, ища того, кто сумеет дать ему отпор. Он не может сидеть сложа листья. Он слишком умен и проворен, чтобы не вмешиваться в запутанные истории. И достаточно мудр, чтобы говорить ровно столько, сколько нужно и умалять силу своих умений.
Он… Игрок? Да. Пожалуй, это слово отражало и охватывало оттенки его сущности лучше прочих.
И она еще услышит о нём. Ежели поутру рога не откинет, конечно.
– Вот. Возьмите.
Ещё до того как Эсфирь поняла, о чём ведется речь, у ног упал кожаный мешочек, звякнувший монетами.
– Не сочтите за подачку, – поспешил оправдаться Антуриум, поднимаясь и разминая плечи. – Вам нужны деньги. Там же вы отыщите и карту. Точками я отметил места, кои посчитал для вас безопасными. Будьте осторожны. Взывайте к разуму, прежде чем принять то или иное решение.
– Уходите, Антуриум. – Голос Эсфирь звенел сталью. – Правда. Вы сказали достаточно. Прощайте.
– Мы ещё встретимся.
Тьфу ты! Вот только она обрела уверенность, и он разрушил её – разрушил парой слов, звучавших из его уст угрозой. Он что-то видел в будущем? О чём он смолчал? Как скоро они встретятся? Или слова его ничего не значат?
Жуть какая, а!
Эсфирь была близка к тому, чтобы взорваться. Ругательства и проклятия вились в уме, грозясь пробить выстроенную перегородку. Не говоря ни слова, Антуриум прошагал мимо – плавно и бесшумно, будто весил не больше пушинки. И она уставилась на чёрную стену, ничего толком не видя.
Она рисовала в памяти знакомые лица тех, с кем её свела судьба.
Зефирантеса – доброго здоровяка: ему и оружие не нужно, он сам на огромную палицу похож!
Сапфира – мечтательного ореада, очень необычного.
Глендауэра – белокожего океанида, окутанного туманом загадочности, истерзанного телом и душой.
Рубина, Аспарагуса, Антуриума. Даже Каладиума, Азалию и двукровных!
Эсфирь запомнит всех! И уж точно не забудет одного колючего дриада, в чьем хрупком теле помещалось столько сил и стойкости. Дриада, пытавшегося уберечь её от опасностей, несмотря на постигшую лес смуту. Дриада, искавшего успокоение в книгах и живописи. О чем-то размышляя, он забавно замирал, будто выпадал из реальности, блуждая в мире мыслей и грёз.
– Удачи, Листочек.
Слова осели на губах горечью потери. Эсфирь сглотнула. Кряхтя, подползла к проходу и упала лбом на ладони. Сквозь разведенные пальцы она оглядела задымленную лужайку и хинов, вскинула голову – окаймленный рассветным заревом, лунный шарик таял в небе. Дело близилось к утру.
Наверное, Эсфирь на миг уснула или тоже выпала из реальности. Но она даже не почувствовала, как силин взобрался ей на плечо. Она очухалась, когда он уже свернулся вокруг шеи пушистым воротником. Небо и впрямь снова нашел её – распластался, намурлыкивая песенку.
