Alex de Arden
Багровое откровение. Исповедь алого генерала
День клонился к закату. Разобравшись с основными делами, мы вернулись в имперский департамент. Поднявшись по лестнице и пройдя по коридору, зашли в мой кабинет.
– Вы ему верите? – сев в кресло напротив стола, с раздражением спросил Вальтер. Он был убежден, что все слова Карла – фарс, уловка для спасения собственной жизни.
С уверенностью сложно не согласиться. Оказываясь в департаменте тайной политической полиции, люди были готовы на все.
В надежде сохранить жизнь и избежать отправки в лагерь, родственники перекладывали вину за мнимые преступления на плечи друг друга. Мужья обвиняли жен, матери сыновей. Если дело доходило до более «деликатных» методов, обвиняемые признавались во всем, лишь бы прекратить муки.
Однако Карл был другим. Сидя перед нами, он не испытывал тревоги, или страха. Немалый интерес вызывали его способности. Хватило секунды, чтобы подчинить Цорна, стоило тому проявить агрессию, но, когда напал Вальтер, он не сделал ничего.
Если допустить, что это был не фокус или отточенный до совершенства прием гипноза, то почему он позволил арестовать себя и доставить в Гестапо, где ожидал холодный прием?
Держу пари, Карл мог в любой момент сбежать, но намерено остался в опасности.
– Хотите поехать в Польшу? – интуитивно догадавшись, спросил Вальтер.
Охваченная сомнениями, я молча подняла взгляд. Не хотелось покидать чистый и уютный Берлин, уезжать далеко на неопределенный срок в погоне за призрачной надеждой.
Однако беседа с Карлом породила новые вопросы, что требовали в кратчайший срок найти ответы.
Оковы правды
Повесив плащ на крючок, Вальтер прошел в просторное купе первого класса.
У стен, напротив друг друга, стояли удобные кровати с мягкими подушками и теплыми одеялами. Между ними, ближе к окну, резной стол с выдвижными ящиками. На нем стояли лампа и небольшое радио.
– Какова наша следующая цель? – сев на кровать справа, с любопытством спросил он.
– Для начала осмотрим тела и поговорим с детективами местной полиции, – я села на противоположную кровать, – потом побеседуем с комендантом лагеря, разузнаем подробности исчезновений солдат.
– Говорят, комендант тот ещё человек… Слышал, его прозвали дьяволом за чрезмерную жестокость.
– Да хоть самим Аидом из преисподней. Его личность не интересует. Главное, что сможет нам рассказать.
Темнота за окном и ритмичный стук колес клонили в сон. Откинувшись на спинку кровати, я попыталась уснуть, но накопившийся за дни нескончаемых совещаний и работы стресс, расстроили все планы.
Сидя напротив, Вальтер увлеченно читал книгу в темно-зеленом переплете под названием: «Гениальность и помешательство» за авторством итальянского психиатра Чезаре Ломброзо. Заметив тень беспокойства на лице, поднял взгляд.
– Много неприятных событий для одного дня? – отложил книгу в сторону. – Я заметил, что не можете уснуть. Вас что-то беспокоит?
– Вам не стоит об этом думать, – я прикрыла лицо фуражкой. – Это работа детектива. В последнее время преступлений все больше. Преступники не останавливаются ни перед чем, пытаясь добиться корыстных целей. Теперь серийные убийства…
Причин для беспокойства накопилось неприятное множество. Берлин и в мирное время не был спокойным городом, а с началом войны, когда опытных полицейских и детективов призвали на фронт, мелкие бандиты и крупные мафиози получили возможность расширить сферы влияния.
В то время департаменты работали на пределе сил, и это заметно сказывалось на здоровье сотрудников. Я сама нередко задерживалась до поздней ночи, а бывало, и вовсе возвращалась домой утром, где после двух, в лучшем случае четырех часов сна, снова отправлялась исполнять долг.
– Поездка, – вновь попытался отвлечь Вальтер, – предстоит долгой. Раз вам не удается уснуть, предлагаю сходить в вагон-ресторан, – мимолетно улыбнулся. – Слышал, у них хорошее меню.
✼✼✼
Ресторан соответствовал всем стандартам первого класса. Окна украшали красивые, в теплых кремовых тонах занавески с бахромой по краям. Рядом, на равном промежутке друг от друга стояли столы с мягкими стульями.
В дальнем конце, за стойкой, одетый в соответствующий стиль, находился бармен. Завидев нас, он улыбнулся и вежливо поздоровался.
– Добро пожаловать, – сделав лёгкий кивок. Прошу, – жестом указал в сторону столов, – располагайтесь.
Меню действительно был неплохим. Красочное описание с легкостью могло заинтересовать даже самого искушенного посетителя.
– Как все аппетитно! – с любопытством изучая позиции, воскликнул Вальтер и посмотрел на меня. – Вы что-то выбрали?
– Я не голодна, – улыбнувшись, мельком взглянула на барную карту. – Бокал Шато.
Дождавшись, когда определимся с выбором, бармен все тщательно записал, сверив заказ, удалился на кухню. Пытаясь прогнать сон в ожидании его возвращения, я мельком огляделась.
Сидя за столом в дальнем углу, мужчина был одет в форму майора департамента юстиции. На столе перед ним стояла светло-бежевая чашка, украшенная золотой каймой и несколько сладких десертов.
Облокотившись вполоборота на спинку дивана, он увлеченно читал книгу под названием: «По ту сторону добра и зла» за авторством немецкого философа Фридриха Ницше.
Сбоку от нас, одетые в гражданскую одежду, играли в шахматы двое мужчин. Увлеченный, Вальтер смотрел за ними с нескрываемым любопытством.
– Сыграем? – заметив неподдельный интерес, предложила я.
– С радостью, – он неуверенно пожал плечами, – но, мало что смыслю в шахматах…
– Не беспокойтесь об этом, – я повернулась в сторону стола. – Извините, – окликнула одного из игроков, – не одолжите шахматы после партии?
Отвлекшись, один из мужчин указал на невысокий квадратный ящик рядом с баром, добавив, что там можно взять ещё.
Поблагодарив его, я встала. Подойдя и открыв дверцы, увидела несколько сложенных друг на друга светлых коробок. Взяв одну и вернувшись, поставила ее на середину стола.
– Начнем? – незатейливо улыбнулась.
– Вам будет скучно со мной, – Вальтер с досадой отвел взгляд. – Я знаю только, как ходят фигуры…
– Этого достаточно.
Аккуратно высыпав содержимое, я перевернула доску шахматным рисунком вверх. Быстро расставив фигуры, взяла в каждую руку по пешке. Убрав за спину, перемешала.
– Выбирайте, – протянула Вальтеру.
Потратив пару секунд на размышления, он указал на правую руку. В следующее мгновение пешки вернулись на законные места.
– Ваши белые. Прошу, начинайте.
Первая партия закончилась, едва начавшись. Вальтера нельзя было назвать умелым противником. Не пользуясь уловками или взаимодействием фигур, он полагался лишь на, как ему казалось: «хорошо продуманную стратегию», которая, словно карточный домик, рушилась с каждым новым ходом. И хоть отчаянно не сдавался, исход был очевиден.
– Шах и Мат!
– Быстро вы меня обыграли! – он поднял руки, признавая поражение. – Может ещё одну?
Согласившись, я повторила манипуляции с пешками, и вновь Вальтеру выпало право первого хода. Однако он не спешил ходить. Обдумывал каждый шаг. Благодаря этому игра стала сложнее.
К середине партии бармен принес заказы.
– Вы учитесь на лету, – взяв бокал с вином, похвалила я, – но в обороне не простоишь вечно.
– О чем вы? – он удивленно поднял голову. – Разве преимущество не на стороне обороняющихся?
– Оборона, лишь пауза в погоне за хорошей возможностью атаки или, в вашем случае, контратаки.
– Что вы имеете в виду?
– Посмотрите, – я указала на фигуры находившихся в связке. – У вас отличный шанс забрать в следующем ходе мою ладью, совершив атаку конём.
В его взгляде мелькнуло недоверие.
– Зачем вы мне помогаете?
Я покачала головой.
– Не помогаю, а учу. Победа не имеет смысла, если противник уступает по силам. Смотрите, – вновь указала на фигуры, – ваш конь сейчас угрожает двум моим фигурам, но атаковать его опасно.
– Почему?
– Он находится под защитой слона, составляя с ним пару. В шахматах это называется вилкой.
– Как ей противостоять?
– Хитростью, – подняв взгляд, я ехидной улыбнулась, – на которой и построена вся игра.
Обучаемость Вальтера была поразительна, не зря его взяли в шестой отдел. Схватывая на лету, он, с каждым разом выстраивал все более сложную тактику. Благодаря ей, вскоре мы даже сравнялись в количестве фигур, но этого все еще было недостаточно.
– Вам снова не повезло. Шах и Мат!
– Да как так?! – сделав удрученное выражение лица, он развел руками. – Я ведь был близок к победе…
Вальтер был раздосадован проигрышем. Не желая оставлять его с чувством обиды, я предложила сыграть последнюю партию, где он сможет применить все, чему научился за предыдущие разы.
И вновь он вызвал искреннее восхищение. Взяв за основу прошлый опыт и советы, показал себя с достойной стороны. В середине игры ему удалось сохранить многие важные фигуры и занять выгодные позиции, но увы.
– Похоже… – разочарованно произнес он, глядя на доску, – я и эту партию проиграю…
– Не принимайте поражение на свой счет. У вас неравный противник. Я играю уже долгое время. Опыта у меня намного больше вашего. Шах и Мат!
Сложив шахматы в коробку и отодвинув в сторону, Вальтер принялся за кофе. Последовав примеру, я взяла бокал и облокотилась на спинку дивана. Победа подняла настроение, но все наслаждение омрачало неприятное чувство, вызванное откровенной наглостью офицера за крайним столом.
Во время игры, он пристально наблюдал за каждым моим действием, изредка переводя взгляд на Вальтера.
– Вам стоит повторить правила хорошего тона, – повернув голову, обратилась я к наглецу. – Пристальное внимание к незнакомцам – проявление грубости.
– Что случилось? – поставив чашку на стол, Вальтер удивленно перевел взгляд с меня на офицера.
– Ничего, – я отмахнулась.
Не было нужды провоцировать скандал. Услышав замечание, офицер тихо извинился и опустив взгляд, уткнулся в книгу.
✼✼✼
Выйдя из вагона, Вальтер поставил багаж на перрон. Неспешно потянувшись в карман, достал пачку сигарет и спички. Темноту озарил маленький огонек. Затянувшись, он поднял голову и медленно выдохнул дым.
– Давно вы курите? – прервав неловкое молчание, поинтересовалась я.
– Почти два года, – он перевёл взгляд с меня на сигарету и утвердительно кивнул. – На фронте только это и спасает…
– Со многим пришлось столкнуться?
– Да, – тяжело вздохнув, он опустил взгляд. – Война – это страшное место. Кровь, смерть, следующая по пятам. Сегодня ты наслаждаешься жизнью, мимолетными и простыми вещами, а завтра… – сделав затяжку, вновь выдохнул дым, – кто знает…
Вальтер умолк. Было заметно, что не хочет рассказывать о пугающих кошмарах, с которыми пришлось столкнуться на фронте. Я не стала настаивать, прекрасно понимая, что ничего хорошего не услышу.
Во время первой мировой войны, еще задолго до того, как стать генералом, я была младшим хирургом в полевом госпитале, расположенном недалеко от огневой линии на западном фронте.
Это был настоящий кошмар. Война разрушала, убивала, калечила и ломала жизни сотням солдат ежедневно. Она не щадила никого. Раненых было столько, что приходилось не спать сутками, проводя бесчисленные операции в надежде их спасти.
Однажды в палатку доставили тяжелораненого солдата. Совсем юнца, не успевшего всецело познать жизнь, насладиться яркостью первой любви и разлукой, испытать прелесть отцовства.
Голова, лицо и форма. Буквально все было алым. Ноги и правая рука превратились в лоскуты плоти. В них смешались кровь, грязь и обломки костей. Принесшие санитары сказали, что нашли его едва живого в воронке, оставленной вражеским снарядом.
Казалось, что громкие крики слышала вся округа. Он кричал от боли, страха, всепоглощающего ужаса, что запечатлел юный разум.
Таких были сотни и тысячи. Молодые юноши, обманутые лживой пропагандой кайзера, мечтали о славе и подвигах. С гордостью отправляясь на фронт, считали себя героями. Стремились защитить страну и честь офицерского мундира, но находили лишь страдания и смерть.
Солдата спасти не удалось. После нескольких часов мучений он умер, не сумев оправится от боли.
Положив на носилки, и накрыв тканью, его искалеченное бездыханное тело, поспешили унести. Однако прежде, чем санитары скрылись из поля зрения, из кармана изорванной формы выпала маленькая фотография.
Неизвестный фотограф запечатлел красивую девочку. Ей было лет семь или восемь. Одетая в длинное кружевное платье и лакированные туфельки, она держала на руках пушистого щенка. Стоя рядом с мамой, искренне улыбалась.
Прошло так много лет, а я все еще помню те короткие строки на обороте:
«Альфреду. От любящей матери и сестры.
Пусть свет Господа освещает твой путь…»
Это не было редкостью. Многие носили под сердцем самое дорогое: фотографии своих родных и близких, к которым надеялись вскоре вернуться, но немногим выпал шанс избежать холодных объятий смерти.
✼✼✼
Со стороны дороги показался приглушенный свет. Остановившись неподалеку, из машины вышли два офицера, выделенные местным департаментом полиции для сопровождения и обеспечения безопасности.
– Приветствую генерал, – представившись Кристофом, обратился самый крупный из мужчин. – Вы прибыли вовремя. В городе было совершенно убийство.
– Убийство? – ошеломленно переспросила я. Сказанное застало врасплох. Собираясь в поездку, никак не ожидала такого поворота событий. – О чем вы говорите?
– Прошу, пройдемте в машину. Вы все узнаете на месте.
Происшествие случилось в Вольском лесу – лесопарке в западной части города.
Огородив местность, несколько полицейских следили за порядком. Позади них, ближе к южной стороне дороги, склонились над телом жертвы двое мужчин в штатском.
Одним из них был комиссар IV отдела криминальной полиции, Генрих Франц.
В свое время он считался одним из лучших сыщиков Берлина. За его плечами было немало громких дел, вроде «берлинского зверя», охотившегося на женщин в поездах и на железнодорожных станциях Германии в 40-х годах прошлого века.
Рядом находился молодой помощник. Держа в руках блокнот, он, изредка переводил взгляд на Генриха и делал короткие пометки.
– Добрый вечер, – подойдя, поприветствовал их Вальтер. – Я капитан СД Вальтер Шульц, рядом со мной…
– Нет нужды представлять, – перебила я. – Мы с комиссаром знакомы, – посмотрела на Генриха. – Что здесь произошло?
– Очередное зверское убийство поехавшего маньяка, – мимолетно кивнув в знак приветствия, он тяжело вздохнул. – Это уже восьмая жертва.
– Кто он? – осматривая тело с множественными ранами, спросил Вальтер.
– Мирослав Марцевич, – просветил помощник. – Поляк. Был убит вместе с женой.
– Женой? А где она?
– Увезли.
– Вам удалось найти, что укажет на убийцу? – поинтересовалась я, осматривая место преступления.
– Нет, – Генрих покачал головой. – Ни отпечатков, следов борьбы или волочения. Убийца действует молниеносно. Нападает, когда жертвы наиболее уязвимы.
– Возможно, что-то пропало?
– Деньги и украшения на месте. Кроме… – он помедлил, – крови.
– Крови? – Вальтер растерялся. – Что вы имеете в виду?
– Что и сказал, – спокойно ответил Генрих. – Все жертвы обескровлены.
Наклонившись, он жестом указал на область шеи и плеч. Присмотревшись, Вальтер заметил несколько двойных отметин, похожих на след от шприца или иглы неестественно больших размеров.
– Возможно, жертв принесли в парк после смерти? – предположил он.
Довод звучал убедительно. Осматриваясь, мы не обнаружили следов, указывающих, что жертва была убита именно на месте обнаружения, но все и вправду звучало странно. Зачем лишать крови, а затем приносить уже мертвое тело в парк…
– Если не верите мне, – отметив недовольство, произнес Генрих, – можете съездить в Сцелишув2 и поговорить с патологоанатомом, а пока что, – устало добавил: – прошу простить. Меня еще ждут дела.
✼✼✼
На городской морг не особо тратились. Стены были выкрашены в белый «больничный» цвет. В отдалении стояли ящики, с телами всех, кто оказался не в том месте, не в то время.
Закончив вскрытие, патологоанатом сидел за столом и заполнял отчет. Отвлекшись от бумаг, поднял недовольный взгляд.
– Вы ещё кто такие? – с издевкой обратился, заметив форму. – Посторонним вход воспрещён! Немедленно убирайтесь!
Вел он себя как подобает истинному представителю польской нации – нагло и неучтиво, но узнав, что перед ним генерал имперского департамента Берлина, мгновенно утихомирил пыл, и приподнявшись, неохотно проводил к интересующей жертве.
Создавалась иллюзия, что перед нами жуткая фарфоровая кукла, которую пытались разорвать на части.
Тело женщины, а точнее, что осталось, покрывали множественные рваные раны с запекшейся по краям кровью. В области шеи и ног отсутствовали небольшие фрагменты плоти. Она буквально была содрана с костей.
– Что показало вскрытие? – стараясь скрыть отвращение, спросила я.
– Умерла практически мгновенно. Сердце остановилось из-за обильной кровопотери. Кровь буквально выкачали из тела.
– Значит, не раны явились причиной смерти?
– Нет.
– Выкачали всю кровь? – находясь в шоке переспросил Вальтер. – Но на месте обнаружения не было никаких следов! Не хотите вы ведь сказать, что убийца забрал ее с собой?
– Убийцы, – поправил патологоанатом.
– Что?
– Жертва умерла в течении первых минут. Основываясь на опыте, смею предположить, такое не под силу совершить одному человеку.
– Почему вы так решили? – пытаясь понять ход мыслей, переспросила я.
– Посмотрите, – он указал на раны, – их много и все разные. Глубина и ширина варьируются в пределах миллиметров.
– Но во взрослом человеке, в среднем от двух до пяти литров крови! – возразил Вальтер. – Кому могло понадобиться столько?
Патологоанатом иронично развел руками, намекнув, что, возможно, стоит лучше следить за собственными солдатами, которые, цитирую: «От безнаказанности совсем человечность потеряли».
В остальном оставалось загадкой, кому понадобилось совершать настолько жестокое убийство и зачем убийце или убийцам это понадобилось.
Покинув морг и выйдя на улицу, Вальтер потянулся в карман и достал пачку сигарет.
– Проклятье! – закурив, гневно выругался. – Да он откровенно издевается! – кинув на землю сигарету, импульсивно затушил ногой. – Я просто не понимаю! Как им удается? Мы были на месте преступления, видели тела. Были в морге, но все бесполезно! А теперь выясняется, что убийц возможно больше, чем думали ранее?!
– Успокойся Вальтер. Прибереги гнев для этих выродков.
Вернувшись к машине, я приказала ехать в лагерь. Там, вдали от городских стен, коменданту предстояло пролить свет на то, что происходит на этой проклятой земле.
✼✼✼
Расположенный практически в самом центре Европы и имея удобное железнодорожное сообщение, Аушвиц прославился как один из самых страшных лагерей смерти. В его печах, по самым скромным подсчетам, сожгли более двух с половиной миллиона заключенных.
Обтянутый по периметру колючей проволокой под высоким напряжением, он встречал новоприбывших пугающей репутацией надписью на воротах, что в переводе означала: «Труд делает свободным»3.
Однако для оказавшихся по ту сторону, был лишь один способ обрести свободу. Как любил выражаться сам комендант: «Только через трубу крематория».
Удушающий запах смерти пропитал воздух. У входа, в тусклом свете фонаря, докуривая сигарету, стоял мужчина в форме подполковника.
Им оказался лично Рудольф Хёсс – комендант лагеря. Встретив, он учтиво поздоровался и пригласил проследовать в свой кабинет для более комфортного разговора.
По пути мы видели мало приятного: обеспокоенных солдат, сжимающих в руках оружие, словно опасаясь нападения. Груды одежды и личных вещей, которые отбирали у узников, едва те переступали порог и мертвые нагие тела тех, кто не вынес кошмара, царящего в стенах лагеря.
Молодые люди и старики лежали вперемешку. Новые трупы на старых. За их уничтожение отвечала специальная команда, члены которой, в момент, когда мы проходили, активно занимались своей работой.
Одетые в полосатую тюремную форму с номером на груди, они брали одно тело за другим и оттаскивали в сторону крематория.
Освобожденные от рабского труда, в лагере они отвечали за самую сложную и грязную работу. В основном, по распоряжению надзирателя или коменданта, отбирали наиболее бесполезных заключенных, которые из-за продолжительной болезни или общей слабости не могли больше работать.
Оказавшихся в чёрном списке ждали расстрельные площадки или газовые камеры.
Каждый день в них убивали десятки людей, а тела затем сжигали в печах, неустанно работавших на полную мощность круглые сутки.
Услышав о жестокости, можно подумать, что эти люди были теми ещё выродками, раз «добровольно» согласились участвовать в зверствах нацистов, указывая, кому жить, а кому пора умирать. Что ж… спешу переубедить.
Большинство изнывало от душевной боли. Поддаваясь отчаянию, они быстрее других теряли надежду и желание жить. Нередки были случаи, когда отправлялись на смерть вместе с другими заключенными.
Были и те, кто наслаждался своей работой. Используя «привилегированное» положение, такие намерено выискивали возможных кандидатов и шантажировали их: заставляли выполнять рискованные поручения или отдавать личную порцию супа.
Независимо от степени согласия и мотивов, члены таких команд менялись как перчатки. Разница была лишь, что первые лишали себя жизни осознанно, а вторых убивали тихо сами заключенные, которым нередко помогали надзиратели.
Недалеко от главного крематория стояли наспех построенные деревянные бараки, служившие жильем для узников, где приходилось ютиться в практически нечеловеческих условиях.
Построены они были без фундамента и часто на болотистой местности. Вместо полов внутри находилась утрамбованная земля. Во время дождя она часто превращалась в трясину. Спать «жильцам» приходилось на соломе, стеленной поверх деревянных нар, а порой просто на полу.
Единственным удобством была маленькая печка, стоящая посередине барака, но она мало чем помогала во время холодных зимних ночей. Да и у заключённых не было времени греться.
Кроме тяжелой работы, два раза в день проходила обязательная перекличка. При этом начальству было наплевать на «капризы» погоды: заключенным не полагалось теплой одежды и хорошей обуви. До своей смерти они носили только форму, полученную по прибытии.
Нередко в бараках происходили драки. Давая показания на Нюрнбергском процессе, Рудольф Гесс, описывая деятельность Теодора Эйке4, рассказал, что однажды, недовольный несколькими еврейскими заключенными, тот приказал: «Всему бараку месяц не покидать своих шконок».
Заключенным запрещено было выходить на улицу, кроме похода в столовую и переклички и даже проветривать помещение.
Тяжёлое наказание быстро травмировало ослабленную психику. От постоянного принудительного лежания рядом, люди приходили в состояние крайнего возбуждения. Они не могли видеть друг друга, и часто это доходило до ожесточенных драк, за что ещё больше наказывали.
Наряду с гигиеной, медицинская помощь тоже оставляла желать лучшего. Вместо лечения, лагерные врачи намеренно заражали заключенных тифом, холерой и малярией, а затем безучастно наблюдали за мучениями.
Одним словом, все в этом, не побоюсь сравнения, аду было обустроено так, чтобы полностью уничтожить не только достоинство, но саму душу человека.
✼✼✼
Всю дорогу Хёсс любезно рассказывал о достижениях, которых упорно добивались его солдаты день ото дня во славу Великогерманского Рейха. Не забыл упомянуть и о своих «подвигах».
Расстрелы, убийства, истязания. Ему нравилось не только наблюдать за всем этим, но и принимать непосредственное участие. Среди товарищей, он отличался особой жестокостью и тягой к зверствам, за что был прозван «дьяволом» Аушвица.
Самым любимым его занятием была сортировка заключенных с других лагерей. Несмотря на простоту, многие надзиратели и охранники старались отказаться от нее, но Хёсс был исключением. Подобная работа вызывала у него удовольствие.
Заключалась она в следующем: встречая за воротами лагеря новоприбывших, и мельком осматривая, он делал простой мах рукой, отправляя одних в левую сторону, других в правую.
Что в этом, на первый взгляд, «простом» жесте, может быть ужасного? Возможно, так было легче запомнить заключенных? Увы…
Направо отправлялось не больше двадцати процентов от всех прибывших. Остальные шли прямо в газовые камеры и на расстрельные площадки. Затем их тела сжигали, как ненужные отходы, но вернёмся к коменданту.
Кабинет Хёсса был далёк от уютных апартаментов, которые занимали его товарищи в Берлине. Простой по обстановке, с несколькими воодушевляющими плакатами, картой лагеря и города.
Пройдя за стол, позади которого на стене висел портрет фюрера, он жестом указал на стулья, приглашая нас присесть напротив.
– Чем могу помочь, генерал? – с натянутой улыбкой, обратился ко мне.
– Как ваши дела, герр Хёсс?
– Всё… Хорошо.
Вопрос показался неуместным. Заранее осведомленный, он полагал, что это просто «очередная» проверка, и не ожидал особого отношения.
– А у ваших солдат? Слышала, на границе неспокойно…
– О чем вы? На границах все спокойно. Патрули обеспечивают надлежащую безопасность.
– Хотите сказать, – я демонстративно закинула ногу на ногу, – не слышали об убийствах в Кракове?
– А, вы об этом… – он отвел взгляд. – На северной границе действительно неспокойно. В окрестностях действуют группы недовольных, но мы справляемся.
– Должно быть, эти группы необычайно хитры и сильны, – я мимолетно усмехнулась. – Судя по моей информации, на границе с лагерем пропало, по меньшей мере, две сотни солдат…
– Простите, – спешно парировал он, – но это ошибка. У нас действительно пропали несколько солдат и офицеров, но их меньше.
Внешне он был абсолютно спокоен, но учащенное сердцебиение и нарастающая тревога в голосе выдавали с потрохами.
Комендант откровенно лгал, но надеяться разговорить такого хитрого и услужливого нациста изначально было гиблой затеей. Хёсс ни за что не сказал бы правду, сулившую приговор верховного трибунала.
– Подождите, пару мгновений назад вы сказали, что все в полном порядке. Теперь слышу, не можете обеспечить безопасность в лагере. Интересно… – я злобно улыбнулась, – как отреагируют на эту халатность в Берлине?
– Что… – на его лице отразились гнев и глубокая обида. – Вы обманули меня? – он импульсивно вскинул руку. – Признайтесь, вы ведь понятия не имели, что здесь происходит, не так ли?
Я мимолетно кивнула. Мы с Вальтером не имели ни малейшего понятия, сколько на самом деле пропавших, но этого не требовалось. Прекрасно отыграв свою роль, комендант раскрыл все карты.
В пропажах, Хёсс, естественно, обвинял партизан, заявив, что: «Они и не на такое способны!». Пока правительство Польши упорно закрывало на преступления глаза, они, осознав безнаказанность: «Опустились до животных, неспособных жить, как все нормальные люди».
Доказывая правоту, пояснил, что прошлой ночью, в паре километрах от лагеря, патруль нашел одного из ранее пропавших офицеров. Тело несчастного было обескровлено и обезображено.
– Эти животные… – с наигранной злостью воскликнул он, – зверски убили его! Не проявив ни капли сочувствия!
«Не проявив ни капли сочувствия…», – повторила мысленно я. Было забавно слышать это от того, кто повинен в смерти сотен и тысяч невинных.
Польские партизаны доставляли немалое беспокойство. Тщательно планируя диверсии, подрывали железнодорожные пути, пускали под откос поезда и вагоны, нарушали работу объектов радиосвязи, перекрывали каналы снабжения.
Убийства тоже случались, но редко и вдали от крупных военных объектов и формирований.
Невзирая на желание отомстить палачам, партизаны избегали открытого столкновения. Если другого выбора не оставалось, от врагов избавлялись тихо и без следов. В противном случае наказывались жители ближних оккупированных территорий.
Карательные отряды сжигали целые деревни и села, расстреливали и вешали женщин, стариков. Не жалели даже детей.
Принимая во внимание вышесказанное, увиденное в морге, никак не вязалось с действиями сопротивления. Убийца жаждал крови. Его не заботили другие жизни, или последствия.
Другим аргументом, что Хёсс водит за нос, был путь сюда. Помимо тел и прочих «достопримечательностей» в лагере, мы встретили от силы солдат шестьдесят, но гарнизон состоял более чем из ста.
Возникал закономерный вопрос: где остальные? Территория лагеря была огромной. Для охраны периметра требовалось не меньше роты.
– Если это действительно партизаны, с которыми вы боретесь продолжительное время, то проясните пару деталей…
Выдержав паузу, я задала несколько простых вопросов. Во-первых, почему он не сообщил о найденном теле убитого офицера польским детективам, ведь расследование убийств – прямая обязанность криминальной полиции. Во-вторых, почему солдаты, не говоря об их малочисленности, так сильно напуганы.
– И, наконец, почему возле входа нас встретили именно вы, а не старший офицер охраны, в чьи обязанности это входит? – привстав, оперлась руками на стол. – Признайтесь, герр Хёсс, вся ваша история о поехавших партизанах, что чинят зверство в округе, – сплошной вымысел. Вы откровенно лжете!
Не найдя, что ответить, он помрачнел. В конечном счете, выстроенная с таким усердием защита рухнула, стоило немного надавить.
✼✼✼
Первые смертельные инциденты на границе произошли несколько месяцев назад. Примерно в пяти километрах от лагеря стали пропадать патрули. Их тела так и не были найдены. Затем наступило затишье, и исчезновения прекратились.
Сам Хёсс думал, что это дело рук польского сопротивления, но затем местные егеря начали находить истерзанными целые отряды, не говоря о загадочной череде убийств и исчезновений гражданских, живших в окрестностях.
Все жертвы, как и в Вольском лесу, были убиты с особой жестокостью. Израненные тела оставляли прямо на месте убийства, что было не похоже на партизан, ведь они предпочитали действовать скрытно.
В каждом случае убийца подкрадывался незаметно со спины, наносил многочисленные раны, а затем, по неясным причинам сливал всю кровь и оставлял тела гнить на земле.
Вскоре стали пропадать не только гражданские и солдаты, но и офицеры охраны, и даже узники. Их тела находили недалеко от стен лагеря.
Поднялась паника. Солдаты отказывались выходить в наряд и заступать в патрули. Офицеры и надзиратели массово подавали рапорты об увольнении, а узники делали все возможное, чтобы не оставаться в одиночестве. Держась ближе друг к другу, они каждый раз озирались по сторонам, опасаясь любого подозрительного шороха и звука.
Понимая, что ситуация окончательно выходит из-под контроля, начальник польского департамента полиции обратился за помощью в берлинский отдел убийств, но как убедились, даже знаменитый комиссар Франц оказался бессилен.
– Складывается впечатление, – скептично обратился Вальтер, – вы не верите в то, что рассказали. Детективы сообщили о восьми жертвах. Где остальные?