Алинда Ивлева
По ту сторону души
– Какие же они гадкие и падшие люди! – слезы наворачивались Лизавете на глаза, и она вернулась через окно обратно в комнату. Надо бы накормить помощника за раскрытие одной из многочисленных загадок.
Ночь опустилась над городом. Лиза в бессилии упала на свою кровать. Кошка-находка прыгнула к ней в изголовье и мурлыкала на ушко девушке, видимо, пытаясь успокоить, по-своему. Противоречивые чувства и эмоции переполняли, вопросов было множество, а задать их некому, утешить, впрочем, тоже. В своих размышлениях девушка провалилась в тревожный сон. Засыпая, уже в полудреме, она думала о нем. Почему он не вернулся, не догнал ее, ничего не объяснил. Артур ей представлялся в другом образе– порядочный, ответственный, заботливый. Неужели еще один урок придется усвоить и заморозить свое пламенное сердце. Сон, как защитный бронежилет плавно окутал Лизу своей плотной пеленой от житейских переживаний и разочарований.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Раннее июньское утро. Предрассветная цикламеновая дымка с полей нависла над поселком. В доме суета. Невеста в окружении подруг нервно теребит косу перед зеркалом, непослушные волосы выбиваются из-под тюлевой фаты. Черные завитушки обрамляют лицо красавицы. Родители встречают гостей на пороге. Где-то слышна гармонь, звуки которой все ближе, голоса местной детворы наперебой закричали: – Едут, едут! Люськин хахаль едет! Маленький Митька даже кубарем летел с велосипеда, так спешил сестре сообщить первым долгожданную новость. Жених едет, киевский известный журналист, фоторепортер. Почти всю войну прошел с фотокамерой вместо оружия, чтоб беспристрастно донести до людей, что творилось в советских окопах и на передовой. Владимир Ярский – его грудь была пестра от наград не меньше, чем у боевого летчика или разведчика, потому что воевал он с простыми солдатами, бок о бок, в одном строю, не прятался от пуль, только наперевес всегда наготове штатив и камера да походная сумка с пленкой. Такой жених – гордость для любой девушки. Девчата наперебой судачили да сплетничали, как Люське повезло! Если б только знали они, как ей повезло, особенно когда под жуткий грохот взрывающихся снарядов вокруг и свист пуль над головой Люда Кирченко тащила на себе старшего лейтенанта Ярского, без сознания с оторванной кистью руки, окровавленного и безумно тяжелого. Было это под райцентром Лютиши. Наступала 14-я армия 1-ого Украинского фронта, необходимо было взять правый берег Днепра и оттеснить немцев к Восточной Европе. Бои велись ожесточенные по всему левобережью, противники яростно оборонялись, не уступая ни пяди Лютишинского плацдарма. Наступление всегда начинают артиллеристы – боги войны. От газеты, приписанный к артиллерийскому батальону Ярский, должен был предоставить четкий и подробный фоторепортаж о начале операции. Ответный огненный шквал с противоположного берега Днепра не позволял выполнить поставленную задачу, не рискуя жизнью. На снимках хорошего военного корреспондента порой можно запечатлеть то, что ты увидишь, только находясь рядом в бою: мужество молоденьких солдатиков, подносящих боеприпасы и не прячущихся в траншеях, командира батареи, стоящего под огнем вражеских орудий, с остервенением в глазах и непоколебимой стойкостью отдающего расчет и приказ «огонь». Санитарка в красной от крови защитников Отечества гимнастерке, хорошенькая, совсем юная, улыбается и вытирает грязное от гари, пороха, ошметков глины из окопов, лицо. Скольких сегодня она спасла, вытащив на своих хрупких плечиках, эта девушка? На фотографии она еще живая, настоящая, совсем не героиня, обыкновенная русская женщина, которая хочет любить и рожать детишек. Он снимал так, что сквозь лучистую улыбку человек видел тоску в глазах санитарки, страх в глазах героев-разведчиков, боль и ужасную усталость в расправленных плечах артиллеристов и саперов. Ярский видел красивое в неприглядном, правдивое в беспросветном, искреннее там, где ложь. Его ценили, но начальство просило поменьше творчества и самодеятельности, побольше документализма и реальности. Фотоотчет с передовой для советской газеты – это героизм, уверенность, подготовка и победа! Эти слова должны ассоциироваться у читателей со снимками с фронта, народ должен не сомневаться – «Мы победим!», глядя на фото, и Ярский старался. Без прикрас… снимая кадр за кадром. Он попал под первый же ответный и беспощадный огонь противника с того берега при наступлении дивизии, где был приписан как фотограф. В тот роковой день, командир отдал приказ артиллерии сдерживать огонь любой ценой. Володя был рядом с бойцами. Неожиданно упал навзничь, широко раскинув руки, и затих. Санитарка попыталась рвануть к раненому, солдаты остановили:
– Куда лезешь, дура, обожди, трупы и потом вынесешь, жить надоело? – Бойцы затащили Люсю обратно за край гимнастерки. Девушка утерла рукой лицо, размазала грязь траншей вперемешку с прибрежным песком, и настойчиво запротестовала: – Он живой, я вытащу, он живой! – Солдатики сдались, – давай дурында, может, его мать тебе спасибо скажет да за нас помолится, мы прикроем!
Мужественная девушка поползла, не поднимая головы, прижимая одной рукой пилотку к голове, другой волоча из последних сил санитарную сумку. Сапоги ее, снятые с погибшего военврача Леночки, и больше на пару размеров, были полны жижи. Суставы почти не двигались от мороза, но она ползла, стиснув зубы, к раненому. Не дать погибнуть еще хотя бы одной душе человеческой!
Люська, как началась война, сама вызвалась защищать Родину и явилась в райком, будучи комсомолкой, и как прошедшая курсы по подготовке санитарок, райвоенкомат призвал в медсанбат в 14 армию, прикрепив к артиллеристскому батальону.
Война и свела юную санитарку Людмилу Кирченко с фотокорреспондентом Ярским, надежным и светлым человеком, полным жизни и веры в людей, несмотря на ужасы войны с горестями и смертью, ступающей по пятам. Очнулся он в операционной палатке при медсанчасти в селении Александровка, расположенном недалеко от линии фронта. Болела голова, слух был практически утрачен, и до изнеможения болела левая рука.
Ярский с трудом зафиксировал на ней взгляд и не сразу сообразил из-за плотной повязки, что рука стала короче, пальцы будто шевелились и двигались под бинтами. Он истошно, не своим голосом взвыл. Врач прибежал, потупив взгляд, похлопал Володю по плечу. Что тут скажешь?
– Ангела своего береги, снайпер в тебя целился на блик камеры, если б снаряд тебя не подорвал, в живых бы вряд ли остался. Эти ребята не промахиваются. Правда, вот, – доктор сделал мучительно долгую паузу, -теперь домой поедешь! Навоевался! Множественные осколочные ранения, сильная контузия, да камеру теперь одной рукой-то сложновато будет, хм. Не строевой ты больше, Володя. С первой машиной домой, к родным!
– Ангела-то где искать? На небесах что ли? Не собираюсь пока, – зло отшутился Ярский.
– Нет, дружок, ангела Людочкой зовут, вытащила тебя. Ребята говорят – труп, а она, знай, свое талдычит – живой. И вытащила ведь тебя, упертая! Дай бог, свидитесь! – и доктор убежал, вытирая марлей лоб, смахивая холодный пот.
– Свидимся? Да это вряд ли, кому нужен инвалид то теперь? – сказал про себя старший лейтенант, – ни девушке, ни Родине, а матери может и нужен был бы, да в живых уж нет, – и обреченно уткнулся в подушку, отвернувшись к краю палатки лицом. Слезы досады и отчаяния душили его.
*****
Гулким эхом прогремели отзвуки о победе Советского народа над немецко – фашистским захватчиком по всем фронтам, дорогам и весям, городам и селам. Люда Кирченко после ранения вернулась домой в родное село с медалью за отвагу, закрыв своим телом раненого командира батальона, заслужила ордена и дикую боль в спине на всю оставшуюся жизнь. Дома некогда было отлеживаться, надо было родителям помогать, хозяйство поднимать после голода и разрухи, дом восстанавливать. Брат Митька болел часто, еле выжил. Местная бабка-знахарка исцеляла односельчан, ворожила, врачевала, помогла отстоять у смерти Митю травками да заклинаниями. Облегчила она жизнь и вернувшейся Люсе, сняла немного боль нестерпимую и поставила на ноги. Со временем и тяжести уже могла девушка таскать, без перерыва в поле урожай собирать, как остальные женщины села. Мужчин-то прибрала война, остались немощные старики и дети малые, повозвращались инвалиды, молодые ребята, без рук, без ног. Неприкаянные, сидят на завалинке, маются. Горе не обошло ни один дом стороной. Только Люська как заговоренная. Ни одна шальная пуля не задела за всю войну, осколки взорвавшейся мины зацепили под конец войны и то, своей же, случайно не разорвавшейся при отступлении. Сама цела осталась и молоденького лейтенантика собой закрыла, спасла, заговоренная, так и шептали тогда очевидцы. Больных и инвалидов на деревнях много было в то время, увечные да немощные ухода профессионального требовали, а на несколько сел один фельдшер поселковый, он и коров врачевал, и людей одними методами и средствами. Вот и решилась Люся поехать в Киев учиться, квалификацию поднимать, чтобы врачом вернуться в свое село, людям помогать. Председатель колхоза дал добро, и дружным женским коллективом отправили в Киев на учебу Людмилу и двух ее подруг. Девчонки, счастливые, махали из кузова ЗИЛа односельчанам платочками. Три года им предстояло учиться и жить без родных.
*****
Девушек зачислили по направлению от Райкома, так как они были участницами ВОВ, в медучилище имени Гаврося. Во время войны оно готовило военных фельдшеров и существовало с 1939 года. В училище преподавал их односельчанин, бывший военный полевой хирург и замечательный человек. По его рекомендации и приехали в Киев Люда, Тамара и Тоня. С Людой Иван Сергеевич пересекся на одной из линий Юго-Западного Фронта в полевом госпитале. Девчонок должны были принять радушно и тепло в общежитии от училища, которое находилось недалеко от центра города, здание почти не пострадало во время войны. Комендант – женщина, больше напоминавшая надзирательницу из концлагеря, в черном строгом костюме, видимо до войны очень модном.
– В таком только на партсобрании выступать! – подумала Люда. А в общении первое впечатление о ней полностью переменилось, она оказалась достаточно приветливой и добросердечной, что совсем не вязалось с внешним обликом комендантши, напускной ее строгостью и надменностью. Позже вахтерша тетя Зина по секрету поделилась с девушками. До войны Рита Павловна, нынешняя комендант общежития, была партийным работником, уважаемой женщиной в Киеве. Пока муж ее на войну не ушел, она вслед за ним хотела на фронт рвануть, но ее соратники уговорили возглавить правление ткацкой фабрики, еще до оккупации, которая остановила свое производство из-за нехватки рабочих. Для нужд фронта нужно было запустить производство. Практически все трудоспособное население ушло на войну. Поэтому девочки, женщины и мальчишки – все работали на доблестную советскую армию, ткацкая фабрика шила под бомбежками форму для солдат, парашюты, палатки, рюкзаки по специальному заказу Минобороны. Защитники тыла, изнемогая от голода и холода, в разрухе и страхе, возрождали и налаживали бесперебойное производство! Рита Павловна, умница, держалась молодцом и вдохновляла, порой собственным примером, стоя у ткацкого станка, уставших и измученных войной людей. Крепилась и работала, как умалишенная, представляя, что тем самым помогает и своему любимому мужу Василию. Но однажды пришла казенная весточка с линии фронта, из Белоруссии, мол, муж ваш пропал без вести! Вот тогда и сникла наша ласточка. Рита посерела, постарела за один день, поседела и замкнулась. А потом и вовсе дар речи потеряла – перестала говорить и все! – Вот как мужа своего любила! – тетя Зина печально вздохнула и продолжила рассказ, – но в память о нем она работала и работала, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Как встала к станку в ватнике и кирзовых сапогах, так молча, почти без отдыха, работала, работала и варилась в своем горе! Никто так до конца войны и не увидел ее слез, не услышал жалоб. А когда фабрику все-таки разбомбили, в нашем общежитии госпиталь был, она сразу сюда и перебралась, вызвалась санитаркой. Не верила она, что Вася ее погиб, но признаться в этом никому не могла, сердце чувствовало обратное! А через несколько месяцев и увидела она, глазам своим не веря, своего Васю в госпитале без сознания и обеих ног. Жив, милок, оказался! Упросил командира своего ту весточку послать жене, не мог позволить себе вернуться увечным. Как плакала Рита, сердце потеплело, плакала от счастья! Заново голос обрела, веру в счастье и в свою любовь! Вытащила она, выходила своего мужа родненького, любовь чудеса творит. Тетя Зина снова тяжело вздохнула, немного театрально, закатила мечтательно вверх глаза. Девушки тоже затихли, ведь каждого война коснулась, и в каждой семье были похожие истории.
Рита Павловна показала девчонкам им комнату, рассчитанную на пятерых человек. Двух девушек уже заселили. Это были сироты, чьи родители пропали на войне или погибли, чуть помладше Люды, Тони и Тамары. – Вы постарше, будете отвечать за порядок, и следить за дисциплиной. У нас с этим строго! – констатировала комендантша. – Мальчиков здесь быть не должно, в 21.00 – дома, в 22.00 – отбой! За систематическое нарушение – отчисление! Обсуждению эти правила не подлежат! – И Рита Павловна уже более мягким тоном добавила: – Добро пожаловать, милые мои, по любым вопросам обращайтесь, чем смогу – помогу!
И тихой поступью, но с гордой осанкой, она вышла из девичьей комнаты, эта верная и стойкая женщина, молодая еще совсем, но уже седая. Девушки долго еще не могли прийти в себя после знакомства с ней. Как только будущие киевлянки разместились и обустроились на новом месте, в комнату впорхнули соседки по жилищу на ближайшие пару лет, Клара и Зоя. Общий язык они нашли практически мгновенно, родом девушки были из Донецкой области. Милые, добрые, слегка наивные, бывшие воспитанницы тамошнего детского дома.
Вечером решено было вместе прогуляться по городу с древней историей, который, несмотря на разруху после войны, уже вовсю восстанавливался, а местами чудом сохранил не тронутую фашистами первозданную красоту и величие. Послевоенный Киев. В Киеве уже забурлила жизнь. В каждом квартале, в каждом дворе заработали небольшие артели, мастерские, мини-цеха, пекарни. Тогда из-за границы, кроме небольших партий гуманитарной помощи, ничего не поступало. В быту людям не хватало элементарных вещей: обуви, одежды, гвоздей, расчесок, посуды, пуговиц. Заворчал чугун, завизжало железо, зафыркала бронза. Запаяли, залудили… Запахло мазутом, олифой, клеем и керосином. Примечательно, что двери из квартир многих старых домов Киева после войны выходили прямо на улицу. По вечерам хозяева выносили из домов небольшие скамеечки и часами сидели у входа в свою квартиру. Дышали воздухом, грызли семечки, общались после тяжелых трудовых будней, в то время работать можно было только физически, предпринимательство было запрещено по закону, как и тунеядство. В строгие советские времена еще с довоенных пор в СССР оставалось несколько разрешенных категорий частников: фотографы, часовщики, сапожники, чистильщики обуви, венерологи, кепочники, ключники, иногда многие из этих ремесел совмещались. После войны открыть, например, будку часовщика или фотомастерскую разрешалось только инвалиду войны.
Одна старая киевлянка вспоминала, как в ее доме жила и работала на дому соседка-модистка. Отличная закройщица и швея имела много клиентов. Как она боялась и переживала, чтобы ее не арестовали. В конце концов, дворник сообщил о ней в милицию. Так бесславно закончилось ее частное предпринимательство. Отсидев 15 суток в изоляторе, она стала работать в государственном ателье и спокойно спать. Иногда в будках часовщиков и сапожников, можно было купить немецкую авторучку, зажигалку или просто бутылку водки.
Надев свои лучшие старенькие ситцевые латаные платья, девчонки через некоторое время выпорхнули на улицу. Тетя Зина вдогонку назидательно напомнила, чтоб не опаздывали: "Режим, барышни!"
Свобода, самостоятельность, весенний теплый воздух и мирная, вернувшаяся мирная суета оживающего города будоражили их дух и сознание. Захотелось веселиться и жить! Они гуляли по парку, ели мороженое. Новые подруги предложили прогуляться по Ботаническому саду, расположившемуся на берегу Днепра. Он почти не пострадал. Собранные со всего мира редкие растения вызвали огромный интерес у деревенских девчонок. Раньше видеть такое им не доводилось. Насмотревшись на необычные цветы и деревья, компания, весело щебеча, направилась по улице Леси Украинки к Крещатику. Клара и Зоя здесь уже бывали раньше, поэтому с воодушевлением рассказывали о достопримечательностях по пути. Бессарабский рынок, Киево-Печерская Лавра, Владимирская Горка и церковь, где князь Владимир Русь крестил. Царственно благоухали акации, мускусно – пряным ароматом привлекали цветущие свечки каштанов. Дивный запах царил в воздухе. Мощеные улочки поражали своей стариной. Чудный вид левобережья и вольный, свежий, прибрежный воздух Днепра не оставил бы равнодушным никого.
По пути им попалось фотоателье со странной для советского времени вывеской: «От Вальдемара на память». Оно настолько выбивалось из общей панорамы города, что любопытство взяло верх, и заинтригованные девушки влетели туда. В затемнённом маленьком помещении они никого не застали и стали разглядывать фото в рамках, развешанные по стенкам багровой кирпичной кладки. Чёрно-белые портреты людей поражали своей искренностью и достоверностью, чувствовалась рука мастера и художника. Тамарка предложила сфотографироваться на память об этом чудесном дне. Остальные, не задумываясь, согласились. Неожиданно приоткрылась шторка, из полумрака проявочной комнаты перед ними возник статный светловолосый с аристократической внешностью молодой человек, похожий на известного артиста Завадского.
– Здравствуйте, барышни, изволите сделать фото?
– Да, да, да! – наперебой загалдели подруги.
– Коллективное или портрет?
– Мы вместе хотим, каждой на память!
– Значит, 5 экземпляров печатать будем? – и фотограф нажал в дверном проёме включатель.
Стало резко светло в помещении, и девушки рассмотрели загадочного человека, он оказался ещё более милым и мужественным одновременно, но совершенно седым, а не светловолосым, как им показалось сперва. Фотограф стоял, слегка прислонившись к стене, правую руку жеманно держал в кармане брюк. Позволив гостьям рассмотреть себя, он неожиданно резко прервал их размышления:
– Что ж! Меня зовут Владимир, приступим к работе? – и он по-деловому выставил в центр под лампы два стула, предложив Зое и Тамаре присесть, так как они были выше остальных девушек. Люсю он разместил в центре за спинами сидевших, других девчонок – по бокам. Владимир долго выставлял свет, отдавал команду, куда повернуть голову и направить взгляд:
– Внимание, барышни! – Владимир спрятался под чёрной накидкой, закрывавшей фотоаппарат на треноге.
– Сейчас вылетит птичка! – щелчок затвора, – спасибо, фотографии сможете забрать через два дня, очень много заказов, – добавил фотомастер.
Люся ненароком взглянула на циферблат наручных часов, подаренных на фронте, и обнаружила, что времени осталось совсем немного до закрытия общежития.
– Девчата, бежать надо, а то попадёт, – забеспокоилась она, и беспокойство перекинулось на остальную компанию. Все начали, прощаться, только Люда задержалась на выходе и обернулась, поймав на себе цепкий, пронзительный испепеляющий взгляд мужчины. До этой минуты никто никогда на нее так не смотрел. А может она раньше просто не замечала. Люда оцепенела как от удара электрическим током, развернулась как по велению неведомого голоса, подошла к Володе и протянула руку, не отводя глаз, принимая вызов:
– Люда! – представилась она, – очень приятно познакомиться! – и Владимир пожал руку девушки, а она всем телом ощутила дрожь, как от электрического разряда, но руки из его ладони не выдернула. В этот момент дверь фотоателье распахнулась, будто ворвалась разбушевавшаяся стихия, и на пороге появилась женщина-ураган в развевающемся сером платье, туфлях на высоких каблуках, в чулках, что в то время было редкостью и признаком достатка. Резкий приторный запах "Красной Москвы" наполнил помещение.
– О, Владимир, дорогой! Тебя ни на минуту нельзя оставить, уже окружил себя поклонницами! Вижу, ты совсем не скучал без меня? – и она деланно надула свои и без того пухлые губки, вальяжно поправив набриолиненные рыжие локоны, выбившиеся из-под модной шляпки. Женщина всем своим видом дала понять, что она здесь хозяйка, и присутствие молоденькой соперницы некстати! Вальдемар, как называла фотографа дама-ураган, попытался какое-либо словечко вставить или возразить. Но "стихия" в облике женском мягко подтолкнула девушку за локоть к выходу, выпроводив её в открытую дверь, прочь.
– Милочка, до свидания, вы мешаете, разве непонятно?! – и командирша закрыла за Людой дверь.
Девчонки были заинтригованы тем, что же произошло в ателье. Им не терпелось узнать все подробности:
– Рассказывай, Люся, что там было? Он предложил увидеться? Рассказывай, не томи! А это кто? Директриса?
Люда, как зачарованная, слушала подруг и не могла понять, что от неё хотят. Помолчав недолго, она произнесла:
– Он необыкновенный. И, кажется, я где-то его видела, хм, но не могу вспомнить, где?!– Люся напряженно наморщила лобик.
– Ой, Люська влюбилась! С первого взгляда! – зашушукались девчонки по-доброму, – учёба теперь насмарку, будешь ты теперь у нас, Люсь, городская… – и все дружно засмеялись.
*****
Киевская жизнь пошла своим чередом. На лето подруги решили устроиться на работу. Им хотелось помочь своей стране, внести, как говорится, посильный вклад в восстановление республики, особенно ее величественной столицы с многовековой историей. Непосредственно это можно было сделать на строительстве новых домов и реконструкции старых, поврежденных многочисленными фашистскими бомбёжками. На стройку брали всех желающих и обучали профессии, такой востребованной в то время. Рита Павловна дала соответствующие рекомендации, и девочек по знакомству определили в бригаду маляров-штукатуров. Бригадирша у них была давняя знакомая их коменданта (вместе на фабрике работали в годы войны). Платили за труд немного, но кормили, не надо было сидеть у стариков на шее. Деревенские девчонки к труду привычные, засучив рукава, быстро осваивали азы новой профессии. Вскоре подруги так научились орудовать валиком и шпателем, что выполняли и перевыполняли дневную норму плана работ для профессионалов. Работа в руках у них спорилась. Восстанавливали строители старый, исторически важный дом, работы хватало всем: и каменщикам, и монтажникам, и малярам-штукатурам. Сроки сжатые. Ожидали на стройплощадке комиссию и корреспондента из газеты "Советская Украина". У девчонок как раз начался обед, они, поснимав косынки, шли довольные собой, в импровизированную столовую, умыться и перекусить. Там, в больших котлах, повар снимал пенку с наваристого борща, приготовленного на газовой плитке с баллонами. Всюду стояли длинные деревянные срубы, похожие на столы и табуреты. Рабочие подтягивались с железными мисками за порцией супа. Девчата примкнули к очереди. Было оживлённо и весело среди простого народа. Когда дошла очередь до Люси и ей в миску плеснули поварёшку борща, она даже облизнулась, так сильно сковал внутренности голод, от предвкушения она улыбнулась повару с благодарностью и хотела поспешить к подругам, но натолкнулась на неожиданно возникшее препятствие. Миска вылетела из рук и залила красным свекольным цветом всю ее рабочую одежду и брюки человека, возникшего на пути.
– Смотреть же надо! – раздосадовано крикнула Люся, подняв глаза, и оторопела.
Перед ней собственной персоной стоял Вальдемар, в твидовом, ладно скроенном и сидящем на нем как влитой, костюме, с фотоаппаратом, на шее. Приподняв шляпу и виновато, но с юношеским задором в глазах, улыбался.
– Я совсем, милая Люда, не хотел, чтоб наша вторая встреча состоялась так! Приятная неожиданность – снова видеть Вас! – и Володя протянул Люде руку.
Девушка попыталась изобразить обиженное лицо, но у неё не вышло, и молодые люди непринуждённо засмеялись.
– Да уж, вот так встреча! – поддержала беседу Люся.
– Значит, у меня появилась надежда снова увидеть вас и загладить свою вину за испорченный обед? – вопросительно, но с надеждой Володя посмотрел на неё. Люся кокетливо улыбнулась, взглянула пристально своими голубыми глазами цвета неба на фотографа, откинув назад чёрную копну волос и повязав умело косынку. Взгляды их встретились, они стояли друг напротив друга, словно под гипнозом, не произнося ни слова. Он первый очнулся, испугавшись, что девушка может исчезнуть, как мираж:
– Могу я осмелиться пригласить вас, скажем, в кино, привезли новую ленту, или куда вы захотите? Пожалуйста! – он говорил напористо и, в то же время, очень уважительно и осторожно. Ему невозможно было отказать, хотя Люсю очень смущало то обстоятельство, что правую руку Володя всё время держал в кармане брюк. Это смотрелось нелепо на общем фоне кажущейся благовоспитанности мужчины. Девушка предположила, что это единственный, простительный ему недостаток. Ей безумно понравился этот человек. Девчонки сидели недалеко от занятной парочки, с замиранием сердца наблюдая за ходом событий. – Это судьба, – без тени зависти, по- доброму шептались Зоя и Тамара, а Клара и Тоня вторили подругам.
– А можно я вас сфотографирую? Люда, Вы очень красивая, ваше лицо мне кажется таким родным и знакомым! – без пафоса произнёс Володя.
– Мне тоже кажется, что я знаю Вас всю жизнь и раньше будто встречались… – Люся ещё раз пристально вгляделась в лицо Владимира, – но фотографироваться сейчас – плохая примета! Мы можем обменяться фотографиями!
– Это замечательная идея! Тем более, что я напечатал ваш заказ. Это мой подарок Вам и вашим очаровательным подругам!
– Не надо. Это неправильно, – запротестовала Люся, непривыкшая к таким жестам, но молодой человек оборвал её на полуслове, спросив:
– Значит, мы договорились, сегодня вечером, где и во сколько Вы скажете!
– В 7 вечера у общежития на улице Белецкого, до свидания! – и Люся, не оборачиваясь, побежала к заждавшимся подругам. Обед подходил к концу, но она ничуть не расстроилась.
Только девушки собрались было уходить, столовский повар суетливо и услужливо поставил перед Людой тарелку картошки с мясом, это блюдо предназначалось для угощения членов комиссии.
– Откушайте, милая! – важный человек на кухне озирался вслед уходящему
фотокорреспонденту из серьёзной газеты, – у Вас здесь такие влиятельные знакомые! – с завистью, прищурившись, добавил он.
********
Вечером того же дня всем девичьим миром собирали Люсю на свидание с завидным кавалером. Кто-то даже снабдил её из своего гардероба лаковыми ботиночками цвета спелой вишни на шнуровке и длинными бархатными перчатками под синее велюровое платье, которое Люсе сшила мама на выход. Соседская девочка с барского плеча выделила меховую накидку из лисицы – выглядела Люся как звезда кино. Длинные чёрные волосы расчесали водой с сахаром и завили щипцами в крупные локоны. Девушка с картинки! Все вздыхали с одобрением и восхищением, даже Рита Павловна поучаствовала и из пульверизатора побрызгала "Розовой водой" на красавицу Люду, но напутственно предупредила: – Надеюсь, ты будешь умницей! И не забудь, что завтра на работу – в 21.00 жду! Люся тепло поблагодарила всех присутствующих и выпорхнула из комнаты. Напротив выхода из общежития, в небольшом скверике, прохаживался Володя. Он заметно нервничал, постоянно одергивал полы пиджака и суетливо поправлял воротник рубашки. В руке неловко, будто стесняясь, держал букет роскошных лилий. Одному Богу известно, где и как он достал эти цветы в то время.
