Алиса Андрианова
Алисины сказки для взрослых детей
Серый парус
Я не знаю, сколько ей лет, не знаю ее имени. Нас сближает лишь то, что мы живем в одном доме и в теплое время года много времени проводим на балконе. Я охочусь там за городским загаром с тонкой сигареткой в руке, а она, моя пожилая соседка, гоняет голубей, потому что это, видимо, единственная социальная миссия, которая у нее осталась. В чем еще мы с ней схожи? В нашем одиночестве. Не берусь сказать, как мы обе к этому одиночеству пришли, было ли оно сознательным выбором или так распорядилась судьба, но что есть, то есть. Возможно, когда-то у этой соседки был муж, возможно, даже не один. Может быть, когда-то она была красавицей. Мне вряд ли доведется когда-то узнать, так ли это, потому что старушка ни разу даже не взглянула в мою сторону, ее интересуют только голуби.
В нашей пятиэтажке не застеклено всего два балкона (старушкин и мой), но когда-то, в моем детстве, всё было не так: балконы были открыты солнцу, ливням и ветрам, у них не было глухих перегородок по бокам, и активная балконная жизнь соседей была на виду. Теперь на балконы мало кто выходит, а если и вылезает туда, то прячется за жалюзи, занавесками и пластиком, потому меня так и обрадовало появление новой соседки. Впервые старушка появилась на балконе в этом году, весной, и теперь мне не так грустно курить – можно наблюдать за ней. Я называю мою старушку Ассоль, потому что она всё время вглядывается в даль, словно ждет, когда на горизонте мелькнут алые паруса. Но моря в нашем городе, к сожалению, нет, а парус – вот он, в ее руках – большая серая тряпка, привязанная за один конец к длинной пластиковой палке. Этим-то самодельным орудием бабушка и гоняет с балкона непрошеных крылатых гостей, методично и неустанно.
Несмотря на каждодневную бабулькину вахту, голуби тусят на ее балконе с утра до вечера. Своим поведением они напоминают домашних котов. Как только старушка уходит в квартиру, они заглядывают в окна, наводят марафет на перилах, валяются чуть ли не на боку на прогретом цементном полу ее балкона, распушив перья, а между делом гадят на мой балкон и соседские подоконники. Я долго гадала, откуда эти голуби прилетают в таком количестве и почему именно на старушкину территорию, если она так отчаянно с ними борется, пока как-то раз не увидела, как она изредка вывешивает за перила в дальнем углу своего балкона маленькое ведерочко из-под майонеза с каким-то угощением, по всей видимости, для воробушков. Но вот незадача – воробьев в нашем городе, к слову, почти не осталось, а голубей, напротив, хоть отбавляй, и их наглость не знает границ. Так, некоторые жирные пернатые личности нападают на меня, когда я иду по нашему двору с пирожком в руках.
«Господи, дурочка ненормальная, вот каким местом ты думаешь, когда вывешиваешь свое ведерко? Оно же и приманивает этих отвратительных голубей! Где, блин, логика?!» – вслух возмущаюсь я со своего балкона, шокированная этим открытием, но бабулька, естественно, меня не слышит. Однако через пару дней мои злоба и возмущение куда-то улетучиваются, и мне остается только простить мою престарелую Ассоль, ибо чем она будет развлекать себя, если ее враги вдруг исчезнут? И с тех пор я по-доброму улыбаюсь, наблюдая за энергичными взмахами старушкиной тряпки.
Она стоит на посту практически весь день, пока не стемнеет и пернатые налетчики не отправятся на ночевку. Седая одинокая Ассоль в немыслимой розовой сорочке, напоминающей девичье платье, сухонькая, чуть сгорбленная, среднего роста. Если на улице прохладно или моросит дождь, она накидывает на плечи красный фланелевый халат с крупными желтыми цветами. Длинными узловатыми пальцами левой руки старушка крепко держится за облупленные перила кособокого хрущевского балкона, видимо, пытаясь удержать шаткое старческое равновесие, правая рука не может ей в этом помочь – в ней она крепко сжимает палку. Ее оружие всегда наготове: как только кто-то из голубей предпринимает попытку сесть на перила, серая тряпка взмывает вверх и разгоняет захватчиков. Зазевавшихся или особенно упрямых птиц, которых не волнуют взмахи тряпки, соседка легонько сталкивает палкой вниз, молча, без всяких там возгласов и ругательств. «Люди, я жива, я здесь, я ещё на что-то способна!» – отправляет она безмолвное послание миру взмахами своего антиголубиного оружия, а потом с гордым взором полководца, отразившего атаку, делает шаг назад, к стене, и ждет следующего налета.
Своими действиями седовласая Ассоль разбивает все мои представления о типичных старушках, чье хобби, как правило, подкармливать птиц, а не гонять их, и из-за этого я, если честно, всё больше в нее влюбляюсь. Не знаю, кого я буду гонять в восемьдесят лет и доживу ли вообще до этого возраста, потому что курю, как паровоз, но мне хочется верить, что всё будет хорошо. Однако меня частенько посещает тревожная навязчивая мысль, что когда мне было лет десять, моя соседка была женщиной в расцвете лет, примерно как я сейчас, никакой не бабушкой, а теперь она стоит одна-одинешенька на маленьком хрущевском балконе со своим серым парусом, и ветер играет ее длинными, слегка вьющимися волосами. Глядя на нее – на мое неотвратимое будущее, я пытаюсь полюбить в этой старушке будущую себя. Стараясь максимально оттянуть этот неизбежный момент старения, я наряжаюсь в короткие шорты, дерзко забриваю виски, которые уже через неделю отрастают, отсвечивая предательской сединой на контрасте с остальными выкрашенными в черный волосами, делаю пирсинг в брови в сорок лет, нарочито именую себя девушкой, бью на руках татухи одну за другой, набиваю на ноуте букву за буквой, чтобы демонстрировать миру, что я жива, что живу не в пустоту: тоже с чем-то борюсь и тоже на что-то надеюсь. Но повернувшись к балконной двери и взглянув на свое отражение, я часто… вижу себя в образе моей соседки.
За окном октябрь, мой балконный сезон пора завершать. Старушка уже с месяц не появляется на своем посту, вместе с ней в квартире скрылось и ее оружие. Если честно, я боюсь не увидеть ее на балконе следующей весной – все-таки старенькая, всякое может случиться. Но мне хочется, моя отважная седенькая Ассоль, чтобы ты знала, что кто-то ждет твоего возвращения. Перезимуем, прорвемся! Ты нужна мне. Кто же еще будет защищать наш дом от дерзких голубей, если не ты?
Горькая вата
Лет пять назад мне довелось узнать, что такое профессиональное выгорание и состояние серьезной апатии и депрессии, которое возникло, казалось бы, на ровном месте. На тот момент я трудилась в отделе рекламы строительной компании: коптила небо, не получая от жизни удовольствия, ходила, как робот, на работу, а всё свободное время играла на телефоне или на автомате вышивала крестиком. Я не желала слушать музыку, не подходила к зеркалу, уборка и готовка казались мне каторгой. Меня угнетали любые телодвижения и разговоры. Я силой поднимала себя утром из кровати и целый день мечтала о том, чтобы поскорее вернуться в нее и провалиться в тупой, не приносящий удовлетворения сон. Каждый сигнал телефона приводил меня в ужас, потому что я абсолютно ни с кем не желала общаться.
Мой муж Илюша всеми силами старался вернуть меня к жизни: придумывал интересные прогулки, экскурсии, таскал меня по музеям и театрам, возил на моря. Я покорно принимала предложения моего благоверного, пыталась изображать на отдыхе благодарную заинтересованную спутницу, хотя настроения у меня не было от слова совсем, а в голове был сплошной серый войлок.
И вот однажды Илья предложил на авось:
– Алис, а может, свой бизнес откроем?
– Какой бизнес, Илюш? – от неожиданности я даже вынырнула из спасительной телефонной игры, где нужно было на скорость обслуживать посетителей в ресторане. Мой мозг, на удивление, откликнулся на информационное послание мужа, нейронные связи вновь заработали. Есть контакт!
– Ну, кафешку, там, ресторанчик.
– Не айс идея, – еще больше поникла я, не успев проникнуться Илюшиной задумкой, и вернулась к нетерпеливым гостям телефонного заведения. – Ты хоть представляешь, что значит кафе открыть? Там большой стартовый капитал нужен: на оборудование, на интерьер. А если не пойдет? Тем более мы в этом не понимаем ничего. Мне вот нравится делать деньги из воздуха, я за бизнес без вложений.
– Не бывает бизнеса без вложений, девочка моя. О чем ты?
– Ну, не скажи, – с трудом возразила я. – Я раньше недвижкой занималась, продавала, по сути, воздух, информацию о чужих объектах. Вот это я называю бизнесом без вложений, это другое дело, и рисков там ноль. Только сейчас мне это не потянуть, голова не соображает.
– А если сезонкой летней заняться? Горячая кукуруза, мороженка, леденцы? Чем тебе не деньги из воздуха? В апреле всё закупим, дела с документами утрясем и к маю как раз откроемся. Можно на Волжской набережной встать.
– А давай лучше в парке детском? – чуть оживилась я. Мне сразу вспомнился мой с детства любимый парк Нефтяников на Московском проспекте, где я каталась на «Юнге» и махала маме рукой, представляя, что отправляюсь в дальнее плавание, где мы с родителями кормили хлебом уточек с катамаранов на пруду, визжали с подружками на качелях-лодочках, взлетавших, как мне казалось, до небес, и крутились на скрипучих «вазочках» чёртова колеса, любуясь с высоты родным Ярославлем. Тот самый парк, где папа, забрав меня на выходные из больницы, снимал на маленькую видеокамеру, как я, счастливая-счастливая, лечу по кругу на цепочной карусели. Это были времена безоблачного детства, когда ощущаешь безусловную любовь родителей, друзей, когда не надо ничего заслуживать, никому нравиться, не нужно притворяться, что тебе хорошо.
Я действительно немножко ожила, даже согласилась ехать с мужем в Москву за оборудованием, и уже через пару дней в нашей квартире стояла ярко-желтая деревянная тележка с надписью «Горячая кукуруза» и с изображением сочного аппетитного кукурузного початка на боку. В доме вдруг отчетливо запахло морем, солнцем, летом. Я впервые за последний год начала видеть цвета внешнего и внутреннего мира, заметила, как на деревьях пробивается листва. Илюша тоже отмечал маленькие изменения в моем состоянии.
Мы стояли и любовались нашим приобретением, когда я схватила и сжала ладонь мужа в своей руке в еле уловимом азарте:
– Илю-ю-юш, а может, мы продавца не будем брать? Я сама встану.
Муж сгреб меня в охапку, прижал к себе:
– Мышка, да любой твой каприз, лишь бы тебе было комфортно! Только как быть с твоей работой?
– Да уволюсь к чертям! Я в парк хочу, там травка, деревья, пруд, солнце.
Илюша впервые за много месяцев услышал от меня слово «хочу» – первый робкий звоночек из пучины депрессии:
– Алиска, слушай, а ты возвращаешься!
– Ты заметил? Я тоже замечаю, реально.
Я уволилась с работы и первого мая встала с нашей желтой тележкой в крохотном парке Победы, на прудах в спальном районе Ярославля (эту локацию мы выбрали из-за небольшой арендной платы). Первые выходные я торговала вместе с Ильей, а после майских праздников уверенно справлялась с работой в одиночку. С моим новым занятием я реально начала полноценно дышать впервые за два года. Для меня было праздником сесть утром на автобус с огромной сумкой кукурузы, проехать двадцать одну остановку и устроиться рядом с тележкой с вышивкой или с книгой, в стильном красном фартуке, а вечером возвращаться в том же автобусе домой с пустой сумкой, с денежками в кармане и с приятной усталостью в теле. На ночь я заботливо укутывала тележку-кормилицу в полиэтиленовую пленку и увозила за будку охраны. Я не могла дождаться утра, когда снова поеду в парк, радовалась, как ребенок, когда ко мне в свободные от работы часы приезжал Илья.
– Алис, может, сегодня не будешь открываться? Дождь весь день по прогнозам. Отдохни, – уговаривал меня муж за завтраком.
– Нет, поеду, что-нибудь да наторгую. Люди и в дождь гуляют! – упрямилась я и уверенно шагала на остановку.
Люди в парке действительно гуляли даже в дождь. Они приходили за нашей кукурузой и сладостями в любую погоду, потому что это стало их приятной ежедневной традицией, и я не могла их подвести, поэтому открывалась, даже если другие общепитовские парковые точки не работали из-за погоды. Если же дождь расходился не на шутку, я пряталась от него в уютном красном павильоне с пневматическими пушками и пела там караоке с телефона. Тележку я превратила в мини-магазинчик на колесах. Привязала к ручке ее дверки гелиевый шарик в форме мультяшного Миньона, который был похож на кукурузный початок, поставила на нее крошечный кактус в горшочке и свои поделки из бисера. Придумывала акции и подарки для покупателей.
Это было настоящее лето – активное, ароматное; лето среди сосен на уютном асфальтовом берегу среди резвящихся детей и улыбающихся взрослых. Правда, я подмечала, что некоторые посетители парка Победы не видели парковой романтики. Они жаловались на грязный пруд (бывший карьер), парковые дорожки с огромными выбоинами в асфальте, древние примитивные аттракционы, которые не обновлялись лет двадцать, куда они, уставшие и измученные, таскались каждый день с маленькими спиногрызами, как на работу. Мне же парк казался настоящей сказочной страной. Я постепенно возвращалась к жизни, вспомнила, что умею улыбаться, смеяться, и охотно общалась с покупателями.
– А мы вашу кукурузу кушаем и море вспоминаем. Двенадцать лет не выбирались.
– Скоро обязательно побываете. Вам побольше посолить, как обычно? Приятного аппетита и отличного дня!
Следующей весной мы не открылись из-за пандемии коронавируса. Мне снова стало сложно дышать, я с трудом выдавливала из себя слова, поблекли цвета, исчезли вкусы и запахи. Теперь я работала редактором из дома, на удаленке, и опять начала серьезно хандрить. У меня появилось ощущение, что окружающее пространство сужается и давит на меня. Илья буквально заставлял меня сходить в душ, причесаться, выйти до магазина, сам готовил ужин, потому что я была не в состоянии стоять у плиты. При этом я понимала, что супруг мучается со мной, и в одно непрекрасное мартовское утро две тысячи двадцать первого года сама предложила ему расстаться, а он, к моему удивлению, взяв для приличия день на раздумье, согласился, вероятно, только этого и ждал:
– Алис, ты прости меня, но я реально устал нянчиться с тобой. Тебе тридцать семь, а я чувствую себя отцом маленькой капризной девочки, никак не мужем. Спасибо, что отпускаешь. За вещами приеду в воскресенье.
Мне было больно от того, что Илья так легко принял мое предложение, но я адекватно смотрела на ситуацию: собрала Илюшины вещи и отправилась к своему проверенному психотерапевту.
– Берем курс на самодостаточность, Алиса Владиславовна, периоды между отношениями тоже бывают, это нормально. Что сейчас ощущаете?
– Апатию, пустоту, чувство утраты надежного плеча. Короче, я в депрессии.
– А где сейчас работаете? И что вас обычно из депрессии выводит?
– Я сейчас дома, на удаленке, фрилансом занимаюсь, тексты редактирую. А в прошлый раз… парк вытащил.
– Какой парк, Алиса Владиславовна? – удивился доктор.
– Да обычный, детский, с качелями-каруселями, я там горячей кукурузой торговала.
– Занятно. Так, может, снова в парк?
– А как я без мужа в парк? У нас совместный бизнес был, одной мне страшно.
– А он вам сильно помогал? Вы же говорите, что всё сами делали.
Я вспомнила, как пару лет назад парк Победы вытащил меня из бесцветного небытия. Я сильная, я победила депрессию тогда и попробую справиться с ней сейчас. В начале апреля я отправилась на разведку в тот самый парк, где мы торговали с Ильей два года назад. Еще не сошел снег, но первые малыши уже вытаяли и смело бороздили лужи, вырвавшись из-под крыла мамочек-наседок. Я же из-за нахлынувшей ностальгии бесцельно месила грязный снег на парковых дорожках и плакала. Вот островок у детского городка, где стояла наша желтая тележка, когда-то я шла к ней с автобусной остановки, как на свет маяка. Тележка давно продана, у меня больше нет семьи: сын вырос, Илья ушел; почти нет надежды, но силы для борьбы я найду. Да, найду! Вот павильон с пневмопушками, где я пряталась от дождя, вот карусель с машинками, дремлющими под снегом. Ничего не изменилось, кроме моего семейного положения. Вытирая ребром ладони едкие, обидные слезы, я шла мимо чужого деревянного домика-ларька с вывеской «Сладкая вата. Попкорн». Он не работал, сезон еще не начался. На ларьке белело объявление: «Требуется продавец». «А пойду и встану продавцом обычным назло всему миру, буду вату крутить, – решила я, – зато в парке, зато на солнышке», – и набрала указанный в объявлении номер:
– Добрый день, Андрей! Меня зовут Алиса. Вакансия продавца в парк еще актуальна?
Было заметно, что владелец пребывал в легком шоке от того, как я строила разговор. Обычно у него в штате были учащиеся техникумов либо тетеньки, злоупотребляющие алкоголем. Я прекрасно помнила, кто работал у него в ларьке, он стоял неподалеку от нашей тележки.
– А вам лет-то сколько, Алиса?
– Тридцать семь.
– Это хорошо.
– А можно узнать, почему?
– Потому что после сорока у женщин частенько крыша уезжает.
Моя творческая крыша, по всей вероятности, уехала очень давно, но я решила, что от владельца ларька эту информацию лучше держать в секрете.
– А в каком-нибудь другом парке, кроме парка Победы, точка у вас есть? – Я понимала, что этот парк слишком завязан с моим прошлым, мне будет больно стоять там после расставания с Ильей.
– Есть, в центре, в Юбилейном парке, туда тоже продавец нужен.
– Вот туда с удовольствием встану, я как раз недалеко живу. А можно прямо завтра выйти?
– Так холодно же еще, – опешил хозяин ларька, – мы сезон через недельку-две планировали открывать, если погода позволит.
– Не переживайте, я в любую погоду выручку сделаю. Я хороший продажник.
– Ну… открывайтесь завтра. Завтра как раз суббота. Я всё понимаю, деньги всем нужны. Буду ждать вас в одиннадцать утра у парковой сцены, подвезу товар и покажу, что и как.
Я не стала объяснять Андрею, что дело не в деньгах. Назавтра нарядилась в самый теплый пуховик, в пушистые унты и зашагала на новое рабочее место. Этот парк был больше прежнего. В детстве я редко там гуляла, потому что жила в другом районе, помню только большую металлическую горку-ракету и танцплощадку, на сцене которой мечтала выступать. А вот когда у меня родился сын, я частенько наматывала круги по тенистым аллеям Юбилейного с темно-зеленой коляской. Здесь мой крайне осторожный ребенок сделал свой первый самостоятельный шаг. Поначалу сынишка держался за какую-то особо прочную ромашку, потом, как сейчас помню, отпустил ее и сделал сразу три шажка в мои объятия. Именно на этом месте, напротив сцены, и стоял мой деревянный домик-ларек. Я улыбнулась, на душе стало теплее.
Теперь мне предстояло подружиться со сладкой ватой и попкорном. Чтобы сварить вкусный попкорн, большого ума не надо, а вот вата поначалу никак не желала получаться такой же складной-ладной, как у хозяина ларька, Андрюши. Это капризная субстанция, не то что надежная и честная кукуруза, черенок которой с усилием протыкаешь деревянными заостренными палочками-шпажками. Сладкая вата реагирует на погоду: в дождь она плотная, как медицинская хлопковая вата, ее прибивает к алюминиевой чаше, она подгорает и не желает приклеиваться к палочке, а если вдобавок грузиться мыслями об Илье, как делала я, то вата получается похожей на мысли брошенной женщины в депрессии: запутанная, с клочками, странной формы. Я безмолвно внушала каждому покупателю, который подходил к прилавку: «Закажи попкорн, закажи попкорн, только не вату!»
И только со временем я поняла, что накручивание ваты – это танец. Если можешь удержать равновесие в душе, она получается пушистой и ладной. Я успокаивала дыхание, пытаясь напевать в процессе приготовления и поменьше думать о своей недоигранной любви. Дети и взрослые ждали волшебства, представляли, как тётя из ларька накрутит огромную красивую вату, похожую на облачко, и, о чудо, через неделю она стала похожей на правду:
– Держи пушистика! Сейчас причешем его немножко, смотри, чтобы ветром не унесло. Приятного аппетита, заяц, приходи еще!
Целый день я была на виду у покупателей и прохожих. Мне приходилось улыбаться и говорить бодрым тоном конферансье или аниматора, но как только в 21:00 я захлопывала ставни моего белого теремка и оставалась в полумраке ларечка наедине со своими мыслями, самые внимательные прохожие могли услышать, как я тихо рыдала по Илюше, отмывая котлы и чаши от масла и сахара. Потом я приводила глаза в порядок и бодрой походочкой шла домой, чтобы завтра снова выйти на парковую сцену. Мне так хотелось признаться каждому покупателю: «А знаете, меня муж недавно бросил, поэтому я стою здесь и кручу вам вату. Вата сладкая, а мне вот горько, очень горько».
Ко мне приходили влюбленные парочки, семьи с детьми, счастливые бабушки и дедушки. На контрасте с их любовно-семейной идиллией мое положение виделось мне особенно шатким и жалким, но при этом я подпитывалась их любовью, сердце мое постепенно теплело, и я потихоньку отпускала Илью из памяти. Суровые, скупые на солнце и тепло апрель и май закаляли и мое тело, и мой дух. Я сидела и любовалась неожиданным ливнем, майским снегопадом или градом. Это было принятие, это было созерцание, как будто я занималась духовными практиками в тибетском монастыре.