Алиса Бастиан
Фредерик
8
Вы познакомились на вечере исполнения Дебюсси. Ничего особенного, не какой-то гала-концерт, просто музыкальный вечер, где непрофессионалы исполняли одни и те же произведения, показывая разные грани музыкальной истории. Кто-то лучше чувствовал одну, кто-то яснее ощущал другую. Кто-то отдавался технике, кого-то увлекала гармония. Для многих других прозвучавшие в тот вечер сочинения казались почти одинаковыми, и в чём-то они были правы, ведь ноты, написанные Дебюсси, едины для всех. Но каждое исполнение было особенным.
В тот вечер выбрали пять прелюдий, и на каждую приглашалось от трёх до пяти исполнителей. Кто-то вызвался играть одну, кто-то – все пять, в зависимости от своих предпочтений, знания текста либо способности чтения с листа. Музыка Дебюсси была тебе не близка, но ты уже пришла и хотела отвлечься от тяжёлого рабочего дня и от навязчивых мыслей о том, что тебе пора уволиться. В прошлый раз был Рахманинов, которого играть ты не могла, так что тогда просто наслаждалась вариациями прекрасной музыки. В позапрошлый ты играла Флориана Кристла: любимые «Тайный сад» и «Реминисценцию» (жаль, не было струнных). Что ж, Дебюсси так Дебюсси, хотя его педализация всегда давалась тебе тяжеловато. Из пяти предложенных прелюдий ты выбрала «Прерванную серенаду» и постаралась сыграть более-менее прилично.
Он выбрал искрящиеся «Холмы Анакапри». Он играл так легко, словно не касаясь клавиш, так прозрачно и при этом так уверенно, что ты не могла оторваться от его исполнения, пронизанного солнечным светом. Он играл гораздо лучше тебя, хотя здесь никто и никогда не сравнивал исполнителей категориями «лучше». Это произведение исполнили ещё два раза, но оба тебя не впечатлили.
Ты была слишком впечатлена им.
В перерыве слушатели и исполнители обычно обсуждали услышанное и сыгранное, кто-то сравнивал отдельные элементы техники или части пьесы, кто-то обращал внимание на выражение лица и эмоции играющих. Он сел рядом с тобой – других свободных мест не было.
Провидение, не иначе.
Он начал разговор явно из вежливости, потому что ты сидела молча, вжавшись в стул, не зная, куда себя деть и совершенно не понимая, почему у тебя так сильно бьётся сердце. Вы обсудили несколько пьес и нескольких исполнителей. Ты горячо хвалила его исполнение; он с улыбкой отмахнулся от похвалы. Те двое, что играли после него, не впечатлили его так же, как и тебя. Поверхностно и бездушно. Один слишком упивался отточенной техникой, другой слишком витал в облаках, теряя суть произведения.
Ты помолчала, ожидая, что он скажет о твоей игре.
– Могу сказать, что Дебюсси – не ваш любимый композитор.
Ты усмехнулась. Он был прав.
– Но вы чувствуете музыку.
Звучит как комплимент.
– Спасибо, – сказала ты. – Я её обожаю.
– Но если не Дебюсси, то кто?
– Фридерик Шопен.
Его потрясающе красивая, часто печальная, порой трагическая музыка проникала тебе прямо в душу. Ты им восхищалась. Тебе было нелегко играть его произведения, но ты старалась, как могла. Ты была в музее Шопена в Варшаве и осталась в полнейшем восторге от посещения. Ты могла бы там жить.
– В следующий раз собираются играть Шопена.
– О, это здорово!
– Вы придёте?
Лучше бы он никогда этого не спрашивал. Лучше бы ты ненавидела Шопена, музыкальные вечера, музыку вообще. Но это было твоей судьбой.
– Да, – ответила ты. – Да, я приду.
– Тогда, может, ещё увидимся, – сказал он, вставая и слегка кланяясь.
– Ага, – пробормотала ты, чувствуя себя малолеткой.
Он ушёл, но его образ остался с тобой. После перерыва играли ещё два произведения, но ты даже не могла вспомнить, какие. Всё, что ты помнила, – это его длинные пальцы, легко извлекающие из податливых клавиш волшебные звуки, загадочную улыбку, бархатистый баритон. Но вы чувствуете музыку.
Они сказали: он часто приходит. Они сказали: он отлично играет. Они сказали: его все здесь любят. Но они не сказали: он одиночка. Не сказали: он немного странный. Не сказали: никто о нём ничего толком не знает.
Он отличался от других. От всех, кто был на этом вечере. От всех, кого ты когда-либо встречала. Он был особенным. Только потом ты узнала, насколько. Отточенный образ. Дружелюбная маска. Многослойная броня. Грандиозный трюк, лучшее выступление фокусника. Прирождённый лжец, покорявший своей харизмой.
Но ты влюбилась не в утончённость, не в дружелюбие, не в харизму, не в вежливость, не в эрудированность, не в холодные карие глаза, прикрытые пшеничной чёлкой. Не в часть образа. Ты влюбилась в душу, касающуюся клавиш. В ту часть, что была скрыта ото всех. В ту часть, что была настоящей.
А потом и в ту, что была настоящей.
У тебя уже не было выбора.
9
На следующий вечер действительно играли Шопена. Каждый мог выбрать произведение на своё усмотрение. Он тоже пришёл. Но место рядом с тобой заняли, и он сел на два ряда впереди. Ты смотрела на его затылок и думала, сел бы он с тобой, если б место было свободно, или это произошло бы только в твоей голове?
Ты прослушала великолепные ноктюрн си-бимоль минор, прелюдию до минор, ошеломляющий революционный этюд, полонезы – блестящий ля мажор и увлекающий за собой ми-бемоль минор. Ты получила колоссальное удовольствие. Тебе было интересно, что сыграет он. И он не разочаровал. Ноктюрн до-диез минор. Божественно. Твоё сердце было разбито.
Ты выбрала четвёртую прелюдию ми минор. В её исполнении ты, по крайней мере, была уверена. Не хотелось бы опозориться перед ним. Да и перед Шопеном тоже. Закончив и поклонившись доброжелательным аплодисментам, ты хотела уйти со сцены, но на неё вдруг поднялся он.
– Как насчёт фантазии-экспромта?
Нот у него в руках не было. Он спрашивает, как насчёт того, чтобы он сыграл ещё одно произведение? Или что? Ты не очень понимала, чего именно он от тебя хочет, и тогда ему пришлось пояснить:
– В четыре руки.
Тебя прошиб пот. Шопен? В четыре руки?
С ним?
Ты ничего не могла ответить, и он счёл это за согласие. Остальные зааплодировали, и ты с ужасом поняла, что уже поздно отказываться.
Он сел рядом с тобой, и ты почувствовала, как заледенели пальцы. Такое нечасто, но случалось, когда ты сильно нервничала. Не самый подходящий момент. Ты боялась, что ничего не получится. Что пальцы не будут сгибаться, мозг не будет успевать за временем и распределением партий, что сердце не прочувствует музыку. Что этот эксперимент провалится, не успев начаться. Ты не могла вспомнить ни одной ноты, хотя очень любила эту фантазию. Но он коснулся клавиш, увлекая тебя за собой, – и страх исчез. Он взял на себя сложную часть, и ты с облегчением смогла раствориться в звуке. Вы сыграли просто превосходно, и даже слушатели потом отмечали вашу слаженность и сочетаемость. Это было невероятно.
Это было незабываемо.
Оказалось, что вы жили не так уж далеко друг от друга. Ты не хотела расставаться и попросила его проводить тебя.
– Говорят, в этом районе было совершено одно из тех ужасных убийств, – поёжилась ты.
– Я прослежу, чтобы с тобой ничего не случилось.
Правда.
Больше всего тебе хотелось пригласить его домой, но ты побоялась показаться легкодоступной. Ты никогда не чувствовала ничего подобного после двух встреч. Если уж начистоту, ты вообще никогда такого не чувствовала. На лайтпостере автобусной остановки возле твоего дома пестрела афиша недавно открывшейся большой выставки современного искусства. Ты бездумно смотрела на неё, пытаясь сообразить, как бы вам ещё увидеться. Нужно заставить себя попросить его номер телефона. А что, если он не заинтересован?
Он перехватил твой взгляд, прочитал афишу.
– Интересно, – сказал он.
Ты не любила искусство. Особенно современное.
– Я бы сходила, – отозвалась ты.
– Правда?
С тобой – куда угодно.
– Да.
– Рано утром или поздно вечером?
– Что? – не поняла ты.
– Идти нужно, когда меньше посетителей. Обычно их мало после открытия и перед закрытием.
– А, ну да. Наверное, вечером, – ответила ты.
Вечером больше вариантов для продолжения общения.
– Завтра?
Ты кивнула, стараясь не улыбаться так сильно, пытаясь унять бьющуюся наружу радость.
– Я заеду за тобой в семь.
– Хорошо.
– Тогда до встречи.
Он улыбнулся и, кивнув на прощание, стал уходить.
– А… – ты достала из кармана телефон, – а номер? Вдруг что-то изменится?
– У меня нет телефона, – ответил он. – И у меня ничего не изменится. Я приеду.
То, что измениться что-то могло у тебя, ему в голову, видимо, не пришло. И как бы тебе ни было стыдно в этом признаться, тебе это даже понравилось. Может, потому что это делало его в твоих глазах самоуверенным и независимым. А может, тебе понравилось бы всё, что он сказал бы или сделал.
– Ну ладно, – пробормотала ты немного растерянно.
Он снова кивнул, и ты помахала ему на прощание.
У него не было телефона. Его не было в социальных сетях. Тогда тебя это совсем не настораживало. Наоборот, казалось интересным. Он действительно был не таким, как другие. Ты действительно немного сошла с ума.
Вы сходили в музей. И на концерт. И в театр. И в планетарий. И ещё во много других мест, куда ты вряд ли пошла бы одна. Если не считать музыкальных вечеров для непрофессионалов, твоим уделом в последние годы были стриминговые сериалы и миски попкорна из микроволновки, иногда пара книг.
Вы целовались в музее. И на концерте. И в театре. И в планетарии. И ещё во многих других местах. Если не считать нескольких туповатых парней, которыми тебя наградила учёба и работа, большого опыта у тебя не было, но то, что происходило между вами, совершенно точно было особенным.
Твоя половина, в этом не было сомнений. Ты никогда в это не верила. Ни в то, что половинки вообще существуют, ни в то, что однажды она найдётся и для тебя. Тем более для тебя. Не верила, но вот она есть. Прямо перед тобой. Вы понимали друг друга с полуслова. Его взгляд буквально снимал с тебя кожу. Заставлял кровь вскипать. Ты была готова отдаться ему, выйти за него, родить ему детей и умереть с ним в один день. Ты была невероятно счастлива. Ты была идиоткой.
Иногда ты просто умирала от желания, чувствуя его тёмную страстную энергию, заточённую внутри. Но держала себя в руках. Ты хотела, чтобы он сделал это первым. Но он не торопился. Ты считала это очень джентельменским. События должны развиваться постепенно, даже если вы уверены, что нашли друг друга. Скорее всего, он просто хочет, чтобы это произошло совершенно незабываемо. Ждёт нужный момент. Ты была уверена, что запомнишь ваш первый раз на всю жизнь.
Ты никогда ещё не была так права.
Он не ждал никакого момента. Он не хотел рисковать. Не хотел усложнять. Не хотел подпускать тебя ближе. Он должен был порвать с тобой до того, как всё станет слишком запутанным, но что-то в тебе заставляло его медлить. Его предыдущие пассии были максимум на несколько ночей, несколько ни к чему не обязывающих часов, с тобой же он провёл несколько недель и ни одной ночи. Он видел, что ты чувствуешь. Он знал, чем всё закончится. Он просто не хотел причинять тебе лишнюю боль.
Он ошибался. Он понятия не имел, что ты чувствуешь. Он не представлял, как всё закончится. И он причинит тебе столько боли, сколько не способна выдержать ни одна душа.
Если только она не наполнена сумасшедшей любовью.
10
Он так и не купил себе телефон, несмотря на твои уговоры. Вы должны были встретиться завтра – он хотел что-то обсудить. Но ты не могла ждать. Он собирался бросить тебя, но ты думала, что он хочет перейти на другой уровень отношений. Потому что исходя из того, что вы оба чувствовали, логичным было именно это. Ты решила сделать ему сюрприз. Ты решила прийти сегодня.
Одна из множества ошибок. Вся твоя жизнь с тех пор, как ты его встретила, превратилась в их череду. Доктор Ч. лишь очередная из них. И ещё десятки впереди. Ты о многом жалела и ещё будешь жалеть. Но ты никогда не будешь считать ошибкой его. Одного этого достаточно, чтобы заклеймить тебя психопаткой. Но настоящая любовь и есть самый отчаянный, самый глубокий психоз. И она лечится лишь смертью.
Он не открывал ужасно долго, хотя ты была уверена, что он дома.
Он был слегка запыхавшимся, с каким-то незнакомым, но очень сексуальным выражением лица, с потемневшими глазами с огромными зрачками.
– Ты… не один? – вдруг поразило тебя осознанием. Ты была готова провалиться сквозь землю. Но этого не может быть. С ним должна быть только ты, и он это знает.
– Конечно, один, – ответил он.
Теперь да.
Почти.
– Всё в порядке? – спросила ты.
– Да.
Он впустил тебя, хотя ты видела, что он не очень-то этого хотел.
– Просто я… – он обогнал тебя на несколько шагов, желая прибрать бардак на кухне. Выпустил воду из раковины, поспешно убрал что-то в морозилку, провёл тряпкой по столешнице, повернулся к тебе. Ты уже догнала его, стояла прямо перед ним. – Не ждал тебя.
– Решила сделать сюрприз, – улыбнулась ты.
– Я же говорил, что не люблю сюрпризы.
– Даже такие приятные?
Он усмехнулся, поставил на стол два стакана.
– Тоник или джин-тоник?
– Второе.
Он достал из холодильника две небольшие стеклянные бутылки, наполнил стаканы. Ты отпила примерно половину; он не притронулся к напитку. Смотрел на тебя, но не говорил ни слова. Тебе стало не по себе.
– Ты хотел о чём-то поговорить? – спросила ты.
Ты ещё не чувствовала с ним так… неуютно. Сегодня он был другим.
– Хотел. Завтра. Но, похоже, придётся сегодня.
Он был другим, но всё таким же невыносимо привлекательным. Ты потянулась, чтобы поцеловать его, но почувствовала, как в грудь предупредительно упираются его ладони.
– Не надо, – сказал он. – Хватит.
– Что?
– Тебе лучше уйти.
Что?
Может быть, ты выбрала неподходящий момент? Но это просто смешно. До этого он целовал тебя и в менее подходящие.
– Я же только пришла, – сказала ты, не понимая. – Почему ты так говоришь?
– На самом деле я немного занят, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы ты здесь находилась. Извини.
Ты почти не обиделась; вы оба прямо говорили друг другу то, что думаете, не тратя время на недомолвки и намёки.
– Ладно, – ты была расстроена, у тебя были большие планы на этот вечер. Ты почти час провела у зеркала, чтобы выглядеть идеально, но его, похоже, это совершенно не впечатлило. По крайней мере, не сегодня. – Приезжай, когда освободишься.
– Нет.
Ты подняла на него удивлённый взгляд.
– Нет?
Он отхлебнул тоника и опустил глаза. Ты не понимала, в чём дело.
– Нам больше не стоит видеться.
Ты смотрела на него, но он изучал столешницу. Она ведь была гораздо интереснее того, что сейчас происходило.
– Вот как, – сказала ты. Я была права. – Нашёл кого-то получше?
Он был не единственным, кто мог скрывать свои чувства. В твоём вопросе не прозвучало ни горечи, ни ярости, ни уязвимости. Вне эмоций, вне тональности.
Он наконец посмотрел на тебя:
– Получше?
Ты не ответила, и он покачал головой с таким видом, словно ты сказала несусветную, невозможную глупость.
– Я никогда не встречал никого, никого, похожего на тебя.
И никогда больше не встречу.
– Заметно, – усмехнулась ты.
Я тоже.
– Но ничего не получится. Просто поверь мне.
Он встал, считая, что разговор подходит к концу. Просто непостижимо.
– Что я сделала не так? Что со мной не так? – ты готова была разрыдаться прямо здесь, перед ним. Почему, когда ты наконец встретила счастье, оно обязательно должно превратиться в унижение?
– Ты невероятна. Правда. Дело не в тебе. Дело только во мне. – Фразы звучали сухо, отрывочно. Неправдоподобно. Нереально.
Я впервые чувствую, что готов переступить черту, и ты этого не заслуживаешь.
– Я не понимаю, – сказала ты. – Ты хочешь остаться… друзьями?
– Нет. Друзьями мы тоже не можем быть.
Что?
– Никогда больше не приходи сюда. И не ищи со мной встреч. – Он вышел из-за стола.
– Но почему?!
– Я не хочу больше тебя видеть. Давно надо было тебе это сказать.
Он больно сжал твоё плечо и ещё больнее выстрелил, даже не смотря на тебя:
– Убирайся.
Ты не шевелилась. Смотрела на кафельный кухонный «фартук», пытаясь найти там какой-то смысл. Его не было ни там, ни в тебе, ни в чём, нигде.
Что произошло?
***
Доктор Ч. вытянул из коробки бумажный платок и протянул его тебе. Только тогда ты поняла, что до сих пор не ответила на его вопрос. Только тогда ты поняла, что плачешь.
Совсем как тогда.
11
Никогда бы не подумал.
Доктор Ч. ожидал услышать что угодно, но только не то, что психопат-убийца играет на фортепиано так, что в прямом смысле свёл тебя с ума. Ты знала, что он не поймёт. Это было видно по его лицу. Ты кратко пересказала ему то, что воспоминаниями нахлынуло на тебя, опуская самое главное, то, что не передать словами. То, что расцветало и умирало внутри. То, что останется только тебе. Навсегда.
Ты высморкалась в бумажный носовой платок и, скомкав его, осторожно положила его на краешек стола доктора Ч. Мусорной корзины в зоне твоей видимости не оказалось. К тому же тебе хотелось сделать хоть что-то, что можно было засчитать в твою пользу. Например, измазать соплями его полированный стол. Ты не собиралась плакать и была зла, что доктор Ч. а) вынудил тебя это сделать своими вопросами и б) видел это.
Но его это ничуть не смутило, он быстрым движением выбросил скомканную бумажку в корзину под столом и вытащил из упаковки новый платок.
– Вот, возьмите, – сказал он, протягивая его тебе. – Вдруг пригодится.
Ты стиснула зубы, но платок взяла.
Потому что он был прав. То, что ты вспоминала сейчас, ты старалась не вспоминать последние два года. То, что ты вспоминала сейчас, брало над тобой верх. Делало тебя уязвимой. Такой ты и хотела казаться доктору Ч., но только не по-настоящему. Но твой мозг и твоё тело решали за тебя.
Ноги доктора Ч. уже не были закинуты на стол, он сел нормально в тот момент, когда заметил, что по твоему лицу текут слёзы. Он не прерывал твоего молчания, пока ты собиралась с мыслями и воскрешала воспоминания. За это, как ни странно, ты была ему благодарна. Такой засранец, как он, мог бы и дёргать тебя, подгоняя поскорее вывернуть ему наизнанку душу. Ты тоже устроилась, как обычно, когда сморкалась в его бумажный платок. Теперь вы молча сидели друг напротив друга, и тебе казалось, что тишина в кабинете становится ватной. Ещё немного, и придушит тебя. Окружит со всех сторон.
– Когда вы узнали, что он убийца? – спросил наконец доктор Ч., тоже почувствовавший небольшой дискомфорт от вашего ватного молчания. Он вертел в руках ручку, смотря то на неё, то на тебя. – В тот вечер, когда он отверг вас?
Отверг. Ты едва не рассмеялась. Не отверг, а пытался защитить. От себя. Так, как умел. Хотя тогда тебе было вовсе не смешно. В тот вечер тебе вскрыли грудную клетку и выдернули сердце прямо с сосудами, заливая всё вокруг кровью.
***
– Я не хочу больше тебя видеть.
Свободное падение.
– Убирайся.
В бесконечную чёрную дыру.
Он вышел из кухни, оставив тебя барахтаться в тёмных водах подступившей горечи. Ты впервые в жизни полюбила – так, как мало кто способен, ты была в этом уверена. А ещё ты была уверена, что это взаимно – и теперь тонула в расплате за эту уверенность.
Что-то было не так, но ты не могла понять, что, а он не собирался объяснять.
Дело не в тебе. Только во мне.
Какая банальность.
Никогда больше не приходи.
Как будто ты могла заставить себя подняться и уйти, для начала-то.
Не ищи со мной встреч.
Как будто ты глупая любовница, требующая развода. Вы даже ещё ни разу не переспали. Очевидно, это к лучшему.
В соседней комнате что-то упало, и ты вздрогнула. Что он делает?
Тебя, судя по всему, это не должно было касаться. Ты пригубила джин-тоник и поморщилась. Он уже был тёплым. Однако он требовался тебе, поэтому ты долила в стакан из бутылки (стекло звякнуло о стекло) и решила охладить его самым быстрым способом.
– Я просил тебя уйти, – раздалось из комнаты.
Просил? Обычно просьба не звучит как «убирайся».
– Я возьму льда и уйду, – громко (и, как ты надеялась, гордо) бросила ты через плечо. Не дождавшись ответа, ты поднялась из-за стола и подошла к холодильнику. Всего несколько кубиков, несколько глотков тоника и миллион потерянных жизней, которые ты могла бы прожить иначе.
О, ты даже не знала, насколько была права.
Ты коснулась холодного белого пластика морозилки. Сзади раздались торопливые шаги.
– Нет! – его голос был страшным, неузнаваемым. Сочетающим ужас и ярость. Способным остановить всё на свете.
Но было уже поздно.
Встретив его, ты поняла, что твоя жизнь только началась. Он так быстро стал твоим миром, что ты не могла представить, как жила раньше.
Открыв морозилку, ты поняла, что твоя жизнь закончилась. Он отобрал у тебя весь мир.
Ты увидела то, что он так поспешно спрятал от тебя.
Ты увидела то, что он так успешно прятал от всех всё это время.
Ты увидела то, что хотела бы никогда не видеть.
Тёмную, заиндевевшую, одинокую человеческую руку.
