Алэн Акоб
Парижский натюрморт
– Уже все оплачено, – махнув рукой бармену, который кивнул кудрявой головой Марадоны нам в ответ.
Мы некоторое время молча шли по Av. des Champ-Elysées, которое начинало оживать вечерней жизнью, готовясь к бурной ночной. Фонари вспыхнули миллионами ярких цветов, ожили неоновые витрины магазинов, светясь, предлагали товары известных и менее известных couturier – обувь, платья, цветы, дорогая бижутерия, очки – разноцветный калейдоскоп больного воображения. Вокруг толпы людей, разодетые не менее красочно, чем некоторые витрины, платья, обтягивающие осиные талии молодых девиц, любопытные туристы со всех концов мира, стайки молодых пацанов из банлье, зовущих, кричащих, задирающих прохожих. А вверху парижское небо, особое, такого нет нигде, высокое, горящее миллионами близких и далеких желтых планет, словно имитация царского венца над городом.
Мы вместе идем не спеша, она держит меня за руку. Впереди слияние улиц, перекрестков, лиц, гудки автомобилей. От ее волос идет тонкий аромат цветочного шампуня, каких-то духов и еще неизвестно чего, от чего у любого нормального мужчины начинается ненормальная взволнованность от выделенных феромонов.
Мы подошли к Jardin de Champ-Elysées.
– Эдди, мне пора, – прошептала она и, вытянувшись всем своим гибким телом дикой пантеры, посмотрела мне в глаза. Мы поцеловались, он был долгим и страстным, этот первый поцелуй моей любви, который нас пленил и унес на другую планету с названием Любовь. От соприкосновения ее груди об меня я почувствовал весь трепет ее тела, невидимая нить желания начинала вить свою паутину вокруг нас под градом стрел озорного Купидона.
– Отпусти, мне пора, – сдавленным голосом проговорила она, я разжал руки, – у нас все еще впереди, дорогой, – многообещающе шепнула она.
На столе, пританцовывая, звенел телефон, глаза даже с неимоверным усилием не открывались, попытка протянуть руку в направлении телефона не увенчалась успехом, он замолк. Жутко хотелось снова заснуть, в голове промелькнула мысль, может, это она. На сером экране смартфона появились номера телефонов, один был номер патрона, он оставил сообщение: "Эдди, это Грант, жду тебя завтра в одиннадцать в Café de Flore", другой от Володи и тоже сообщением: "Эдди, приходи в воскресенье на обед к нам. Володя".
С Вовкой я познакомился у моей хорошей знакомой Кати, которая жила недалеко от Porte de Versailles в небольшой квартире, которую она купила на деньги старого мужа немца, внезапно скончавшегося от инфаркта в Германии, где она жила когда-то с ним.
Иногда я захаживал к ней, часто без предупреждения, пили вместе водку, иногда спал с ней, оставаясь неделями в ее апартаментах, но никогда не задерживался. Мы друг друга прекрасно понимали, между нами ничего серьезного быть не могло, уж слишком мы разные, она человек веселый и бесшабашный, я – проблемный меланхолик со вспыльчивым характером. В этот раз, когда я пришел к ней, как обычно, без предупреждения, как старый знакомый, на кухне сидел неизвестный мне тип с залысиной на макушке и читал газету с графиком футбольных матчей на первой странице. При виде меня он встал, подал мне влажную руку и представился:
– Владимир, – делая акцент на последнем слоге, на французский манер.
– Эдуард! Можете называть как все – Эдди.
– Ну что, познакомились, мальчики? – обрадовалась Катя с непочатой бутылкой водки в руках.
С той лихостью, с которой мой новоиспеченный знакомый разливал содержимое бутылки по маленьким стаканчикам и опрокидывал себе в рот, не оставалось никаких сомнений, что занимается он этим делом довольно-таки часто и любит его.
– Эдди, – встрепенулась Катя после второй порции горячительной жидкости, – ты где припарковал свою машину?
– В этот раз повезло, прямо передо мной освободилось место, и я успел заскочить.
– А то в прошлый раз он так хорошо припарковал свою тачку, что нашли мы ее на штрафстоянке, – подмигивая Владимиру, одновременно хрустя соленым огурцом, вытащенным из банки двумя пальцами, на которой по-французски размашисто было написано Cornichons Malossol.
– Это что, вот со мной был случай, – воодушевился Володя и стал рассказывать одну из тех застольных историй, которых мы все знаем немало и припасаем для особых случаев в компании друзей.
Это был один из тех промозглых и скучных вечеров, когда нечего смотреть по телевизору и все вокруг начинает понемногу раздражать серой скукой и обыденностью. Как вдруг, выждав удобный момент, когда я в руки взял газету, поудобнее устроившись в кресле, супруга ни с того ни сего заявила: приехал русский театр и надо обязательно сходить, что это новая постановка известного писателя, только я забыла, как его зовут, и что мы начинаем забывать русскую речь, и что я вокруг ничего не замечаю, даже ее новую прическу, и что скоро я покроюсь плесенью, и так далее в таком же духе. Честно говоря, мне совсем не хотелось идти в театр, нет, не потому, что я не люблю театр, наоборот, я очень люблю театр, но потому, что в тот злополучный вечер был интереснейший матч между PSG и Anderlecht. Я сопротивлялся как мог, но она была просто неумолима, даже прикинулся мертвым, но и это не помогло, тогда она прибегла к старой женской уловке, сделала вид, что плачет, и тут мне пришлось сдаться и уступить женскому коварству, ну а что делать! Любовь требует жертв иногда, только между нами, пришлось безвозвратно пожертвовать целый футбольный матч. Все равно парижане выиграют у бельгийцев, даже без моего морального соучастия, подумал я. И вот наконец пришел злополучный четверг, с камнем на сердце я вывел машину из гаража, и мы поехали в соседний городишко на окраине Парижа, туда, где труппа театра временно арендовала помещение рядом с городской мэрией. Шел мелкий липкий дождь, на машине стояли старые дворники, и в глазах начинало рябить, мы безуспешно искали свободное место, чтобы припарковать машину, но все свободные места уже были заняты. В поисках проклятой стоянки для машины мы все дальше и дальше удалялись от мэрии и ее театра, пришлось проехать еще две-три улицы и завернуть в какой-то глухой переулок, прежде чем я смог припарковаться. Я раскрыл старый зонт с торчащими спицами, и мы пошли куда-то, приблизительно в сторону мэрии, как я думал. Дождь не прекращался, неоновые фонари тускло освещали улицу, слегка покачиваясь от ветра, они кидали гигантские тени деревьев на старые серые дома конца восемнадцатого века, придавая им зловещий вид времен инквизиции, где-то каркала ворона, старый бездомный кот, прижавшись к двери подъезда, жалобно мяукал в надежде, что кто-то его впустит на ночлег, я толкнул дверь, и он, наверное в знак благодарности, потерся о мои брюки, прежде чем прошмыгнуть вовнутрь. Злой рок не покидал нас в тот вечер, мы окончательно заблудились среди узких улочек в этом неприветливом городке, как назло во время дождя, положение было трагикомическое. Улица была пустынна, дождь усилился, в голове промелькнула предательская мысль: а может, возвратиться домой, второй тайм точно начался, но, посмотрев на унылый вид супруги, я отогнал прочь крамольные мысли и продолжил поиск. Внезапно рядом с нами появился незнакомый прохожий, он шел сзади нас, и мы его не замечали, поравнявшись, он поздоровался, пробурчав что-то вроде «какая ужасная погода сегодня», я обратил внимание, что на нем были кожаная шляпа с большими полями типа ковбойки и длинный серый плащ из непромокаемого сукна. Приняв его за божьего посланника, хоть и напоминал он скорее торговца скотом из северного Техаса, что абсолютно не помешало мне с почтением спросить его:
– Извините, пожалуйста, не были бы вы так любезны подсказать дорогу к городской мэрии?
– Мэрия сейчас закрыта, – невозмутимо ответил он.
– Мне не нужна мэрия, мне просто нужно пройти к ней, – настороженно ответил я.
– А, ну это в корне меняет дело! После первого переулка сверните влево, потом снова влево и прямо метров триста, вы выйдете на нее.
– Доброго вам вечера, – отблагодарил я незнакомца в странной шляпе, и мы поспешили в указанном направлении.
Представление было не то что скучным, оно было еще и нудным, актеры играли так плохо, что некоторых зрителей явно клонило ко сну, очевидно, труппа театра была изрядно подвыпившей. Ане, конечно, не было семнадцати лет, ей можно было с лихвой дать и все тридцать, Гаев если не был пьян, то точно под мухой, с Лопахиным было сложнее, он пару раз споткнулся об стул и под конец чуть совсем не растянулся на ступеньках, чем изрядно позабавил почтенную публику. Единственным утешением было то, что мы познакомились с молодыми супругами из Минска, которые трудились на непостоянных работах не покладая рук, еле сводя концы с концами, но не пожалели последних денег на театр. Актеры отыграли последнюю сцену, занавес с шелестом упал на голову Гаева, сорвал с него парик и обнажил блестящую плешь, отдающую желтизной, зал разразился смехом, и все стали хлопать. Мы вышли из театра вместе с нашими новыми знакомыми, которых я любезно предложил подвезти до дома, и мы зашагали в направлении моего автомобиля. Сергей, так звали моего нового знакомого, оказался большим болельщиком Anderlecht и знал довольно много щепетильных историй и анекдотов про клуб, воодушевлено рассказывал мне, женщины шли сзади и увлеченно беседовали, посмеиваясь над чем-то, о чем знают только женщины сами. Увлекшись беседой, я и не заметил, как мы оказались совсем не там, где надо, и тут я с ужасом понял, что мы снова заблудились. Улица была пустынна, ни единой души вокруг, начинал накрапывать дождь, казалось, все вымерло вокруг. Внезапно растворилась дверь в одном из окружающих домов, и оттуда вышел мужчина в плаще с зонтом. Он стал медленно открывать черный зонт, нахлобучил шляпу с широкими полями на голову аж до ушей и, потянув за поводок, принялся ласково зазывать французского бульдога на прогулку, судя по протестам в виде фырканья и кашля, тот никак не соглашался выйти на улицу. Получив, очевидно, хорошего пинка под зад, бульдог наконец вывалился на улицу. Фыркая и сопя от сырости, как старый морж, всем своим недовольным видом он как бы говорил: ну что вы за люди такие, в такую погоду собаку вывели гулять. Я приблизился к незнакомцу, кося одним глазом на собаку, на всякий случай, и спросил его:
– Добрый вечер, не могли бы вы нам указать дорогу в сторону мэрии, мы тут заблудились немного.
– Не мы, а ты, – поправила меня жена.
– Ну я, большая разница, можно подумать, это как-то меняет дело.
– Как, – с удивлением воскликнул незнакомец, делая брови изумленной дугой, – вы все еще не нашли ее?!
Моему изумлению не было предела, когда до меня дошло, что передо мной стоял тот же самый тип, которого я встретил четыре часа назад, заблудившись первый раз.
Мы все стали громко смеяться, а он стоял и не понимал, в чем дело, когда же наконец и он понял весь комизм ситуации, в которой мы все оказались, стал ржать не хуже лошади, показывая свои зубы до десен. Это бурное веселье прервал хриплый лай возмущенного бульдога, напоминающий кашель больного.
– Ну нет, подождите, в этот раз я сам вас провожу, – сквозь смех, – должны же мы найти наконец эту чертову мэрию когда-нибудь! А библиотека вас не интересует? У нас очень хороший дантист, могу показать, где его кабинет, – шутил он всю оставшуюся дорогу.
На этот раз, разливая поровну оставшееся содержимое бутылки, я решаюсь предложить тост, который вертится на языке, и только открываю рот, как Владимир, сославшись на колики в животе, бросается в туалет, опрокидывая табуретку по дороге в коридор.
– Что это с ним? – прикуривая сигарету от раздавленного окурка в пепельнице, но все еще тлеющего микроскопическими огоньками в пепле.
– Обделался, наверное, – невозмутимо сообщает Катя.
– Может, не то съел, что ли? Или выпил! – с недоверием.
– Да ну его в жопу, поссорился с женой, неделю как пасется у меня, пусть уходит, останься сегодня у меня, Эдди, я соскучилась по тебе, – делая губы трубочкой для поцелуя. Чмок оказался соленый от огурцов и сильно отдавал перегаром.
– Нет, Катюша, прости, дела, да и зашел я к тебе на минуту, узнать, как ты.
– Ну как вы тут без меня? – через пару минут уже спрашивала нас повеселевшая физиономия Владимира, усаживающегося за стол.
Стаканчик виски с утра привел бы меня в чувство, подумал я. Сквозь оконные рамы пробивался тусклый свет внутреннего дворика, внизу кто-то горячо спорил с жильцами, вместе с воркованием голубей каркала неугомонная серая ворона, прописавшаяся с недавних пор у нас, очевидно, у нее было где-то гнездо в ветвях соседнего платана. Стоял солнечный полдень, умывшись холодной водой, наскоро вытерев лицо, я вдруг страшно захотел есть. Холодильник, как всегда, пуст. Спустившись во двор, я чуть не столкнулся в дверях с concierge Долорес.
– А для вас у меня письмо от Mr.Cloud, – не без злорадства в голосе заявила она. Желчная особа, откуда-то с юга Португалии, невзлюбившая меня прямо с первых же дней, очевидно за отказ убираться у меня в комнатах. Конечно, ей было бы куда выгоднее, если бы вместо меня поселилась какая-нибудь одинокая старушенция буржуа, у которой она мыла бы окна, натирала полы и покупала багет по утрам с круассаном. А тут рабочий, да еще иностранный, с которого много не возьмешь.
Взяв на ходу письмо, не останавливаясь, сразу же вышел во двор, сзади слышалось «даже не поздоровался, хам». В конверте оказались две фактуры за квартплату, за прошлый месяц и за этот. Ничего, подождет, – промелькнуло в голове, и я прибавил ходу в направлении кафе. Стефания уже сидела за столиком и ждала меня, мы поцеловались.
– Я с утра не ел ничего, ты не голодна? Говори, что заказывать.
– Здесь делают чудесный омлет с беконом!
– Берем на двоих, с пивом!– уходя в глубину зала, в сторону кассы. Блюдо, больше смахивающее на глазунью, чем на омлет, оказалось и в самом деле восхитительным. Иногда самая простая пища бывает куда вкуснее, чем самые замудренные блюда средиземноморской кухни, при условии, что ты хорошо проголодался. Между островками яичницы, ароматно лоснившимися от жира, лежали аппетитные кусочки розового бекона.
Собирая использованные тарелки со стола, официант любезно справился у нас:
– Как вам понравилось у нас?
Я поблагодарил его, похвалив яичницу, и попросил немного рома, мороженое с мохито для нее.
Полдень, тяжелое парижское солнце начинало слегка припекать, нагоняя сонливость.
– А не прогуляться ли нам, что-то засиделись мы с тобой здесь немного, – невзначай предложил я.
– Да, конечно, дорогой, – озорно блеснув глазами.
Мы молча шли по авеню, на этот раз уже прижавшись друг к другу. Мне казалось, будто целый свет, затаив дыхание, замедленно крутился вокруг нас, от ощущения, как бьется ее сердце рядом с моим, да, представьте себе, я его слышал. Внезапно она остановилась, посмотрела на свои маленькие часы-браслеты, задумалась и спросила:
– Эдди, где ты живешь? Может, пойдем к тебе?
– Ко мне? – удивился я от неожиданности. – Ну да, конечно, правильно, пойдем, купим бутылку хорошего рома и ко мне.
Сходить вместе в магазин оказалось довольно-таки непросто, я просто не успевал за ней, она носилась между отделами, как встревоженная косуля в лесу. Вскоре мне это изрядно надоело, и я попросился остаться у овощного отдела, рядом с морковью и редькой, между ровно уложенными рядами брокколи и цветной капусты. Пришлось терпеливо ожидать, когда наконец закончится ее исчезновение неизвестно куда, а хотя я догадывался, это было приблизительно в направлении парфюмерного отдела, при виде которого у нее начинали нездорово поблескивать глаза. Оставив меня, она не забыла спихнуть на мое попечительство тележку с продуктами. Как назло, начал занудно ныть шрам на руке, память о войне, от этого разболелась голова, настроение стало скверное, погода, наверное, к дождю, подумал я и вспомнил, что давно не был у доктора Эрика.
– Эх, – вздохнул я, – сейчас бы не помешали его болеутоляющие таблетки, надо будет позвонить ему.
Безразличным взглядом скучающего обывателя я принялся смотреть по сторонам, на снующих с притворно деловым видом продавцов, на покупателей, кассиров, как мой взгляд случайно упал на маленькую симпатичную девочку в белом платьице, она стояла недалеко от меня, рядом с большой оранжевой тыквой, и, очевидно, ждала с грустным видом свою маму. Как и все дети ее возраста, маленькая, хрупкая с вьющимися темно-каштановыми волосами и большими не по-детски выразительными глазами персидского разреза, теребя за бока плетеную кошелку в руках. Ребенок был явно нездоров, с явными признаками простуды. Время от времени она покашливала и шмыгала маленьким носом, на щечках горел нездоровый румянец. Она так же, как и я, смотрела потухшим взглядом на окружающих ее людей. Случайно наши взгляды скрестились, и, как свет маяка, подающий последнюю надежду в бушующем море человеческого безразличия, она мне улыбнулась, так просто, правда через силу, через страданья, болезнь и температуру, ее маленькое личико озарила улыбка, полная света и тепла. Я тоже улыбнулся, она прищурила глазки и засмеялась, на душе стало сразу тепло и уютно, прошла боль в руке, в голове прояснилось, даже люди вокруг стали казаться симпатичными и приветливыми, совсем не такими, какими они были еще две минуты назад. Что может быть прекраснее и лучезарнее улыбки ребенка, что может быть проще самой улыбки, а сколько радости она приносит: осчастливит того, кто ее получит, не обеднив при этом того, кто ее подарит, а может, это единственное то, чем больше мы делимся, тем богаче становимся, ведь возврат колоссален. Быть в этом жестоком мире как этот ребенок, превозмогая боль и плохое настроение, улыбнуться кому-то незнакомому своей чистой детской душой, не заботясь о том, что о тебе подумают, как ее примут и как поймут. О, нам есть чему учиться у детей, улыбнуться, когда кругом все плохо, не хочется ничего делать, опускаются руки, улыбнуться неизвестному прохожему, сказать спасибо жизни, что ты есть, существуешь – это не дать себя победить, остаться свободным и непокорным. Дарить улыбки, получать улыбки, раздавать их и быть всегда счастливым, как никогда, вопреки всему.
– Ты что-то вспомнил, дорогой, почему улыбаешься? – протягивая бутылку дорогого рома.
– Да, так просто, – уклончиво ответил я, – вспомнил кое-что.
– Смотри у меня, – пригрозила она, – ты что-то скрываешь от меня.
Тем временем девочка, держась за руку матери, вместе выходили из кассы, о чем-то воодушевленно беседуя между собой.
Дома, в моей маленькой комнатушке, мы смеялись, кричали, рассказывали друг другу небылицы, смешные истории и не заметили, как в бутылке осталось четверть рома. Хмель и возбуждение начали овладевать нами, поцелуи были все длиннее и жарче, ее глаза закрывались при каждом новом прикосновении губ, от длинной шеи шел манящий аромат женского тела, белая кофточка из тонкого шелка сама соскользнула на пол, упругие груди уперлись в меня, они были безукоризненны. Желание безжалостно наполняло человеческую натуру, плоть протестовала, жажда любви заставила поднять ее на руки и понести к кровати, минуты оказались часами, часы минутами.
Мир для нас поменял свое направление, он пошел вспять. Перестали таять айсберги около Антарктиды, вулкан Этна в очередной раз раньше времени затух, даже цунами, собиравшееся затопить пару берегов азиатских государств, ушло назад в океан, лишь только черная ворона, что жила у нас во дворе, по-прежнему каркала, кося бусинкой глаза на наше окно.
Ближе к вечеру, когда только начало смеркаться, все еще взволнованная, она подошла к окну и настежь отворила обе створки. В комнату ворвалась волна свежего воздуха, где-то на соседней улице цвела акация, городская горлица бубнила о любви, изредка прерываемая ропотом шуршащих ветвей от ветра, звезды одна за другой зажигались и таяли на темнеющем небе.
Она стояла и глубоко дышала, с каждым вздохом было заметно, как ее грудь слегка приподнималась, она была прекрасна, изгиб спины, ямочки, чуть округлый девичий зад, ровные ноги – я как всегда зачарованно смотрел и любовался ею, понимая, что скатываюсь в такую бездну любви, из которой, не дай Бог, если что случится, выкарабкаться будет очень сложно.
Это была сказочная нимфа с другой планеты, почему-то оказавшаяся у моего окна в эту чудную ночь, одна из тех, что запоминаются тебе на всю жизнь, у нее свой аромат, звук, свой свет, те слова, что шептали, эти глаза, что в темноте сверкали, глаза любви. Такая ночь бывает только раз в жизни и только такая.
Будильник опять безжалостно задребезжал на столе, наполняя комнату занудным звоном, надо было спешить. Осторожно, чтобы не разбудить Стефанию, я убрал ее теплую руку с моей груди, она тут же повернулась на другой бок и по-детски засопела. Одежда почему-то оказалась в противоположном углу комнаты, быстро оделся, стараясь не шуметь. Выйдя из дома, так же быстро прошелся по бульвару Sant-Germain и вышел перед кафе Flore, известное на весь город заведение, где собираются люди искусства.
Одного только не пойму, какого он сюда притащился, тоже мне поэт хренов, – рассуждал я о своем теперь уже бывшем патроне.
Бульвар Сен-Жермен находится на левом берегу Сены. Спроектированный бароном Эженом Османом, он удостоился своего названия от епископа Парижа Жермена, основателя монастыря Викентия Сарагосского, в котором его и похоронили. Когда-то здесь проходила вся культурная жизнь Парижа. Тут все радует глаз – церкви, интересная архитектура зданий, построенных для местной аристократии, пройтись по нему – одно удовольствие. Именно здесь можно проникнуться духом былого величия, глядя на Сен-Жермен-де-Пре, самую старинную церковь в городе. Я всегда замедляю шаги на этом бульваре, иду неторопливой походкой – отрывки разговоров, изредка смех прохожих, всматриваюсь в лица людей, оцениваю, как они одеты, стараюсь угадать, кто есть кто. Вон тот, в длинном плаще, похож на художника, а этот, в свитере с шарфом через плечо – поэт, а этот… даже затрудняюсь сказать, не знаю, смахивает скорее на налогового инспектора, чем на деятеля искусства, уж слишком у него надменное выражение лица. Однажды сидя на улице за столиком в кафе Les Deux Magots, я случайно оказался свидетелем, как один парень в потертых джинсах за соседним столиком читал своим друзьям небольшое эссе про любовь.
