Алэн Акоб
Парижский натюрморт
Я хотел звезды с неба срывать, чтобы из них горящий венок сплести для тебя, ты сказала, купил бы лучше букет цветов. Был готов реки вспять повернуть только ради тебя, а ты спросила, какого цвета у меня машина? Я шептал тебе на ушко, что на рожке луны в тихую полночь влюбленные могут качаться вдвоем – ты пожала плечами, сказала, что не любишь качели. Лишь только потом, когда мы вдвоем после очередной опустошенной бутылки вина, в пустой и пыльной квартире, ключи от которой заботливая бабушка оставила тебе, уезжая на дачу к своей подруге в далекий Прованс, после равномерного скрипа железной кровати на мягких пружинах, ты сказала мне, что тебе еще никогда не было так хорошо, как сейчас.
Время пройдет, я, наверно, тебя позабуду в жарких объятиях капризных девиц, ты не вспомнишь меня, все это, может быть, было недавно, а стало теперь уже очень давно, а все потому, что с тобой живем вдалеке друг от друга, разорвав нашей памяти тонкую нить, ты больше не хочешь меня, я тебя окончательно когда-нибудь позабуду.
Может, сбудутся твои мечты, желанья, и ты окажешься на роскошной широте, в богатой долготе, с координатами долгожданного благополучия, в Монако, где номер с видом на море, гостиницы «Меридиан». Когда вечером после легкого ужина с дюжиной устриц и половиной омара, услужливо поданных шустрым лакеем, в роскошном ресторане рядом с большим казино Монте-Карло, где шеф-повар занудно будет рассказывать старому мужу банальные истины и тайны французской кухни, следом о капризной погоде средиземноморья, ты, томно скучая, с холодным безразличием теперь, но по старой привычке, как когда-то со мной, глазами будешь шнырять на толпы беспечных прохожих вокруг.
А потом как-то раз, душной ночью проснувшись от кучи фантазмов, неудовлетворенных во сне, рядом с пузатым супругом, храпящим с прибоем не в такт, ты трепетно вспомнишь, полуобнаженная стоя на сыром от бриза балконе, под алмазной россыпью сияющих звезд в окружении рожка бледного месяца, что, может, и вправду качаться верхом на луне с любимым и есть то блаженство, которое безнадежно мы ищем свою оставшуюся жизнь.
Ты снова захочешь меня, на звезды смотря, в эту темную ночь, я тоже проснусь невзначай, посмотрю на луну, может быть, тоже вспомню тебя – это будет наших желаний через планеты короткое замыкание, а потом ты снова меня, как и прежде, навсегда позабудешь, я больше не вспомню тебя никогда.
На подходе к ресторану по несколько раз в голове прокручивал все то, что должен буду ему сказать.
– В этот раз я тебе все выложу, ты мне не будешь ломать Comédie del Arte, пощады не жди! – злобно шептал себе под нос я.
В центре полупустого зала сидел патрон, задумчиво изучая цены в меню. Почему-то при виде его вся горечь и злость, что я готовил для него, вмиг вылетела из головы.
– Э! Эдди, проходи, садись, как дела, что тебе заказать, говори? – радостно воскликнул он при виде меня.
– Стейк с картошкой frites, – буркнул я подошедшему официанту.
– Эх, Эдди, Эдди, заварил ты кашу! – качая головой. – Все мы совершаем ошибки, мы даже вправе их совершать, но когда они идут одна за другой, надо как-то остановиться, задуматься, жизнь, она как песочные часы, родился – отсчет начался, – отрезая ровные кусочки с мяса. – Ты хороший парень, Эдди, но как-то надо подчинять ум рассудку, на мир надо смотреть реалистично, без иллюзий, и запомни, никто себе так не вредит, как человек сам себе.
– Грант, ты позвал меня, чтобы читать нравоучения? Что-то нерадостно с тобой в последнее время, умничаешь много, может, в пророки метишь?
– Я люблю тебя как собственного сына, мы дети одного народа, – страдальчески скривив лицо, произнес тот, затягиваясь дымом от сигареты, после того как стейк исчез с тарелки, – я немного уладил проблему, – минуты молчания, – он не заявит в полицию, но, как сам понимаешь, работу ты потерял, дружище, причем не только у меня, все в округе знают о твоих геройствах, сынок.
– Прощай, Грант, было приятно иметь дело с тобой, – вставая из-за стола.
– Подожди, Эдди, тут вот две тысячи евро, – протягивая мне выпуклый конверт, – может, это поможет тебе найти себя в жизни, удачи тебе!
Я вышел на улицу из ресторана, облегченно вздохнув, и помчался к себе, конверт с деньгами приятно грел в кармане ногу, в голове идеи сменялись мечтами, сомнения – уверенностью, но главное, я шел к себе не в одиночество, впервые за столько лет меня кто-то ждал. Когда человек влюблен, время идет для него не как обычно, каждый день не похож на другой. Даже город, в котором ты живешь, меняет свою палитру красок. Ты только сейчас заметил, как тускло светит фонарь на конце улицы, сто раз проходил возле этого дома и только сейчас заметил, что карниз у него не такой, как у остальных, а резной, а еще говорят, будто влюбленные не замечают время, у них нет часов. Разные бывают эти влюбленные, я, например, каждую минуту смотрю на мои часы, лишь бы не опоздать.
В комнатенке, где я ютился на последнем этаже, в мое короткое отсутствие произошли изменения, во всем чувствовалась женская рука, небогатая мебель блестела, полы были вымыты, и посреди всего этого порядка стояла она в моей рубашке, улыбаясь своей дивной улыбкой, с искрящимися темно-серыми глазами, которые просто светились, как свет маяка, дающий надежду тонущей шлюпке в море человеческих пороков, страхов и одиночества, где я слишком долго тонул, несчастный моряк, выживший из-под обломков потонувшего корабля.
– Эдди, где ты был? Я тебя ждала, чтобы вместе пообедать, – сказала она, шутливо сердясь.
– Я не голодный!
– А я голодная, – голосом капризного ребенка продолжила она, – и очень!
– Спасибо за порядок, – обнимая, – на подоконнике была фарфоровая чашка, ты ее случайно не выбросила?
– Она была разбитой, у тебя было столько мусора, что я подумала… Я сделала глупость?
– Нет, ничего страшного, это осталось на память от одного человека.
– Давай я сейчас схожу в подвал, поищу в мусорном ящике, – освобождаясь из объятий.
– Не надо, значит, так было нужно.
– Мне нетрудно, дорогой.
– Останься со мной, не уходи, забудь.
Омлет быстро исчез с тарелок, вслед за ним и недорогое бургонское, которое завалялось у меня в шкафу с незапамятных времен. Стало клонить ко сну, усталость последних дней давала о себе знать, глаза слипались.
– Дорогой, ты можешь лечь поспать, а я отлучусь на некоторое время, хорошо?
Я кивнул головой в знак согласия и повалился на кровать.
Проснулся от дыхания Стефании, она прижалась всем телом ко мне и спала. Я сделал неловкое движение рукой и разбудил ее, улыбаясь, она смотрела на меня своими бездонными глазами, в которых я уже успел утонуть, и молчала.
– Когда ты успела прийти? Я даже не заметил.
– Эдди, мы сегодня весь день дома, как в тюрьме, не выйти ли нам погулять?
– В тюрьме? А ты что, была в тюрьме?
– Нет, конечно, – встрепенулась она, – а может, и была, я не знаю, дорогой, я уже ничего не знаю, где я была до этого, с кем я была, – смеясь грудным голосом.
Я обнял ее, и она прижалась ко мне, волна желания накатила на нас, захлестнула, топя и унося в бездну безумства. Проворная в любви и щедрая, как никто из женщин, что я встречал до нее в моей жизни, она старалась доставить тебе больше удовольствия, чем получить самой, нежное тело с упругими грудями каждый раз просто сводило меня с ума.
С сигаретой в зубах, сидя на краю кровати, я стал вдруг размышлять о жизни; странно, но слова Гранта об ошибках всплывали одно за другим в моей потяжелевшей голове, не давая покоя. Может, и в самом деле было слишком много ошибок в последнее время; уже только то, что я здесь, а не у себя дома – не есть ли ошибка, и тут же приводил довод за доводом, успокаивая себя – можно подумать, у меня был выход, сколько моих друзей лежат под землей сейчас, своей плотью кормя червей, с моими ранениями и здоровьем я просто мишень для врага и больше ничего, умереть за идею – неплохая идея для романтиков и бездарей вроде меня.
– Милый, ты о чем так задумался, ты грустишь, я навеяла на тебя тоску, мое сердечко?
– Стефания, кто твои родители? У тебя есть отец, мать, сестра или братья, вообще, ты откуда, как здесь оказалась?
– Не спрашивай меня об этом, я тебя прошу, – ее голос дрожал, – разве это важно, милый? Знай, что я тебя полюбила, как никогда, как никого, придет время, и я расскажу тебе обо всем сама, ладно?
– Обещаю никогда больше не задавать глупых вопросов, любовь моя, – попытался отшутиться я.
– Пойдем лучше в наше любимое кафе, тебе больше не хочется рома?
Вечерело, чуть влажный воздух заливал улицы Парижа благоуханием цветущей акации и дикого каштана, после полуденной спячки город начал оживать. Появились дорогие кабриолеты, дамочки в вечерних платьях, молодежь, разодетая как попало. Наш столик был свободен, я попросил стаканчик рома и, как всегда, мохито для Стефании.
– Я забыл сказать тебе, я был утром у патрона, он мне дал две тысячи евро, может, сходим куда-нибудь?
Под неоновыми лампами ее глаза сразу заблестели двумя искрящимися изумрудами, как чудно каждый раз они меняли цвет.
– Пойдем в казино, – неожиданно предложил я.
– Пойдем, я уже сто лет там не была.
Такси не заставило себя долго ждать, обгоняя то слева, то справа, шальной шофер антилец с белозубой улыбкой несся в казино Enghien, которое находилось на одной из окраин Парижа. Сухопарая дамочка средних лет внимательно рассматривала мои бумаги и после небольшого плохо скрытого сомнения пропустила в зал, пожелав доброго вечера. В казино стоял шум денег и ледяной холод кондиционеров, казалось, все было сделано для того, чтобы проиграть приличную сумму и не упасть в обморок. Стефания начала объяснять мне: следи за бабушками, они самые лучшие игроки, у них всегда полно денег, которые они не хотят оставлять своим неблагодарным детям и внукам, так что машины кормят по полной программе, а она дает только тогда, когда полная.
– То есть, как бабушка встанет с насиженного места, надо его быстро занять.
– Ты все понял, я исчезаю.
Подсев в первый раз в жизни за слот-машину, загрузив пригоршню желтых жетонов, я с непривычки сильно дернул ее за никелированную ручку – на экране завертелись зайчики, лягушки, лисички, медвежата, минут через десять я понял, что деньги катастрофически уменьшаются и безрезультатно. К счастью, освободилась машина напротив, из-под которой, ворча под нос ругательства, почтенная с виду старушенция направилась в сторону кассы за новой порцией денег. Заняв ее машину, я стал опускать жетоны один за другим в ее ненасытное брюшко, теперь вертелись кошечки, собачки, мышки, кролики, но так же безрезультатно, как и полчаса назад. В руках оставались последние пять жетонов, вдруг кто-то быстро всунул двадцать евро в нижний отсек для оплаты, купюра молниеносно исчезла в машине
– Дорогой, дела у тебя не ахти как, – глаза ее лукаво смеялись.
– А у тебя?
– А у меня порядок, – показала три бумажки по двести евро, – покер!
– Ты играешь в покер?
– Даже выигрываю, мальчик. Брось этого дурацкого однорукого бандита, пойдем вниз, там рулетка есть.
Внизу огромного зала стояли один за другим восемь столов с рулеткой, почему-то подсчитал я, стараясь наивно прикинуть прибыль, которую имеет казино с каждого. Крикливые голоса крупье, вечерние искрящиеся платья девиц, подозрительные типы в белых костюмах, тонкие запахи дорогих духов, и в этом хаосе человеческих пороков и безнравственности везде чувствовалась ненасытная власть денег.
Поставить на двадцать один и замереть, чувствую, как в висках неровно пульсирует кровь, находясь среди неизвестных тебе людей, бросающих исподлобья желчные взгляды друг на друга в ожидании остановки крутящегося колеса рулетки. Какой-то тип с цветным галстуком на тонкой шее что-то шептал на ухо своему соседу, кивая головой на нас. Я посмотрел ему в глаза, и он мне гадко улыбнулся, неряшливо одетый тип, с рубашкой навыпуск из-под пиджака, стоящий за мной, тяжело дышал алкогольным перегаром прямо в затылок. Лишь только бледный крупье в черном костюме, с холодным выражением лица, как на мраморной статуе, сохраняя спокойствие, невозмутимо наблюдал за всеми с высоты своего кресла. Стефания как дикая кошка вцепилась мне в руку своими маленькими коготками, затаив дыхание, как все, с нетерпением ждала остановки колеса рулетки, в надежде, что коварный шарик упадет все-таки на ее число.
– Дорогой, ты мог бы принести чего-нибудь выпить, в горле совсем пересохло, – не выдержала она. Я понял, что мешаю ей сосредоточиться, послушно направился в сторону бара просить стаканчик виски и бокал шампанского.
– Народу сегодня немного? – спросил бармена долговязый тип с прыщавым лицом, стоящий рядом со мной.
– Да нет, как обычно, после полуночи только начнут собираться, – ответил тот.
– Главное не количество, а качество, – многозначительно произнес тип, смотря прямо на меня, – не правда ли, monsieur?
– Возможно, я не знаю, я тут проездом. – Тип и бармен стали громко смеяться то ли над моим остроумием, то ли еще над моим нелепым ответом, не поняв юмора, но все это было мне безразлично. Там, в конце зала, была Стефания, окруженная неизвестными мне людьми, полными денег, мещанского высокомерия, и мне очень не хотелось оставлять ее одну. Около стола, где я ее оставил, что-то происходило, он был теперь облеплен со всех сторон, и все вместе то громко охали, то хохотали.
Посреди всей этой разношерстной толпы стояла Стефания, она была в ударе, шутила с каким-то новым стариком напротив, либо отвечала сразу всем. Увидев меня, она по-детски воскликнула:
– Эдди, смотри сюда, – показывая на гору фишек перед собой.
– Эдди, где ты ходишь, еще немного, и мы уедем отсюда на моем Bentley, – передразнил ее голосом молодой парень в белом костюме, и толпа дружно засмеялась.
В тот вечер мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить ее из этого вертепа. То она не хотела выходить, то последний раз, ну подожди, дорогой, ну куда ты все время спешишь, ее лицо просто светилось от азарта, такой я ее видел первый раз.
Мы вышли из казино с выигрышем в три тысячи евро с хвостиком и понеслись на другой конец города, чтобы поужинать в японском ресторане.
Улица Sante-Anne, японский квартал в Париже, в восьмидесятых годах здесь стали появляться первые эмигранты из Страны восходящего солнца. Парижане в шутку называют эту улицу Маленький Токио, но только здесь можно отведать лучшую японскую кухню в городе, правда от цен которой шарахаются сами приезжие японцы.
Суши и сашими запивались теплым саке, потом смеялись над произношением официанта-японца, который с серьезным видом обслуживал их. В жизни любого человека бывают счастливые времена, которые он будет помнить всю свою последующую жизнь, всякий раз сожалея, что оно так коротко. В тот день их маленькое счастье лилось водопадом, разбиваясь внизу об камни на тысячи мелких брызг наслаждений, улетая вверх пылью короткой радости, оно было во всем – в случайном взгляде, в улыбке, в шутке. Ему казалось, что он знает ее сто лет, удивляясь всякий раз, как же он жил без нее до сих пор, но на самом деле он ничего не знал о ней, и это было его самой большой ошибкой. Время пролетело в тот вечер так быстро, что они и не заметил, как были уже дома. Она стояла полуобнаженная перед зеркалом и вынимала серьги из ушей, светлые локоны падали на смуглые плечи, сводя с ума неземной красотой, словно женщина с картин Веласкеса.
Эдди подошел, вынув из кармана брюк золотой медальон в образе китайского трехглавого дракона, который купил для нее в ювелирном бутике, стал тихонько надевать его ей на шею, он скользнул между ее грудей и повис посередине, тускло блестя. Она подняла изумленные глаза.
– Это мне? – с изумлением. – Какой красивый!
Губы поцелуями прошлись по нежной шее, рука нащупала ее упругую грудь, она закинула голову и тяжело задышала, обвив мою шею руками.
Назойливый луч солнца светил прямо в глаза, хотелось еще полежать и не вставать, но рука, почувствовав холодную пустоту рядом с собой, скользнула по простыне, словно ища остатки ее простывшего тепла. На столе стоял завтрак – пара круассанов, кофе, молоко и рядом записка: "Милый, мое сердечко, сегодня вечером в 8 часов в нашем кафе". Отодвинув рукой записку, я заметил телефон, на котором было два сообщения, одно от хозяина квартиры, который благодарил за квартплату, и второе от патрона, который звал меня, чтобы подписать пару бумаг.
В душном метро народ, толкаясь, деловито запихивался в переполненные вагоны, я даже где-то пожалел, что решил выбрать именно этот вид транспорта, парижский метрополитен в утренние часы – это кромешный ад. Кроме того что в этой давке могут залезть тебе в карман, но еще и толкнуть на рельсы под несущийся поезд. «Следующий выход Sentier», – объявил бездушный женский голос робота. Грант, как обычно, в клубах дыма, сидел в своем кресле и курил. С недавних пор дела шли из рук вон плохо, кризис в текстиле был в самом разгаре, мало того что конкуренты успели вовремя вывести производство в Китай, но вдобавок ко всем бедам цены на товар и спрос падали с катастрофической быстротой. Все ателье было завалено готовой продукцией, в день аннулировалось по три-четыре заказа, если бы не заказы из России, ателье пришлось бы закрыть еще месяц назад (made in France еще было привлекательным в некоторых странах).
– А, Эдди, присаживайся, вот подписывай здесь, здесь и тут, можешь не очень и сожалеть о потере работы, видно, ателье придется закрыть, хотя бы на время, пока все успокоится.
– А я и не сожалею, – пожав плечами.
– Иди учись, Эдди, на какой-нибудь стаж, вон в электронике полно работы, век интернета.
Грант выписал мне чек на триста евро, это было все, что я успел заработать до происшествия, и мы в этот раз тепло попрощались. Я решил пешком пройтись до станции метро Bonne-Nouvelle, свежевымытые улицы пахли влагой, пылью, вдали слышались крики собирателей парижского мусора, витрины магазинов начинали открываться, разные мысли лезли в голову – о жизни, о прошлом… Каждый раз после встречи с Грантом на меня находила меланхолия, опыт старого человека, его советы заставляли меня иногда задумываться. Как прожить жизнь без ошибок, возможно ли это? Имею ли я право совершать ошибки? Где была моя ошибка, которая привела меня сюда, без родителей, без верных друзей, одного на выживание? Но каждый раз передо мной всплывал светлый образ Стефании, ее смеющиеся глаза, и это меня успокаивало, отвлекало. Увлеченный раздумьями, я не заметил, как оказался перед входом в метро. Народу было уже намного меньше, чем час назад, я комфортабельно устроился в конце вагона и погрузился в раздумья, в голове мелькали лица, слова, образы давно забытых людей, соседей, учителей. Случайно мой взгляд упал на обнявшуюся парочку молодых, рядом стояли два угрюмых типа и озирались по сторонам, девушка громко рассмеялась, закинув голову, я узнал ее, это была Стефания! Я хотел встать и подойти к ним, но почувствовав, что в вагоне что-то происходит, я замер.
Поезд подходил к стации Bastille, группа туристов направилась к выходу, как вдруг один из типов толкнул Стефанию, и из ее маленького кошелечка мелочь посыпалась на пол. Все бросились собирать монеты, даже туристы, а она с ловкостью старой воровки шарила по их карманам и умудрилась вытащить большое кожаное портмоне у какого-то неповоротливого толстячка, его тут же толкнули, и он отлетел как мячик в сторону. Вагон остановился, дверь открылась, и все стали из него выходить, я еще раз посмотрел в ее сторону. Ошибки не было, это была она, моя Стефания.
Седой бармен молча наливал мне виски, ром, потом снова виски. После восьмой рюмки я все-таки решил выйти из бара, пошатываясь, нетвердой походкой, сел на скамейку в скверике и с большим безразличием на грани презрения смотрел на прохожих. Они шли по своим делам, им не было никакого дела до меня, как и мне до них. Мы живем в мире полнейшего безразличия, я наконец стал это понимать и принимать. Так созданы большие города, никому ни до кого нет дела, с одной стороны, может, это и хорошо, никто не лезет тебе в душу, но и одиночество еще никому пользы не приносило.
Счастье – это когда твои близкие живы-здоровы, когда здоров и ты, не прося у жизни большего, довольствуясь тем, что есть у тебя. Когда ты способен оделить не прося взамен, пройтись босиком по траве, блестящей бисером росы в деревне, смотреть, как плывут над головой облака, танцевать под дождем, не задумываясь, что о тебе подумают люди, а потом, может, теплая чашка чая зимой, кофе с шоколадом, рюмка коньяка с друзьями. Даже такая маленькая мелочь, как улыбка прохожего, это тоже небольшое счастье.
Ведь где-то там в глубинах, во вселенной, среди многих звезд, что дрожа мерцают от нетерпения под вращением Земли, есть одна, которая светит только для тебя, не зная, что не бывает счастья без любви и печаль без разлуки.
И если вдруг судьба и провидение тебе подарят эту встречу как любовь, так береги ее как нечто святое, потому что это есть то огромное счастье, которое ты так долго ждал.
Стефания воровка, она ворует, вертелось в голове, ну и что, а если бы она была врачом или поварихой, я ее любил бы больше? Вряд ли. Бред какой-то, моя любовь ворует! Даже смешно.
– Люди, моя любовь воровка, – засмеялся как-то невпопад, мне почему-то вдруг стало весело, тогда я закричал еще сильнее: – Люди, я полюбил воровку!
Кто-то даже обернулся и посмотрел на меня как на сумасшедшего, а я продолжал паясничать еще сильней:
– Да, она воровка, а она хорошо ворует, прямо мастер! Она вас всех обворует, чурбаны вы бездушные, сухари без мозгов, вы еще хуже, чем я.
