Андре Моруа
Прометей, или Жизнь Бальзака
V. Первые романы, первая любовь
…Женщина, посвятившая себя тому, чтобы вовремя предостерегать меня от скрытых на пути опасностей… и давать советы, щадя при этом мою гордость.
Бальзак
Он покинул мансарду еще до конца 1820 года. Родители хотели вернуть блудного сына в Вильпаризи. Лора вышла замуж, комната ее освободилась. Оноре покорился. И все-таки…
«Природа неизменно окружает розы шипами, а к радостям примешивает множество огорчений. Матушка следует примеру природы… Милая сестра, живя здесь, я стану подражать папе: ничего не буду говорить».
Правда, не было недостатка в возможностях отвлечься от унылого существования. Семейство Бальзак сохраняло за собой жилище в квартале Марэ, и, воспользовавшись дилижансом, старший сын мог иногда проводить денек-другой в Париже. Вилле-Ла-Фэ приглашал молодого человека в Лиль-Адан, и тот с удовольствием гостил там: читал Бюффона[37], работал, играл в триктрак и заставлял гостеприимного хозяина рассказывать истории о былых временах. Господин де Савари, тесть Жана де Маргонна, также питал симпатию к Оноре, которого считал очаровательным собеседником, и настойчиво приглашал его в Турень, в свое поместье Кайери, в Вуврэ. Словом, жизнь у юного Бальзака была вполне сносная; он любил отца, мирно доживавшего свой век и всегда сохранявшего хорошее расположение духа. Однако Оноре все еще не добился ни независимости, ни прочного положения и, по словам сестры Лоранс, обитал на улице Пустой Мошны.
«К счастью, – писал Оноре Лоре Сюрвиль, – две недели назад мне пришла в голову весьма удачная мысль: надо получить сто тысяч экю с читающей публики, я соберу их по частям в обмен на несколько романов, которые без труда разойдутся в Байе».
Трагедия обманула его ожидания, и теперь он надеялся, что славу ему принесет роман. Еще в отрочестве он пробовал свои силы в прозе. Читатель помнит, что подросток Бальзак писал философские заметки и на них лежал отпечаток атеистического рационализма Бернара-Франсуа. Но философия Оноре была более сложной, чем у отца. Он тоже не верил в Провидение, в существование Бога, постоянно думающего и беспокоящегося о людях, этих жалких муравьях, которые копошатся на крохотной планете, маленьком комочке грязи, затерянном во Вселенной, но ему нравилось считать, будто некоторые люди могут, сконцентрировав свою волю, приобрести магическую власть над всем сущим. Мечта о всемогуществе неотступно преследовала его: этого можно достигнуть или благодаря необычайной силе характера, или средствами оккультной науки, доступной только посвященным. В 1820 году Бальзак писал некоему дворянину, владевшему поместьем в старинной провинции Блезуа: «Скоро мне откроется секрет этой таинственной власти. Я заставлю всех мужчин подчиняться мне, всех женщин – любить меня».
В одном из набросков романа «Фальтурна» (он несколько раз оставлял это произведение, потом вновь принимался за него), действие которого происходит в Италии во времена хождения в Каноссу[38], Бальзак воплотил эту «магическую силу» в образе необычайно красивой девушки громадного роста, наделенной сверхчеловеческими возможностями; ее необычное имя означает «неодолимая власть света». Как все книги юных авторов, произведение это изобилует различными реминисценциями школьной премудрости. Боссюэ вдохновлял начинающего писателя на возвышенные тирады; Гомер и Вергилий подсказали ему образы; Фенелон и его «Телемак» оказали явное влияние на слог – несколько бесцветный, но не лишенный приятности. Роман якобы сочинил итальянец, некий аббат Савонати, чей возвышенный образ был навеян произведениями Вальтера Скотта и Рабле; его переводчиком значился господин Матрикант, учитель начальной школы. Савонати, рыцарь духа, был противопоставлен Матриканту, своего рода Санчо Пансе, охотнику до благ мирских. Савонати и Матрикант олицетворяли две стороны натуры самого Бальзака.
Жажда могущества, магнетические свойства воли, прославлявшиеся в этом наброске, говорили о тайных, но неотступных помыслах начинающего автора. Второстепенный, однако выпукло написанный персонаж – бывший монах Бонгарус – свидетельствовал о том, что молодой Бальзак хорошо усвоил уроки Рабле и Сервантеса. Через некоторое время он примется за наброски нового варианта романа на сходную тему: в затерянной среди синеющих гор, открытой ветрам долине таинственная девушка Минна ухаживает за пораженным проказой крестоносцем! Книга «Алчущий человек» Сен-Мартена, одна из наполненных мистикой книг, хранившихся в шкафу госпожи Бальзак, подала Оноре мысль закончить свой роман небесным успением Минны, «восседающей на облаке, сотканном из добрых деяний». Хотя все ангельское на редкость не подходило темпераменту Бальзака, тема эта влекла его еще со времен Вандомского коллежа.
После «Кромвеля» Бальзак в 1820–1821 году работает над романом в письмах «Стени, или Философские заблуждения». Жакоб дель Риес, двадцатилетний юноша, возвращается в Тур, где живет подруга его детских лет, его молочная сестра Стени де Формозан. Повествование начинается мужественным поступком героя: дель Риес вытаскивает из Луары двух тонущих в реке кузенов Стени. Затем выясняется, что во время отсутствия Жакоба родители выдали Стени замуж за вандейца, господина де Планксея. Узнав об этом, дель Риес едва не умирает с горя, он приходит в себя в объятиях Стени. Увы, она больше не свободна. Молодые люди совершают прогулку в Сен-Сир-сюр-Луар (в этом селении Бальзак, как и его герои, воспитывался у кормилицы); об их прогулке узнает Планксей, и это приводит к дуэли. Молодая женщина в отчаянии, возлюбленный непоколебим, муж груб и циничен. Эта романтическая любовь приводит на память «Рене»[39], «Вертера» и «Дельфину». В образе Риеса молодой Бальзак изобразил себя таким, каким ему хотелось быть: женщины находят юношу красивым, его первые опыты сулят в будущем славу. Герой читает свои стихи, и вся Турень восторгается им; он пишет Стени и своему близкому другу философские письма, где высказывает сомнение в существовании Бога, рассуждает о природе сновидений и о том, что мысль материальна. Словом, «Стени» для Бальзака – попытка испробовать силы в жанре, который его привлекает, в романе, насыщенном философскими мыслями. Но автору не хватает опыта и мастерства, чтобы добиться решения трудной задачи – сплавить воедино романтический сюжет и умозрительные рассуждения. Роман «Стени» так и не был закончен.
Автор сам оставляет на полях множество советов для себя: «Переделать… Исправить…» И все же, если помнить о возрасте начинающего писателя, произведение немало обещает. Описывая берега Луары и холмы Турени, зеленые луга и тополя, извилистую реку Шер, Бальзак умеет заразить читателя своим восхищением. Он с любовью говорит о тропинках Сен-Сира, свидетелях его первых шагов, а главное – о том уголке, где он некогда целыми днями воздвигал крошечные замки. Все эти места овеяны для него прелестью воспоминаний. Исполненный сладостной меланхолии, Жакоб, обращаясь мыслями к прошлому, воскрешает образ «своей молочной сестренки, очаровательной, как амуры Корреджо». Рассказывая об этом, Бальзак думал не столько о Стени, сколько о собственной своей сестре Лоре. Это смешение неясных, полуосознанных чувств придавало романтическим восторгам молодого автора своеобразное очарование. Между Лорой и Оноре издавна существовала нежная, несколько даже вычурная взаимная привязанность, их души властно влекло друг к другу. Но повторим еще раз: Бальзаку не хватало зрелости, чтобы превратить роман «Стени» в хорошую книгу.
К тому же надо было жить, умерять тревоги семьи, зарабатывать хоть немного денег. Верный товарищ, толстяк Сотле, познакомил его в Париже с лишенными щепетильности молодыми литераторами, хорошо знавшими театральный мир и мир книгопродавцев. Один из них, Огюст Лепуатвен, именовавший себя Ле Пуатвен де л’Эгревиль, сын довольно популярного актера, рано дебютировал как автор состряпанных на скорую руку, но довольно бойко написанных романов; он подписывал их «Вьейрглэ». Ипполит Кастиль пишет:
«Он, точно школьный учитель, вооруженный линейкой, имел под началом дюжину молодых людей, которых он называл юными кретинами. Он обучал их искусству оттачивать кинжал остроумия и ловко наносить удар».
С Ле Пуатвеном сотрудничал Этьен Араго, брат знаменитого астронома. Юный Бальзак, глаза которого сверкали, как звезды, а голова была полна идей, показался им подходящим компаньоном, и они предложили ему место на своей фабрике романов.
Они фабриковали роман за романом. Для них это было не искусство, а ремесло со своими рецептами и особыми приемами. Они подражали модным в ту пору произведениям в стиле Империи – Реставрации, которые сами были вдохновлены английскими образцами: сентиментальными романами мисс Эджворт или мисс Оупи, где действовали аристократические персонажи; «черными романами» Анны Радклиф, гениального Метьюрина, «Монахом» Льюиса, где фантастическое смешано с ужасным. В таком романе непременно должны присутствовать жертва, злодей и благородный поборник справедливости – персонажи старые как мир. Ненасытная публика жадно поглощала все это чтиво, а также множество занятных романов Пиго-Лебрена и Поля де Кока. Целая когорта издателей-книгопродавцев, обосновавшихся в Пале-Рояле и в квартале Марэ, искала авторов. Плодовитость ценили больше таланта. Великую тень Байрона использовали как прикрытие для беспардонной торговли. Для молодого Бальзака, который высоко занесся в своих честолюбивых мечтах, подобное занятие было шагом назад, но какого юношу не соблазнили бы кулисы маленьких театров, какой молодой человек, сидевший без гроша, мог отказаться от предложений, суливших верный заработок?
Он ступил на опасный для всякого художника путь – путь пренебрежения своим искусством. Чудо еще, что пародия, подражание стали для него школой правды. Несмотря на тривиальность самих произведений, нетрудно было заметить, что молодой автор внимательно наблюдал за удивительными изменениями, которые внесли в жизнь его класса Французская революция и наполеоновская империя. Он постиг пружины той двойной игры, которой множество его современников было обязано своей карьерой. Временами из-под маски литературного поденщика выглядывало лицо ясновидца.
Огюст Ле Пуатвен становился частым гостем в Вильпаризи. Бальзак писал Лоре, что миледи Плумпудинг наивно полагала, будто молодой человек приезжает ради нее. Оноре с большим трудом удалось втолковать Лоранс, что «любой сочинитель – самая незавидная партия, счастья с ним не жди».
Бальзак – Лоре Сюрвиль, 2 июня 1821 года
«Если хочешь ясно представить себе порядок, царящий в доме, отведи первую колонку папе: он только что закончил читать газету и прохаживается из угла в угол у себя в комнате; вторую колонку сделай горизонтальной, ибо матушка больна и лежит в постели, она решила, будто у нее воспаление легких, и это до такой степени сместило две следующие колонки, которые отведены Лоранс и Оноре, что мы даже перестали тебе писать, ибо не знали, что сообщить – дурное или хорошее. Что касается колонки наблюдений, кассовой наличности, колонки будущих мужей и жен, а также колонки сплетен и пересудов, их было бы нетрудно заполнить, но для этого придется дождаться более спокойных времен…
Когда ты станешь читать мое письмо, постарайся представить себе мамину спальню, затем сад свирепого господина д’Орвилье, который бродит там вместе с сыном, поливая цветы, а потом мысленно вообрази своего дражайшего брата, который пишет, сидя против камина за маленьким столиком, где некогда стоял твой письменный прибор, припомни мой голос и все те глупости, что мы болтали; вообрази все это, ибо нынче суббота, канун воскресного дня. Как? Удалось? Ну же, еще усилие. Вот теперь ты все хорошо представила».
А вот еще одно письмо, отосланное несколько дней спустя.
Лоранс Бальзак – Лоре Сюрвиль, 10 июня 1821 года
«Оноре твердо решил ехать в Турень, но до этого ему надо закончить роман, первый том которого уже написан, и очень славно; там много остроумия и воображения. Он должен также завершить вместе со своим другом книгу в четырех томах, к которой они только приступили.
До сих пор интрига развивается живо, характеры обрисованы превосходно; авторы ловко вывели на сцену двух очень веселых персонажей, и те помогут слишком чувствительным женщинам удержать слезы, которые навернутся у них на глаза в местах по-настоящему драматических. Пожалуй, мне следовало бы вкратце рассказать тебе обо всех событиях романа; но так как я не сомневаюсь, что он получит широкое распространение во всей Европе и даже обойдет мир, а его триумфальный путь по Франции начнется с Байе, то, пожалуй, лучше, чтобы чтение его стало для тебя приятным сюрпризом. Как только роман будет опубликован, мы сообщим тебе его название, и ты не дашь покоя тем книгопродавцам, которые не приобретут его. Вот как надо делать дела!»
Весь дом скучал по Лоре.
Бальзак – Лоре Сюрвиль, июнь 1821 года
«Ты горюешь, что тебе приходится жить вдали от близких, а мы горюем оттого, что тебя нет с нами, что мы не видим и не слышим, как ты смеешься, болтаешь, споришь, скачешь, резвишься… Скажу еще: не по душе мне, что ты сама ходишь на рынок. Хотя у вас в Байе жизнь ведут простую, все же это не резон, чтобы и ты следовала примеру окружающих. Если станешь применяться к обычаям каждого края, то сделаешься податливой и мягкой как воск. Довольно уже того, что тебе приходится мириться с неизбежностью – дышать тамошним воздухом, пить местный сидр и есть местный хлеб!.. Ты еще, чего доброго, вздумаешь ходить к мессе, преклонять колени перед статуями святых и уважать прочие церковные предрассудки? Только вчера я видел, как отлили из гипса сотню святых, которым станут поклоняться сто тысяч простофиль. Ваш Байе, где полным-полно святош, – самое подходящее место для этого; представляю, сколько у вас там любовных приключений и интрижек, ведь такие дела всегда прикрывают показной набожностью».
Лоранс подробно описывала Лоре жизнь их семьи в Вильпаризи:
«Мы не предаемся безудержному веселью, но и не унываем, мы добропорядочные буржуа и не любим крайностей; по вечерам – вист или бостон, изредка – экарте, охота за комарами, молочная каша… Оноре острит и дурачится, а потом мы отправляемся спать».
Оноре просил Лору подыскать ему в Байе какую-нибудь «богатую вдовушку», на которой он мог бы жениться.
Бальзак – Лоре Сюрвиль, июнь 1821 года
«…И расхвали меня получше: двадцать два года, хорошие манеры, добродушный нрав, живой взгляд, бурный темперамент – словом, самый лучший муж из всех, каких когда-либо создавало Небо. Обещаю тебе пять процентов с приданого, да еще на булавки от меня получишь».
Он бы охотно удрал из Вильпаризи.
«Скажу тебе по секрету, что бедная наша матушка начинает вести себя как бабуля, а то и хуже. Я надеялся, что возраст, в который она вступила, благотворно повлияет на ее организм и изменит к лучшему характер. Ничего подобного! О Лора, остерегайся! Нам обоим с тобой надо остерегаться, ибо мы – люди нервические; в молодости еще можно питать иллюзии на сей счет, но с годами все больше поддаешься этому недугу. Самое забавное то, что, как говорится, asinus asinum fraicat[40]. Мама постоянно твердит: „Ох уж эта бедная мамочка, до чего она утомительна… Какая у нее докучная болезнь!“ И все в том же роде. Но еще вчера я обратил внимание, что наша матушка сама жалуется на манер бабули, тревожится о канарейке вроде бабули, сердится то на Лоранс, то на Оноре, настроение у нее меняется в мгновение ока и она принимает в расчет только то, что согласуется с нынешним ее мнением. А мамина склонность все преувеличивать! Быть может, я так мрачно смотрю на вещи потому, что вижу, как меняется мама. Во всяком случае – и ради нее самой, и ради нас, – мне бы хотелось, чтобы этого не происходило. Тяжелее всего то, что в доме у нас постоянно друг на друга обижаются. Ведь нас тут трое или четверо, а живем мы точно в осажденном городе: каждый следит за соседом, как Монтекукули за Тюренном[41]… Второй такой семьи, как наша, во всем свете не сыскать, я думаю, мы единственные в своем роде…»
Однако заканчивалось письмо бодрой нотой.
«Прощай, сестра. Встань со своего кресла и проводи брата, ведь он тут, на пороге твоей гостиной.
– Какие у тебя славные лампы, сестрица!
– Они тебе и в самом деле нравятся?
– А до чего изящны стенные часы!
– Так мы ждем тебя к обеду. Смотри только не заблудись у нас в Байе.
– Не беда! Чтобы разыскать меня, будете бить в барабаны.
– Помни же, в пять часов.
– Хорошо.
– Я вижу, ты решил пройтись! – говорит попавшийся мне навстречу Сюрвиль.
– Угадал!
– Отлично! Подожди меня, я составлю тебе компанию.
Goddam![42] Это только сон… Прощай же, нежно обнимаю тебя и остаюсь твоим неизменно любящим, никчемным братом».
В этих удивительно живых письмах, в глубоких и метких замечаниях о характере госпожи Бальзак, в постоянной готовности перейти на диалог проницательный наблюдатель мог бы предугадать будущего романиста, расправляющего крылья.
Лоранс не терпелось выйти замуж. В семье к ней были несправедливы. Ранняя зрелость, остроумие, здравый смысл Лоры – все это затмевало младшую сестру. Между тем и ей были свойственны, пишет Мадлен Фаржо, «такие блестки остроумия и такая верность суждений, что, будь она единственной дочерью, мать могла бы ею гордиться». Письма девушки были «полны прелести, свежести и непосредственности». Она отваживалась дерзко нападать на доктора Наккара, чья особа была священна в глазах семьи.
«Ваш хваленый господин Наккар выражается весьма выспренне, хохочет весьма громко, напускает на себя весьма важный вид, держится о себе весьма высокого мнения; человек он весьма обязательный, но малоталантливый и, по-моему, такой же врач, как и все другие; о больном он не слишком тревожится: исчерпав все свое красноречие, посылает вас в деревню подышать свежим воздухом или же рекомендует путешествие, что, в общем-то, одно и то же».
После отъезда Лоры Лоранс могла больше рассчитывать на успех.
Бальзак – Лоре Сюрвиль, июль 1821 года
«…Кроме того, тебе надлежит знать, что наша Лоранс – просто прелесть, такие изящные пальцы и руки не часто увидишь, к тому же у нее ослепительной белизны кожа и восхитительная грудь; когда с ней тесно общаешься, видишь, что она очень умна, и это ум природный, которому еще предстоит развиться. Особенно хороши у нее глаза, а то, что лицо чересчур бледное, это как раз и нравится многим мужчинам. Не сомневаюсь, что замужество пойдет ей на пользу».
Однако Бернар-Франсуа не дал дочери времени ни расцвести, ни сделать собственный выбор. 19 июля 1821 года он писал Лоре, что свадьба Лоранс – «дело решенное». Жениха отец выбрал по своему вкусу. Он именовался Арман-Дезире де Сен-Пьер де Монзэгль. Двойная дворянская частица – двойной источник гордости. Монзэгль действительно принадлежал к дворянскому роду, хотя и не очень древнему; его предки некогда владели в Вильпаризи замком и несколькими фермами. Правда, ни фермы, ни замок Монзэглям больше не принадлежали. Однако Бернар-Франсуа Бальзак был знаком с отцом молодого человека – они встречались сперва в Королевском совете, а затем в Интендантском ведомстве. К тому же оба были франкмасоны; все это казалось ему достаточной гарантией. Жениху было тридцать три года, он служил в Париже в управлении по взиманию городских пошлин. «Чего желать лучшего? Не принца же, в самом деле, дожидаться?»
Слов нет, прошлое суженого внушало некоторые опасения: «Он настоящее дитя Парижа и немало проказничал, хотя ничего позорящего не совершил». Да, он вел рассеянный образ жизни, как и подобает молодому человеку, а теперь ему самое время остепениться и стать хорошим мужем. Он, кажется, задира? «Безусловно, – говорила госпожа Бальзак, – и происходит это потому, что он превосходно владеет шпагой, метко стреляет. Вот его недостатки. Дай-то бог, чтобы не обнаружилось других». Оноре, которого раздражала самоуверенность будущего зятя, прозванного им Трубадуром, с иронией описывал его:
«Наш герой сочиняет стихи, он необычайно меткий стрелок и на охоте двадцатью выстрелами убивает двадцать шесть штук дичи… Он превосходно играет на бильярде; он вальсирует, он стреляет, он охотится, он правит лошадьми, он… он… он…»
Лоранс без всякой радости соглашалась на это замужество, продиктованное тщеславием отца. Судя по всему, Трубадур ее не любил. В этом не было ничего удивительного. Парижской полиции он был известен как молодой человек, склонный к разгулу, часто посещавший игорные дома и публичных женщин.
Бернар-Франсуа торопился закончить дело, боясь, как бы этот «орел» Монзэгль[43] не нашел себе более выгодной партии. Извещения о свадьбе были разосланы в двух вариантах. В одном говорилось, что господин Бальзак, бывший секретарь Королевского совета, бывший директор Интендантской службы, и госпожа Бальзак выдают замуж свою дочь Лоранс; в других – господин де Бальзак и госпожа де Бальзак сообщали о предстоящей свадьбе мадемуазель Лоранс де Бальзак с господином Арманом-Дезире Мишо де Сен-Пьером де Монзэглем. Брачный контракт был подписан 12 августа 1821 года. Бальзаки дали за дочерью тридцать тысяч франков. «Матушка считает, что даже душевное спокойствие всей жизни не оправдает такой денежной жертвы». Это семейное событие торжественно отпраздновали в Вильпаризи: «было мороженое, родственники, друзья и просто знакомые, пирожные, нуга и прочие лакомства». Бернар-Франсуа был менее импозантен, чем обычно. Кучер сельского дилижанса по неловкости задел кнутом его глаз, поранив роговицу, а ведь старик так заботился о своем зрении, о своем здоровье вообще. «Нет более душераздирающего зрелища, чем горе женщины или старца», – с сочувствием писал Оноре.
Молодой человек смертельно боялся, как бы доктор Наккар, движимый излишней доброжелательностью, не подыскал ему какое-нибудь место. Ведь в этом случае он, Оноре, превратится
«…в писца, в машину, в манежную лошадь, которая покорно ходит по кругу, пьет, ест и спит в положенные часы. Я стану тогда как все. И люди называют жизнью это вращение мельничного колеса, этот постоянный возврат к одному и тому же? Если бы еще кто-нибудь освещал мое унылое существование своей прелестью! Мне пока не довелось срывать цветы жизни, а ведь я сейчас как раз в том неповторимом возрасте, когда они распускаются! Для чего мне богатство и удовольствия в шестьдесят лет? К чему пышные актерские наряды тому, кто больше не живет, а лишь наблюдает чужую жизнь, как зритель, уплативший за место в театре? Всякий старик подобен человеку, который уже отобедал и взирает на тех, кто только принимается за трапезу. Так вот, моя тарелка пуста, на ней нет позолоты, стол покрыт жалкой скатертью, кушанья безвкусны. Я голоден, а насытиться нечем! Чего я хочу?.. Рябчиков! Ведь у меня только две страсти: любовь и слава; пока что я не удовлетворил ни одной из них, неужели так никогда и не удовлетворю?..»
«У меня только две страсти: любовь и слава» – вот его излюбленная фраза. Какой юноша с сильным характером не произносил ее? Но молодой Бальзак чувствует себя ненасытным. Он жаждет обладать миром и боится обмануться в своих надеждах. С октября он несколько успокаивается. Участь писца ему больше, видимо, не угрожает, ибо сотрудничество с Ле Пуатвеном начинает приносить плоды. Книгопродавец Юбер, чья лавка помещается в деревянных галереях Пале-Рояля, купил у молодых авторов за восемьсот франков роман «Наследница Бирага», который они подписали: «Вьейрглэ и лорд Рооне» («Рооне» – анаграмма «Оноре»). Книга эта, по признанию Бальзака, «сущее литературное свинство». Злодей стремится завладеть наследством; речь идет о семейной тайне, вмешивается нежданный покровитель. Однако образы двух старых вояк, комических персонажей, навеянные Вальтером Скоттом, нарисованы довольно правдиво. Роман, должно быть, неплохо разошелся, потому что за следующий – «Жан-Луи, или Обретенная дочь» – книгоиздатель заплатил уже тысячу двести франков. Публиковать подобные книги было унизительно, но зато как приятно говорить близким: «Я зарабатываю себе на жизнь». Впрочем, все ли так уж плохо в этих опусах? Силач Жан-Луи походил на Пантагрюэля. А ловкость, с которой Бальзак переплетал нити запутанной интриги, напоминала порою Бомарше. Несмотря на множество нелепостей, живость действия и мастерство рассказчика немало обещали. Подражание готовым образцам помогало рождению нового писателя, который, сам того не подозревая, отмечал свои романы печатью дарования. Однако постоянная нужда в деньгах вредила его таланту, заставляла работать слишком торопливо. В мыслях Бальзака уже то и дело возникали цифры: «Если я продам за две тысячи франков роман „Клотильда Лузиньянская, или Красавец-еврей“, который напишу один, и если я буду публиковать по четыре романа в год, то разбогатею». Действительно, он зарабатывал бы тогда больше денег, чем получал его отец в Интендантском ведомстве. Однако все эти подсчеты были лишь плодом фантазии Оноре.
Он сообщал Лоре грустные новости о чете Монзэгль. Со дня свадьбы Лоранс хворала, у нее были нервные припадки, и она теряла свои чудесные темные волосы. Муж ездил на охоту, оставляя ее одну. Больная, тоскуя вдали от родных, она читала «Дух законов» Монтескьё в «большой гостиной, казавшейся особенно мрачной». Сразу же после женитьбы кредиторы начали преследовать Монзэгля, ибо Трубадур был в долгу как в шелку. Лоранс, вся в слезах, приехала в Вильпаризи жаловаться на мужа. Госпожа Саламбье заявила, что супруг ее внучки вовсе не «орел», а просто негодяй и распутник, который «даже самого Великого Могола разорит». Подобно зятю и внуку, бабуля любила исторические сравнения, у нее была склонность ко всему грандиозному и преувеличенному. «Что касается папы, то он только что не молодеет, он подобен египетской пирамиде, недвижимой среди толчков, сотрясающих земную кору». Госпожа Бальзак чувствовала себя превосходно и ездила в Париж в «элегантной коляске своей соседки госпожи де Берни, над которой она всю дорогу посмеивалась». «Делайте после этого добро!» – заканчивал Оноре, жалевший милую соседку.
Дело в том, что «дамы с околицы», госпожа де Берни и ее дочери, занимали теперь много места в мыслях семейства Бальзак. Супругам де Берни принадлежали два дома в Вильпаризи: один – рядом с домом Бальзаков, его сдавали отставному полковнику, другой дом, купленный де Берни в 1815 году у разорившихся Монзэглей, был расположен на краю селения, почему и стали говорить «дамы с околицы». Этот крайний дом отличался от остальных домов Вильпаризи только своими размерами да множеством окон с частым переплетом. Он мало походил на дворянский особняк, но был просторен и удобен; перед домом была песчаная площадка, окаймленная апельсиновыми и гранатовыми деревьями в кадках. Бернар-Франсуа давно знал Габриэля де Берни, советника Королевского суда (а еще раньше – Императорского суда). Оба семейства жили по соседству и в квартале Марэ, но дамы де Берни относились к госпоже Бальзак с некоторой снисходительностью, а дамы Бальзак относились к ним с известной почтительностью. Отправляясь к «дамам с околицы», чтобы пригласить их на какое-либо домашнее торжество «с угощением», Лора и Лоранс надевали нарядные платья. Де Берни имели гораздо больше прав на дворянскую частицу «де», чем Бальзаки, и занимали более высокое положение в обществе.
Во времена якобинской диктатуры, 8 апреля 1793 года, Габриэль де Берни женился на Лоре Иннер, дочери арфиста, выходца из Германии, и Луизы де Лаборд, камеристки Марии-Антуанетты. Крестным отцом маленькой Лоры, родившейся 23 мая 1777 года, был Людовик XVI, а крестной матерью – королева. Поэтому девочку нарекли Луиза-Антуанетта-Лора. Это звучало пышно. Ребенком Лора жила среди придворных и на всю жизнь сохранила изящество и благородство манер. После смерти музыканта Иннера его вдова вторично вышла замуж – за шевалье де Жарже, одного из приверженцев Марии-Антуанетты, который позднее пытался устроить побег королевы, заключенной в башню Тампль. Жарже послужил прототипом героя романа Дюма-отца «Шевалье де Мезон-Руж». В обстановке надвигавшихся трагических событий Лору Иннер, которой исполнилось всего шестнадцать лет, спешно выдали замуж за графа де Берни. Новобрачные почти тотчас же были арестованы. Падение Робеспьера спасло им жизнь. В 1799 году Габриэль де Берни поступил на службу по ведомству снабжения армии провиантом (тогда-то он и сделался коллегой Бернара-Франсуа). В 1800 году он стал столоначальником в одном из отделений министерства внутренних дел, а в 1811 году сделался советником парижского суда.
У супружеской четы было девять детей, двое из них – сын и дочь – умерли. В семье многое не ладилось. Габриэля де Берни мучили недуги, и в пятьдесят лет он казался стариком. Сварливый, желчный, вечно брюзжащий, он постепенно терял зрение и предоставил жене полновластно распоряжаться поместьем, «которое она кроила и перекраивала по своему усмотрению»; однако муж постоянно попрекал ее, донимал своими сетованиями и срывал на ней гнев. Прошлое супругов было омрачено странной и прискорбной историей. С 1800 по 1805 год граф и его жена жили раздельно. В ту пору Лора де Берни страстно влюбилась в «свирепого корсиканца, которому и отдала свою молодость»; от этой связи у нее родилась дочь Жюли. Потом ужасный Кампи исчез, супруги помирились, и господин де Берни порой терпел в Вильпаризи Жюли Кампи: это была девушка «редкой красоты, дивный цветок Бенгалии».
После возвращения в Вильпаризи Оноре де Бальзак часто встречал госпожу де Берни и ее детей. «Барышни в белых платьях и их родители в черном» присутствовали на деревенском празднике, были они и на крещении ребенка Луизы Бруэт, кухарки Бальзаков. «Дамы с околицы» играли в Вильпаризи роль владетельных особ.
Бальзак – Лоре Сюрвиль, февраль 1822 года
«Хочу тебе сообщить, что мадемуазель де Берни[44] упала и чуть было не переломала себе все ребра; что мадемуазель Элиза[45] вовсе не так глупа, как мы воображали, у нее большие способности к живописи, особенно ей удаются карикатуры, кроме того, она музицирует; что госпожа де Берни торгует овсом, отрубями, зерном и сеном для скота, ибо после сорокалетних размышлений она поняла, что деньги – это все. Господин де Берни видит в этом году не лучше, чем в прошлом, в доме у них теперь тише, ибо он отдал двоих сыновей в коллеж (говорят, все дело обстряпал господин Манюэль[46]). Одному из них выхлопотали стипендию… Госпожа Мишлен[47] родила дочку Мишлину, отцом которой числится господин Мишлен. А вообще-то, дети госпожи де Берни одни только и умеют смеяться, танцевать, есть, спать и разговаривать как должно; да и сама она женщина еще очень любезная и любвеобильная».
