Андре Моруа
Прометей, или Жизнь Бальзака
За этим шутливым тоном скрывался весьма живой интерес. Оноре, посещавший «дом на околице», где он давал уроки младшим детям Берни, пленился их матерью. Не то чтобы она этого хотела. Она не скрывала, что ей сорок пять лет, что она уже бабушка, и, разумеется, не собиралась соблазнять двадцатидвухлетнего юношу. Очень насмешливая, даже язвительная, госпожа де Берни весело подтрунивала над манерами Оноре, над его хвастливостью и честолюбивыми помыслами. Но при этом она признавала в нем незаурядный ум, редкостный дар импровизации и пылкую натуру, что полностью искупало все недостатки. Юноша рассказывал ей о своем детстве, когда он был совершенно заброшен матерью, и госпожа де Берни внимательно слушала «горячую исповедь молодого человека, чьи раны все еще кровоточили». Со своей стороны, он не уставал расспрашивать ее о придворной жизни при старом режиме; Оноре живо ощущал контраст между буржуа из квартала Марэ – друзьями и родителями – и этой крестницей королевы. Он упивался звуками ее серебристого голоса. Когда она произносила «ш», это звучало «как поцелуй… Таким образом, сама того не ведая, она расширяла смысл слов, увлекая мою душу в неземные выси»[48].
Но постепенно он понял, что желает ее, ибо она все еще пробуждала желания. Ее миловидное лицо светилось умом и добротою. Кожа на шее и на плечах была как у юной девушки. А главное, он угадывал, что эта женщина – и только она – может дать то, чего ему недоставало: вкус, знание света, что она утолит страстную жажду любви, обостренную его возрастом, чтением и вольными разговорами отца. «Любовь, как и гения, рождает наитие». Он полюбил внезапно, еще мало что понимая в любви.
Для неловкого, неопытного юноши перейти от шутливых речей к попытке овладеть женщиной, которую все глубоко уважают, – подвиг почти немыслимый. Каждый день, расставаясь с госпожой де Берни, Оноре спрашивал себя: «Будет ли она моей?» Но любовь его была скорее нежной, чем дерзкой, и он долго не решался заговорить. Между тем он знал, что она несчастлива. Он видел, как она страдает от порывов гнева и от ничтожества своего мужа. Семь лет назад она потеряла сына, который был бы теперь сверстником Оноре[49]. И это создавало между ними какую-то духовную связь: порой воспоминания об умерших помогают живым. Он знал, что у нее был любовник, и от этого она казалась ему менее неприступной. Наконец – быть может, это случилось осенью 1821 года, быть может, весной 1822 года – он отважился на признание: «Прежде всего вы усмотрите в этом превосходный повод для своих самых остроумных насмешек или же повод позабавиться, что так отвечает складу вашего ума»[50].
Бальзак – госпоже де Берни, март (?) 1822 года
«Знайте же, сударыня, что вдали от вас живет человек, душа которого – какой чудесный дар! – преодолевает расстояния, мчится по невидимым небесным путям и постоянно устремляется к вам, чтобы, опьяняясь радостью, всегда быть рядом; человек этот с восторгом готов причаститься вашей жизни, ваших чувств, он то жалеет вас, то желает и при этом неизменно любит со всею пылкостью и свежестью чувства, которое расцветает лишь в молодости; вы для него больше, чем друг, больше, чем сестра, вы для него почти что мать, нет, вы больше, чем все они; вы для меня земное божество, к которому я обращаю все свои помыслы и деяния. В самом деле, я мечтаю о величии и славе только потому, что вижу в них ступеньку, которая приблизит меня к вам, и, задумывая что-нибудь важное, я всегда делаю это во имя ваше. Вы даже не подозреваете о том, что стали для меня поистине ангелом-хранителем. Словом, вообразите себе всю ту нежность, привязанность, ласку, восторженность, которые только может вместить человеческое сердце, они – я в это верю – переполняют мое сердце, когда я думаю о вас».
Все это было правдой: в юности человек почти всегда верит в то, что он пишет в любовных письмах. Госпожа де Берни посмеивалась над Оноре, над его вздохами, его романами, его манерой одеваться и держать себя. Он не отступал: «Что за удовольствие для женщины с возвышенной душою смеяться над несчастным?.. Чем дальше, тем яснее я вижу, что вы не любите меня, что вы меня никогда не полюбите… И упорство мое – сущее безумие. Но все-таки я упорствую». Она ответила ему, что всегда останется для него женщиной, окруженной своими детьми, что ей уже сорок пять лет и что она ему в матери годится. В самом деле, госпожа Бальзак была на год моложе «дамы с околицы».
«Великий боже! Да будь я женщиной сорока пяти лет, но сохрани я при этом привлекательность, я вел себя совсем не так, как вы… Я бы отдался во власть своего чувства и постарался вновь обрести наслаждения молодости, ее чистые иллюзии, ее наивные мечты, все ее очаровательные преимущества».
Он знает, что ему недостает изящества и отваги, присущих настоящему любовнику; однако он пишет: «Я похож на тех юных девиц, которые на вид угловаты, глупы, боязливы, кротки, но под внешним покровом таится пламя, и оно способно испепелить очаг, дом, все вокруг». Он сравнивает себя с Жан-Жаком Руссо в «Исповеди». Ведь и он, Бальзак, принадлежит к тому типу любовников, о котором мечтает женщина, похожая на госпожу де Варанс[51], готовая соединить в себе любовницу и мать. Недаром госпожу де Берни зовут Лора – так же, как зовут и мать, и любимую сестру Оноре. Но сестра занимает теперь место лишь в его воспоминаниях и в его душе. Вокруг новой Лоры водят «хоровод амуры, всегдашние спутники страстных надежд».
Между тем бедная Лоранс одиноко жила в Сен-Манде со своим запутавшимся в долгах Трудабуром; она была беременна и все лучше узнавала дорогу в ломбард, «где исчезли – и навсегда – ее бриллианты и чудесная кашемировая шаль». Монзэгль попросил тестя стать его поручителем – он пытался взять в долг пять тысяч франков. Бернар-Франсуа, полагая, что следует «пресечь мотовство» Монзэгля, «этой новой бочки Данаид», отказал наотрез. Лоранс мучительно страдала от подобных ссор, у нее чуть было не произошел выкидыш. Госпожа Бальзак чувствовала себя «как в аду», видя, что за дочерью нет никакого ухода: «Юная восемнадцатилетняя женщина и двадцатичетырехлетний акушер, которого никто не знает; достаточно взглянуть на него, и вы побоитесь доверить ему даже кошку». Наконец тревога миновала, и в апреле 1822 года госпожа Бальзак отбыла в Байе.
Оноре остался в Вильпаризи в обществе отца и бабули. Если бы не строгий надзор, он бы охотно проводил весь день в «доме на околице». Там его принимали довольно любезно. Но дружбы ему уже недостаточно, он хочет большего.
«Когда я вас увидел впервые, чувства мои пришли в волнение… Ваш возраст для меня не существует, а если я и вспоминаю, что вам сорок пять лет, то вижу в этом лишнее доказательство силы моей страсти… Так что ваши годы, быть может, и делали бы вас смешной в моих глазах, если б я не любил вас, теперь же это, напротив, только сильнее привязывает меня к вам, чувство мое становится только острее, и то, что это кажется странным и противоречит общепринятым взглядам, еще усиливает мою любовь… Один я могу по достоинству оценить ваше очарование».
Если госпожа де Берни отвергает его клятву верности, если она предлагает ему лишь дружбу, то он перестанет с ней видеться. Чего она страшится? «Ходячей морали, обычаев, презрения окружающих?» Он знает, что она придерживается «философических принципов», то есть морали XVIII века. Если она искренне разделяет эти идеи, то ведь из них «следует, что мы умираем бесповоротно, что нет ни порока, ни добродетели, ни ада, ни рая и нам надлежит руководиться лишь следующей аксиомой: старайся испытать в жизни как можно больше радостей». Если они станут любовниками, это не только не обесчестит ее, а, наоборот, послужит к их общей чести.
День за днем он посылает ей страстные послания, часто они по-настоящему прекрасны. Бальзак всякий раз пишет черновик, а то и два и, переписав письмо набело, сохраняет эти черновики. Он даже отваживается делиться с нею своими философскими раздумьями. Оноре знает, что она умна, и надеется заинтересовать ее, описывая ту цепь сознания, которая, по теории Лейбница[52], протянулась от монады к человеку. «Он говорит, что деревья уже по одному тому, что они рождаются и растут, наделены сознанием, правда крайне смутным». Лора де Берни все это выслушивает, улыбается, а затем приказывает молодому философу не говорить ей больше о любви. В противном случае она перестанет с ним видеться.
Бальзак – госпоже де Берни
«Думаю, что я верно понял ваше письмо. Это – ультиматум. Прощайте, я в отчаянии, но предпочитаю муки изгнания танталовым мукам. Вы-то ведь не страждете, и потому, думаю, вам безразлично, что́ со мной может случиться. Если угодно, считайте, что я вас никогда не любил! Прощайте…»
Разумеется, он и не думает порывать с нею. Да и она сама вряд ли этого хочет. Ведь так сладостно знать, что тебя и в сорок пять лет обожают! Правда, ее юный поклонник несколько неуклюж, родители его довольно вульгарны и не могут нравиться крестнице Марии-Антуанетты. Что за важность! «Цветы вырастают и на навозе», а у нее достаточно вкуса, чтобы угадать: человек, который пишет такие письма, весьма далек от посредственности. Из-под его пера выходят плохие романы. Но так ли уж они плохи? Она поможет юноше узнать свет и женщин, она вдохновит Оноре на другие произведения, достойные его таланта. Итак, оба каждый день делают вид, будто собираются расстаться. И подобно влюбленным героям Мольера, возвращаются на сцену, один со двора, другой из сада, а встретившись, улыбаются друг другу. Однажды вечером, распростившись, Оноре вернулся и нашел госпожу де Берни в задумчивости; они присели на скамью, вокруг – окутанный тьмою сад, над головой – мерцающие звезды. Она впервые подарила ему поцелуй.
Бальзак – госпоже де Берни
«Думаете ли вы обо мне так же неотступно, как я думаю о вас? Любите ли вы меня так сильно, как говорите?..
Как вы были хороши вчера! Много раз вы являлись мне в мечтах, блистательная и чарующая, но, признаюсь, вчера вы превзошли свою соперницу – единственную владычицу моих грез; правда, на ваших устах не играла кроткая улыбка, но во всем остальном вы как две капли воды походили на ослепительную красавицу моих сновидений, а ведь я щедро наделял ее божественной прелестью и огорчался, что вам не дано быть такой. Не говорите мне о своем возрасте, ибо я рассмеюсь вам в лицо; слова ваши звучат как дурная шутка, даже мой колченогий спутник и тот сказал бы, что вам больше тридцати лет не дашь!
Признайтесь, на вас было то самое облегающее платье, что и в воскресенье, и вы вновь надели его вчера, зная, что на сей раз никто не скажет, будто это ради меня; к тому же вам хотелось меня порадовать и заставить забыть, что на голове у вас эти противные папильотки. Однако если бы вы хотели меня совсем осчастливить, то поздоровались бы со мной так же нежно, как попрощались».
Некоторое время она еще не отваживалась на последний шаг. Не раз она уже почти уступала, но в решительную минуту уклонялась. «Ничто не помешает мне, – писал Оноре, – быть у садовой ограды в десять часов, и я буду ждать хоть до утра, думая о той, которую я уповал здесь встретить. Так сладостно ждать, даже потеряв надежду».
Однажды вечером она сделала вид, будто уходит, потом возвратилась и, застав его в саду, уступила.
Бальзак – госпоже де Берни, начало мая 1822 года
«О Лора! Я пишу тебе, а меня окружает молчание ночи, ночи – полной тобой, и в душе моей живет воспоминание о твоих страстных поцелуях! О чем еще я могу теперь думать? Ты завладела всеми моими помыслами. Да, отныне моя душа неотделима от твоей, и, куда бы ты ни пошла, я всегда буду следовать за тобою.
Перед моим взором неотступно стоит волшебное видение, исполненное нежной прелести; я все время вижу нашу скамью; я ощущаю, как твои милые руки трепетно обнимают меня, а цветы передо мной, хотя они уже увяли, сохраняют пьянящий аромат.
Ты полна опасений, и тон, каким ты их высказываешь, раздирает мне сердце. Увы, я больше, чем когда-либо, уверен в том, в чем клялся, ибо поцелуи твои ничего во мне не переменили. Впрочем, нет, я и впрямь переменился, я безумно люблю тебя».
Воспоминание о Руссо преследует Оноре, и он называет госпожу де Берни «милая моя матушка». Ему очень трудно расставаться с нею. Иногда, распрощавшись со своей возлюбленной поздно вечером, он затем возвращается в сад, одиноко сидит «на заветной скамье» и, сиротливый, печальный, предается раздумью. Когда он приходит домой, все кажется ему тусклым, бесцветным. «Улыбка бабули была мне неприятна, голос отца больше не радовал, и я стал проглядывать газету со слезами на глазах». Даже раскатистый смех славной мамаши Комен, которая читала «Жана-Луи» и приговаривала: «Ах, сударь, до чего ж потешная книга!», больше не доставлял Оноре никакого удовольствия. Он пишет Лоре: «Господи, уж лучше бы я не появлялся на свет… Я чувствую себя таким несчастным – и когда я один, и когда бываю на людях».
Человек, охваченный страстью, вскоре становится неосторожным; Оноре слишком часто посещал «дам с околицы». Дети госпожи де Берни все понимали, обсуждали и осуждали происходящее.
«Думается, нам не следует обманывать себя: острый взгляд юных девиц все разгадал. Ничего определенного я не знаю, но стоит мне только посмотреть на твою Э.[53], как она вспыхивает… Что касается А.[54], то в ее глазах можно прочесть презрение и бездну других сходных чувств. Ж.[55] уже давно все поняла, и все они относятся к нам с недоброжелательством, которое даже не стараются скрыть».
Теперь неосторожно ведет себя госпожа де Берни, а юный любовник умоляет ее быть осмотрительной. Надо сказать, что госпожа Бальзак возвратилась из Байе; она обо всем догадалась и весьма неодобрительно взирает на слишком частые визиты сына в «дом на околице», а главное – на его ночные отлучки. В молодости не умеют таить своих чувств. Госпожа Бальзак знает, что Оноре влюблен в ее сверстницу, он просто одержим этой любовью и забросил работу. У нее мигом созревает решение: надо отправить сына в Байе, к Сюрвилям.
Разве в силах Оноре воспротивиться? Ведь мать станет сверлить его леденящим взглядом холодных синих глаз. К тому же он рад свидеться с сестрою, понаблюдать жизнь в Байе, присмотреться к существованию молодоженов; однако ему жаль расставаться с возлюбленной. Во всяком случае, он хочет «еще раз взглянуть на скамью», взглянуть на нее в последний раз и даже… Оноре решается просить о большем: пусть госпожа де Берни приедет в Париж. Он будет там ждать ее один – в жилище, которое сохранили за собой его родители. «Не могла бы ты туда вырваться?» Вот его план: в среду, восьмого мая, они «еще раз взглянут на скамью»; воскресенье, двенадцатого, он проведет с нею в Париже, а четырнадцатого уедет в Байе.
Родители радовались, что сын уезжает.
Бернар-Франсуа Бальзак – Лоре Сюрвиль, 18 мая 1822 года
«Посылаем вам Оноре… Каждый день он делает новый шаг к познанию мира… Но ведь в жизни самое главное – здоровье, а вот о здоровье-то он совсем, ну совсем не заботится. Не умеет он об этом беспокоиться. Если и вспоминает изредка, что силы надо беречь (ему настойчиво напоминает об этом дурное самочувствие), то боюсь, что все благие решения он откладывает в долгий ящик».
Оноре и в самом деле удалось отсрочить свой отъезд до 21 мая. Госпожа де Берни дала ему в дорогу флакон туалетной воды, «свой амулет», и томик стихов Шенье, который они читали вдвоем; он взял с нее слово, что она каждую неделю будет присылать письмо: «написанное убористым почерком, и так, чтобы на бумаге не оставалось пустого места», адресуя его в Байе, на улицу Тентюр, господину Оноре, живущему у господина Сюрвиля. Ему так грустно было уезжать! Приходилось все бросить – занятия, удовольствия. Но пути к отступлению не было. «Роковая поездка твердо решена, и матушка говорит обо мне так, словно я уже в дороге…» Госпожа Бальзак сообщает своей дочери Лоре, что Оноре уезжает «в самом плачевном состоянии» и что расстались они очень холодно. Но она сгущает краски. Луи Бруэт, слуга, которому поручено удостовериться, что Оноре действительно сел в дилижанс, по возвращении рассказывает: молодой хозяин пустился в дорогу с «красоткой-графиней» и оживленно болтал с нею, когда экипаж отъезжал. Прекрасно! Если он волочится за дорожными спутницами, стало быть, беда не так уж велика, как опасались обеспокоенные родители. А все дело в том, что Оноре настолько любит жизнь и так умеет расцветить ее с помощью воображения, что не способен долго чувствовать себя несчастным.
VI. Интерлюдия в Байе
Я часто бывал генералом, императором; я бывал Байроном, а потом – ничем. Взобравшись на самую вершину человеческого бытия, я вдруг обнаруживал, что мне еще только предстоит преодолеть неприступные горные хребты.
Бальзак
Дилижанс, доставивший Бальзака в чудесный нормандский городок Байе, остановился возле самой почтовой конторы, неподалеку от пристани. Зять отвез Оноре на улицу Тентюр. Зеленая краска на воротах дома облупилась и осыпалась. Молоденькая служанка в полотняном чепчике встретила гостя легким реверансом. Гостиная, обшитая панелью из полированного орехового дерева, выглядела довольно мрачно, «в ней были симметрично расставлены штофные стулья и старинные кресла». Три окна выходили в обычный сад, каких много в провинции. «Вокруг все сверкало поистине монастырской чистотой – от тщательно натертого пола до полотняных занавесок в зеленую клетку»[56]. Лора оказалась хорошей хозяйкой. Какую радость он испытал, снова увидев свою Лоретту, свою любимую сестру, столь близкую ему по духу!
Она, со своей стороны, была в восторге от его приезда. Как и приличествует истинной дочери квартала Марэ, Лора любила мужа. Но в Байе она скучала. Ее появление в городе произвело настоящую сенсацию – она была остроумна и уверена в себе. Однако Сюрвиль, заурядный инженер ведомства путей сообщения, получал, как известно, всего двести шестьдесят франков в месяц. Государство использовало человека, окончившего Политехническое училище, на замерах булыжника и щебенки для мощения дорог, на устройстве водостоков, выравнивании откосов, рытье канав. Эта однообразная работа нагоняла тоску на мужа, а серость их существования приводила в уныние жену. Она мечтала о роскоши, он – о настоящих больших работах по строительству мостов и особенно каналов. Эх, прокладывать бы каналы! Но все эти огорчения не мешали «милейшему инженеру» полнеть да жиреть и постоянно напевать за работой; приезд шурина, чья голова была набита фантастическими планами, молодого человека, способного с восторгом выслушивать и чужие планы, был приятным событием.
С Лорой Оноре беседовал о своих книгах. Он подтверждал, что «Наследница Бирага» – «сущее свинство», зато «Клотильда Лузиньянская», которая должна была вот-вот выйти в свет, – настоящий шедевр. Он и в Байе привез работу: начатый роман «Ванн-Клор» и план нового произведения «Арденнский викарий». У самой Лоры тоже не было недостатка в замыслах. Они будут писать «Викария» втроем, и вся семья разбогатеет; а потом они атакуют театр. Все то время, пока Оноре гостил в доме сестры, там не умолкал смех и не утихала беседа. Бальзак валялся на оттоманке в старых панталонах, без чулок и галстука. Брат и сестра болтали обо всем: о бабуле и о родителях, о бедной Лоранс, о «Клариссе Гарлоу»[57], о «Юлии». Сюрвиль возил Оноре в Кан, в Шербур. Лора знакомила его с местными жителями. Романист копил впечатления – запоминал окрестные пейзажи, расположение городских улиц, таинственное мерцание свечей в кафедральном соборе, знатную даму, покинутую любовником (графиню д’Отфей). По слухам, он даже попытался взять приступом эту оставленную крепость, однако ему пришлось с позором отступить. Он подробно расспрашивал о жизни разных слоев здешнего общества. Его все интересовало. Удивительная способность Бальзака определять, подобно натуралисту, различные социальные виды, позволила ему обнаружить в Байе ту же структуру общества, которая была характерна для всех небольших французских городов во времена Реставрации: знатное семейство, никому не ведомое за пятьдесят лье отсюда, но связанное узами родства с самыми известными семьями Парижа; гораздо менее древний, но куда более богатый род; несколько старых дев знатного происхождения; и, наконец, благомыслящие буржуа, которых снисходительно допускают в это Сен-Жерменское предместье в миниатюре.
Между тем «Клотильда Лузиньянская» вышла в свет, и в один прекрасный день от уважаемой мамаши прибыло грозное письмо, одно из тех, на какие она была великая мастерица.
Госпожа Бальзак – Лоре Сюрвиль, 5 августа 1822 года
«Вот уже несколько дней, милая Лоретта, новые огорчения терзают меня… И виновник этого – Оноре, милейший, дражайший Оноре, который, сам того не желая, вонзил мне нож в сердце; ты еще не знаешь, милый мой друг, до какой степени чувствительно самолюбие матери, ибо его порождает неукротимое желание, присущее всем настоящим матерям, – желание видеть, что их дети чего-то достигли в жизни; именно такие надежды я возлагала на своего Оноре; но пока мои упования не находят отклика.
Вы, верно, скажете: „На что сетует наша милая матушка? Зачем она все это нам говорит?“ Сейчас объясню. Я медлила с этим письмом, которое, надеюсь, вы обратите ему на пользу, ибо хотела, чтобы Оноре закончил книгу, ту, что, по его словам, он пишет у вас; полагаю, к вашим замечаниям он отнесется более внимательно, чем к тем, какие я высказывала по поводу злополучной „Клотильды“».
Госпожа Бальзак, которой сын в свое время читал «Клотильду», настоятельно просила его самым тщательным образом исправить текст; теперь она обнаружила, что Оноре совершенно не посчитался с ее замечаниями. Опубликованный роман приводил ее в ужас. Что думают Сюрвили о такого рода выражениях: «хрупкий луч», «бархатистые движения», «животворящие соки»? А как им нравится, что чуть ли не на каждой странице повторяется слово «пленительный»? Многие погрешности трудно было уловить на слух, ибо Оноре читал с жаром, с душою. «При трезвом чтении» родители замечали теперь серьезные недостатки романа. План был хорош, сюжет очень мил, но, когда автор пробовал блеснуть своим умом и обращался к читателю, он выказывал дурной вкус. «Я ждала похвал. Полный провал!» А для госпожи Бальзак важнее всего «общественное мнение». Друзья признают, что у Оноре богатое воображение, но тут же прибавляют, что ему не хватает трезвости суждений. Рабле немало ему повредил, Стерн – еще больше, а особенный ущерб принесло частое общение с молодыми людьми, которые портят друг другу вкус. «Словом, я сильно огорчена, повторяю еще и еще раз». Однако она не решается все это сказать сыну, потому что он легко падает духом: «Оноре считает себя либо всем, либо ничем». Вот почему она ожидает, что Сюрвили со всей осторожностью передадут ему ее замечания.
«Вы должны поговорить с Оноре и о другой вещи, не менее важной: он полагает, что все превзошел, и такая самоуверенность возмущает окружающих. Господин Даблен питает к нему слабость, но и он сурово порицает его скороспелые речи, зависящие от настроения… Оноре совсем не умеет вести себя в обществе; язык у него как бритва. Госпожа де Берни, весьма к нему расположенная, ибо она потеряла сына, которому было бы сейчас столько же лет, сколько нашему Оноре, на днях говорила мне, что у них в доме он часто ведет себя просто нелепо и его там не жалуют… „Я к нему очень привязана, – признавалась она, – и много бы дала, чтобы он следил за своими словами и тоном, за своим внешним видом“».
Помимо всего прочего, Оноре дал честное слово книгопродавцу, что после появления «Клотильды» он добьется рецензий в газетах на его книгу. По словам матери, он рассчитывал на помощь своих приятелей, «молодых бахвалов, которые торчат здесь уже второй день»; но они не пользуются никаким влиянием. «Нужно покровительство, и очень сильное». А покровителей не сыщешь, потому что в книге слишком много погрешностей. Даже славный доктор Наккар и тот сказал: «Ведь Оноре знает, как я его люблю, почему он не прочел мне хотя бы начало своего романа? Там уже на первой странице полно ошибок!»
Госпожа Бальзак высказывала и другие претензии. Ей пришла в голову великолепная мысль – приобрести первый экземпляр «Клотильды» и подарить его мужу, которому исполнилось семьдесят шесть лет (22 июля 1822 года). Не правда ли, она мило придумала? А Оноре даже не поблагодарил ее за такой знак внимания! Все это ужасно отражается на ее нервах. Наконец, она надеется, что до отъезда Оноре Сюрвили найдут случай отчитать его – разумеется, не обескураживая – и дружески дадут ему понять, что он должен следить за собою, не думать, будто он уже все знает и во всем разбирается. И главное, пусть не забудут, что пятнадцатого – день рождения бабули.
Лора весьма тактично справилась с возложенной на нее миссией: «Бедная мамочка, когда я читала твое письмо, слезы выступили у меня на глазах, и я подумала: „До чего грустно быть матерью!“» Лора соглашалась, что они – все четверо детей – причиняют немало огорчений мамочке; однако юная госпожа Сюрвиль, как известно, сторонница теории, что «все к лучшему», и она старается видеть создавшееся положение в более радужном свете. Во-первых, «Клотильда» – не такая уж плохая книга, она куда лучше, чем «Наследница Бирага» и «Жан-Луи», которые ее, Лору, просто «сразили». Разумеется, и в «Клотильде» встречаются повторения, небрежности; но эти недостатки объясняются тем, что Оноре за два месяца пишет четыре тома. Зато попадаются целые главы, которые звучат превосходно. Незаурядное воображение автора многое обещает. Оноре, конечно же, признает справедливость критики. И для начала Лора, отбросив дипломатию, прочла ему без всяких пропусков письмо матери, «такое сдержанное, разумное и справедливое»…
«Оноре ничего не ответил, только пробормотал, что все правильно, при этом вид у него был очень расстроенный и грустный; он уселся на оттоманку и предоставил мне комментировать твое письмо. Если бы я посмотрела на него, то, верно, не произнесла бы больше ни слова – такие печальные были у него глаза; я бы сама расплакалась и выбежала из комнаты.
Если хочешь к чему-нибудь склонить Оноре, надо воздействовать на его чувства; лаской от него можно добиться чего угодно; а потом, милая мама, уж если ты вздумаешь его журить, то делай это только по серьезному поводу, предоставь ему полную свободу в мелочах. Разве так важно, как он одевается? Какая важность, если он и допускает какую-либо пустяковую оплошность или даже иной раз пренебрегает некоторыми своими обязанностями? Разве можешь ты сомневаться в его чувствах? Кто сравнится с ним в доброте? Правда, у Оноре переменчивый нрав, он то печален, то весел, ну и что из того? Ведь у каждого свои слабости! Не обращай внимания, что он бывает неровен, тогда и ему будет лучше, да и тебе самой тоже».
Впрочем, «милая мамочка» видит все в слишком мрачном свете. Книга не подписана именем Бальзака, стало быть, фамильной чести ничто не угрожает; а распродаваться «Клотильда» будет, верно, хорошо. Романы, которые пишут ради заработка, не надеясь, что они принесут славу, никогда не бывают шедеврами. «Оноре не собирается стать ни новым Ричардсоном, ни новым Филдингом, ни новым Вальтером Скоттом; это не его жанр… Вы придаете больше значения его роману, нежели он сам».
Это прозорливые слова. Верно, что Оноре в ту пору не столько стремился создать шедевр, сколько жаждал заработать побольше денег. Правда, он уже понимает, в чем истинное величие в литературе и что такое прекрасный слог, однако, не умея достичь совершенства, он притворяется, будто нарочно пишет небрежно. Ему суждено стать «гением поневоле».
Существует ли на свете писатель, продолжает Лора, который сразу же начал писать хорошо? Нужен опыт, и Оноре с каждой книгой пишет все лучше и лучше. Затем она переходит к другим делам: рассказывает о планах Сюрвиля, который хотел бы перебраться поближе к столице. Они с мужем сильно опечалены тем, что Оноре на следующий день (9 августа 1822 года) уезжает.
«У нас просто сердце сжимается: мы провели вместе два чудесных месяца. Так непривычно будет больше не видеть милого Оноре, нашего дорогого брата, но, быть может, мы скоро опять свидимся. Это меня утешает».
Что ожидает его в Вильпаризи? Госпожа Бальзак приютила у себя в доме племянника Эдуара Малюса, двадцатидвухлетнего довольно богатого юношу; круглый сирота, он болен скоротечной чахоткой[58]. У него уже почти не осталось легких, и бедняга, проводивший ночь в комнате Оноре, днем лежал на складной кровати возле дома в саду. Бабуля, верная сообщница Оноре, во время отсутствия внука служила тайным посредником между ним и госпожой де Берни. «Мы, как обычно, видим „соседок с околицы“, – писала своему любимцу почтенная вдова, – и эти дамы оказывают множество знаков внимания нашему бедному страдальцу… С большим интересом справляются о том, что слышно у тебя». «Дама с околицы» приносила со своей фермы сливочное масло для несчастного Эдуара, и это служило для нее благовидным предлогом узнать, что новенького у Оноре. «Твое письмо вручено», – сообщала ему заботливая бабушка.
Перед отъездом из Байе Оноре отправил госпоже де Берни меланхолическое послание:
«Я не решаюсь сказать, как вы меня огорчаете тем, что больше не вкладываете цветы в свои письма. Туалетная вода у меня кончилась, и, если бы не томик Шенье, я бы остался без амулета… Есть люди, родившиеся под несчастной звездой, я из их числа».
Этот веселый малый испытывал приступ меланхолии в духе юного Вертера. Сколько горьких разочарований в себе самом и в своем искусстве! «Господи, уж лучше бы я вообще не появлялся на свет!» Напрасно госпожа де Берни сообщала ему, что она «вновь обрела свободу воли», – этим она давала ему понять, что отныне муж предоставляет ей полную свободу. «Я добровольно отказываюсь видеть вас», – с грустью писал Оноре. Неудача «Клотильды» угнетала его.
Бальзак – госпоже де Берни, 30 июля 1822 года
«Я заблуждался на свой счет; больше того, я заблуждался во всем, что касается моей жизни… Отныне я удовольствуюсь тем, что буду жить в вашем сердце, если только мне отведено там такое же место, какое вы занимаете в моем; я стану тешить себя воспоминаниями, иллюзиями, мечтами, стану жить воображаемой жизнью; впрочем, отчасти я уже давно так живу».
Госпожа Саламбье – Лоре Сюрвиль
«Стало быть, твой брат возвращается домой. Дай-то бог, чтобы его великие планы не развеялись, как это обычно с ним бывает; он, увы, не всегда приносит радость лучшей из матерей».
