Андрей Монастыршин
На театральных путях
– Скучно скорее в вашей жизни, месье, а здесь – театр, здесь служат музам, искусству! Если не понимаете этого, то молчали бы, а не мешали бы, прерывая искусство…
Не знаю, на каком именно слове дамы меня, что называется, зацепило за живое, задело, как хорошая подсечка умелого рыбака, но я потерял понимание пространства и времени, потерял ощущение, кто я, где нахожусь, в какой роли. Единственное, что было важно, – это мгновение. И оно было моим. Будто некий режиссер прописал и это место в пьесе жизни. И вот нужно было встать и выступить. И я это проделал. Встал и оборвал дальнейшее высказывание актрисы.
– Искусство? – воззвал я к сцене и к залу, как некий древнеримский ритор. – Это вы называете искусством?
– Современным искусством, – успела вставить дама.
– Не важно каким, – отпарировал я. – Искусство либо есть, либо его нет. И не важно, какое оно: современное, античное, серебряного века или будущего… Мой друг говорил о скуке только шепотом. А в прежние века вашу сценку давно уже освистали бы и зашикали, не стесняясь о приличиях! А еще в более прежние, времена средневековья, глядишь, и забросали бы тухлыми томатами! И были бы правы, как зрители! Для тех зрителей оно тоже было современным искусством! И за этим определением нельзя было скрыться, как за театральной ширмой! Искусство либо было, либо нет. Либо оно находило отзвук, соучастие у зрителя, либо нет! Либо вызывало чувства, думы, стремления, мечты, желания, либо нет! Оно не старалось привить публике повесточки, что выданы как указка для искусства, как требования нести в массы! Напротив, оно разило и обличало, зачастую высмеивая как раз то, что массы могли не замечать в своей жизни! Будило ума, сознания, будило сердца, души! Звало, воспевало, молило, сокрушалось! Оно не стремилось все опошлить, все исказить, все превратить в фарс, жалкое подобие настоящей жизни, настоящего человека, а не животного, живого, а не куклу! А здесь, здесь служат не музам тогда, а беспросветному мраку! Поэтому бы давно, служи вы музам, сказали бы себе: «Бросьте, друзья! Разве вы не видите, что мы что-то не то сделали, мы не зажигаем, а тушим оставшиеся огоньки в людях! Разве для этого мы шли в искусство? Нам платят, чтобы мы все опошлили, все низвели до примитивных эмоций! Но где же тут музы? Бросьте! Ну, не удалось в этот раз, ничего! В другой раз мы исправимся, зритель! Ты уж прости нас, не серчай! Может, многие пришли сюда ради сонаты Бетховена? Давайте дадим выступить нашим музыкантам! Может, у них получится зажечь, а не потушить огоньки в сердцах и без того забытой, забитой человеческой жизни? Не получилось у нас послужить Мельпомене. Может, у наших друзей получится воззвать к Эвтерпе? И польются звуки весны в этот студеный вечер? Давайте плюнем на придуманные обязанности играть свою роль до конца. Если у нас искусство, то и куда более великие, чем мы, были непоняты. А если нет…, то стоит ли?..»
Последние слова я говорил уже на каком-то издыхании, как загнанная, смертельно раненная лошадь делает последние решающие броски перед тем, как пасть, но домчать седока до цели. Я не мог не видеть, что она смотрела на меня, она слышала меня, она теперь знала обо мне и… будто бы знала о том, что есть тот уголок в сердце, где сохранилось ее тепло, ее любовь…
Я не мог вынести переполнявшего меня чувства, будто мятущегося, чарующего allegro первой части пятой сонаты… весна пробивается и зимой, но тем более жестоко обмануться… а я так хранил это тепло и этот уголок, что сорвался с места, спеша к выходу, ничего не видя, ничего не соображая более…
Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем я понял, что все еще дышу. В пустой матовой обстановке фойе у входа в актовый зал было пусто, спокойно, тихо. Я знал, что дверь распахнется и выйдет… Игорь с семьей… да… конечно… могло ли быть иначе? В какой вселенной? В каких пространствах и мирах?
– …ты это… если хочешь, могу подвезти… мы не стали дожидаться окончания… – Игорь смотрел на меня сверху вниз, семья неподалеку одевала осенние плотные курточки, кутаясь от гуляющего ветра, что врывался в здание, когда то один, то другой зритель покидали его. Я сбился со счета, но, казалось, что там остались разве что близкие самих артистов, всегда незримо присутствовавшие на таких выступлениях. Может, то были те несколько силуэтов в середине зала? Там, откуда лучше всего снимать выступление? В таком случае, сегодняшние съемки были у них испорчены мною. Но, как ни странно, во мне не было сожаления о сделанном и сказанном. Но что-то надо было ответить. Игорь все так же молча стоял, выжидающе смотря на меня.
– Нет, спасибо. Ты, это, поезжай… еще созвонимся…
– Непременно! – выдохнул Игорь, пожимая мне руку и отчего-то хлопая по плечу.
Они так же растворились в вечерней мгле улицы, как и остальные. Растаяли без следа. Я еще сидел, расслышав наконец биение сердца. Мне все думалось, что оно или остановилось, или выпрыгнуло там же, в зале, в нескольких метрах от нее…
