Анни Безант
Исповедь
Так изменились взгляды за шестнадцать лет и теперь ясно видно, что все нападки на нас были следствием невежества и близорукого пуританизма.
Что касается моих детей, то, что было выиграно от того, что их разлучили со мной? Как только они сделались старше и имели возможность освободиться, они вернулись ко мне; слишком короткое пребывание моей дочери со мной кончилось её счастливым браком, и я надеюсь, что опасения за её спасение в вечности окажутся столь же неосновательными, как оказался страх за её судьбу в земной жизни. К тому же оба они пошли по моим следам во взглядах на природу и на назначение человека, и в ранней молодости сделались членами теософического общества, к которому, после долгой борьбы, я проложила себе наконец путь.
Борьба за право обсуждения вопроса об ограничении народонаселения имела пострадавшего за нее мученика. М-р Эдвард Трулев, о котором я упоминала раньше, подвергся преследованию за продажу трактата Роберта Дэля Оуэна «о нравственности и физиологии» и брошюры «отдельный человек, семья и народная бедность». Его судил 1-го февраля 1878 г. лорд верховный судья в королевском суде и его очень умело защищал профессор В. Л. Гентер. Присяжные совещались два часа о резолюции и вернулись в залу заседания, объявляя, что они не смогли прийти к соглашению между собой. Большинство было за обвинение, если бы это не повело к строгому взысканию, но один из них смело заявил на суде: «что касается самой книги, то она написана простым языком для простых людей, и мне кажется, что следовало бы еще многим людям ознакомиться с содержанием ее». Смелость одного человека повлекла за собой распущение состава присяжных, но обвинители м-ра Трулева – общество борьбы с пороком – решили не выпускать жертвы из своих рук. Они вторично обратились в суд и постарались заручиться на этот раз подходящим составом присяжных. Они понимали, что так как благоразумное ограничение семей непременно привело бы к поднятию заработной платы, вследствие уменьшения предложения труда, то гораздо скорее можно ожидать «обвинительный приговор от присяжных «джентльменов»», чем от рабочих. Суд состоялся в мае и бедный 68-летний старик Трулев был присужден к четырехмесячному тюремному заключению и к уплате 50 ф. ст. за продажу книги, которая в течение 45 лет продавалась совершенно беспрепятственно несколькими издателями.
Сделано было несколько попыток отменить приговор, но безуспешно, хотя основания для отмены были такие же, как для меня и м-ра Брэдло. М-р Трулев должен был поэтому подчиниться приговору, хотя подписанная 11 000 человек петиция об его освобождении подана была министру от всех графств Англии и в Лондоне состоялся многотысячный митинг в St. James Hall, постановивший добиваться его освобождения. Вся эта агитация однако не сократила ни на один день срока заключения м-ра Трулева; и он был освобожден из тюрьмы только 5-го сентября. 12-го же числа того же месяца состоялся многолюдный митинг в честь его в научном клубе, и собравшиеся почитатели пострадавшего поднесли ему художественно исполненный адрес и кошелек с 177 ф. ст. (дальнейшая подписка подняла эту сумму до 197 ф. ст.).
Едва ли необходимо прибавить, что одним из результатов преследования было сильное возбуждение во всей Англии и громадное распространение мальтусовского учения. Устраивались всякие демонстрации, во имя свободного обсуждения вопросов нравственности. На одном из таких собраний зала клуба фридеров в Манчестере была битком набита и то же самое повторилось и в Бредфорде и в Бирменгэме, где не оказалось ни одного свободного уголка. Куда бы мы ни отправлялись, вместе или отдельно, повторялось то же самое и не только лекции о теории Мальтуса привлекали толпы слушателей и литература об этом предмете раскупалась охотно, но любопытство побуждало многих приходить на наши радикальные и иные лекции и тысячи людей впервые знакомились с теориями свободомыслия.
Печать, как лондонская, так и провинциальная, сходились в осуждении преследования и все соглашались с тем, что оно ведет только к большему распространению запрещенной книги и к возрастающей популярности тех, кто стоял за свободу печати. С этого времени самые ожесточенные нападки на нас исходили главным образом от наших противников в вопросах религиозных; они видели в искажении факта преследования удобное орудие нападения. За последние несколько лет общественное мнение стало понемногу склоняться на нашу сторону, вследствие давления нищеты, последовавшей за общим упадком промышленности; в 1884 г., когда общественное мнение было сильно возбуждено книгой «Горькое воззвание обездоленного Лондона» (The Bitter Cry of Outcast London), многие сотрудники «Daily News», в особенности м-р Г. Р. Симс, смело высказали свое мнение, что бедность в значительной степени зависит от многолюдности рабочих семей, и заметил, что нас преследовали за распространение знаний, необходимых для спасения тружеников в наших больших городах.
Одним из полезных результатов преследования было основание мальтузианской лиги, которая задалась целью «добиваться уничтожения всяких взысканий за открытое обсуждение вопроса о росте населения и стремиться к ознакомлению народа всеми возможными средствами с законом о росте населения, его последствиями и его отношениями к общественной этике». Первое общее собрание лиги состоялось 26 июля 1877 г. и на нем избран был совет в 20 членов под председательством д-ра Дрисдаля; лига долго работала под руководством того же председателя, приводя в исполнение задуманные планы; она издавала массу брошюр и листков, поддерживала ежемесячный журнал «Malthusian». Масса лекций устроена была ею во всех частях Англии и к тому же теперь открылась еще медицинская ветвь, в которую допускались только мужчины и женщины с медицинским образованием; туда принимались члены изо всех европейских государств.
Другим результатом преследования было присоединение «Д.» к редакции «National Reformer». Этот талантливый и умный писатель вступил в наши ряды как только узнал о том, что нас преследуют, и потом предложил вести журнал в течение ожидаемого тюремного заключения м-ра Брэдло и меня. С того времени и до сих пор – а с тех пор прошло уже пятнадцать лет – его статьи появлялись в каждом номере и в течение всего этого времени не произошло ни одного недоразумения между издателями и сотрудником. Надежный товарищ в деле, искренний и преданный друг в частной жизни, «Д.» оказался драгоценным приобретением, которое доставило нам преследование.
«Д.» не был к тому же единственным другом, которого мы приобрели благодаря нашим врагам. Я не могу подумать о том времени, не вспоминая в то же время, что именно благодаря преследованию я близко сошлась с м-сс Анни Паррис, женой Тюза Парриса, который состоял секретарем комитета обороны в течение всего времени борьбы; эта женщина была одним из моих самых близких и любящих друзей во время долгой борьбы и последовавшей затем еще более тяжелой борьбы из-за опеки над моей дочерью. Еще несколько друзей, которых я приобрела в то время, останутся, я надеюсь, таковыми до самой смерти и благодаря им я с хорошим чувством вспоминаю об этом времени треволнений и борьбы.
Количество денег, присылаемых из публики для покрытия издержек во время нольтоновского процесса и других преследований, показывало, какое участие все принимали в нашей борьбе. Комитет обороны представил отчет в марте 1878 г., по которому оказалось, что подписных сумм в комитет поступило 1,292 ф. ст., из которых покрыты были издержки по процессу м-ра Брэдло, моему и м-ра Трулева, что составляло 1,274 ф. ст. Оставшиеся 17 ф. ст. перенесены были в новый фонд для борьбы против новых преследований. Фонд опять увеличился до 247 ф. ст. и смог покрыть расходы по успешной апелляции м-ра Брэдло в деле нольтоновской брошюры, по моим судебным препирательствам и по оказавшейся к сожалению безуспешной апелляции м-ра Трулева. После освобождения м-ра Трулева, ему преподнесена была, как я упоминала выше, сумма в 197 ф., а после окончания всех процессов какой-то оставшийся неизвестным единомышленник прислал мне лично 200 ф. ст. «в знак благодарности за выказанное мужество и талант». Кроме того, мальтузианская лига получила не менее 455 ф. ст. в течение первого года своего существования и вступила во второй год с балансом в 77 ф. ст.
Такой же приблизительно случай преследования как с нами произошел в Америке, где один книгопродавец, м-р Д. М. Беннет, пустил в продажу книгу, взгляды которой он сам не разделял, и поплатился за это тюремным заключением; по этому поводу мы устроили ему торжественную встречу, когда он приехал в Англию по отбытии своего тюремного заключения. Мы собрали в научном собрании многолюдный митинг и мне было поручено произнести ему приветственную речь и передать сочуственный адрес, покрытый подписями всех членов общества.
Пока я была твердо убеждена в истинности учения Мальтуса, ничто не могло заставить меня отказаться от проповеди его, ни угроза штрафов и тюрьмы, ни разлучение с детьми, ни общественный остракизм, ни оскорбления и клеветы, которые труднее было снести чем смерть. Но когда борьба была окончена и большая часть общества склонялась к взглядам, которые так дорого стоили м-ру Брэдло и мне, я добровольно отказалась от нео-мальтузианства в 1891 г. Эта перемена взглядов была отчасти результатом двухлетних сношений с Е. П. Блаватской, которая доказала мне, как бы нео-мальтузианство ни казалось справедливым и истинным, пока человек рассматривается как самый совершенный результат физической эволюции, оно шло совершенно в разрез с пониманием человека, как существа духовного, материальная форма и жизнь которого вполне зависит от его собственной духовной жизни. Почему и каким образом я вошла в теософическое общество и признала учение Е. П. Блаватской, я изложу в надлежащем месте. Теперь же я должна только установить, как произошло мое отпадение от нео-мальтузианства, за которое я так много страдала и так сильно боролась.
Когда я сделала основой своей жизни и деятельности философский материализм, я судила о всех поступках по их влиянию на счастье людей в настоящее время и в будущих поколениях, видя в человеке органическое существо, жизнь которого ограничивается земным существованием, и деятельность которого простирается только на земную жизнь и ограничена физическими законами. Целью жизни делалось таким образом стремление к физическому, умственному и нравственному совершенствованию человечества путем наследственности; умственное и нравственное совершенство рассматривалось при этом как результат материальных условий, доступных медленному, но верному совершенствованию путем рационального подбора и передачи потомству качеств, которые тщательно подбирались и культивировались у родителей. Самым полным образом это серьезное и высокое понимание материализма отражено было проф. В. К. Клифордом в его прекрасной статье «Этика веры».
При таком взгляде на долг человека по отношению к разумному содействию природе в эволюции человеческого рода, нео-мальтузианство являлось естественным выводом из материализма в применении к практической жизни, лекарством против нищеты и растления нравов рабочего класса. До сих пор я не понимаю, как не понимала и тогда, каким образом материализм может не признавать теории Мальтуса. Если человеческая жизнь есть результат исключительно физических причин, то только их и нужно иметь в виду, при руководстве эволюцией человеческого рода. Если жизнь человека ограничивается исключительно его земным существованием, то он только самое совершенное из земных существ. Исходя из этой точки зрения и не задумываясь ни над прошлым, ни над будущим человечества, я была вместе с тем, конечно, слепа к глубоким причинам его теперешних бедствий. Я искала материальных лекарств для излечения болезни, имевшей в моих глазах материальное происхождение. Но что если зло происходило из более скрытого источника, и причины его превышают представления материализма? Что если лекарство создает только новые причины для будущих бедствий, и, оказавши действие паллиатива, усиливает только самую болезнь и вызывает её возобновление в будущем? Такое понимание задачи я нашла у Е. П. Блаватской, когда она стала развивать предо мной историю развития человечества, его происхождения, и историю истинных отношении между прошлым, настоящим и будущим человека.
Что такое человек в свете теософии? Духовное существо, вечное и невоплощенное, проходящее обширный круг человеческого опыта, рождающееся все вновь и вновь на земле в течение тысячелетий, и медленно совершающее эволюцию к идеальному образу человека. Он не результат материальных причин, но сам заткан в материю, и формы материи, которая облекает его, будучи им же самим создана. Это объясняется тем, что разум и воля человека – творческие силы, не в смысле созидания ex nihilo, а подобно продуктивности мысли художника, и эти силы человек упражняет в каждом акте мысли. Таким образом, он постоянно создает вокруг себя формы мыслей, дающих внешнюю форму самой тонкой материи, и эти формы продолжают реально существовать, даже когда тело мыслящего давно уже вернулось к земле, воздуху и воде. Когда наступает для души время возрождения на земле, эти формы мыслей, её собственные создания, помогают создать образ, в который воплощаются отдельные частички материи. Так образуется тело, находящееся в полной зависимости от духовных сил, являющихся результатом прежних воплощений. Таким образом каждый человек, в сущности, создает форму, в которой он воплощен на земле, и то, чем он является в настоящем, неизбежный результат его творческих сил в прошлом. Применяя это к учению нео-мальтузианства, теософия видит в любви мужчин и женщин не только чувство, которое у человека является общим с животными и составляет в теперешней стадии человеческого существования непременную часть человеческой природы, – она признает такого рода любовь чисто животной страстью, которую можно сделать более благородной и поднять до истинно человеческого чувства, могущего послужить рычагом прогресса и одним из факторов развития человечества. Вместо этого, однако, человек в прошлом подчинил рассудок страстям. Ненормальное развитие полового инстинкта у человека, более сильного, чем у животных, происходит от того, что в нем присутствует интеллектуальный элемент; все помыслы и стремления в области животной страсти создали известные формы мысли, которые привились к человеческому роду и возбудили интенсивность страстей, представляющих заметный контраст с умеренностью нормальной животной жизни. Благодаря этому, половой инстинкт сделался одним из самых неистощимых источников человеческих бедствий и нравственных падений и лежит в основании самых ужасных социальных язв. Борьба против этого лежит исключительно на обязанности самих жертв печального положения вещей. они должны стремиться к ограничению низменных страстей и к превращению их в чувство привязанности, к развитию духовной стороны бытия вместо животной, стремясь таким образом к приближению человека к той стадии, когда каждая духовная и физическая способность человека будет подвластна требованиям души. Из всего этого следует, что теософия проповедует воздержание в браке и постепенное, – в массе оно не может быть внезапным, – сведение брачных отношений к заботам о продолжении рода.
Этот взгляд теософии на нео-мальтузианство выяснила мне впервые Е. П. Блаватская. Возражая ей, я доказывала, что оно может служить, хоть на время, паллиативом бедственного положения, так близко знакомого мне, защитой женщин от невыносимого ига и неизбежных в её теперешнем быту страданий. Но Е. П. напомнила мне, что если заглянуть дальше настоящей минуты, то видно будет, как страдание должно вновь и вновь возвращаться с каждым поколением, если мы не постараемся уничтожить самый корень зла. «Я не осуждаю женщины, – сказала она, – которая обращается к подобным средствам обороны среди современных плачевных условий жизни; неведение истинных причин зла оправдывает обращение к всякому орудию спасения. Но не вам, оккультистке, продолжать проповедовать метод, ведущий только к усугублению скорби». Я сознавала, что она права, и хотя мне тяжело было принять решение, страшно было отнять у несчастных временный паллиатив против страданий, губящих их жизнь и приводящих многих к ранней смерти, но я все-таки приняла его. Я отказалась переиздать свою брошюру «Law of Population» или продать право на издание, огорчив этим всех своих преданных друзей, которые так великодушно поддерживали меня в длинной и настойчивой борьбе; им тяжело было видеть, что я отказалась воспользоваться победой по непонятным им и ложно толкуемым причинам. Неужели же всегда будет так, что, поднимаясь вверх, человек должен на каждом шагу попирать или свое сердце, или сердца близких ему людей.
Глава IX
В борьбе с обществом
Вернувшись к своей работе после долгой и опасной болезни, я опять взялась за дело, хотя и со скорбью в душе, но с прежней непреклонной твердостью духа. В «National Reformer» от 15 сентября 1878 г. напечатано было мое небольшое благодарственное письмо выражавшим мне сочувствие друзьям и уверение, «что ни болезнь, ни причинившие ее волнения не ослабили моей решимости работать для общего дела». В самом деле, я с новой силой обратилась к работе, в которой находила единственное утешение; написанные мною тогда брошюры против англиканской церкви носят отпечаток особой горечи, потому что именно церковь и лишила меня ребенка, и я беспощадно платила за нанесенный мне удар. В политической борьбе того времени, когда система Биконсфильда была в полном ходу с своими принципами захвата и наступательных действий, я выражала свои мнения пером и живой речью, а мои статьи в защиту честной и свободолюбивой политики в Индии, так же как и протесты против захвата Афганистана и других политических преступлений, положили во многих индийских сердцах основание любви ко мне и кажутся мне теперь подготовкой к пропаганде среди индусов, которой я посвящаю теперь много времени и труда. В ноябре того же года (1878), я написала маленькую книгу «Англия, Индия и Афганистан», которая вызвала массу благодарственных писем; кроме того, ведение процесса против м-ра Безанта, две, а иногда и три публичные лекции каждое воскресение, не говоря уже об издательской работе в «National Reformer» и секретарской должности в мальтузианской лиге, занимали все мое время. Но я вскоре заметила, что у меня образовывается привычка отвлекаться во время чтения от сюжета книги, и предаваться мыслям об отнятой у меня девочке. Чтобы побороть эту слабость, я решила заняться восполнением пробелов в моем научном образовании и подготовиться, между прочим, к какому-нибудь университетскому экзамену. Я решила, что эта будет прекрасным отдыхом от другой моей работы, и в то же самое время придаст моим знаниям большую точность и сделает меня более пригодным оратором для дела, которому я посвятила жизнь.
При наступлении нового года (1879) я в первый раз встретила человека, которому я впоследствии обязана была многим в деле научной подготовки – Э. Б. Эвелинга, д-ра наук лондонского университета и в высшей степени способного учителя в научной области. Ясный и точный в своем знании, обладающий даром крайне доступного изложения, беззаветно преданный науке и с наслаждением преподающий ее другим, он был идеальным учителем. Этот молодой человек начал писать в январе 1879 г. под псевдонимом для «National Reformer», и в феврале я сделалась его ученицей, имея в виду экзаменоваться в июне в лондонском университете, что и было исполнено. Могу сказать по опыту всякому, кто переживает душевные страдания, что подобные интеллектуальные занятия доставляют громадное облегчение. В течение весны, кроме обычного, дела, т. е. писания статей и брошюр, чтения лекций и издательства – а чтение лекций было сопряжено с путешествиями с одного конца Англии на другой – я перевела объемистую французскую книгу и вынесла на своих плечах защиту дела об опеке моей дочери в кассационном суде. Среди всех этих дел для меня было громадным наслаждением заниматься алгеброй, геометрией и физикой и забывать запутанные судейские препирательства, углубляясь в формулы и задачи. Выигрыш дела, вернувший мне право видеться с детьми, ознаменовал собой крупную победу в тяжелой борьбе против общества; м-р Брэдло писал в «National Reformer», что «моя речь была небывалым по смелости заявлением свободомыслия», и с свойственной ему снисходительностью прибавил, что партия должна быть мне благодарна «за самую сильную защиту свободы убеждений, которую ему приходилось когда либо слышать».
Среди всей этой борьбы организованная сила партии свободомыслящих все более росла, 650 новых членов были приняты в течение 1878-79 года, а в июле 1879 г. вступление в наши ряды д-ра Эдварда Эвелинга доставило нам сильного и талантливого поборника и дало сильный импульс воспитательной стороне движения. Я председательствовала на его первой лекции в научном клубе, 10-го августа 1879 г., и он вскоре поплатился за свою смелость, лишившись кафедры сравнительной анатомии в лондонском госпитале, хотя совет и признал, что он выполнял свои обязанности с большой добросовестностью и уменьем. Одним из первых результатов его обращения было устройство в южном Кенсингтоне двух научных классов, которые разрастались с каждым годом; в 1883 году у нас уже было 13 классов для мужчин и женщин, и в некоторых из них шла подготовка к университетским экзаменам; преподавателями были д-р Эвелинг и его воспитанники. Я выдержала экзамен на высший диплом по научным предметам и получила право преподавать восемь различных предметов; Алиса и Ипатия Брэдло последовали моему примеру, и мы все вместе вели эти классы каждую зиму от сентября до мая. Кроме того, мисс Брэдло вела класс хорового пения.
Это преподавание естественных наук и собственные занятия ими очень пригодились мне в моей общественной деятельности. Но и здесь религиозная и общественная ненависть преследовали меня. Когда мисс Брэдло и я стали просить разрешения посещать лекции ботаники в в университете, нам отказали, мне за мои собственные грехи, а ей только за то, что она дочь своего отца. Когда я выдержала учительский экзамен, я целый год не требовала выдачи диплома, чтобы не помешать дочерям м-ра Брэдло получить свидетельства об окончании; позже, когда диплом мне был выдан, сэр Генри Тилер обвинил в парламенте министерство просвещения за признание моих учительских прав, и пытался протестовать против субсидии правительства школам научного клуба. Когда я просила разрешения заниматься в ботаническом саду Regent Park'а, управляющий мне отказал на том основании, что там занимаются его дочери.
Со всех сторон я встречала оскорбления, неизбежные, конечно, в моем положении относительно общества, но вместе с тем крайне угнетавшие меня. Нам приходилось пролагать себе путь против подобного рода трудностей, и каждый шаг наш наталкивался на сопротивление общества. Как бы хорошо ни было по существу то, что мы делали – а наши школы имели очень большой успех – повсюду общество чувствовало веяние ереси; и если м-ра Брэдло и меня упрекают в излишней резкости в наших тогдашних нападках на общество, то нужно не забывать возбуждающее действие мелочного преследования и постоянных, неприятностей. Для него это было особенно тяжело; он видел, как его дочерей, способных и благородных девушек, оскорбляли и преследовали только за то, что это были его дети, любившие и почитавшие его больше, чем кого либо на свете.
В октябре 1879 г. я впервые встретилась с Гербертом Борро, с которым познакомилась более близко только во время рабочих волнений осенью 1887 г., когда нам пришлось работать в общем деле.
