Антон S.A
Тьма, Огонь и Пепел
«Там, где пепел оседает, тьма молчит, но не спит. Там, где огонь горит, он не согревает, но зовет. Там, где духи шепчут, их голос – первый гром перед бурей.»– Из древних свитков Пепельных Пустошей
«Из пепла рождается сила, из крови – судьба, а из тьмы – те, кто изменит миры.»
Огонь и тьма
В глубине Пепельных Пустошей, где небо рвалось в кровавых судорогах, а земля дышала ядом древних извержений, жил орк по имени Грак’зул Пожиратель Пепла. Его кожа, словно потрескавшийся базальт, хранила шрамы тысячелетних войн с огнем, что лизал плоть до костей, но не смел забрать душу. Здесь, среди грохочущих бездн и рек расплавленного камня, время теряло смысл, а граница между жизнью и вечным горением истончалась, как дым над кратером Горна Скверны – исполинской гряды, чьи пики пронзали облака, словно клыки забытого бога. Воздух густел от вони серы и гнили, а под ногами Грак’зула трескалась кора застывшей лавы, обнажая подземные жилы, где шептались тени. Они звали его именами, которых не знал даже вождь Кровавого Холма – клана, чьи барабаны давно умолкли под пеплом. Но орк не слушал. Его глаза, горящие желтым пламенем, видели лишь то, что скрывалось за завесой огня: силу, выкованную не в битвах с людьми или эльфами, а в тихом противоборстве с самой землей, что пыталась его поглотить. Однажды, когда багровое солнце Бездонного Жерла погрузилось в озеро магмы, а тени удлинились, как щупальца голодного зверя, Грак’зул нашел в расселине череп. Не простой – черный, словно выточенный из ночи, с рунами, что пульсировали тусклым багрянцем. Они жгли пальцы, но орк не отпустил находку. Вместо этого он засмеялся, и смех его слился с ревом подземного шторма, будто сама Пустошь ответила ему. А где-то вдали, за горами, чьи вершины были скрыты вечным смогом, завыл рог. Не клана, не армии – нечто древнее, слепое, жаждущее. Но Грак’зул уже шел вперед, сжимая череп в руке, не зная, что огонь под его ступнями начал менять форму. И тени за ним двигались чуть быстрее, чем должны были…Тропа, по которой шел Грак’зул, извивалась меж трещин, словно змея, сбросившая кожу. Каждый шаг оставлял за ним отпечаток, который тут же заполнялся кипящей жижей – земля здесь не терпела следов, словно стыдилась собственного нутра. Стервятники из Безглазых Ущелий кружили выше, их крылья, сшитые из лоскутов тухлой плоти, хлопали в такт подземным толчкам. Но даже они не решались снизиться: то ли боялись жара, что лизал плечи орка, то ли чуяли в нем нечто большее, чем мясо для своих клювов. Он шел через Разоренные Равнины, где ветер гудел сквозь останки каменных идолов, чьи лица были стерты в кровавую кашу временем. Их пустые глазницы следили за ним, и в их молчании слышался вопрос, который Грак’зул давно перестал задавать себе: что ждет того, кто вырвет тайну у огня? Череп в его руке тяжелел с каждым часом. Руны на нем теперь светились ровным, зловещим багрянцем, словно в такт ударам невидимого сердца. Иногда орку казалось, что из глубин черной кости доносится шепот – не слова, а звуки, напоминающие треск ломающихся ребер, вой затравленного зверя, звон цепей, рвущихся в темноте. Он отвечал на них гортанным рычанием, заставляя тени отшатываться, но они возвращались, гуще и настырнее, цепляясь за его пятки словно липкие щупальца. К ночи – если здесь можно было назвать ночью багровый мрак, утяжеленный пеплом – Грак’зул наткнулся на лагерь. Вернее, на то, что от него осталось. Палатки из шкур мамонтовралов обуглились, превратившись в хрупкие скелеты, а тела… Тела лежали в странных позах, будто их кости растаяли до того, как души покинули плоть. Лица, или то, что от них осталось, были обращены к Горну Скверны, словно в последний миг путники увидели в его огне нечто, заставившее их забыть о бегстве. Среди пепла орк нашел амулет – расплавленный кусок металла с клыком, оплетенным черными волосами. Знак клана Кровавого Холма. Его собственного. Грак’зул сжал обгоревший символ в кулаке, и вдруг череп в его другой руке вздрогнул, выпустив струйку дыма. В тот же миг земля под ним дрогнула, и где-то в глубине, далеко под слоями камня и расплава, застонал голос. Нечеловеческий. Не звериный. Словно сам ад зевнул, пробуждаясь от долгого сна. Орк двинулся дальше, в сторону Жильных Пропастей – каньонов, где лава текла не вниз, а вверх, к небу, словно кровь из перерезанной артерии. Воздух здесь пах железом и чем-то сладковато-гнилым, как будто впереди гнил целый лес, превращенный огнем в карамельный кошмар. Тени теперь шли не позади, а по бокам, принимая смутные очертания: то ли воинов с искривленными клинками, то ли существ со слишком длинными суставами и ртами, полными углей. Грак’зул не оборачивался. Он знал, что за ним уже не просто Пустошь. За ним шло нечто, что огонь не рождал, но что рождалось из огня. И череп в его руке, кажется, знал это лучше него. Жильные Пропасти дышали. Стенки каньонов, покрытые пульсирующими прожилками, сжимались и расширялись, будто гигантские легкие, втягивающие ядовитый воздух. Лава, струившаяся вверх, брызгала сгустками пламени, и каждый такой всплеск оставлял на камнях черные ожоги в форме рун – похожих на те, что плясали на поверхности черепа. Грак’зул чувствовал, как находка в его руке резонирует с этими знаками, словно ключ, вставленный в замок, который вот-вот щелкнет. Тени по бокам сгустились в подобия фигур. Они не нападали, не шептались – лишь повторяли его движения, как отражения в кривом зеркале. Когда орк останавливался, они замирали; когда он поднимал череп к багровому небу, их «головы» запрокидывались синхронно, будто в немом поклонении. Иногда в их очертаниях проступали детали: обломок рога, коготь, обвитый цепью, глаз, горящий слишком ярко даже для этого места. Но стоило Грак’зулу приглядеться – и тени снова становились просто тенями. К полуночи – а здесь ее отмечал вой Странствующих Духов Пепла, бродячих огоньков, что закручивались в спирали над трещинами – орк достиг Моста Костей. Сооружение, сплетенное из позвонков существ крупнее мамонтов, висело над пропастью, где внизу клокотало озеро жидкого обсидиана. Мост дрожал, словно живой, и с каждым шагом Грак’зула кости под ним начинали скрипеть мелодию, напоминающую плач. На середине моста орк замер. Череп в его руке внезапно стал холодным, как лед, и руны на нем погасли. Тишина навалилась густой пеленой, заглушая даже рев лавы. И тогда он увидел их – фигуры на другом берегу. Не тени. Существа в доспехах из спрессованного пепла, с лицами, скрытыми за масками в форме черепов, идентичных тому, что он нес. Они стояли неподвижно, но Грак’зул чувствовал их взгляды: тяжелые, липкие, словно смола. Один из воинов поднял руку, указывая на череп. Его пальцы были слишком длинными, словно кости под кожей растянули плоть в попытке сбежать. Грак’зул ответил рычанием, сжимая находку так, что треснула базальтовая кора на его ладони. В ту же секунду череп вспыхнул ослепительным багрянцем, и мост содрогнулся. Кости под ногами орка начали шевелиться, щелкая, как челюсти голодного зверя. Он побежал. Впереди воины расступились, растворяясь в воздухе, будто дым. Тени по бокам взвыли – впервые издав звук, – а за спиной Грак’зула мост начал рушиться, позвонки падали в пропасть, шипя в кипящем обсидиане. Он прыгнул на край утеса в тот миг, когда последняя опора рассыпалась, и приземлился на колени, чувствуя, как лава сочится сквозь трещины в набедреннике. Когда орк поднял голову, перед ним открылась Долина Молчащих Языков. Бескрайнее поле черных стеблей, похожих на застывшие языки пламени, тянулось к горизонту. Каждый «стебель» был увенчан шарообразным соцветием, внутри которого мерцали огни – словно фонарики, зажженные для тех, кто заблудился меж мирами. Но здесь не было ветра, не было звуков, только гнетущая тишина, густая, как смола. Череп снова стал теплым. Руны замигали, будто передавая код, а где-то в глубине долины, меж черных стеблей, что-то зашевелилось. Нечто огромное, волнообразное, словно хребет подземного змея, плывущего под самой поверхностью. Грак’зул встал, смахнул пепел с плеч и двинулся вперед. Он не знал, ведет ли его череп, голод или та самая сила, что годами копилась в его жилах. Но он чувствовал: то, что началось в Пепельных Пустошах, уже нельзя остановить. Долина Молчащих Языков поглощала каждый звук, словно жадно глотая последние крики умирающих миров. Черные стебли скрипели при касании, их соцветия поворачивались за Грак’зулом, следя мерцающими «глазницами». Воздух здесь был густым, словно желе из растопленного свинца, каждый вдох обжигал легкие, оставляя на губах привкус старой крови и горелого миндаля. Череп в руке орка пульсировал теперь в такт его шагам. Руны то вспыхивали, то гасли, будто вели немой диалог с чем-то, что пряталось под землей. Волнообразное движение в глубине долины приближалось, выгибая почву волнами, из которых сочился липкий дым. Грак’зул прислушался к тишине – и услышал. Не звук, а вибрацию, пронизывающую кости. Словно кто-то бил в гигантский барабан, обтянутый кожей… нет, не кожей. Он ускорил шаг. Стебли начали смыкаться за его спиной, образуя плотную стену, а впереди земля внезапно оборвалась, открывая Безмолвный Улей – пещеру, чьи стены были усеяны ячейками, словно гигантские пчелиные соты. Но вместо воска они состояли из застывшей слизи, мерцающей синеватым светом. Внутри некоторых ячеек виднелись силуэты: то ли людей, то ли существ, чьи конечности были скручены неестественным узлом, рты растянуты в немом крике, глаза заменены угольными впадинами. Грак’зул приблизился к одной из ячеек. Слизь дрогнула, и лицо внутри повернулось к нему. Черные жилки поползли по поверхности, складываясь в слова на забытом языке. Орк не успел прочесть – череп в его руке внезапно вырвался на свободу, повис в воздухе и ударил лучом багрового света в стену. Сотни ячеек застонали, их содержимое начало шевелиться, вытягивая костлявые пальцы к лучу. Орк отпрянул, но было поздно. Слизь лопнула, и существа выпали наружу, обтекая его, как вода камень. Их тела были лишены костей, плоть перетекала, принимая формы то пауков, то змей, то человеческих фигур с вывернутыми суставами. Они не атаковали. Они наблюдали. Один из них, с лицом, напоминающим расплавленную маску, протянул руку к черепу. В его ладони открылся рот, полный игл.
– Ты не свой, – прошипел рот, говоря на языке кланов, но голосом, в котором смешалось сто чужих гортанных скрежетов.
Грак’зул выхватил топор, но оружие прошел сквозь существо, как сквозь дым. Череп, все еще висящий в воздухе, вспыхнул ярче, и твари отпрянули, зашипев. Их формы расплылись, превратившись в лужицы черной смолы, которые тут же втянулись обратно в ячейки. Пещера содрогнулась. Со свода посыпались осколки слизи, и Грак’зул увидел, как луч от черепа выжигает в дальней стене проход – арку, за которой виднелись Огненные Чащобы. Лес из кристаллов, растущих из земли, как копья. Их грани искрились, отражая несуществующий здесь свет, а между стволами метались тени, напоминающие детей с обугленными крыльями. Орк схватил череп, все еще излучающий жар, и шагнул в проход. В тот же миг арка схлопнулась за ним, отрезая путь назад. Кристаллы вокруг загудели, их вибрация сливалась в мелодию, от которой кровь в жилах Грак’зула вскипала. Он двинулся вперед, ломая хрупкие на вид вершины, но каждая сломанная ветвь оставляла на его коже раны, из которых сочился не кровь, а черный дым. В глубине чащобы его ждало озеро. Не из лавы – из жидкого серебра, кипящего без огня. Над поверхностью кружили те самые дети-тени, их крылья оставляли на воде рябь, складывающуюся в руны. А посреди озера возвышался остров. На нем стоял трон, сплетенный из шипов и когтей, а на троне сидела фигура в плаще из пепла. Рог завыл снова. Теперь он звучал не сзади, а спереди. Грак’зул сжал череп. Он знал, что следующий шаг будет последним. Или первым. Озеро Холодного Пламени дышало тишиной, нарушаемой лишь шелестом крыльев теней-детей. Их смех, похожий на треск ломающегося стекла, резал воздух, оставляя невидимые шрамы. Грак’зул ступил на серебряную гладь, ожидая, что жидкость обожжет плоть, но вместо этого ступни погрузились во что-то вязкое и живое. Поверхность озера не была водой – она тянулась за ним, словно паутина, цепляясь за броню, пытаясь вплести его в свою мертвую ткань. Дети-тени сомкнулись вокруг, их обугленные крылья касались его плеч, оставляя метки в виде рун, которые тут же начинали кровоточить пеплом. Один из них, с лицом, словно вырезанным из угля, прошептал:
– Он ждет. Но трон пуст для тех, кто несет ложный лик.
Грак’зул не ответил. Череп в его руке дрожал, как пойманный зверь, а руны на нем теперь светились синим – холодным, чужим, непохожим на багрянец Пепельных Пустошей. Орк двинулся вперед, разрывая серебряные нити подошвами. С каждым шагом остров становился ближе, а трон обретал детали: шипы на его спинке были не металлом, а костями, покрытыми инеем, хотя вокруг стоял невыносимый жар. Когда он достиг середины озера, жидкость закипела. Из глубины поднялись фигуры – Стражи Вечного Начала. Гиганты в доспехах из спрессованного льда и пепла, с лицами, скрытыми под шлемами в форме черепов мастодонтов. Их пустые глазницы полыхали голубым пламенем, а в руках они сжимали копья, чьи наконечники были выкованы из звездного света.
– Отдай ключ, – прогремел хор голосов, и озеро содрогнулось, выплевывая вверх капли серебра, застывавшие в воздухе кристаллами.
Грак’зул оскалился. Череп в его руке взорвался сиянием, и голос, который он слышал лишь в шепотах теней, заговорил впервые – низко, как грохот обвала:
– Они не враги. Они дверь.
Орк бросился вперед, не в сторону острова, а вниз, туда, где копья стражей касались поверхности. Ледяные клинки вонзились в серебро, и озеро раскололось, открывая туннель из черного стекла, уходящий в бездну. Дети-тени взвизгнули, рассыпаясь искрами, а стражи застыли, превратившись в статуи, покрытые паутиной трещин. Падение длилось вечность. Стенки туннеля мелькали тенями былых времен: кланы, сгорающие в пламени, боги, спящие под землей, существа с кожей из тумана, пожирающие собственные сердца. Череп в руке Грак’зула стал тяжелее горы, выворачивая суставы, но он не отпускал. Внизу забрезжил свет. Не огонь, не звездный отсвет – нечто мутное, словно свет сквозь гнилую плоть. Приземление было мягким, словно он упал на тело спящего исполина. Равнина Спящих Снов раскинулась перед ним. Бескрайнее поле, покрытое кожистыми цветами, чьи лепестки шевелились, как губы, повторяющие обрывки забытых молитв. На горизонте возвышался город – не из камня, а из плоти и костей, с башнями, скрученными в узлы, и стенами, пульсирующими в такт неведомому ритму. Воздух здесь был сладким и удушающим, как вдыхание нектара сквозь тряпку, пропитанную ядом. Череп потух. Руны исчезли, оставив лишь шершавую поверхность, напоминающую кожу. Грак’зул почувствовал, как что-то сдвигается у него за спиной. Не тени, не стражи – нечто, что существовало между ударами сердца. Он шагнул к городу, не зная, ведет ли его воля, череп или та сила, что теперь пульсировала в его жилах, замещая кровь. Город из Плоти дышал. Стены, сотканные из переплетенных сухожилий и ребер, сжимались и расширялись, как гортань спящего колосса. Башни, скрученные в узлы мышц, выделяли слизь, стекавшую по фасадам ручьями, пахнущими медью и забродившей желчью. Грак’зул шагал по мостовой, выложенной зубами, каждый из которых шептал обрывки проклятий на мертвых наречиях. Череп в его руке, теперь теплый и податливый, будто свежий трофей, пульсировал в такт шагам, словно пытался слиться с ритмом города. Кожаные цветы, росшие вдоль дороги, поворачивали «головы» следом за орком. Их лепестки, покрытые язвами, раскрывались, обнажая зубчатые рты, из которых сочилась черная смола. Она стекала в трещины между зубами-камнями, и оттуда поднимались пузыри, лопающиеся с хриплым вздохом. Грак’зул чувствовал, как смола тянется за ним, цепляясь за пятки, но каждый раз отступала, едва касаясь тени, отбрасываемой черепом. Впереди зиял проход – арка, обрамленная спинными хребтами, увенчанными черепами неведомых существ. За ней открывалась Площадь Голодных Зеркал. Здания здесь были покрыты чешуйчатыми наростами, мерцавшими тусклым блеском, а вместо окон зияли провалы, из которых свисали щупальца, облепленные глазами. Но главное – посередине площади стояли зеркала. Не стеклянные, а плотоядные: их поверхности колыхались, как воды болота, а рамы были сращены из костей, утыканных клыками. Грак’зул приблизился к первому зеркалу. Отражение моргнуло – но это был не он. Существо с кожей, покрытой трещинами, как потрескавшаяся глина, с глазами, в которых горели не звезды, а черные дыры. Оно подняло руку, и в ладони раскрылся рот, произносящий слово:
– Заменитель.
Орк ударил по зеркалу кулаком. Поверхность прогнулась, как мембрана, и из трещин брызнула желтая жидкость. Отражение засмеялось, а за ним засмеялись все зеркала на площади. Звук наполнил пространство, густой и липкий, словно кипящий деготь. Череп в руке Грак’зула вдруг забился, как птица в ловушке, и из его глазниц хлынули струйки пепла, сложившись в дорожку, ведущую к центральной башне. Он пошел, игнорируя щупальца, тянущиеся к нему из окон. Глаза на них следили, моргая асинхронно, а некоторые плакали густой слизью, пахнущей гнилыми плодами. Воздух здесь был таким плотным, что каждый вдох казался глотком железа. Башня, круглая, как зрачок, пульсировала розоватым светом. Вход в нее охраняли Безликие Певцы – существа без ртов, с лицами, гладкими, как яйца. Их пальцы, длинные и суставчатые, танцевали в воздухе, вырезая руны, которые тут же растворялись с шипением. Когда Грак’зул приблизился, они замерли, а затем, как один, повернулись к нему. На их «лицах» проступили шрамы, складывающиеся в слова:
– Он уже в тебе.
Орк прошел сквозь них, и стражи рассыпались в пыль, как высохшая глина. Внутри башни стены бились, как сердце, а под ногами шевелился ковер из черных червей, сливающихся в узоры. Лестница, ведущая вверх, была не из камня – из сросшихся позвоночников, щелкающих при каждом шаге. На вершине, в комнате без потолка, открывавшей вид на багровое небо, стоял алтарь. Не каменный – живой. Плоть его дышала, а на поверхности выступали вены, по которым текла не кровь, а мгла. На алтаре лежал нож. Лезвие – осколок тьмы, рукоять – ребро, обмотанное волосами. Череп в руке Грак’зула вдруг застыл. Руны вернулись, но теперь они были белыми, как кость, и светились так ярко, что орку пришлось прищуриться. Где-то в глубине сознания зазвучал рог – не снаружи, не внутри, а между. Он звал. Требовал. Орк взял нож. Лезвие обожгло ладонь, оставив шрам в форме спирали. Он не успел осмыслить боль – стены башни содрогнулись, и плоть алтаря разорвалась, открывая проход в Бездну Последнего Шёпота. Там, внизу, за вихрем теней и забытых имен, ждало нечто. Не бог. Не демон. Нечто, для чего даже в языке Пепельных Пустошей не было слова. Грак’зул шагнул вниз. Вслед ему рассмеялись зеркала. Бездна Последнего Шёпота встретила Грак’зула вихрем пепла и шепота, в котором тонули голоса павших кланов. Воздух дрожал, словно сама тьма боялась того, что скрывалось в ее сердце. И там, среди хаоса, возникла она силуэт, проступивший из дыма, как мираж, рожденный жаждой. Женщина-орк. Ее кожа, цвета вулканической бронзы, переливалась в свете незримого пламени, будто под ней текли реки расплавленного металла. Длинные ноги, иссеченные шрамами-узорами, словно карта забытых битв, вели к бедрам, мощным и округлым, как холмы Пепельных Пустошей. Между ними – темная полоса плоти, скрытая тенями, двигавшимися сами по себе, будто живые. Живот, плоский и жесткий, как щит воина, поднимался к груди, где тяжелые, полные груди с сосками цвета обсидиана дышали в такт шагам. Ее руки, сильные и изящные, с пальцами, украшенными кольцами из когтей, приглашали. Лицо – резкое, с высокими скулами, губами, как раны от клинков, и глазами, горящими желтым огнем, – обрамляли волосы, сплетенные из дыма и пепла, струившиеся до поясницы.
– Ты устал, Пожиратель Пепла, – ее голос был глухим рокотом, как землетрясение под кожей. – Здесь можно отдохнуть.
Она провела ногтем по своему ребру, и плоть расступилась, обнажив подобие входа – дверь в плоть, в тепло, в забытье. Грак’зул почувствовал, как череп в его руке дрогнул, а нож с ребристой рукоятью заныл, будто предупреждая. Но тело уже отвечало на зов. Они сошлись в танце, где не было места нежности. Ее пальцы впились в его спину, оставляя кровавые руны, ее рот прижался к его шее, зубы сдавили горло, не разрывая кожи. Ее бедра обвили его, как удавы, плоть к плоти, жар к жару. Даже воздух вокруг них плавился, превращаясь в марево, где границы тел стирались. Но в этом соединении было не страсть – голод.
– Отдайся, – прошептала она, и ее голос стал множественным, эхом из тысячи глоток. – Я дам то, что ты ищешь.
Ее кожа начала меняться. Шрамы раскрылись, став ртами, шепчущими обманы. Волосы из дыма превратились в щупальца, обвивающие его руки. Глаза провалились вглубь, став бездонными колодцами, из которых полезли личинки с человечьими лицами. Суккуб, притворившийся плотью, чтобы выпить душу.
Но Грак’зул засмеялся. Его рука, все еще сжимающая нож, вонзилась ей в бок. Лезвие из тьмы вспыхнуло, и суккуб взвыл – звук, от которого треснули стены Бездны.
– Ты ошиблась, тварь, – проревел орк, вырывая клинок. – Я уже принадлежу огню.
Ее тело распалось, как пепел, смешавшись с вихрем Бездны. На мгновение в воздухе остался лишь звон – смех или плач, – а потом все стихло. Грак’зул стоял, дрожа от ярости и боли. Нож в его руке теперь светился тусклым багрянцем, а череп, привязанный к поясу, шептал что-то на языке древних вулканов. Впереди, сквозь рассеивающийся дым, проступили очертания Врат Изъеденных Правдой – арки из сплавленных костей, за которой ждало не то, что могло быть названо. Орк плюнул в пепел, что когда-то был суккубом, и шагнул дальше. Ему не нужны были ловушки. Он сам стал ловушкой для всего, что осмелится встать на его пути. Врата Изъеденных Правдой возвышались, как оскал гигантского зверя, чьи клыки сплелись в арку из желтоватых костей, покрытых язвами. Каждая кость была испещрена письменами – не рунами, а чем-то более древним, словно черви, точившие плоть, выели в поверхности истории, которые не должен был знать никто. Воздух здесь пах разложением и медью, а под ногами Грак’зула шевелились тонкие щупальца, похожие на корни, но слишком теплые, чтобы быть частью камня. Череп на его поясе застонал. Звук, похожий на скрип двери в заброшенной усыпальнице, вырвался из его глазниц. Нож в руке орка дрожал, будто чувствуя близость того, что пряталось за Вратами. Грак’зул провел пальцем по лезвию, и его кровь, густая и черная, сочилась по ребру рукояти, оживляя резьбу – узор из сплетенных змей. Он шагнул под арку. Кости сомкнулись за ним, издав хруст, словно челюсти. Пространство за Вратами оказалось не комнатой, не пещерой, а чем-то иным. Чрево Сновидца – полость, стенки которой были покрыты пульсирующими мембранами, испещренными жилками. Они переливались синим и багровым, как гематомы, а между ними зияли отверстия, из которых сочилась слизь, пахнущая гнилыми цветами. Грак’зул двинулся вперед, его сапоги вязли в полупрозрачном полу, похожем на желатин. С каждым шагом из массы вытягивались щупальца, пытаясь обвить лодыжки, но нож в его руке вспыхивал, заставляя их отступать. Череп на поясе теперь шептал на языке, который орк не понимал, но чувствовал кожей – слова обжигали, как прикосновение раскаленного железа. Внезапно стенки Чрева сжались, вытолкнув его в Зал Глаз. Круглая комната, стены которой были усеяны глазными яблоками, каждое размером с кулак. Они следили за Грак’зулом, зрачки сужаясь и расширяясь, а в их глубине мерцали крошечные сцены: войны, роды, распады, безумия. Один из глаз, крупнее других, с радужкой цвета гниющей плоти, отделился от стены и поплыл к орку, остановившись в сантиметре от его лица.
– Ты принес жертву? – прозвучал вопрос, исходящий не из глаза, а из самого воздуха.
Грак’зул не ответил. Вместо этого он вонзил нож в глаз. Тот лопнул с хлюпающим звуком, выпустив поток черных личинок, которые тут же испарились, оставив после себя запах жженых волос.
– Жертва уже принесена, – пробормотал череп, и его голос слился с гулом Зала.
Пол под ногами орка задрожал, и глазницы на стенах начали закрываться, одна за другой, словно избегая его взгляда. В центре комнаты открылся люк, ведущий вниз, в Утробу Молчания. Лестница, вырезанная из кости, вилась в темноту, ступени были покрыты чем-то мягким, напоминающим плоть новорожденного.
Грак’зул спускался долго. Воздух становился гуще, тяжелее, пока каждый вдох не стал похож на глоток масла. Внизу его ждало озеро – не из воды, а из сгустков тьмы, которая переливалась, как нефть. На поверхности плавали обломки: черепа с треснувшими лбами, обугленные доспехи, страницы книг, исписанные кровью. Посреди озера возвышался трон. Не из костей или металла – из спрессованного времени. Его поверхность мерцала, показывая лица тех, кто сидел здесь раньше: орков, людей, существ без имени. Их черты искажались, как воска под пламенем, а их крики, беззвучные и отчаянные, вибрировали в костях Грак’зула. Череп на его поясе внезапно замолк. Нож потяжелел, будто пытаясь вырваться из руки. Орк подошел к краю озера, и тьма заколебалась, образуя тропу – узкую, зыбкую, словно мост из теней.
– Последний шаг, – прошептала тьма его собственным голосом.
Грак’зул ступил на тропу. Тьма обвилась вокруг его ног, цепкая и холодная, но он шел, не замедляясь. Где-то в глубине, под озером, забилось что-то огромное. Ритмично, как сердце, но с перебоями, словно орган был поврежден. Когда он достиг трона, череп на его поясе рассыпался в прах. Нож выпал из руки, вонзившись в пол, и застыл, как обелиск. Грак’зул коснулся спинки трона – и мир перевернулся. Он не сел. Он стал троном. Его плоть срослась с древним материалом, кости слились с мерцающей субстанцией, а в глазах – тех, что остались его – замелькали видения: бесконечные войны, боги, спящие в магме, тени, пожирающие сами себя. Где-то вдали, за пределами реальности, завыл рог. На этот раз звук был внутри него. Но Грак’зул уже не слышал. Он горел.
Плоть Трона пульсировала в такт его новым мыслям – тяжелым, как удары кузнечного молота. Грак’зул ощущал, как древний материал прорастает сквозь его тело, вплетая вены в узоры времени, а кости – в остов мироздания. Его глаза, теперь множественные и разбросанные по поверхности трона, видели сквозь слои реальности: Пустотные Сады, где цвели цветы из спрессованных криков, и Рвы Вечной Пищи, где тени пожирали друг друга в бесконечном цикле голода. Воздух вокруг сгустился в подобие слизи, сквозь которую пробивались Голоса-Паразиты – существа с телами из спирального дыма и ртами, полными игольчатых зубов. Они кружили вокруг трона, напевая гимны на языке, от которого кровоточили уши.
– Ты – сосуд, ты – пробуждение, – шипели они, касаясь Грак’зула щупальцами из пепла.
Орк попытался встать, но трон удерживал его, как корни тысячелетнего дерева. Вместо ног у него теперь были Корни Жажды – черные, узловатые отростки, врастающие в пол. Он потянулся к ножу, все еще торчащему из плоти пола, но лезвие рассыпалось при касании, превратившись в рой серебряных мух, которые впились в его кожу, оставляя надписи: «Ты принадлежишь им». Внезапно стены Чрева Сновидца разорвались, открыв Проход Склеенных Снов. Туннель, выстланный ребрами, между которыми висели капли застывшей боли, вел вверх – туда, где мерцал свет, похожий на отсвет гигантской раны. Грак’зул пополз, корни волочась за ним, оставляя борозды в полу. Каждое движение отзывалось эхом в его новом теле: кости скрипели, как двери в заброшенных храмах, а мышцы горели, словно их поливали кислотой. В конце туннеля его ждал Зал Разорванных Зеркал. Осколки, размером с горы, висели в воздухе, отражая не Грак’зула, а версии его самого: орка, сгорающего в лаве, орка, правящего армией теней, орка, ставшего горой, чьи склоны пропитаны кровью. В центре зала на троне из сломанных крыльев сидела Мать Шепчущих Теней – существо с телом женщины-насекомого, покрытым хитиновыми пластинами, и лицом, состоящим из сотни ртов.
– Ты пришел за правдой, – заговорили рты хором, и каждый звук оставлял трещину в воздухе. – Но правда съест тебя раньше, чем ты поймешь ее вкус.
Грак’зул не ответил. Вместо этого он вырвал один из своих корней и бросил его в ближайшее зеркало. Осколок взорвался, выпустив Стражей Молчания – существ без глаз, с кожей из пергамента, исписанного запретными молитвами. Они двинулись к нему, их пальцы, острые как стилусы, царапали пол, высекая искры. Орк схватил ближайший осколок зеркала. Отражение в нем – он сам, но с глазами, полными звездного пепла – улыбнулось и прошептало:
– Разбей нас всех, и ты увидишь.
Грак’зул разбил осколок. Зал содрогнулся, а Мать Шепчущих Теней взвыла, ее рты истекали черной смолой. Тени смешались со светом, и орк упал в Бездну Отражений, где каждое падение рождало новую версию его пути. Очнулся он в Пещере Спящих Сердец. Стены здесь бились, как груди исполинов, а под потолком висели сердца – огромные, покрытые шипами, соединенные жилами в единую сеть. В центре пещеры стоял колодец, наполненный не водой, а сгустками тьмы, из которого доносился звон цепей. Череп, давно рассыпавшийся в прах, внезапно зашептал снова – голосом самого Грак’зула из прошлого:
– Они боятся не тебя, а того, что ты несешь.
Орк подошел к колодцу. В его глубине мерцало отражение – не его, а Пепельных Пустошей, но искаженных, словно увиденных сквозь слезу бога. Там, среди огня, стоял он сам – прежний, с топором в руках, еще не тронутый троном.
– Выбор, – прошептала тьма.
Грак’зул засмеялся и шагнул в колодец. Цепи разорвались, а сердца на стенах забились чаще, выкрикивая его имя на языке, который забыли даже тени. Падение длилось миг и вечность. Он приземлился там, где начал – в Пепельных Пустошах, но теперь земля под ним дышала в такт его шагам, а небо плакало пеплом, узнавая своего нового хозяина. Рог завыл в последний раз – не позади, не внутри, а повсюду. И Грак’зул пошел. Не вперед, не назад – сквозь.
