Антон Сальников
Как рушится надежда
Почему я так быстро отошел от состояния свирепого мстителя? Альберт сказал мне посмотреть в сторону дуба, а значит могу увидеть что-то, что направленно на колебание моей веры. Я боялся.
Я разжал челюсти, а слезы не прекращали литься из моих глаз. Я взглянул на Альберта, и он тоже рыдал. Доктор держал мое лицо руками, поджал губы и кивнул в знак готовности, но я этого не хотел. Он повернул мое лицо в сторону дуба, на который я постоянно смотрел с этой самой лавочки. Мой самый дорогой друг, оказавший помощь в ту счастливую дождливую ночь, но так горячо расплатившийся за это. Тот самый великан, чьи ветки прикрывали угловую сторону Г-образного здания, и в особенности мою палату, он был спилен чуть ли не под основание. Столько лет его листья радовались первым теплым лучикам весны, пока какой-то самовлюбленный прямоходящий мешок с помоями не решил уничтожить целую историю. Когда я поднял глаза выше жалкого пенька, мое сердце начало издевательски избивать грудную клетку. Мое нутро в буквальном смысле за доли секунды нагрелось до температуры плавления. Пожар, разгоревшийся внутри, потушить не удастся даже ночным запойным ревом. Я впервые увидел свою палату снаружи. Угловая комната, стена которой являлась торцевой. Они уничтожили все, что могло, хоть как-то связать с Евой.
– Не-е-ет! Как вы могли? – последняя попытка Альберта втянуть меня в свою игру провалилась с истеричными возгласами на всю территорию больницы и даже далеко за ее пределами – вам не победить ее! Все это сделано специально! Предатель!
Я плюнул на врача и попал прям рядом с окровавленным слепком моей челюсти. Альберт лишь на секунду закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы, но их напор был слишком сильным. Я плакал от отчаяния, а он от сожаления.
Заточение
Как они смеют говорить, что Ева ненастоящая? Я закрываю и вижу ее. Я чувствую любовь пальчиками пальцев. Мы вдвоем с ней гуляем по лесу, а я ощущаю ее нежную кожу, ее взгляд, который буквально ласкает мои волосы. Так как она может быть плодом фантазии? Разве человек способен любить что-то ненастоящее?
Я не мог спать. Лежа на кровати под успокоительными, я всматривался в потолок в никчёмной попытке хоть там найти ответы. Периодически просыпался шорох за стеной, но он был настолько далек, что был едва улавливаемым. Зачем им надо было пилить дерево, проводить перепланировку больницы? Что они хотят от нас с Евой? Где сейчас любовь и смысл моей жизни? Страдает ли она? Неужели нельзя нас оставить в покое?
Пролежав целый день пристегнутым ремнями к кровати я наконец-то почувствовал свободу, когда Альберт в обход указаниям сверху освободил меня. Расстегивал ремни конечно же не он сам лично, доктор видимо еще боялся меня, это делала та самая медсестра, с которой у нас была какая-то там договоренность. Но я знал, что врач стоит у входа в палату, он все контролировал. А я в тот момент не мог даже повернуться к нему, так как был напичкан таким количеством «медицинского чуда», что не смог бы и задницу себе подтереть. Все вернулось на свои места: я все такой же жалкий терпила, не способный заявить об угнетающих меня факторах, а любовь так далека от меня, что кажется будто ее не существует. Мысль как паразит медленно, но, верно, поедала меня изнутри: мы больше никогда не сможем встретиться с Евой. Они, противное во всех пониманиях общество, не допустят этого. Как стая жалких антилоп, готовых затоптать любого, кто спотыкнулся, социальная среда избавляется от «нежелательных элементов». Я и одна прекрасная девушка просто были другими, но нас растоптали. Кто вообще может судить о нормальности? Кто провел эту параллель по одну сторону, которой находятся люди, а по другую предки обезьян? Почему мы свято верим в идеалы подобного рода? Если это современный мир, то я не желаю в нем оставаться. Он мне противен не только как среда обитания, но и как сам факт его существования.
Я сознательно разжигал огонь, тепло от которого придавало мне силы. Действие нейролептиков ослабевало. Я чувствовал, как ко мне приближалась Ева. Шум становился все более реальным, он нарастал. Кто-то там за стеной по какой-то причине рвался все ближе ко мне.
Непослушные руки все-таки смогли стянуть покрывало с уже заведомо холодного тела. Я обмотал орудие убийства вокруг шеи и начал потихоньку стягивать. Говорят, что самоубийцы в последние минуты, как никогда чувствуют острое желание жить, но, когда узел все туже и туже затягивался, я ощущал свободу. Понимание, что еще один день вдали от Евы принесет мучительную боль в душевной глубине, стало решающим фактором моего скоротечного ухода. Я должен как можно скорее покинуть сборище баранов, так ревностно отстаивающих власть пастуха. Мир, где мнение соседа главенствует над собственным, а отсутствие модного принта на футболке приравнивается к нанесению незримой бирки «аутсайдер», мне не привлекателен. Лучше буду существовать в собственной Вселенной, где единственным нерушимым законом является любовь… Я люблю тебя…
Диагноз
– Вот такой писательский талант вдруг неожиданно был обнаружен у одного из наших пациентов – дочитав до конца главврач кинула исписанную мелким почерком толстую тетрадку формата А4.
– Оказывается, это мы виноваты во всех этих бреднях! – некрасивая женщина, по отношению к которой годы оказались беспощадными, властно нависла над столом, опершись двумя кулаками.
Все остальные, опустив головы вниз, сидели вдоль длинного стола, боявшись перечить строгому начальству. Альберт сидел на углу как можно дальше от самого опасного существа на свете – злой женщины. Поэтому он и чувствовал связь с Антоном, они оба были неуместными среди себе подобных.
– И как же нам с этим справиться, а? Не подскажите, господин лечащий врач? – издевательская интонация заставила всех участников показного суда уставиться осуждающим взглядом на Альберта. Тот робко поднял голову и сжал крепко кулак с вырванным листом. Он выдержал. Смотрел прямо, хоть и дрожал. Если бы он сдался, то значит, что поступок пациента ничему не научил. Смерть не может быть напрасной, иначе сама жизнь теряет всякий смысл.
– Самое интересное в этом то, что человек, написавший эту галиматью, ни разу за всю свою осознанную жизнь не был за пределами нашего заведения. Как, скажите, мне мог создать подобное пациент, который у нас на лечении с самого детства?
Из всех присутствующих только Альберт знал ответ. Антон не мог смириться с собственным существованием. Четырех стен и лавочки в саду ему было мало. Есть люди, которые только и живут, что, расширяя свой мир, наполняя его эмоциями, чувствами и любовью. Он был из таких. Его угнетали любые границы, поэтому в силу физической невозможности их преодолеть, он создавал собственный мир, даже не один, а сотни. В одном из таких и поселилась Ева. Антон всегда писал о любви. Он сочинял красивые истории и искренне, как ребенок, в них верил. Возможно, потому что у него не было детства. Сколько раз Альберт возвращал своего пациента в реальность, и каждый раз он встречал слезы и разочарование. Вот однажды он и решил позволить уйти Антону туда, где ему будет лучше. Доктор искренне верил, что даже таким людям найдется место, где те могут спокойно жить. Может все было бы совсем неплохо, если бы не вмешательство извне. Главврач не понравилось то, что Альберт потакает больному, но было слишком поздно. Антон всегда писал о любви, и это была лучшая его работа.
Альберт задумался, и когда нарастающая тишина стала слишком тяжелой он посмотрел на коллег, в то время как те в очередной раз уставились на него.
Главврач, осознав, что подчиненный прослушал вопрос, решило коротко и ясно его повторить без каких-либо изощрённых эпитетов:
– Диагноз! – прорычала бесконтрольно стареющая женщина.
Альберт поднялся со своего места и направил взгляд прямиком в глаза дьяволу местного круга ада:
– Одно лишь знаю точно – врач начал свою речь твердо и уверенно. Такого еще никогда с ним не было – это не первый и далеко не последний случай. Мы должны…
– Диагноз! – рев со проводился ударом по столу.
– Одиночество! Его свело с ума одиночество… – он вышел из кабинета громко хлопнув дверью.
Доктор вспоминал последнюю встречу со своим пациентом. Накануне суицида Альберт набрался смелости зайти в палату. Он попытался объяснить, что лучше принять как можно быстрее правду, нежели пытаться бездумно бороться непонятно зачем и с кем.
– Знаете доктор, а ведь мне было бы достаточно одной лишь вашей поддержки– это были последние слова, которые врач услышал от Антона.
Тогда Альберт не предал этим словам особого значения, и только теперь он осознал весь вложенный в них смысл. Человеку важно, чтобы в него хоть кто-то верил, иначе жизнь будет состоять из набора разбитой мечты, слез и разочарования. Такая жизнь кого угодно сведет с ума. Он знал, чем закончится эта ночь и решил не мешать своему пациенту. Все, что хотел Альберт, так это помочь, поэтому он негласным указанием отменил вечерний приме лекарств, дав тем самым возможность освобождения для Антона. По утру после бессонной ночи доктор сразу ринулся в палату, он надеялся, что обойдется, но было слишком поздно. В руках у мертвеца лежал блокнот и вырванный скомканный лист, где автор описал последний разговор с лечащим врачом.
Альберт вышел в сад и сел на ту самую лавочку. Через неделю его переведут в новое место, может там получиться хоть кому-то помочь. Он посмотрел прямо перед собой, именно туда, где не так давно располагался старый толстый дуб. Зачем его спилили, если Антон никуда не убегал? Дерево спилили рабочие, которых наняли для строительства нового корпуса. Вдруг на глаза попалась девушка с черными, как сама ночь волосами. Глаза издалека казались темными, но сквозь темноту пробивалась необузданная тайна зеленоватого оттенка. Как-будто неким ювелиром с высокой точностью по всему лицу расставлены веснушки и родинки с расчетом сотворения идеала во плоти. Девушка стояла, полуобернувшись к врачу. Кто-то ее позвал, или что-то потянуло ее за руку, тогда и поддался взору Альберта закругленный шрам над правой бровью. Откуда он мог ее видеть…Ева! Не может быть! Доктор встал, он хотел было к ней подойти, как вдруг что-то его резко остановило. Чувство, как будто что-то не на своем месте. Он посмотрел на себе, после чего резко скукожился. Мелкие мурашки молотили по всему телу. Что произошло? Чьи это глупые шутки? Альберт стоял в пижаме пациента психологической больницы. Как это вообще возможно?
– Здравствуй, Альберт!
Доктор резко повернулся, а его ноги подкосились из-за сильной дрожи в коленях. На землю плюхнулись дневник и ручка. Они вдруг стали резко тяжелеть, и Альберт не смог их удержать. Перед ним стоял до боли знакомый молодой человек. У него были грустные глаза, но он все-равно улыбался. Через боль и горечь.
Антон стоял в своем белом халате и держал в руке папку, в которой находился ненавистный им обоим список дурацких вопросов о самочувствии пациента…
