Антон Сибиряков
В поисках любви
– Не думай, что она плохая. Ей просто плевать. А плата не такая уж и большая. Просто ты меряешь ее с высоты своих скудных доходов.
Я знаю, что она права. За эту квартиру я буду держаться так крепко, как смогу. В погоне за мечтой придется смириться с лишениями. И я готова. Я выучусь и вернусь домой. Туда, где оставила сердце. К подножию гор. К стенам пустующей башни. Я разрушу ее, и на горящих обломках построю новый мир. Прекрасный дворец, с садами и балконами. С ночными огнями. То место, в котором каждая принцесса сможет обрести любовь.
Улыбаюсь мечтам.
За окном, в тепле и безветрии, умирает сентябрь. Он кашляет и кровь, рвущаяся из его горла, красит листву багрянцем. Думаю о зиме. Не знаю, какая она здесь, среди камней.
Сашка что-то говорит, и я отвлекаюсь. Переспрашиваю.
– Опять в облаках летаешь? Родители, спрашиваю, будут помогать?
– Конечно… – Я никогда не умела обманывать. Вот и сейчас, острая ложь блестит на виду. Стараюсь спрятать ее в ножнах. – Так, как смогут…
– Само собой. Пойду покурю.
Закрывает тему. Всегда одинаково.
– Иди.
Поднимается к свету. Он пронзает ее, словно рентген, и я вижу, какая она худая. Но не хочу думать о страшном. Наверное, даже ангелам иногда мало крыльев, чтобы летать.
Отцовское лицо мелькает в памяти, как разрушенный временем портрет. Он не хотел, чтобы я уезжала. Думал я стану костылем, на который он сможет опереться. Верил в то, что я превращусь в мать, согнувшуюся пополам от бесчисленных рабочих часов. Когда я уезжала, он кричал мне в спину, чтобы я не вздумала возвращаться. С матерью, из-за него, я так и не простилась. Хочется верить, что она гордится мной. За то, что я воплотила в жизнь ее мечту. Пошла против его воли. Но иногда, когда смысл жизни вдруг исчезает и опускаются руки, я думаю о том, что люди часто сами создают себе монстров. И боятся их, подпуская настоящих чудовищ на расстояние вытянутой руки. В такие моменты я понимаю, насколько тонка грань между безумием и любовью. Но паруса подняты. И ветер гордости гонит мой корабль прочь от родных берегов. В незнакомую бездну океана.
Сашка возвращается и приносит с собой запах табака. Какими бы дорогими не были сигареты, для меня они все пахнут одинаково. Жжеными легкими. Она курит женские «Vogue», непременно с низким содержанием смолы и никотина. И я только бессильно улыбаюсь, когда она задерживается у ларьков, выискивая свою дозировку яда.
– Грустишь?
Пожимаю плечами.
– Может, развеемся? Подцепим парней, сходим в кино, затрахаем их до смерти…Черт!
Красные капли падают на пол. Все замирает вокруг. Пропадают звуки и мысли. Исчезают желания. Поднимаю беспомощный взгляд к ее бледному лицу. И вижу, как она зажимает нос рукой. Как кровавые струи бегут по ее ладони и обвивают запястье. А потом – падают вниз.
– Аль…
Она срывается с места, и я слышу, как щелкает шпингалет в ванной. Поднимаюсь из-за стола, держась за край. Боюсь упасть.
– Господи… Аль?
Смотрю под ноги. Переступаю кровавые пятна. В ванной шумит вода. Прислоняюсь к двери щекой.
Сколько еще я буду верить в сказки?
Закрываю глаза.
Сколько еще несчастий должно случиться, чтобы я повзрослела? Я не хочу больше быть ребенком!
– Аль? Ты как?
– Все хорошо, мама.
Улыбаюсь. Но внутри все дрожит от страха.
– Точно?
– Да.
Я верю ей. И ненавижу себя за это. Сказки умерли… Кто дал мне право воскрешать мертвецов?!
Что будет дальше, если даже начало такое мрачное?
Во взрослом мире вопросы часто остаются без ответов. Но это означает лишь то, что мы сами не готовы их принять.
Краны в ванной продолжают шуметь. А я стою у двери, не в силах уйти. Слушаю, как гудят в стенах ржавые трубы.
Чем я могу помочь? И на что, действительно, способна? Любые слова сгорают во мне быстрее, чем я успеваю их сказать. Каждый шаг грозит пропастью, разинувшей черную пасть под моими ногами. Выбора нет. Сколько бы ни стоило взросление, я знаю, что не готова смотреть на то, как умирают ангелы.
Возвращаюсь за стол, к ноутбуку. Мысли стекают к кончикам пальцев. Капают на клавиши.
Алтарь взросления стоит там, куда добраться сможет только ребенок. За каменным проходом, внутри странной пирамиды, затерянной в тропических лесах. Все стены там исписаны именами и датами. И под каждой надписью, горит нестерпимым светом рисунок, сделанный детской рукой. Всех, кто приходил сюда расставаться с детством, алтарь заставлял обнажать взрослые желания. Показывать наготу тех причин, по которым детство должно закончиться.
Каменный алтарь жаждет крови. Требует жертв. И дети несут ему то, чего он желает. И никогда не возвращаются назад…
– Оксан?
Вздрагиваю. Сашка стоит в дверном проеме, бледная, как мел. Держится за стену.
– Аль?..
Улыбается:
– Ты не изменишься.
– Ты как?.. – Поднимаюсь со стула, и понимаю, что наступила в кровь. И от этого, почему-то, мне становится очень страшно.
– Голова кружится немного. Давление…
Не смотрю ей в глаза. Знаю, она не отведет их. Заставит меня поверить в ложь.
“Что ты рисовала на стене пирамиды, Аль? – Обнимаю ее, прижимая к себе. Целую в шею. – Почему так стремилась повзрослеть?”
– Странная ты, Оксан. Но я тебя люблю.
– И я тебя.
Насладиться этими мгновениями мне не суждено. Сашка не любит такого молчания. Отшучивается:
– И тут ты решила, что отмазалась, да?
Ускользает из моих объятий. И в пустоте, оставшейся после нее, я вижу недобрый знак. Печальную цепь событий, которых нам не дано избежать. Я умоляю ее вернуться, но она не слышит моего зова. И поэтому я делаю то, что должна. Смиряюсь с судьбой.
– От чего?
– От веселого вечера, глупая.
– Тебе бы полежать, а ты…
– Хватит, а!? Может мне еще в больницу лечь?
Замечаю кровавые брызги на темном от воды рукаве. Но подбородок уже воинственно выставлен вперед. И я сдаюсь.
– Нет. Куда пойдем?
Вопрос с двойным дном. Куда ТЫ пойдешь, Сашка? И куда я последую за тобой, чтобы попытаться спасти?
– Туда, где весело! Собирайся давай, решим по дороге…
Накрасившись, летим на свет огней. Туда, где город раздвигает ноги, заслышав звон монет. Бежим по тайным подземельям ночи, подогревая кровь алкоголем. Мимо громкой музыки, сотрясающей прокуренные залы. Собирая своими телами сотни липких взглядов, пронизанных похотью, мы вырываемся из серой жизни, не желая оглядываться назад. Живем лишь ночь. И умираем с рассветом.
Но я не знала, что проклята за побег собственным отцом. Что каждую ночь, когда я засыпала, во мне просыпалась тьма. Черный холод, противостоять которому не было сил. Подобно вору он проникал в мое сознание и крал тело, с помощью которого воплощал в жизнь все свои самые извращенные фантазии. И под покровом ночи добрая принцесса превращалась в грязное животное, требующее удовлетворение первобытных инстинктов.
Я помню, как в первый раз шагнула в бездну похоти. Как отдалась порокам без остатка, пытаясь согреться. Требуя от чужих, сильных рук, огня, сжигающего плоть. И боль, которую мне причиняло это пламя, было самым желанным подарком, о каком только можно было мечтать.
Это случилось той ночью. Когда софиты города отражались в небе бесчисленным мерцанием звезд. Когда принцессы в своих кроватях грезили розовыми снами. И не было никого, кто мог бы удержать во мне волну запретных желаний. Ведь даже в ангелах в ту ночь проснулись бесы.
Я помню, как меня били. Как текла по бедрам горячая кровь. И как холод умирающей природы ласкал разгоряченное тело.
А где-то далеко, в это время, по щекам спящей принцессы, катились горькие слезы. Но проснувшись утром, она не вспомнила о том, что ей снилось. И тьма, свернувшаяся клубком в глубинах ее сознания, улыбнулась предстоящим кошмарам.
Но проклятие родных всегда сильнее, чем мы думаем. А у каждой истории есть свое продолжение. И свой конец.
Однажды тьме стало известно о поисках любви. И она, ставшая за короткое время частью меня, захотела отнять эту мечту. Сделать ее своей. Найти темного принца, который со временем уничтожил бы во мне все добро. И погасил свет надежды.
Но тьма не знала, что в мире, в котором она существовала, любовь давно умерла. И люди воздвигли на ее могиле холодный каменный обелиск, которому стали поклоняться. Поэтому поиски темной любви превратились в погоню за фантомом, исчезающим в закатных солнечных лучах. И от непонимания неудач во тьме родилась ненависть. Высокое и сильное дерево, обвившее тугими корнями светлое сердце принцессы.
Вот тогда-то тьма впервые почувствовала приближение темного принца. Не любовника. Но палача.
– Плохо выглядишь, – Сашка смотрит в окно, на белые сугробы.
Когда-то я мечтала объехать весь мир. Но боялась, что он ускользнет от меня, так и не дождавшись. Поэтому заперла его здесь, в оконной раме. Но потеряла ключ. И теперь все, что у меня есть – крошечный мир в прямоугольнике окна. Плата за собственную надменность.
Замечаю в стекле отражение своего лица. Белое пятно с черными дырами:
– Плохо спала…
– Спала ли?
Каким бы серым не казался ее голос, я знаю – Сашка переживает за меня. Чувствует себя виноватой за все те ночи, что я провела в объятиях незнакомых мужчин. Хотя мы обе прекрасно понимаем, что ныряем в эту бездну по собственной воле, она не может себе простить того, что помогла мне сделать первый шаг… Но не важно, кто или что заставляет нас делать это. Жажда легких денег или недостаток любви. А может и вовсе затопившая сердце тьма. Мы внутри, а значит – не остановимся, пока не достигнем дна.
– Кошмары.
Многое изменилось за эти месяцы. И только сны остались прежними. Я все еще вижу тот страшный подвал. И слышу скрип ступеней, по которым спускается смерть.
Сашка отворачивается от окна. Ловит мой взгляд:
– Ты же не станешь мне врать, правда? Потому что я хочу помочь…
Пытаюсь опустить глаза, но она чувствует это и хватается сильней.
– Оксан?!
– Знаешь же, что я не умею врать.
– Могла научиться!
Бьет под дых так неожиданно, что у меня перехватывает дыхание. Смотрю на нее из глубокого нокаута. Закрывается. Складывает руки на груди.
– Зачем ты так, Аль?
Молчит. Ее тонкий, похожий на черную линию силуэт, сгорает в белом свете зимы. И я понимаю, что сейчас она так далеко от меня, как никогда еще не уходила.
Вернись!
– Я не вру тебе.
Как-то Сашка сказала, что мы обе странные и этим притягиваем людей. Но сейчас, оглядываясь по сторонам, я понимаю, что это не так. Мы очень одиноки. И нужны друг другу больше, чем думаем.
– Те же самые кошмары?
В приоткрытом ноутбуке, за строкой пароля, я прячу свои откровения. То, что не желаю больше держать в себе. Но и рассказать могу только призраку в машине.
Пожимаю плечами:
– Те же. Только на сны они больше не похожи.
– Вот как? А ты не думала, что так оно и есть? Что, в конце концов, ты и окажешься там, в этом гребаном подвале, если не прекратишь трахаться со всякой извращенной мразью!? Думала так, Оксана?!
– Не кричи на меня! Ты же сама этого хотела! Ты…
– Я хотела?! – вырывается из белого пламени – черный ангел, изгнанный на землю. Склоняется надо мной. – Я хотела, чтобы ты научилась жить по-взрослому, а не подохла от рук какого-нибудь сраного маньяка! Что ты делаешь, Оксан? Что с тобой происходит?!
Я не могу ответить ей. Потому что сама не знаю. Но и молчанием обреку себя на расстрел.
– Я… живу по-взрослому.
– С детским сердцем? Но я тебе не мама, – вздыхает. – Пойду покурю.
Киваю. Когда она вернется от разговора не останется и следа. Только запах жженых легких.
Смотрю в окно. На мир, который никогда не меняется.
Почему ты молчишь? Почему не рвешься к свободе? Ведь ты часть чего-то большего… тебе тесно в этой клетке!
Наверное, на эти вопросы я должна ответить сама. Ведь не мир, но я, на самом деле, являюсь пленницей этого окна. И чтобы стать свободной, я должна изменить что-то в себе самой.
Выхожу из квартиры в прокуренный, холодный подъезд. Сашка сидит на ступенях, ко мне спиной. В черной кофте, с вечным воротом под горло, похожая на одинокого воробья на снегу.
Ласкает губами угольный фильтр. Целует дым.
Я никогда не видела ее такой молчаливой и печальной. Чуждой ледяному городу, который с каждым днем гасит ее тепло все быстрей. Здесь и сейчас она настоящая – слабая девочка, бегущая в слезах к алтарю взросления. И возможно я не знаю, как выглядели те демоны, от которых ей удалось убежать, но в том, что лица их были человеческими – нисколько не сомневаюсь.
– Аль?
Вздрагивает. Оборачивается. Никаких подтеков туши на щеках, которые я ожидала увидеть.
– Ты… – косится на мои босые ступни, – …с ума сошла? Вылезла в эту грязь босиком!? Давай-ка…
– Аль!
Обрывается. Поднимает глаза.
– Что?
– Я думаю, что готова.
Изгибает бровь:
– К чему?
– К бартеру.
– Чего-чего?
– Помнишь, ты говорила о психиатре? И о том, что он помогает девчонкам за…определенную плату? Тогда ты назвала это бартером.
– Надо же, какое четкое определение, – поднимается, держась за перила. Замечаю окурок, дымящийся в пепельнице – жестянке из-под консервов. – Готова значит?
Отступать поздно. Да и некуда. Позади – решетка тюрьмы.
– Да.
– Ты выглядишь испуганной.
– Это нормально. Людей пугают перемены.
Улыбается:
– Ты молодец, солнце! Вот увидишь – он поможет.
– Наверное…
– Пойдем к нему прямо сейчас, пока ты не передумала?
– Сейчас? А разве так можно?
– Нам можно. Пошли скорей домой, тут холодно.
Пока мы разговаривали, на улице начался снегопад. Белое мелькание, заполнившее собой всю округу.
Это снег перемен, думается мне. Снег очищения. Вместе с ним я вырвусь на свободу.
Сашка хватает сумку с дивана.
– Собирайся, я сейчас.
– Ты куда? – Пытаюсь оторваться от окна. Но его красота не отпускает.
– В туалет, мистер шпион.
Смеется и исчезает в ванной.
– А может, просто снег? – спрашиваю у пустой комнаты. Но она, не привыкшая к разговорам, снова отмалчивается. И я принимаюсь одеваться.
Такси, серым зигзагами, везет нас по заснеженным улицам. В темных окнах безликий водитель крутит кадры из нецветного кино: пар городского дыхания, застывшие фигуры людей, одинаковые дома, похожие на костяшки домино. И звуки… Шум, от которого начинает болеть голова.
Снегопад превращается в серую рябь. Отворачиваюсь. Любуюсь Сашкой, дремлющей рядом. Ее улыбкой. Милым подбородком и длинными ресницами, накрашенными так сильно, что, касаясь скул, они оставляют на них тайные знаки. Думаю о том, как она счастлива сейчас. И о том, что ей грезится небо. Ее настоящий дом, до которого отсюда очень далеко.
Ты вернешься. Когда-нибудь. Я знаю это. Я буду сильно скучать по тебе и не захочу отпускать, но ты все равно уйдешь. И все те иллюзии неба, которые дарит лживый порошок, исчезнут, даруя правду. Ты вспомнишь о крыльях и полетишь к солнцу, заслоняя собою свет. Когда-нибудь ты вернешься домой, пройдя сквозь смерть. Я никогда не забуду тебя, мой милый ангел. Ты навсегда останешься в моем сердце.
– Я буду очень скучать…
Сашка открывает глаза. Смотрит на меня сужеными зрачками:
– Ты что-то сказала?
– Нет, – стараюсь сдержать беспомощные слезы. Но они все равно текут по щекам.
Почему я такая слабая?! Почему не могу сказать ей, что кокаином она убивает себя?!
– Малыш, что такое? – прижимает меня к себе. – Что стряслось? Ты не хочешь ехать?
Мотаю головой – маленький ребенок, проснувшийся в темноте без мамы.
– Хочу…
– Чего рыдаешь тогда? Ну, что такое? Сейчас тушь потечет.
– Она водостойкая, – бурчу забитым носом, и Сашка смеется, увлекая меня за собой в свой веселый мир.
– Вот так и узнаешь о тайнах подруги…
Глаза водителя мелькают в зеркальце, и он прибавляет громкости приемнику. Не желает слушать глупых женских слез.
– Это не тайна.
– Ну-ну, конечно, рассказывай, – берет меня за плечи. – По каталогу заказывала?
– Нет, Аль…я…
– Ну вот, партизанка…
Утираю слезы.
– Это магазинчик около универа. Не помню, как называется…
– Ну, может, еще успеем туда сегодня?
Смотрю на нее и понимаю, что горькие волны отхлынули от моих берегов.
Ты можешь даровать жизнь… Ты готова. Из тебя получится хорошая мать, нужно лишь повернуть колесо мира ветрам перемен. Так, чтобы белые горы рассыпались от сильных бурь, и перед тобой открылась цветущая поляна, с высоким и могучим древом жизни. Увидев его, ты поймешь, что готова.
– Оксанка, чего там увидела? У меня на лбу рог вырос? На вот, – вкладывает мне в руку бумажную салфетку, – вытри слезки. Мы почти приехали.
Мы и, правда, рядом. Чувствую неприятное покалывание в пальцах рук. Как будто сама судьба предупреждает меня – будь осторожней. Но что можно изменить, когда нет выбора? Когда тропинка через темный лес – единственный шанс вернуться домой?
– Где остановить? – спрашивает водитель сухим голосом.
– Вон у того высокого дома, – Сашка указывает на заснеженную скалу здания, выросшую по правой стороне дороги.
Всматриваюсь в грязное стекло. Сквозь шелковый занавес метели, словно мираж, проступают острые края угрюмой высотки. И от одного только взгляда на эти стены мне становится не по себе. Сжимаю Сашкину ладонь.
– Все будет хорошо, солнце. Вот увидишь – бояться нечего.
Обманывало ли меня хоть раз предчувствие? Да и было ли оно когда-нибудь таким сильным?
Я буду осторожна.
Выходим из мрачного салона в искрящийся мир. Ничего не видим вокруг. Бежим по скрипучему снегу к высоким дверям, отражаясь в них, будто призраки. Проникаем сквозь влажное тепло кондиционеров в обитель к ненасытному тирану, обложившему ужасной данью покоренные земли. Он сидит в высоком троне, где-то на верхних этажах своего замка, и в нетерпении перебирает пальцами алмазные четки. Но не золото несут ему порабощенные правители, а приводят своих дочерей.
– Аль?
Останавливаемся у самых дверей лифта.
– Только не говори, что передумала, – с силой жмет на кнопку вызова.
– Нет, я хотела спросить. Ты была у него?
– Да. Но не спрашивай почему, хорошо?
Киваю. Не буду. Потому что и так знаю – в ночных кошмарах девочке так и не удалось сбежать от демонов.
– Он помог?
– Да, – двери лифта мягко раскрываются перед нами. Предлагают войти. – Он очень помог… Оксан, вот еще что, чуть не забыла…
– Да?
– Не называй его психиатром, он этого не любит. Он психолог.
– Хорошо.
В лифте пахнет жасмином.
Вздрагиваю.
Когда зацветает жасмин, происходят несчастья. Белый цветок, в своей холодной красоте, несет лишь беды и расставанья. Но двери закрываются. И смазанные тросы тянут нас вверх. На четырнадцатый этаж, под самый купол заледеневшего неба.
Там, где я родилась, величие гор было неоспоримым. Люди поклонялись им, словно богам, уснувшим на миллионы лет. Верили в их скорое пробуждение. Подняться на гору, означало бросить вызов той силе, о которой молчали даже древние манускрипты, спрятанные в катакомбах затерянных библиотек. Человек, осквернивший бога, умирал в мучениях.
Лифт поднимает нас все выше и выше, а я безумно хочу вернуться обратно. Все отменить. Чувствую, как внутри, разбрызгивая кровь, рождается страх, оставленный в наследство далекими предками.
– Приехали, – звонко сообщает Сашка и вытягивает меня из приторных ароматов в просторный холл, пахнущий свежестью. Здесь преобладает минимализм, и поэтому мебели, кроме стойки регистратора, пары кожаных диванчиков, и небольшого столика, с кипой глянцевых журналов, нет. На гладких белых стенах блестят картины. Замечаю, что большинство из них – всего-навсего наброски. И каждый, так или иначе, посвящен теме человеческого тела. Но больше всего – рукам. Кажется – это копии набросков Рафаэля. Но я не так хорошо разбираюсь в живописи, чтобы утверждать наверняка.
– Красиво тут, правда?
Отвлекаюсь. Киваю. Да. Эта красота завораживает.
Как только я вошла сюда, то тут же позабыла о страхе. И хотя он продолжает существовать во мне, я не чувствую больше его острых когтей, разрывающих грудь. Наверное, этот врач действительно способен помочь. Вот только та тьма, что существует во мне, не готова уйти так скоро. А значит, битва будет тяжелой.
За регистрационной стойкой, красивая женщина в винтажных очках что-то быстро печатает на компьютере. Слышен только стук клавиш, слившийся в единую звуковую волну. В ее волосах мерцают искры лака, высеченные светом ламп.
Она не видит нас. Но Сашка любит быть в центре внимания.
– Я сейчас. Побудь здесь.
– Ага.
Цокает каблучками по направлению к стойке. Стук клавиш смолкает. Прислушиваюсь к женским голосам. Но разобрать, о чем они говорят, не могу. Разглядываю журналы на столе. В аккуратной стопке мне видны только разноцветные корешки с названиями. Нахожу несколько знакомых. «MAXIM» «H&Q» «Архитектура и дизайн», но остальные настолько незнакомы и сложны, что не поддаются даже прочтению. Скорее всего, это научные издания по медицине и психологии. Один журнал, с красной обложкой, лежит на столике особняком. Приглядываюсь.
– Таинственный мир. Инкубы.
Вокруг белых букв вьются языки пламени, в которых проглядывается злобное лицо уродливого демона с острыми зубами.
– Оксан?
Вздрагиваю:
– Господи… Аль, ты меня напугала.
Заглядывает мне за плечо. Кривится:
– Что за гадость ты опять нашла?
– Ты договорилась?
– Да, только нужно немного подождать, у него прием сейчас.
– Странно, я думала, тут никого нет.
– Здесь всегда кто-то есть, солнце.
Берет журнал с демоном и засовывает его в середину стопки. Вытягивает разноцветный «MAXIM» с полуобнаженной глянцевой красоткой и плюхается на диван. Закидывает ногу на ногу.
– Возможно… мы могли бы прийти в другой раз? – Смотрю на нее, виновато улыбаясь. Но она только хлопает ладошкой по дивану.
– Садись-ка, дорогая. Теперь уже поздно включать задний.
Может быть, она права. Но если честно, я и сама не знаю, хочу ли уйти отсюда. Это странное место притягивает меня. Зовет остаться. Оно, словно неизведанный, параллельный мир, манит новыми открытиями и знаниями, которых я смогу коснуться, всего лишь протянув руку.
– Я посмотрю картины тогда.
Усмехается и раскрывает журнал.
– Гляди-ка, – показывает мне разворот. На нем – накаченный красавец в спортивных плавках. – Какой, а? А какой размер…
– Аль…
Хихикает:
– Ой, да ладно тебе. Только не отходи далеко, дочка, а то потеряешься.
Пожимаю плечами. Наверное, это выглядит по-дурацки, но от ее слов у меня все сжимается внутри. Именно такой мамы мне всегда не хватало. А теперь… теперь слишком поздно. И даже в параллельном мире реки времени не поворачиваются вспять. А все, что могут подарить – мгновения иллюзий, обреченных на крах.
Отхожу от стола, рассматривая картины. Пытаюсь понять – зачем они здесь? И то, что в первый момент показалось мне прекрасным, вблизи превращается в уродство. Грубые копии нынешнего века, больше походят на тряпье, испачканное машинным маслом. Словно механический прогресс, не признающий искусства, нарочно заляпал отпечатками пальцев те места, которые были призваны даровать полотнам жизнь. Цвета ушли. Из-за бесконечного копирования, доверенного машинам, они превратились в коричневые полосы, стекающие кривыми линиями по стеклу.
– Зачем все это?
Как и шепот моих пересохших губ. Зачем?
Зачем искусству превращаться в скотобойню? Ради чего усмирять столетия? Чтобы однажды, в век технического прогресса, помериться силой с фотографиями расчлененных трупов?
Мы ошиблись в выборе. Это место давно уже умерло. И гниет, прикрывшись красочными декорациями. Теперь мне ясно, где мы находимся. Как и понятен смысл картин. Это кладбище чужих кошмаров. С фотографиями на надгробиях. Пока нас не заметили, нам лучше уйти отсюда. Но проблема в том, что я отошла слишком далеко от дома…
Оглядываюсь в ужасе на Сашку, и понимаю, что не смогу докричаться до нее. Какая-то злая, неведомая сила, раскидала нас по разным сторонам реки. А единственное спасение – каменный мост – обрушила в ее бурлящие воды.
Это ловушка, Аль! Беги! Прошу тебя!..
Но она не слышит моих криков. С улыбкой грезит о чем-то неземном.
Слишком поздно…
Оборачиваюсь на мужские голоса. Две темные фигуры отделяются от стены, будто ожившие тени. Одна – высокая и худая, сгорбленная под тяжестью лет, стоит в дверях своего логова, ловко замаскированного под кабинет, и смотрит ненасытным взглядом вслед второй, спешащей уйти. Зовет остаться. Говорит о лишнем стрессе. О чьем-то спасении. И о том, что лечение нельзя прерывать… Но… я уверена, смысл слов не в этом. А в том, чтобы у жертвы не остыла кровь. Ведь чудовища любят, когда в их глотку она льется горячей.
Угрюмая, слабая фигура с сильными плечами, не отвечает на зов. Стучит по кнопке лифта, стараясь как можно скорее покинуть обитель зла. Тиран, поработивший эти земли, оказался не человеком. Монстром, живущим ради страдания других.
Прижимаюсь в испуге к стене.
Насколько тонка грань между любовью и безумием?
Лифт раскрывает двери и перед тем, как исчезнуть, фигура оборачивается ко мне.
Могут ли так смотреть живые? Эти глаза давно мертвы! И все, что в них осталось – память о последних светлых днях, наполненная нестерпимой болью. Мне страшно заглядывать в такую бездну. И я опускаю взгляд. А когда снова поднимаю его, лифт уже закрыт. И место тьмы, неожиданно, занимает свет. Я больше не вижу чудовищ.
– Александра, вы ли это?
Свет открывает правду. Фигура, казавшаяся мне хищником и палачом, превращается в добродушного старца, спешащего с распростертыми объятиями навстречу Сашке. Она улыбается и отвечает взаимностью, принимая скупые, высохшие поцелуи.
– Здравствуйте, Волшебник…
Чуть касается губами его впалых щек, оставляя на гладкой коже еле заметные следы помады. Радость их встречи наиграна, словно сцена из дешевого сериала, съемки в котором для каждого актера – невыносимая мука. Я вижу между ними ту грань, за которую им когда-то пришлось шагнуть, и которая теперь превратилась в стену, обвитую колючим плющом. Сашке противно. И никакая улыбка не способна скрыть этого. Я всегда читала ее настроения, как раскрытую книгу. С самых первых дней нашего знакомства. И сейчас… тоже.
– Ох… волшебник все больше превращается в простого старика, – ласковый голос, как и взгляд прозрачных глаз, адресован не ей, но мне. – Как ваше здоровье? Надеюсь, вы пришли ко мне не как к специалисту, а как к старому другу?
Он смотрит на меня. Держит ее запястья своими тощими пальцами, разговаривает с ней, но все это время пожирает мое тело глазами.
Готова ли я остаться с ним наедине?
От одного вида этого старика во мне просыпается отвращение. Его жидкие, седые волосы, шевелятся от невидимого сквозняка, приоткрывая лысину, покрытую темными старческими пятнами. А желтые, нестриженые ногти на руках, больше походят на голубиные когти. И даже ночная мгла, в которой я предаюсь порокам, не сможет разжечь во мне огня, пробуждающего желание.
Но Сашка говорит, что иногда нам приходится жертвовать телом ради спасения души. Для каждого из нас подобная жертва – вечный крест, который придется нести всю оставшуюся жизнь. Дарует ли он освобождение? Или придавит к земле?
Смотрю в лживые прозрачные глаза.
Я не узнаю, пока не попробую.
– Это Оксана, – Сашка подводит Волшебника ко мне. Держит его за руку. – Знакомьтесь.
– Очень приятно, Волшебник, – он улыбается желтизной зубов, и я, будто во сне, протягиваю ему руку. Он тут же вырывается из Сашкиных объятий, словно оживший огонь, увидевший сухую ветвь.
Боюсь обжечься. Но искры его губ холодные. Не чувствую их прикосновений.
– Ок…сана.
Говорят, что общаться с психологами проще простого. Вранье. Не могу сказать ему ничего, кроме имени.
– Оксане нужна ваша помощь, – Сашки исчезает. Не вижу ее. Слышу только голос, идущий откуда-то из-за стены, обвитой плющом.
– Вот как? – смотрит на меня. – Какие у вас красивые, зеленые глаза. И ведь это не линзы?
Мотаю головой. Горло забито стуком взволнованного сердца.
– Александра?
Только его голос может впустить ее обратно. И она приходит. Вижу краем глаза ее тонкий, размытый силуэт.
– Да?
– Вы ведь были у меня дома?
– Была.
– Я думаю, что с Оксаной мы будем работать именно там.
Его слова холодны, будто острый металл. Но внутри он плавится от жара. Этому человеку не терпится остаться со мной наедине. Произвести бартер.
– Вы подскажете ей адрес?
– Конечно, он у меня записан где-то…
Сашка беспрекословно соглашается с любыми просьбами. Почему? Неужели она не видит, что все волшебство этого места – в ловкости рук опытного мошенника?
– Здесь у меня приемы расписаны до следующей зимы, – вздыхает. Оголяет запястье, обвитое браслетом наручных часов. – Но пока время есть. Пройдемте в кабинет, Оксана. Мне нужно с вами поговорить.
Смотрю на Сашку. Кивает:
– Иди.
– О, – старик замечает мой испуг. – Пойдемте, меня не стоит бояться. Я не зубной врач.
Но ему и невдомек, что я бы с удовольствием променяла это место на кабинет дантиста.
Пропускает меня первой, как истинный джентльмен. Заходит следом и закрывает дверь.
Внутри спокойно и тихо. Даже метроном, словно уснувшая птица, молчит на крепком дубовом столе. Молчат на стене электронные часы, так же, как и молчит мягкая кушетка в углу. И черные кожаные кресла, расставленные по обеим сторонам стола, тоже не издают ни звука. Все здесь наполнено умиротворением. И сном, которому хочется предаться.
За пластиковым окном кружит метель. Мягкая и пушистая, будто игривый котенок.
Осторожно прохожу к столу, не зная, куда девать руки. И в итоге сцепляю их тяжелым замком.
– Можете снять куртку. Бросьте ее куда-нибудь.
Он стоит у порога, разглядывая мою неловкость. И от его взгляда мне хочется прикрыться, потому что сейчас я кажусь себе абсолютно голой.
Расстегиваю молнию и вешаю курточку на спинку кресла.
– Присаживайтесь, Оксана. Постарайтесь расслабиться, иначе у меня тут перегорят все лампы.
Оглядываюсь по сторонам. Ни одного источника света кроме окна и лампы, с красивым абажуром, на столе. Так какого черта этот ублюдок издевается надо мной?!
– Не думаю, что разговор получится…
Его странные фокусы действуют. Не успеваю взять куртку, как одной лишь фразой он усаживает меня в кресло.
– Вас мучают вопросы. И сны.
Смотрю на него в испуге. Не могу заставить себя поверить в волшебство. Ищу подвох.
Над столом висит картина. Страшная и кровавая, словно ее рисовал сам сатана. Множество крюков разрывают на части живого человека. Они глубоко входят в плоть, разбрызгивая кровь, и тело от этого, в буквальном смысле, расходится по швам. Бедняга кричит от невыносимой муки, но невидимый палач не останавливается. Тянет за крюки все сильней…
Волшебник усаживается за стол напротив меня. Видит мою заинтересованность картиной и кивает.
– С этой картины и начинаются все разговоры в моем кабинете.
Смотрю на него в недоумении.
– О, Оксана, простите. Что вы видите на этом полотне?
– Уродство, – Других слов у меня нету.
Снисходительно улыбается мне, как улыбаются умственно отсталым людям, собирающим детский паззл.
