Арчибальд Кронин
Дама с букетом гвоздик
Глава 7
Утро их отъезда выдалось сырым и туманным, с редкими проблесками тускло-красного солнца, которое щурилось, как усталый глаз, на краю желтого неба.
У Чарли Аптона была сентиментальная привычка провожать Кэтрин в ее трансокеанские путешествия, поэтому, когда поезд мчался в Саутгемптон по равнинам с унылыми трубами дымоходов, в забронированном купе их было четверо.
Мэдден и Аптон, сидевшие напротив друг друга, знакомились посредством вежливой беседы о достоинствах игры в американский футбол, тогда как Нэнси, повесив шубу на крючок и положив перед собой новый дорожный несессер, взволнованно просматривала иллюстрированные еженедельники в надежде найти фотоновости о своих близких знакомых или о себе самой. Для нее было разочарованием, что Бертрам и остальные участники «Дилеммы» поплывут не вместе с ними на «Пиндарике», а двумя днями позже на «Империале», более быстром и, как не преминула указать Нэнси, более красивом судне. Но теперь она это уже пережила – по ее собственному выражению, оправилась от удара.
Кэтрин была непривычно беззаботна, ее переполнял оптимизм, и она остро осознавала тот факт, очевидный, но иногда упускаемый из виду, что жить – это хорошо. Кроме того, было приятно иметь друзей – в частности, необычайно доброго Бертрама – и уезжать вместе с Мэдденом и Нэнси. Ее мысли понеслись вперед, в будущее. В ближайшие несколько недель она продаст миниатюру Брандту, покончит со своими деловыми обязательствами и увидит, как сбудутся мечты Нэнси. Вдруг ее племянница наклонилась к ней.
– Смотри, Кэтрин, – сказала Нэнси с деланым смешком. – Они и меня сюда сунули. Как по-твоему, это хорошо?
Повернувшись, Кэтрин изучила иллюстрацию, которую протянула ей Нэнси, – недавний и очень выразительный студийный портрет. Нэнси была снята в профиль, под необычным ракурсом и в поразительном освещении – подбородок вздернут, волосы откинуты назад, как у летящего Гермеса.
– Да, это ужасно здорово, – горячо признала Кэтрин. – И довольно оригинально.
– Тут дело не в тщеславии, – внезапно сказала Нэнси. – Просто я считаю, что это важно. Ну, то есть постоянно напоминать публике о себе и все такое.
Мэдден и Аптон оба восхитились фотографией, Аптон особенно отметил сходство с античным богом.
– Насчет сходства, – вмешалась Кэтрин, – очень странно, как оно получается. – Спустя мгновение она продолжила: – Например, мне говорили, что этот портрет похож на меня. Я не знаю, как такое может быть, но судите сами.
Открыв маленькую шкатулку для драгоценностей, которая лежала рядом с ней, она достала миниатюру. В неожиданно возникшей тишине Гольбейн переходил из рук в руки.
Мэдден долго смотрел на портрет, затем, глубоко вздохнув, заявил:
– Дама определенно похожа на вас, Кэтрин. И к тому же это чертовски милая вещь.
Аптон, глядя через плечо Мэддена, согласился с его мнением и добавил:
– Во сколько это обойдется какому-нибудь свихнутому американцу?
– Надеюсь, в двадцать тысяч фунтов, – улыбнулась Кэтрин.
– И я бы не сказал, что это того не стоит, – серьезно заметил Мэдден. – Тут виден настоящий класс.
Нэнси рассмеялась из своего угла.
– Похоже, ты подумываешь о том, чтобы самому приобрести это, Крис, – предположила она.
– Само собой, – любезно согласился Мэдден.
Затем он улыбнулся и вернул миниатюру Кэтрин, которая заперла ее обратно в свою шкатулку.
В этот момент Аптон посмотрел на часы – действие, обычно связанное у Чарли не столько с ходом времени, сколько с сердечной предрасположенностью к еде и напиткам.
– Как насчет того, чтобы немножко перекусить? – поинтересовался он. – Я лично более чем готов. Я заказал обед на двенадцать часов. У нас особое меню в вагоне-ресторане.
Обед, с вкусными на редкость блюдами, прошел весело. У Кэтрин все еще было приподнятое настроение, и она оживленно поддерживала беседу.
Вскоре, однако, их ждал Саутгемптон, и они без промедления отправились на морской вокзал, где по стойке смирно в белых куртках и фуражках выстроился длинный ряд стюардов, а за ними высилась черная отвесная стена «Пиндарика». Хотя тут не было ничего нового, что-то в этом обещающем приключения зрелище, в этой прелюдии к очередному пересечению великого и таинственного океана, наполнило душу Кэтрин волнением. Знакомая обстановка этому не помешала. Выйдя на пирс, она с предвкушением чего-то прекрасного вдохнула морской воздух и, нежно взяв Нэнси под руку, повела ее по крытому трапу на пароход.
В некотором смысле это было триумфальное шествие. Кэтрин так часто путешествовала на «Пиндарике», что вся команда судна знала ее и приветствовала с тем неподдельным почтением, которое было слаще меда для маленькой умненькой Нэнси, поскольку оно относилось и к ней.
– Ты, случайно, не владелица этого парохода? – спросила Нэнси, когда они шли по коридору за одним из судовых казначеев и строем стюардов.
– Если я владелица, то он твой, – ответила Кэтрин, улыбаясь.
У обеих были большие каюты на палубе «С», соединенные общей дверью. Каюта Мэддена находилась напротив, по правому борту, ближе к корме. Нэнси сразу же занялась ожидавшими их телеграммами, сообщениями и цветами, тогда как Кэтрин разговаривала с миссис Роббинс, стюардессой, которую неизменно прикрепляли к ней. Мгновение спустя появился мистер Пим, главный казначей. Это был дородный краснолицый мужчина с глазами навыкат и вдобавок с легким прищуром, что позволяло ему довольно ловко бросать вкось сверкающие взгляды.
– Так-так, – заключил он, держа руку Кэтрин в своей со счастливым видом человека, которому даровали такую привилегию. – Как замечательно, что вы снова с нами, мисс Лоример. И племянницу с собой взяли. Надеюсь, у нас будет хороший рейс. Вы знаете, что я к вашим услугам, мисс Лоример, – вам нужно только слово молвить.
– Для начала можете положить это в сейф, – сказала Кэтрин, доставая из шкатулки футляр с миниатюрой.
Он принял доверенную ему ценность с подобающим пиететом.
– Ах да, я читал о вашей покупке, мисс Лоример. Можете на меня положиться, я позабочусь о ее сохранности. – Он мягко потер руки и бочком, как безобидный краб, отступил к двери. – А пока я пришлю вам фруктов. Нет ничего приятнее, чем фрукты в каюте.
Это был знаменитый афоризм знаменитого мистера Пима, но повторяемый только для любимых гостей. И правда, едва Пим ушел, как появился стюард с корзиной самых прекрасных оранжерейных фруктов.
– Как ты это делаешь, дорогая? – беззаботно проворковала Нэнси. – Всевозможные услуги. Принимают как герцогиню. Все чересчур великолепно.
Тон Нэнси заставил Кэтрин чуть напрячься.
– Я не знаю, – ответила она довольно сдержанно. – Я об этом не прошу. И они знают, что во мне очень мало от герцогини.
– «Нет ничего приятнее, – продолжала Нэнси, идеально пародируя главного администратора, – чем фрукты в каюте. А также вашей племянницы. Полагаю, она любит фрукты? Ах! Я надеюсь, что у вас будет хороший рейс. И не без фруктов в каюте». – Она резко, не без скрытой царапинки, хохотнула. – Кэтрин, разве он не смешон, этот старый попугай?
Но Кэтрин не засмеялась. Она зарделась и на секунду нахмурилась.
– Мне это не нравится, Нэнси, – твердо сказала она. – Старый попугай, как ты его называешь, один из моих лучших друзей. Он был бесконечно добр ко мне еще с той первой моей поездки. Тогда я была ненамного старше тебя, но слишком застенчивая и нервная для того, чтобы общаться. Он взял меня за руку и повел знакомить с людьми. Он помог мне обрести уверенность. Он вел себя очень достойно по отношению ко мне. И он всегда был достойным. Что касается того, что он смешон, то, должна тебе сказать, очень многие известные люди рады называть Пима своим другом. Он действительно личность.
– Дорогая Кэтрин! – тут же воскликнула Нэнси извиняющимся тоном, сменившим ее дешевый апломб. – Я не знала, что ты так к нему относишься. Что касается его доброты и всего этого внимания, то, по-моему, это великолепно – просто замечательно.
Последовала пауза, затем на лице Кэтрин снова появилась улыбка.
– Тогда только это и важно. Я знала, что ты ничего плохого не имела в виду. И если ты счастлива, то и я тоже.
Несколько минут спустя они поднялись на прогулочную палубу, где их ждали Аптон и Мэдден. Теперь в воздухе витало предчувствие расставания. Стюард уже бил в гонг. Провожающие потянулись к сходням.
– Мне пора на берег, – сказал Аптон с довольно глубоким вздохом. – Обещай мне, что ты позаботишься о себе и все такое, Кэтрин.
– Конечно, так и будет, Чарли.
Как всегда в подобных случаях, он выглядел таким удрученным, что сердце ее дрогнуло. Его преданность была такой постоянной, нетребовательной и такой нелепо сентиментальной, что иногда, как сейчас, Кэтрин испытывала настоящую нежность к нему.
– Черт возьми, – продолжал он, – я всегда чувствую себя таким потерянным, когда тебя нет. Если на этот раз ты надолго застрянешь, будь я проклят, если не съезжу за тобой и не заберу обратно.
Протяжный звук сирены и завибрировавший, как живой, корпус парохода ускорили неловкую церемонию расставания. Аптон попрощался с Нэнси и Мэдденом, затем, пожав руку Кэтрин, повернулся и поспешил вниз по трапу. Кэтрин не без боли проводила взглядом его печально удаляющуюся фигуру. Она оставила вдвоем Нэнси и Мэддена, которые, обнявшись, стояли теперь у поручней, наблюдая за постепенным удалением судна от причала, и медленно поднялась на шлюпочную палубу, довольно влажную от мягкого морского тумана.
Здесь было пусто, и Кэтрин принялась расхаживать взад и вперед – ее настроение неожиданно упало, сердце защемило от грусти. Судно с помощью двух буксиров медленно поворачивало к Соленту. Вскоре, однако, еще сильнее завибрировав, оно стало набирать ход. Мимо быстро понеслась коричневатая вода, далеко за кормой к взбаламученному кильватеру пикировали чайки, земля постепенно исчезала вдали. Это был момент на редкость пронзительный и впечатляющий, и хотя Кэтрин, чтобы не развеивать чары, не стала анализировать свои ощущения, ей чудилось, что она перенеслась в другой мир, чьи очертания были призрачными и печальными. Но наконец в этот отрешенный мир ворвались шаги, вторящие ее собственным. Обернувшись, она обнаружила рядом с собой Мэддена и сразу же в его обществе вместо уныния почувствовала комфорт.
– Меня сюда послала Нэнси, – пояснил он. – Она спустилась в каюту чтобы привести себя в порядок.
Кэтрин дружелюбно кивнула, в молчании идя рядом с ним.
– Может, вам лучше надеть пальто? – спросил он наконец. – Здесь прохладно.
– Нет, мне не холодно, – ответила она.
Снова наступило молчание, к которому он старался приноровиться и которое вдруг и нарушил, будто чем-то озабоченный.
– Этот парень, Аптон, – начал Мэдден, – он хорошей пробы. Выглядит бездельником и сибаритом, но при всем при том с ним все в порядке. – Мэдден сделал многозначительную паузу. – И он по уши влюблен в вас.
Кэтрин, застигнутая врасплох, ничего не ответила, продолжая вышагивать рядом с ним.
– Я кое-что прикидывал в уме, – продолжал Мэдден с задумчивым, даже озадаченным выражением лица. – Это довольно нагло с моей стороны. Мы встретились совсем недавно, но это не мешает мне чувствовать себя с вами так, как будто я знаю вас всю свою жизнь. И я не могу перестать думать…
Он снова замолчал. Украдкой взглянув на его озабоченное лицо, которое притом казалось сосредоточенным и целеустремленным, она слабо улыбнулась и спросила:
– И что?
– И то, Кэтрин. В последнее время я часто виделся с вами, и меня поразило, что вы не получаете от жизни столько, сколько следовало бы. Вы никогда не устанете делать что-то для других. То есть все время вы только отдаете, отдаете и отдаете, но – черт бы все это побрал! – кажется, никогда не получаете. Может, оттого что я так счастлив с Нэнси, я хочу, чтобы вы тоже были счастливы. Ну, не знаю. Но мне кажется, сейчас самое время, чтобы что-то у вас определилось. Все-таки я слишком затянул свою речь. Все, что я хочу сказать, это – почему бы вам не выйти замуж за Аптона и позволить ему заботиться о вас?
Какое-то время она не отвечала. Если бы кто-то другой заговорил с ней на эту тему, она была бы глубоко оскорблена. Но теперь она не оскорбилась. Она была озадачена и польщена. Конечно, с его стороны было довольно нелепо выступать как бы в роли двоюродного дедушки, но ее не могла не тронуть его очевидная забота о ней – или, точнее, привязанность к ней.
– Нет, – ответила она наконец, – я не могу себе представить, как это я позволю бедному Чарли заботиться обо мне.
– А почему нет? Он достаточно богат.
– Разве это имеет значение?
– Думаю, для кого-то – да.
Она покачала головой:
– Только не для меня. Видите ли, я довольно старомодна, неизлечимо романтична и ужасно глупа. Если бы я решила выйти замуж, деньги не имели бы для меня ни малейшего значения. Просто так получилось, что я не люблю Чарли.
Снова наступила пауза. Ее ответ впечатлил его, но, казалось, не очень-то устроил.
– Что ж, – медленно произнес он, все еще невольно хмурясь, – если это так, вам через это не переступить.
– Нет, – спокойно ответила она.
После этого они молча прошлись по палубе, слушая шум ветра, бьющегося о палубные надстройки, и всплески волн, ударяющихся далеко внизу о корпус судна. Затем, когда опустились ранние сумерки и, подобно звездам, вспыхнули судовые огни, Кэтрин оставила Мэддена одного и спустилась к себе.
Глава 8
Ужин в тот вечер был непродолжительным и без соблюдения формальностей, поскольку капитан Айрленд так и не появился, и никто из бывалых пассажиров не потрудился переодеться. Но, судя по тому, какие компаньоны собрались за общим столом – Джей Френч, журналист-международник, Эдвард Бретт, архитектор с мировой известностью, и леди Блэндуэлл, которая отправлялась в свой первый лекционный тур по Соединенным Штатам, – рейс обещал быть занятным.
Наступил новый день, и жизнь на борту судна пошла своим чередом, размеренным, но увлекательным. Море, послушное предписанию мистера Пима, было спокойным. Кэтрин вошла в хорошо ей знакомый режим, как будто, кроме морской, никакой другой жизни не знала. Утром – гимнастический зал, за которым следовало погружение в бассейн из ионического мрамора, под благозвучным названием «Олимпийская ванна». Нэнси, склонная к лености, предпочла бы поваляться в постели, но Кэтрин, помешанная на физических упражнениях во время круиза, вытащила ее на занятия с медицинским набивным мячом, разминку на гребном тренажере и на скачку галопом на электрическом коне. После обеда они, завернувшись в пледы, лежали в укромном уголке прогулочной палубы, что-то читая или наблюдая за тем, как медленно отступают океанские валы. Часто, по предложению Кэтрин, обе там же, а не в великолепной пальмовой гостиной, пили чай. Коктейль перед ужином и киносеанс после него завершали немудреный распорядок дня.
Главной целью Кэтрин было сделать поездку незабываемой для Нэнси. Ее собственный первый круиз стал событием, которое навсегда сохранилось в ее памяти, – это была смесь удивления и восторга. И все же, хотя она пыталась вызвать у Нэнси нечто подобное, вскоре Кэтрин стала испытывать смутное чувство разочарования, которое ей не удавалось подавить в себе. Нэнси на первый взгляд была не склонна чем-либо восхищаться, а удивление и вовсе было ей чуждо. А ведь она была слишком молода, чтобы пресытиться. Представлялось каким-то абсурдом, что ей может быть скучно. И все-таки ее отношение к жизни казалось холодноватым и невозмутимым. И впервые Кэтрин осознала, что хотя по возрасту их с Нэнси разделяли какие-то десять лет, но с точки зрения душевного склада и мировоззрения между ними была пропасть чуть ли не в целое поколение.
Огорченная Кэтрин попыталась преодолеть это. Ей казалось, что она, возможно, предлагает Мэддену и Нэнси больше своего общества, чем им хотелось бы. Тем не менее, пусть теперь она и старалась оставлять их одних, на деле же ее вынуждали проводить вечера втроем, что чаще всего превращалось в вечеринки для целой толпы. Еще одним свойством натуры Нэнси была ее потребность окружать себя людьми.
Но возможно, Кэтрин ошибалась в своих догадках. На первый взгляд Нэнси действительно были присущи все черты современной молодежи, но в глубине ее души таилась более серьезная причина этой напряженной отрешенности. Ее провал – именно так она называла случившееся в Манчестере – остался в ней кровоточащей раной, и теперь подсознательно ее мысли были устремлены к будущему чудесному успеху, благодаря которому можно было бы стереть клеймо поражения. Хотя Нэнси ничего об этом не говорила, она постоянно думала о предстоящей премьере в Нью-Йорке, тщательно взвешивая возможности своей роли. У нее также была привычка внезапно исчезать из поля зрения, обычно по вечерам, дабы заняться сценарием. Она вела себя настолько непосредственно, что никто особо не задумывался об этих ее отлучках. И все же для Нэнси они были жизненно важны и насущны.
Случилось так, что вечером в четверг, на четвертый день пути, Нэнси исчезла в каюте около девяти часов вечера, чтобы снова заняться своей ролью, оставив Мэддена сопровождать Кэтрин на киносеанс. Вечер был темный и ветреный. Фильмы, пародийная комедия, за которой следовало застарелое кинопутешествие, были скучными. Более того, волнение с боковым ветром вызвало неприятную бортовую качку. Из-за этих двух обстоятельств зрителей в зале было немного. Однако Кэтрин никогда еще не испытывала такого удовольствия. Она сидела в полутьме, машинально отмечая яркое мерцание экрана и с радостью чувствуя присутствие Мэддена рядом с собой, а также и напряженное, но волнующее движение судна через играющий своими мускулами океан. Вскоре Мэдден повернулся к ней с той улыбкой, которую она так хорошо знала.
– Кажется, становится все круче, – пробормотал он. – Как вы себя чувствуете?
Она покачала головой, отвечая на его улыбку взглядом, полным насмешливой дерзости:
– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше.
– Вы не хотите спуститься к себе?
– Нет, если вы не хотите!
Она весело повернулась к экрану и вдруг замерла от мысли, поразившей ее. Почему ей доставляет удовольствие сидеть на этом второсортном киносеансе при всех неудобствах, вызванных штормовым ветром? Со вспышкой тревоги она поняла: это потому, что здесь Мэдден. Да, чего бы ей хотелось меньше всего – так это отдаться непонятному восторгу, который она испытывала в данный момент. Ее улыбка погасла. Она невольно попыталась обдумать ситуацию. Но на это у нее не было времени. Почти сразу же на нее снизошло полное и пугающее просветление. Он протянул руку, чтобы удержать ее незакрепленный стул, который теперь угрожал присоединиться к остальным, затеявшим дурацкий танец взад и вперед. И в следующее мгновение судно дало очень сильный крен, который бросил Кэтрин к Мэддену. Потеряв равновесие, она оказалась в его объятиях – щека прижата к его щеке, грудь – к его боку. Несколько мгновений он крепко держал ее, чтобы она не упала, в то время как судно зависло под углом. Все закружилось перед ней: пароход, море, сама вселенная. Затем, когда судно выровнялось, он осторожно вернул ее на место.
– Что я за это получу? – вежливо поинтересовался он. – Медаль Альберта за спасение жизни на море?
Она не произнесла бы ни слова и ради спасения собственной жизни. Кэтрин сидела смертельно бледная, ее тело напряглось, парализованное этим ослепительным откровением, которое, как удар молнии, поразило ее, ничего не подозревающую и беззащитную. Она любит Мэддена. Она любит его всей душой. Все было ужасно и ясно как дважды два: ее радость в его обществе, ее желание, чтобы он был счастлив, даже то, как она смотрела на него в ожидании его улыбки, – все было дорогим, понятным и мучительным, как сцена, долго скрываемая во тьме, а теперь выхваченная из нее вспышкой электрического света, такой ослепительной, что стало больно обожженным глазам, вовсе не готовым к ней. У Кэтрин страшно закружилась голова. Ей вдруг показалось, что она сейчас упадет в обморок. Крепко стиснув руки, она боролась со слабостью. Она не могла пошевелиться, внутренне дрожа, ничего не видящая, потрясенная.
Наконец кинолента закончилась. Зажегся свет, и высидевшие весь сеанс стали перемигиваться, как бы обмениваясь взаимными поздравлениями. Кэтрин, опустив голову, сразу же направилась к палубе. Мэдден последовал за ней. Выйдя наружу, она остановилась. Вокруг почти никого не было. Сама тишина этого места усугубляла ее состояние. Она не могла смотреть на него; ей казалось, что ее душа вся как есть на виду. И самое ужасное, что ей было необходимо все это скрыть – все, что терзало ее.
– Я, пожалуй, спущусь к себе.
Она так и не поняла, как ей удалось произнести эти слова с почти нормальной интонацией.
– А стоит ли? – улыбаясь, ответил он. – Разве Нэнси не умоляла нас оставить ее, чтобы она занималась своей ролью? Давайте еще пройдемся по прогулочной палубе.
Его тон был совершенно естественным, так что она не могла понять, догадался ли он о ее ужасной катастрофе. Она отвела глаза, повторяя:
– Мне надо идти. Уже поздно.
– Еще не так уж поздно, и у нас сегодня почти не было прогулок. И вам ведь нравится на палубе, когда сумасшедший ветер?
Невероятным усилием воли она заставила себя посмотреть на него. Дружелюбное недоумение в его глазах страшно ранило ее.
– И вы идите к себе, – сказала она. – Эти дурацкие фильмы меня утомили.
– Ну, раз так, – улыбнулся он с сомнением, – пожелаю вам спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Наконец-то ее слова прозвучали естественно. Затем, заставив свои одеревеневшие губы изобразить небрежную улыбку, она повернулась и поспешила к лестнице, оставив его на палубе одного.
На палубе «С» она остановилась, прижав руку к горлу, сердце ее глухо колотилось – она чувствовала, что задыхается. В таком состоянии она не могла предстать перед Нэнси – сначала следовало собраться с силами, принять бесповоротное решение. Мысль о Нэнси причинила ей новую муку, производную от той, предыдущей острой боли. Она быстро направилась вперед по проходу и вышла через полубак к передней части судна. В темноте она несколько раз споткнулась о лебедки и палубное оборудование. Ей было все равно. Никакая физическая боль не могла сравниться с душевными терзаниями. Наконец она добралась до носа корабля, и там ее, вцепившуюся в поручни, настиг ветер, объяла безмерная пустая тьма и оглушил грозный рев моря. Раздавленная агонией боли, она наконец дала волю слезам.
