Артур Конан Дойл
Трагедия с «Короско»
Глава 9
Так как ни один из трех пленных не понимал ни слова по-арабски, то и слова эмира остались бы для них непонятны, если бы не отчаянные жесты и возгласы драгомана. После всего его низкопоклонства, ренегатства, всяческого прислуживания арабам, в конце концов, худшие его опасения должны были сбыться. С криком отчаяния кинулся он на землю, моля и прося о пощаде, цепляясь за край одежды эмира своими судорожно скрюченными пальцами. Но тот ногой отшвырнул его, как собаку.
Между тем весь лагерь засуетился. Теперь уже и отряд старого эмира, и сам эмир покинули место привала. Вокруг пленных оставалось всего человек двенадцать арабов с тучным, коренастым парнем, помощником эмира Вад Ибрагима, и кривым муллой. Они не садились на верблюдов, так как должны были участвовать в казни.
Трое пленных по одному виду и выражению лиц этих людей поняли, что им остается недолго ждать. Руки у них все еще были связаны на спине, но арабы их уже не держали, так что они имели возможность обернуться и проститься с женщинами.
– Все, как видно, кончено, Нора, – произнес Бельмонт, – это, конечно, обидно, когда была возможность спасения. Но что делать?! Все, что мы могли сделать, мы уже сделали!
Теперь жена его впервые дала над собой волю своему горю; она судорожно всхлипывала, закрыв лицо руками.
– Не плачь, моя маленькая женушка! Мы с тобой хорошо прожили свое время и всегда были счастливы. Передай мой привет всем друзьям, там, дома. Ты там найдешь на свою долю достаточно и даже с избытком: все бумаги у меня в порядке…
– Ах, Джон, Джон! Зачем ты говоришь мне об этом?! Я без тебя не буду жить!
И горе жены сломило мужество этого сильного мужчины; он спрятал лицо свое в косматой шерсти ее верблюда, и слезы покатились по его щекам.
Между тем мистер Стефенс подошел к верблюду Сади, – и та увидела его измученное, исстрадавшееся лицо и обращенный к ней взгляд.
– Вы не бойтесь ни за себя, ни за тетю, – начал он, – я уверен, что вам удастся бежать от этих арабов! Кроме того, полковник Кочрейн будет заботиться о вас. Египетская кавалерия не может быть далеко теперь, они скоро вас нагонят. Я надеюсь, что вам дадут вдоволь напиться прежде, чем вы покинете эти колодцы. Я бы желал отдать вашей тетушке мою куртку, но боюсь, что не смогу снять ее с себя: руки у меня связаны. Мне так жаль, что ей будет холодно под утро. Пусть она сохранит и прибережет к утру немного хлеба от ужина, чтобы скушать его ранним утром. Это немного облегчит ее…
Стефенс говорил совершенно спокойно, как будто дело шло о сборах на пикник. И невольное чувство удивления и восхищения этим человеком шевельнулось в груди молодой девушки.
– Какой вы хороший человек! – воскликнула она. – Я никогда еще не видела другого такого человека. А еще говорят о святых! Вы же стоите теперь перед самым лицом смерти и думаете только о нас, заботитесь только о нас… – Голос ее дрожал от волнения.
– Мне хотелось бы сказать вам еще одну вещь, Сади, если только вы мне позволите. Я бы умер спокойнее после того. Уже много раз я все собирался поговорить об этом с вами, но боялся, что вы будете смеяться: ведь вы никогда ничего всерьез не принимали. Не правда ли? Но теперь я уже почти неживой человек и потому могу сказать все, что у меня на душе!
– Ах нет, не говорите так, мистер Стефенс! – воскликнула Сади.
– Не буду, если это вас расстраивает. Как я уже сказал вам, мне было бы легче умереть, если бы вы об этом знали, но я не хочу быть эгоистом и в этом отношении; если бы я мог думать, что это омрачит вашу жизнь, то предпочел бы вам ничего не говорить!
– Что же вы хотели сказать мне?
– Я хотел только вам сказать, как я вас любил с того самого момента, как увидел вас… Я, конечно, сознавал, что это смешно, и потому никогда не говорил вам и никому другому, не желая казаться смешным. Но теперь, когда это все равно никакого значения иметь не может, я желал бы, чтобы вы, Сади, об этом знали. Вы, быть может, поверите мне, если я скажу, что эти последние дни, когда мы все время были неразлучны, были бы лучшими и счастливейшими днями моей жизни, если бы вы, Сади, не мучились, не страдали!
Девушка сидела, бледная и безмолвная, и смотрела вниз широко раскрытыми, удивленными глазами на своего взволнованного собеседника. Она не знала, что ей делать и что сказать в ответ на это любовное признанье чуть ли не в минуту смерти. Все это казалось совершенно непонятным ее детскому сердцу, и вместе с тем она чувствовала, что это нечто высокое и прекрасное.
– Я ничего не скажу вам больше, – продолжал Стефенс, – так как вижу, что это только смущает и утомляет вас. Но я хотел, чтобы вы об этом знали. Теперь довольно. Благодарю, что вы так терпеливо выслушали меня. Прощайте, Сади! Я не могу протянуть к вам моей руки, но, быть может, вы протянете мне свою.
Сади протянула ему свою руку, и он почтительно и с глубоким чувством поцеловал ее. Затем он отошел и встал на свое прежнее место.
В течение всей своей деловой жизни, полной постоянной борьбы и успеха, Стефенс, еще ни разу не испытывал такого чувства спокойного удовлетворения, такого радостного довольства, как в эти минуты, когда над головой у него висела смерть. И все это потому, что любовь – это всесильное чувство, изменяющее все кругом, омрачающее или просветляющее в известный момент целый мир, – это единственное совершенное в мире чувство, способное за хватить всецело все существо человека. Сами муки становятся наслаждением, и нужда представляется комфортом, и сама смерть является желанной, когда в душе заговорит голос всесильной любви. Так и у Стефенса в душе было такое ликование, которого не могли смутить близость смерти и свирепые лица палачей. Все это стушевалось в его воображении, превращалось в ничто в сравнении с великой, всепоглощающей радостью, что отныне «она» уже не может смотреть на него, как на случайного знакомого, и в течение всей своей жизни она будет вспоминать о нем.
Полковник Кочрейн сидел на своем верблюде и упорно не отводил глаз от бесконечной пустыни, лежащей по направлению к Нилу.
«Неужели, – думал он, – нет никакой надежды на спасение? Неужели погоня не настигнет нас до самого Хартума?»
Очевидно, те арабы, что толпились около пленных, должны были остаться здесь, когда остальные, сидевшие уже на верблюдах, должны были сопровождать трех женщин и его. Но чего Кочрейн никак не мог понять, так это того, почему палачи до сих пор медлят. Явилось одно предположение, а именно, что они, по свойственной восточным народам утонченной жестокости, выжидали, когда египетская кавалерия будет близко, чтобы эти еще не остывшие трупы их жертв были, так сказать, оскорблением, брошенным в лицо врагу.
Но если так, то сопровождать их должны были не более двенадцати арабов, и полковник стал оглядываться кругом, не увидит ли сзади них дружественного им Типпи-Тилли. Но добродушного негра не было видно! Если бы он и шесть его товарищей были здесь, и если бы Бельмонт мог высвободить свои руки и вооружиться своим револьвером, то им, пожалуй, могло бы удаться выбраться из беды. Но нет, – все сторожившие пленников, все до единого были арабы баггара, люди неподкупные и прежде и превыше всего кровожадные. Типпи-Тилли и остальные, вероятно, уже отправились с передовым отрядом.
– Прощайте, друзья! – крикнул Кочрейн дрогнувшим, надорванным голосом. – Господь благослови и сохрани вас!
В этот самый момент один негр дернул за уздечку его верблюда и погнал его вслед за остальными. Женщины ехали следом, почти не сознавая и не видя ничего перед собой. Но их отъезд был настоящим облегчением для трех обреченных на смерть мужчин.
– Я рад, что они уехали! – сказал Стефенс, вздохнув с облегчением.
– Да, да, так лучше! – подтвердил Фардэ. – Но долго ли нам ждать конца?
– Вероятно, не особенно долго, – угрюмо отозвался Бельмонт. – Смотрите, арабы уже обступают нас!
И полковник, и все три женщины оглянулись, когда, выехав из котловины оазиса, они поднялись на гребень. Там, внизу, между прямыми стволами пальм, догорали угли угасающего костра, а немного дальше, среди кучи арабов, они в последний раз смутно различали белые полотняные шлемы мужчин. Минуту спустя их верблюдов погнали усиленной рысью, и когда они снова оглянулись назад, то уже не могли ничего различить.
Обширная беспредельная пустыня, залитая трепетным лунным светом, поглотила и цветущий оазис, и его грациозную группу пальм, и умирающий красный огонь костра. Над всем раскинулось бархатисто-черное небо с громадными яркими звездами, которые безучастно смотрели на все земное, – на все скорби и радости людей.
Женщины молчали, подавленные горем, полковник тоже молчал, не находя, что сказать. Да и что мог он сказать им теперь? Но вдруг все четверо вздрогнули и точно пробудились ото сна, а Сади громко вскрикнула: среди безмолвия тихой ночи до них донесся резкий сухой звук ружейного выстрела, за ним другой, затем еще несколько одновременно и, погодя, еще один.
– Это, быть может, погоня, египетская кавалерия! – воскликнула миссис Бельмонт.
– Да, да! – прошептала Сади. – Это, наверно, египетский отряд!
Кочрейн молча продолжал прислушиваться. Но все стало тихо. Тогда он набожно обнажил голову и на мгновение прикрыл рукой глаза.
– К чему нам обманывать себя, – произнес он, – взглянем правде в глаза: наших друзей не стало!
– Но к чему им было стрелять по ним из ружей? Ведь у них были копья… ножи… – пробормотала молодая девушка, невольно содрогнувшись при последних своих словах.
– Это правда! – согласился с нею полковник. – Я ни за что на свете не желал бы лишить вас разумной надежды, но, вместе с тем, если бы это была атака, как вы полагаете, мы должны были бы слышать ответные выстрелы. Кроме того, египетское войско атаковало бы их со значительными силами. Но, с другой стороны, действительно странно, чтобы арабы, ожидая серьезного нападения, вдруг стали тратить на пленных без всякой надобности свои патроны. Но смотрите, что там такое? – И он указал на восток.
Две конных фигуры то появлялись, то тонули в неверном колеблющемся свете, которым была залита вся пустыня. Они, казалось, бежали от арабов, но вдруг остановились на песчаном холме, и теперь их силуэты резко вычерчивались на темном фоне неба.
– Это, вне всякого сомнения, египетская кавалерия! – воскликнул Кочрейн.
– Два человека! – сказала мисс Адамс.
– Это просто разведчики, ничего более, мисс, главные силы в нескольких милях позади. Смотрите, вот они снова помчались с донесением! Славные ребята, помоги им Бог!
Между тем на холме мелькнули два красноватых огонька, словно вспыхнувшие искорки, и в воздухе прозвучали два выстрела, но египетских всадников и след простыл.
Сам эмир поскакал назад и, поравнявшись с отрядом, сопровождавшим пленных, на ходу отдавал приказания, ободряя своих людей. Очевидно, его отряд был недалеко. Арабы крикнули что-то, и вдруг все верблюды пошли крупной неровной рысью. Очевидно, арабы решили нагнать передовой отряд и, вместе с тем, уйти от погони. Снова началась нестерпимая мука для пленных. Милю за милей скакали верблюды безостановочно, без передышки. Дамы, бессознательно уцепившись за луки своих седел, так и повисли на них. Кочрейн положительно изнемогал от этой тряски, но все еще продолжал надеяться, что погоня их настигнет.
– Смотрите… смотрите, мне кажется, что-то движется впереди нас! – воскликнула миссис Бельмонт.
Полковник Кочрейн приподнялся на своем седле и заслонил глаза рукою: лунный свет в пустыне страшно слепил глаза.
– Да, вы правы! Это всадники!..
Действительно, целая длинная вереница всадников неслась впереди их по пустыне.
– Но они скачут в том же направлении, как и мы! – заметила миссис Бельмонт.
Кочрейн пробормотал проклятие…
– Ну, да, – сказал он, – вот и след. Это наш собственный передовой отряд под начальством Вад Ибрагима. Ради него старый эмир и гнал нас все время этим дьявольским аллюром.
И действительно, спустя несколько минут молодой эмир подскакал к старику Абдеррахману и стал с ним сговариваться. Они указывали в том направлении, где показались разведчики, и озабоченно качали головами. Оба каравана соединились теперь в один и прежним усиленным аллюром продолжали подвигаться вперед по направлению Южного Креста, искрившегося над самой линией горизонта.
Кровь стучала в висках полковника Кочрейна с такой силой, что ему казалось, будто он слышит погоню и барабанный бой, и тучи кавалерии преследуют их караван со всех сторон. Этот лихорадочный бред постепенно превращался в мучительную галлюцинацию. Наконец восходящее солнце осветило всю громадную поверхность пустыни, на всем необъятном пространстве которой не колыхалось ни одного живого существа, кроме их каравана. С тяжелой грустью в сердце смотрели они на это пустое пространство, расстилавшееся от края до края неба, и последняя слабая искра надежды таяла так же, как таял прозрачный белый туман над пустыней.
Удручающее впечатление производила на дам разительная перемена, происшедшая за эту ночь в полковнике Кочрэне. Не говоря уже о том, что волосы его, заметно поседевшие в это время, теперь стали совсем седыми; такие же седые щетины безобразили его всегда гладко выбритый подбородок; глубокие морщины избороздили лицо, спина его согнулась дугой, все тело как будто разом сселось, только глаза по-прежнему смотрели зорко и гордо, свидетельствуя о том, что в этом расшатавшемся теле жил бодрый и гордый дух. Истощенный, измученный, ослабевший, он все еще старался подбадривать женщин, поддерживать их и советом, и добрым словом, старался сохранить покровительственный тон и постоянно посматривал назад все еще надеясь увидеть спасителей, которые не являлись.
Спустя час после восхода был сделан привал, и всех наделили пищей и водой. После привала караван тронулся уже обычным умеренным шагом к югу, вытянувшись длинной вереницей на протяжении четверти мили. Судя по той беспечности, с какою арабы теперь болтали между собой, и по тому порядку, в каком двигался караван, можно было сразу сказать, что они считали себя в безопасности. Вскоре они изменили направление пути и стали дер жать путь на юго-восток, из чего пленным стало ясно, что они намеревались после столь дальнего обхода вновь выйти к Нилу где-нибудь выше последних египетских передовых постов.
Теперь и самый характер местности стал видимо изменяться: вместо однообразной песчаной равнины повсюду вырастали фантастические черные скалы и утесы, среди которых, извиваясь, змеились ярко-оранжевые пески, словно излучистая река. Верблюды выступали один за другим, то ныряя между громадными валунами и утесами, то снова появляясь на мгновение на открытом месте между двумя утесами. Задние всадники могли только видеть длинные шеи и мерно покачивавшиеся головы верблюдов, словно то была вереница змей, извивавшихся среди черных скал. Все это так походило на сон, тем более что кругом не было ни звука, кроме мягкого шлепанья ног верблюдов и их тихого однообразного сопенья. Все молчали; жара начинала становиться томительной.
Мисс Адамс, которая совершенно окоченела за ночь, теперь, видимо, радовалась солнцу. Осмотревшись кругом, она потирала свои тощие старческие руки и отыскивала глазами племянницу.
– Сади, – проговорила она, – мне казалось ночью, будто ты плакала, и теперь я действительно вижу, что ты плакала. О чем?
– Я думала, тетя…
– Помни, дорогая, что мы всегда должны стараться думать о других, а не о себе!
– Я и думала не о себе, тетя!
– Обо мне, Сади, не беспокойся, не тревожь себя…
– Нет, тетя, я думала не о вас!
– Но ты о ком-нибудь особенно думала, да?
– Я думала о мистере Стефенсе, тетя! Какой он был славный, добрый и мужественный! Если подумать только, как он заботился о нас, как постоянно думал обо всем, даже в последние минуты, как он старался стянуть с себя куртку, несмотря на то, что ему мешали его бедные связанные руки. Ах, тетя, он для меня святой и герой, и останется им для меня навсегда!
– Да, но теперь его нет на свете, нет в живых.
– Я желала бы, если так, чтобы и меня не было на свете! – сказала Сади.
– Но ему от этого было бы не легче!
– Как знать, мне кажется, что тогда он был бы не так одинок! – сказала девушка и задумалась.
Некоторое время все четверо ехали молча. Вдруг полковник Кочрейн в ужасе схватился руками за голову, воскликнул:
– Боже правый! Я, кажется, теряю рассудок!
Это уже несколько раз в течение ночи начинало казаться его спутницам. Но с самого рассвета он был совершенно спокоен и разумен; они приписали это бреду, и вдруг странное восклицание его снова встревожило их.
Ласковыми словами дамы старались успокоить его, но полковник не унимался.
– Нет, нет, я положительно не в своем уме! Ну, как вы думаете, что я сейчас видел?
– Не все ли равно? Не волнуйтесь! Мало ли, что может привидеться после такой утомительной ночи. Ведь вы почти совсем не спали! – успокаивала его миссис Бельмонт, ласково положив свою маленькую ручку на его руку. – Ведь вы думали за всех нас, заботились о всех нас, не мудрено, что вы и переутомились. Сейчас мы сделаем привал, вы хорошенько проспите часок-другой, отдохнете и снова будете совсем молодцом!
Но полковник почти не слушал ее, он смотрел куда-то вдаль, вперед и, все так же волнуясь, воскликнул:
– Нет! Я никогда еще не видал так ясно! Там, на вершине холма, вправо впереди нас… бедный мистер Стюарт стоит там, в моем красном кумберландском шарфе на голове, в том самом виде, в каком мы оставили его!
Теперь дамы невольно взглянули в том же направлении, и на лицах их отразилось то же недоумение, похожее на испуг.
Там действительно – вправо, впереди – был ряд черных скал, словно небольшой хребет, вроде бастиона, по правую сторону тесной и глубокой балки, в которую теперь спускались верблюды. В одном месте этот черный бастион возвышался как бы наподобие небольшой башенки, и на этой-то башенке стояла неподвижно знакомая фигура пресвитерианского священника. Весь он был одет в черное, и только на голове виднелся яркий красный тюрбан. Второй такой своеобразной приземистой тучной фигуры не могло быть; он, казалось, напрягал свое зрение, чтобы взглянуть вниз, в долину.
– Неужели это, в самом деле, он?
– Да, это он! Он самый! – воскликнули дамы. – Смотрите, он глядит в нашу сторону и машет нам рукой!
– Боже правый! Да ведь они его застрелят! Спуститесь вниз, спрячьтесь! Не то вы не останетесь живы, безумец вы этакий! – крикнул Кочрейн. Но его пересохшее горло издало только какой-то дикий, хриплый звук.
Некоторые из дервишей также заметили странную, появившуюся на скале фигуру, и уже наводили свои ремингтоны, но вот чья-то длинная рука появилась из-за спины Стюарта, схватила его за платье, – и он мгновенно исчез, как исчезают куклы во время представлений Петрушки.
Впереди, в конце балки, как раз над тем утесом, на котором минуту назад стоял Стюарт, появилась высокая белая фигура эмира Абдеррахмана. Он вскочил на ближайший валун и что-то закричал своим, размахивая руками. Но крик его был заглушен раскатом ружейного залпа, раздавшегося одновременно с обеих сторон балки. Весь черный бастион ощетинился ружейными стволами, над которыми виднелись красные маковки тарбушей-фесок. Очевидно, арабы нарвались на засаду. Эмир упал, но в следующий же момент вскочил на ноги и снова, размахивая руками, стал отдавать приказания. На груди у него виднелось алое пятно крови, но он продолжал указывать и кричать, хотя растянувшиеся длинной нитью люди его не понимали и не слышали, что он им говорил. Некоторые из них мчались назад, другие двигались вперед. Несколько человек пытались взобраться на обрыв, с мечами наголо, но попадали под пули и скатывались вниз, на дно балки. Собственно стрельба не была особенно меткой, так что один негр успел взобраться наверх, к самым скалам, но здесь ему прикладом размозжили голову. Старый эмир не устоял на камне и тоже скатился на дно балки. Но арабы упорно старались пробиться, пока чуть ли не большая половина из них осталась на месте.
Наконец даже этим упрямым фанатикам стало ясно, что им остается только одно – выбраться назад из этой балки на ровное место пустыни. И они во весь опор помчались назад. Надо только видеть что такое мчащийся верблюд – обезумевший от страха, вскидывающий разом в воздух все четыре ноги, несущийся с отвратительным криком и фырканьем, с оскаленными зубами и безумными глазами! В такие минуты верблюд положительно страшен. При виде этого несущегося на них потока таких обезумевших животных женщины невольно вскрикнули. Но полковник уже позаботился заставить, своего верблюда, а также и тех, на которых находились дамы, взобраться выше между скалами, чтобы эта кучка отступающих арабов могла миновать их.
– Сидите смирно, они пронесутся мимо! – проговорил он своим спутницам. – Я не знаю, чего бы теперь не дал, чтобы увидеть Типпи-Тилли или одного из них: теперь настал момент помочь нам! – И он внимательно вглядывался в лица проносившихся мимо него всадников, но рябого лица бывшего египетского солдата не видел.
Казалось, все арабы в своей поспешности выбраться из балки совершенно забыли о своих пленных. Теперь оставались в балке лишь отсталые, по которым все еще стреляли беспощадные враги из черной гряды скалы. Одним из последних был молодой баггара с тонкими черными усами и заостренной бородкой. Он поднял голову и, взглянув на торчавшие над его головой ружья египетских стрелков, в бессильном гневе своем обернулся и стал грозить им своим высоко поднятым мечом. В этот момент чья-то меткая пуля уложила его верблюда. Животное упало, словно подкошенное. Молодой, ловкий араб успел вовремя соскочить и, схватив его за продетое в ноздри кольцо, принялся злобно теребить его, желая заставить верблюда подняться; а когда это не помогло, принялся с озлоблением колотить его плашмя своим мечом. Однако все было напрасно. В африканской войне убить верблюда – значит причинить смерть и его седоку. Молодой баггара метал молнии, обводя вокруг себя гневным взглядом. Тут и там на его белой одежде выступало алое кровавое пятно, но он как будто не замечал вражеских пуль, даже не оглядывался на них. Вдруг его злобный взгляд упал на пленных, и с криком ярости он устремился на них, размахивая своим широким мечом высоко над головою. Мисс Адамс была всех ближе к нему. Но при виде его обезумевшего от бешенства лица она соскочила со своего верблюда в противоположную от араба сторону. Тогда баггара вскочил на одну из ближайших скал и занес свой меч над головой миссис Бельмонт. Но прежде чем удар успел быть нанесен, полковник Кочрейн подался вперед со своим пистолетом в руке и одним выстрелом уложил араба на месте. Однако и в последнюю минуту бешеная злоба в этом человеке, казалось, превозмогла даже самую смерть: не будучи уже в силах подняться, он все же отчаянно наносил удары направо и налево своим мечом и извивался среди камней, словно рыба, выброшенная на берег.
– Не бойтесь, mesdames, – успокаивал полковник Кочрейн своих спутниц, – не бойтесь, он уже мертв. Мне очень жаль, что я принужден был сделать это у вас на глазах, но это был опасный парень. У меня были с ним старые счеты. Это тот самый, что тогда ударил меня прикладом своего ружья в бок… Надеюсь, вы, мисс Адамс, не ушиблись? Подождите одну секунду, я сейчас сойду к вам и помогу взобраться на верблюда!
Но мисс Адамс отнюдь не пострадала, так как поблизости была скала или, вернее, громадный валун, куда она спустилась без всякого труда. Теперь и Сади, и миссис Бельмонт, и полковник Кочрейн, все спустились на землю и увидели мисс Адамс, весело махавшую им обрывком своей зеленой вуали.
– Ура, Сади! Ура! Моя дорогая девочка! – восклицала она. – Мы наконец-то спасены! Хвала Богу, мы спасены!
– Да, клянусь честью, теперь мы можем сказать, что спасены!
Но Сади за эти дни невзгод научилась больше думать о других, чем о себе. Она обхватила обеими руками миссис Бельмонт и прижалась щекой к ее щеке.
– Дорогая, милая, крошка моя, как можем мы радоваться и ликовать, когда вы…
– Но я не верю, что это так! – возразила молодая женщина. – Нет, я не верю и не поверю до тех пор, пока не увижу своими глазами трупа Джона. О, когда я увижу, то после того я уже не захочу ничего видеть!
Теперь уже и последний дервиш выбрался из балки, и по обе стороны ее между камней виднелся длинный ряд египетских стрелков, высоких, стройных, широкоплечих, очень похожих на древних воинов, изображенных на барельефах. Верблюды их остались позади, спрятанными между камнями, и теперь они спешили к ним. В это самое время другой отряд египетской кавалерии выехал из дальнего конца балки с лицами, сияющими торжеством победы. Очень небольшого роста молодой англичанин, ловко сидевший на своем верблюде, командовал этим отрядом. Поравнявшись с дамами и полковником Кочрейном, он задержал своего верблюда и приветствовал их.
– На этот раз они нам попались, как следует! – проговорил он. – Весьма рад что мы могли быть вам полезны… Надеюсь, вам теперь от этого не хуже, то есть я хочу сказать, что для дам это дело не совсем подходящее… быть в такой перестрелке.
– Вы из Хальфы, я полагаю? – спросил его полковник.
– Нет, мы из другого отряда, из Сарры! Мы встретили их в пустыне, опередили тех, из Хальфы, и обошли арабов с тыла! Выберитесь вот на эти скалы и вы все увидите. На этот раз мы их всех истребим до последнего!
– Некоторые из наших остались у колодцев, и мы очень беспокоимся о них, – сказал Кочрейн. – Но вы, вероятно, ничего не слыхали о них?
Молодой человек озабоченно покачал головой.
– Дело плохо! С этим народом плохо ладить, когда их припрут в угол. Мы не надеялись увидеть вас живыми и рассчитывали только отомстить за вас!
– Есть с вами еще какой-нибудь английский офицер? – спросил Кочрейн.
– Да, Арчер, он заходит с фланга со своим отрядом. Он должен будет пройти здесь… Мы подобрали одного из ваших товарищей, забавного человека, с красной повязкой на голове. Полагаю, что мы еще увидимся с вами, до свидания, господа! – добавил офицер, трогая своего верблюда и пускаясь догонять свой отряд который уже прошел вперед в строгом порядке.
– Нам остается только не трогаться с места, пока все они не пройдут, – сказал Кочрейн, указывая на растянувшихся длинной вереницей между камнями египетских всадников, подвигавшихся в их сторону.
Тут были и негры, и феллахи, и суданцы – весь цвет и краса египетской армии. Этот отряд вел рослый мужчина с большими черными усами и полевым биноклем в руке.
– Хелло! Арчер! – окликнул его полковник Кочрейн. – Нет ли у вас такой штучки, как сигара? Смертельно хочется покурить!
Капитан Арчер достал из своего портсигара весьма удовлетворительную «partagas» и передал ее вместе с коробочкой восковых спичек полковнику. С никогда еще не испытанным наслаждением закурил Кочрейн свою сигару и с особым вниманием следил, как вились струйки ее голубоватого дыма. Дамы, все три вместе, расположились на плоской вершине одной из скал.
