Артур Ширази
Светом двух миров
Голос исчез.
Вернувшись в квартиру, Витька уже выдохся и силой своего тела, и в силе прорвавшегося вдруг изнутри гнева. Всё забрали ступени лестницы, которые он от бессилия безжалостно топтал, пока поднимался на свой этаж. Войдя, он застал жену с дочкой на том же месте, где и оставил.
– Ну, всё! – запер он дверь на все замки, всё ещё захлёбываясь на каждом вдохе, – Никого уже нет. Выходите.
Он снова возник перед Аней, возбужденный герой и защитник семьи. Аня медленно поднялась с пола и вышла в коридор, прислонившись к косяку ванной комнаты:
– Вить. Почему ты мне не сказал, что у тебя долги?
Витька остановился, упершись вдруг в спокойный взгляд жены и не зная, что ответить.
– Мы бы что-нибудь вместе придумали, чтобы не доводить до такого.
Аня опустила глаза и, кусая губу, уставилась на пол в ванной.
И тут Витька вдруг почувствовал себя виноватым.
– Я не хотел огорчать. Думал, сам справлюсь со всем этим. Заработаю. Отдам.
Он стоял в прихожей, будто теперь его не пускали в дом, пока он всё не объяснит.
Нет, Анька, конечно, не такая. Она не будет цепляться и держать тебя на крючке, как извивающегося червяка, пока ты не докажешь, что ценная рыба. Просто её вопрос до сих пор даже не приходил на ум Витьке. А простой ответ её отвергался его мужским самолюбием.
– Ань, ну как я мог? Ты беременная, потом Ленка родилась. Тебя ещё впутывать! – Витька включил свою мужскую убедительность.
– Сколько ты им должен? – спокойно спросила Аня, поправив сидящую на руках Ленку, увлекшуюся тонкой прядкой волос, повисшей над ухом мамы.
Аня коротким движением заправила прядь за ухо:
– Сколько, Вить?
Витька помолчал несколько секунд, будто за эти секунды вопрос может потерять свою актуальность или разрешится сам собой. Потом закусил губу.
– Ну, там, не больше миллиона теперь, – не поднимая глаз, сказал он сквозь закусанную зубами губу, будто с усилием выдавливал пробку, которая сдерживала правду внутри.
Ещё несколько секунд стояла тишина. Потом Аня сказала:
– Пойдём чай пить. Может, что надумаем, – и повернулась в сторону кухни.
Витька за ней.
Ангел смотрел на них из противоположного угла кухни весь вечер.
Аня подливала кипяток из чайника в большую жёлтую кружку Витьки. Витя поправлял дочку в её детском высоком стульчике. Ленка не давала им спокойно поговорить, требуя к себе внимания. Они так ничего и не решили. Просто пили чай, кормили дочь, смотрели в глаза друг друга, говорили друг с другом.
Невидимый ангел улыбался и тихо просил вселенную указать ему верное решение для этих двух людей.
На следующее утро Витька встал с постели спокойный и решительный. Даже не завтракая, оделся, убедился, что Анька закроет за ним дверь изнутри, и вышел из дома. Привычный путь до остановки даже не запомнился ничем особенным. Да и вряд ли мог. Ничего не отвлекало Витьку от той внутренней уверенности, с которой он проснулся и с которой теперь шёл.
Остановка, нужный ему маршрут, плавное гудение электродвигателей полупустого троллейбуса. Витька ехал к своим кредиторам. Вернее, к тем, кто от их лица вмешивался теперь в его жизнь.
Он не знал что делать. Как сказать. Даже с чего начать. Но готов был ответить так, чтобы было доступно и понятно: жену и дочь он в обиду не даст. Они ему условия ставят, – он тоже имеет свои. Они с угрозой, – он ответит. Ударят его, – ударит и он. Смутно, конечно, всё это виделось, но отступать ему уже было некуда.
Он ждал, что Семён что-то скажет, как-то проявит себя, но его нигде не было.
«Ну и хорошо, – думал Витька. – Обойдёмся».
Витька вышел из троллейбуса на остановке возле старого здания СТО, за которым рядком стояли двухэтажные деревянные бараки чёрт знает какого года постройки. В них ещё жили люди, висели занавесочки на окнах, цветы росли в палисадниках, и прямо в пыли улицы у входа валялись детские игрушки.
Витя прошёл мимо, к отдельному кирпичному зданию какой-то советской ещё конторы, которое переделали под офисные помещения. По этому адресу ему было велено возвращать его долг.
Войдя внутрь, он почувствовал сладковатый дух старого крашенного дерева и ступил на скрипучий пол, укрытый линолеумом. Евроремонтов тут не наводилось. Простой длинный коридор с одинокой вечно горящей лампочкой в дальнем конце и железные двери офисов на обе стороны.
Витя нашёл нужную. Хотел сразу толкнуть, но потом всё-таки сперва постучал, а затем уже отворил её.
Полупустая комната. На стене – календарь. В дальнем углу – старый полированный стол, над которым всё пространство комнаты заливало светом давно немытое окно без штор. Из людей – никого. Но слева была открыта ещё одна дверь, куда Витька прошёл.
Следующая комната была более обжита, даже стояла массивная стенка со стеклянными дверцами и большой кожаный диван. На нём сидел, пристально глядя в глаза вошедшего, старший вышибала Витькиного долга, который и говорил с ним в подъезде у его квартиры. Который тогда оставил о себе крепкую память судорогой в его лёгких. И он теперь молча ждал.
Витька сперва упёрся в этот взгляд, хотел было сказать по привычке «добрый день», но потом, насупившись, просто кивнул мужику головой. Тот, всё также недвижимо и молча, не отвечал.
– Я не привёз денег, – чуть с вызовом начал Витька.
– А чё пришёл? – спросил мужик.
– Вчера один из ваших вломился к моей жене, напугал её, угрожал ей. Мне нужно его… Я с ним хочу поговорить.
– Его тут нет.
– А где он?
– Я чё, справки тут даю?
Витька помялся, нервно переступил, не зная куда себя деть, оглянулся. Он стоял посреди комнаты перед сидящим в мягком диване мужиком, как школьник. А тот, не мигая, тяжело смотрел на него.
Витя чувствовал в нём грубые привычки девяностых и, одновременно, усталость от бессмысленного насилия. Не то, чтобы эмпатия и открытость, но, по крайней мере, отсутствие нереализованного желания причинять боль. Поэтому Витька заговорил:
– Так нельзя! Это мои долги, а жена даже не знает ничего. У неё дочка маленькая. Угрожать ей – это подло. И вообще – надавил Витька, зацепившись за всплывшую вдруг в голове новую идею, – вы мне неделю дали! А ещё только два дня прошло!
Мужик отвёл взгляд в сторону, брезгливо поморщился, потом снова тяжело посмотрел на Витьку и спросил:
– Ну, а мне зачем все эти жалобы? Я тебе дал неделю, – я сижу тут и жду своих денег.
– Ладно, – осёкся Витька и растерянно спросил. – А где этот, долговязый? Когда будет? Я с ним говорить буду тогда.
Мужик на диване всё буравил Витьку взглядом. Молчал. Несколько секунд, длящихся каждая как минута. Кажется, что разговор был окончен, и нужно было уходить.
Витька медленно повернулся и шагнул к двери.
– Стой! – тихо скомандовал мужик и встал с дивана. – Сядь.
Витя оглянулся и увидел стул у стола. Сел.
Мужик подошёл и сел на край этого стола, нависнув над Витькой. От него пахнуло сигаретным перегаром.
– А ты чё хотел? Дружеского общения что ли? Жена у него, дочка. Кто эту всю ситуацию начал? Я что ли? Или молодой?
Витька не смел поднять глаза.
– Тебе пошли на встречу, а ты кинул людей, – а у них тоже жёны, дочки. Тоже жить хотят.
– Я же им не угрожаю, – вставил Витька.
– Ещё бы ты угрожал! Тут совсем другой разговор пошёл бы.
Мужик устало сполз с края стола, отошёл к окну.
– В общем, сюда придёшь, когда деньги будут. Или не придёшь уже вообще. Мне твои жалобы не нужны. Иди.
Витька упрямо пристыл к стулу.
– Деньги я принесу. Или… – он не договорил эту фразу. – Но жену не троньте.
Мужик повернулся к нему.
– Кому она нужна! Иди уже, – утомил.
Витька встал и вышел из комнаты. Потом в коридор. И из здания, на воздух и солнце. И, кажется, только там первый раз вдохнул.
Пока шёл прочь, всё ему казалось, что ему смотрят из окна вслед, хотя действительно, никому он тут нужен и не был, только его деньги.
Он прошёл вдоль бараков, повернул в тихий дворик с детской площадкой, над которой навис старый, порезанный поперек толстого ствола, облезлый тополь.
С краю дворика, запросто, будто обычный горожанин и местный житель, на скамейке сидел Семён.
Витя молча подошёл и сел рядом. Тихо посидел с минуту, потом спросил:
– Ты знал, что так будет?
– Ага. – Семён спокойно разглядывал детей в песочнице, один из которых строил, другой упорно разрушал построенное, и оба – недовольные друг другом – никак не хотели прислушаться к молодой мамочке, которая пыталась объяснить, что строить вместе хорошо, а рушить чужое – плохо.
Витя тоже безразлично посмотрел на эту педагогическую историю.
Через несколько минут снова спросил:
– Что же теперь делать?
– Ты пытаешься открыть дверь не в ту сторону. Толкаешь от себя. Наружу. А она открывается внутрь.
– В смысле?
– Ну, ты вот правда думаешь, что придёшь к этим крутым ребятам вот так, запросто, покажешь, что и ты крут, а они вдруг признают тебя за своего, отступят, и всё сразу разрешится? – своим вопросом ответил Семён.
Витя долго молчал.
– Ну, надо же было что-то делать, – наконец сказал он.
– Понятно, – вздохнул Семён.
Витя устало и долго набирал воздух в грудь, потом выдохнул:
– Что тебе понятно? То же, что и там, в подъезде, когда я под дых получал? Легкие пути не всегда правильные?
Семён промолчал.
– Знаешь, я всяких там Господних Чаш себе не просил, – не глядя на Семёна, сказал Витя грустно.
– А никто не просит, – ответил Семён.
Витя встал и медленно поплёлся по аллейки дворика. Не в сторону остановки. Даже, кажется, не в сторону дома. А куда глаза глядят. А позади него осталась уже пустая скамья.
Витьке хотелось, чтобы его поняли, помогли. Но ещё больше, чтобы стать маленьким и незаметным, чтобы все забыли про него, отвернулись, оставили в покое и исчезли из его мира. Но только чтобы там остались Анька и Ленка. И в какой-то момент он даже представил себе падающий на весь этот город тяжёлый раскалённый метеорит, чудовищный взрыв, всё разлетается в клочки, а он с Анькой и Ленкой ещё с дачи не вернулись, потому что там картошка и огурцы, которые-то и помогут им выжить в первое время. А затем, конечно, новое человечество, которое они с Анькой и Ленкой зародят. И вся жизнь с нуля. Вот так перезагрузка реальности!
И так ярко это привиделось! В таких вдруг цветах и подробностях.
Потом Витька выбросил всё это из головы, – он же взрослый уже человек, – и отправился к остановке троллейбуса.
В это время ангел тихо скользил над домами и проспектами и вспоминал то время, когда он был человеком. Вспоминал себя человеком.
Он тоже тогда не знал верного ответа и надеялся на какое-то сверхъестественное чудо. Он тоже мучился. Теперь-то он знает, что чудес не бывает, а не знать верных ответов – легко и приятно. А ещё, так: легко и приятно, – умеют жить только ангелы.
Они-то видят, как ткань жизни медленно разворачивается, не прерываясь и не форсируя свою скорость. На ней может быть всё, что угодно, прямо как в безудержной человеческой фантазии, но всё это, даже не смотря на всю страсть своей выразительности, никогда не вырвется за пределы большого единого полотна, и в какой-то момент просто сгинет, сгорит под раскаленным резаком прошлого. А если вообще посмотреть свысока, как это умеют лишь ангелы, на этом полотне всё станет плоским и сиюминутным. Вполне безобидным и даже смешным.
А, может, и нет. И всё не так! Это не важно. Ангел и в бытность человеком не всегда правильно выражал свои мысли, теперь же он вообще не понимал, зачем эти мысли и их правильное выражение нужны. Когда верных ответов-то и нет.
Но ещё он знал, что он обязательно поможет Витьке. Просто он так чувствовал и этим теперь жил. И, как выяснилось, не только уже Витьке, но ещё и Аньке, а значит – и Леночке. А потом это обязательно коснётся всех других людей, и пойдёт кругами разбегающихся волн, оживляя сюжет большого полотна во всю его ширину.
Только вот, как это будет?! – это пока оставалось от взора ангела сокрытым в Великом Неведомом, которое обычный человек непочтительно называет словом «будущее».
Ангел ждал появления новой нитяной строчки большого полотна и просто летел над городом.
А на одном из краёв, чуть вдалеке от шумного его центра, тихо молилась Аня. Не словами даже и записными формулами, а своей поющей во всём любовью.
Как? А вот глянет на играющую на кровати Леночку с погремушкой в руках, тронет Витькины футболки, что пойдут в стирку, начистит картошку в суп для семьи. И сама не знает о том, а молится. Потому что человек так-то не умеет сам молиться. Только вид делает. По-настоящему хорошо это делает только его душа. А человек живёт затем в том, что в ней молитвенно ожило и взросло.
Так и Анька жила – такой верой. Всё вокруг ей виделось светом, а в то, в чём света не хватала, она добавляла ровно столько, сколько нужно, чтобы было легко это любить дальше.
И ткань жизни от такой любви, весь цветастый узор на ней, сдвигался волнами и кругами. Реальность всегда подстраивалась. И поэтому Аньке не надо было иметь всё, чтобы быть довольной, она и так умела видеть то, чем была довольна, во всём, чем жила.
Причём, никто же и никогда её этому не учил. Она это всегда умела, и поэтому как-то по-другому жить у неё просто не получилось бы.
Такому не научишь, и обратно не переучишься.
Что ж.
«Ангел, ставший человеком! – и такое бывает. Может в том и спасение Витьки во всех его трудностях?» – подумал ангел, наблюдая в прозрачном небе над городом колыхание светлых потоков Анькиных молитв.
А Витька до дома пока не дошёл, мрачнел всё больше.
– Эй, драгоценный, что такой хмурый? Дай, погадаю! – всю правду тебе скажу, ничего не утаю! Ручку дашь, а я скажу тебе как было, как будет, и смахну печаль с твоей жизни. Верь мне! Бабка моя, а до неё её бабка, и бабка той бабки – все знали. И моё слово верное, целительное, как глоток правды для тебя! Как лекарство! Стой, не пожалеешь! Зачем идёшь мимо? Последний шанс упускаешь. Пройдёшь – смерть тебе будет, болезнь будет, плохо будет. А так, и тебе хорошо станет, и мне – смотри, сколько у меня деток, все кушать хотят. Помоги, добрый человек. Хороший человек. Не в убыток. А я в долгу тоже не останусь. Как есть всю порчу сниму, счастье принесу, удачу. Эй! Зачем мимо идёшь? Зачем не смотришь?
– Отстань.
– Ай, злой какой! Ну и пускай пусто тебе будет! И бедным и больным будешь! Одиноким и невезучим! Потому что злой и глупый! И нет тебе счастья теперь! Я вижу! Я знаю! Чёрт! Чёрт за тобой идёт! Вижу уже, как он облизывается на тебя! Проглотит скоро! Будешь бежать, а он догонит! Просить, а он посмеётся! Нету тебе спасения! Нету счастья!
И так ещё долго позади, пока тётке в чёрных балахонах не надоело или ещё там чего – Витьке было всё равно. Даже если во всём она и права, – виноват он по всем статьям. Только он всё равно не сдастся. Ручки не поднимет. Ведь надо только разобраться с этим долговязым. А дальше, что-нибудь придумает, как-нибудь выкрутится.
А сюжет большого полотна только закручивался.
Вечером Витька не хотел идти на работу и оставлять семью в ночь. Метался в сомнениях и мрачных ожиданиях. Особенно после утреннего своего крестового похода, хоть по итогу ему и дали понять, что Анька им не интересна. Но ведь не гарантировали, что всем им.
Анька убедила, что всё будет в порядке, и что она теперь осторожнее, чем была, когда ничего не знала, и запрётся наглухо в квартире до утра. Уже в прихожей подошла к Вите и говорит:
– Мы-то дома у себя. Это ты уходишь один. И смотри, у тебя везде «ОХРАНА» написано. Тут, – она положила свою ладонь ему на сердце, – Там, во всю спину, – обняла его, обхватив крепко руками. – На кепке, – посмотрела мужу в глаза. – Это я тебя буду охранять. Понял?
Аня улыбнулась и поцеловала Витю легким касанием губ. Потом отошла на шаг и вручила мужу авоську с какой-то едой в маленьком пластиковом термосе:
– Иди спокойно, – и открыла дверь.
Витя вышел, чуть улыбнувшись, но не тронулся вниз по ступенькам, пока не услышал хруст всех замков в дверях. Потом, уже на улице, несколько раз оборачивался, пытаясь выхватить взглядом по округе силуэт чёрной машины. Но всё было спокойно. Почти как всегда, кроме того, что каждая тень мерещилась теперь разными силуэтами.
Он вышел на улицу, прошёл скверик с заработавшим на днях фонтаном, быстро зашагал мимо резко открывшихся для него дверей супермаркета к чёрному зданию бара «NEBESA», которое показалось впереди.
И вдруг – он увидел там эту чёрную БМВ! Блестящую под светом недавно зажегшихся фонарей.
Как знал! – мелькнуло в голове.
Машина стояла в дорожном кармане проспекта, напротив лестницы бара. Видимо, владелец её убивал теперь своё время внутри, наливаясь жгучим алкоголем. А в груди у Витьки тоже всё как будто обожгло, – так близко от их дома! Он ускорился и резко рванул по ступеням в сияющее нутро питейного заведения, сжимая на ходу кулаки.
Пролетел мимо дремавшего охранника. Ворвавшись в зал бара, наполненного частыми тяжёлыми ударами бездумной музыки, оглядел стойку и все столики в стороне от неё, – долговязого не было. Лишь на фоне зеркальных витрин с пузатыми бутылками чернела рубашка молодой барменши. Она орудовала со стаканами напротив единственного посетителя бара, оседлавшего неудобный стул. И это тоже была женщина, маленькая и скрючившаяся над высоким стаканом чего-то красноватого.
Она грустно рассказывала:
– Ну, в чём тут смысл? Стараешься, стараешься, а они проходят. Быдло, а не народ! БЫДЛО!
Молодая барменша, не говоря ни слова, выполняла свою рутинную работу, делая вид, что всё слышит.
– Хы! – осклабилась подвыпившая особа, – и ведь эти депутаты тоже быдло! Только под теми, кто выше их стоит. А те – для тех, кто ещё выше. А потом – ещё выше. Пока… – она замолчала, уперев острый тонкий палец в потолок. – Вот так и живём… – и рука упала на камень стойки, изображая полное уныние. – Быдлом друг для друга.
Витька узнал женщину. Активистка политического пикета отдыхала после очередного трудового дня. Кажется, неудачного. Её писклявый высокий голос теперь не бил пронзительными децибелами, усиленными матюгальником, а был размазан в воздухе каким-то неприятным и скользким скулением. Только Витьке это всё было не интересно. Он шагнул было к барменше, чтобы задать вопрос про долговязого, как тот сам вальяжно вырулил из-за дальнего угла со стороны тёмного прохода к туалетам. Витьку он не видел. Зато Витька видел его.
Он почти настиг его, когда тот плюхнулся в мягкое дерматиновое кресло с высокой спинкой у своего столика и потянулся к стакану. И за столом он был один.
Витька все слова забыл и страхи свои и кинулся на долговязого сразу же. Тот в последний момент сжал губы, скуксился и даже почти зажмурился от пролетающего мимо кулака Витьки, но всё-таки выставил вперёд свои длинные руки и ноги. Витька просто наткнулся на них и до уязвимых частей тела этой скотины не доставал. А жалко!
А дальше начался беспорядочный махач, как выражались Витькины одноклассники-подростки, когда собирались вместе поговорить о насущном.
В один момент Витька двинул рукой, и маленький пластиковый термос в авоське, которая так и осталась зажата в его кулаке, заехал долговязому под глаз. Тот отлетел скорее от неожиданности такого удара, чем от полученного импульса летящей по касательной массы. Но тут же вскочил снова. Была бы реальной масса в руках у Витьки, он бы уже не встал. А так, – пластмассовая болванка, и только.
Витька размахнулся свободной рукой, совсем не целясь, но сумел заехать долговязому всего лишь в плечо. Тот тоже крутился, пытаясь защищаться, извивался, слегка постанывая от напряжения. Витька же пёр молча и целенаправленно. И в конце концов сумел так толкнуть противника, что тот отлетел к дальней стенке, к которой боком было придвинуто его кресло. Витя собрался было вскочить на кресло и напрыгнуть на соперника сверху, как увидел, что тот тащит из-за пояса чёрный блестящий пистолет. Как в замедленном кино Витька успел только смахнуть на него стоящий на столе стакан с какой-то выпивкой, и тем на время замедлил его решительные действия. Но в следующее мгновение Витька уже метнулся в сторону от направленного на него дула. Грохнул выстрел!
Именно грохнул, оглушив. Что-то посыпалось, звеня, женщины завизжали, а плотные тяжёлые музыкальные биты на время притухли в эхе выстрела.
Долговязый парень уже вставал ногами на кресло для лучшего обзора. А Витька бросился под какой-то стол, потом – за стул и дальше, мимо стены в сторону распашной на обе стороны двери в барную кухню. И весь этот путь его пытались настичь хаотичными выстрелами.
На тесной кухне, за металлическими разделочными столами и массивной конвекционной панелью, Витька был защищен от пуль лучше. В глубине – большой холодильник, за которым виднелся проход в следующую комнату. Только Витька метнулся к нему, как в кухню ворвался обезумевший от страха и собственной вооруженности долговязый бандит, который тут же начал палить без разбору и не целясь. Пули звенели о посуду и отлетали от металла рикошетом. И тут … Витька успел только услышать короткий пронзительный шипящий свист, за которым взрыв оглушил его. Видимо очередной рикошет пробил шланг небольшого газового баллона, стоящего в углу, а затем рванул и сам газ. Холодильник, за который успел влететь Витька до взрыва, сдвинуло ударом, и он вытолкнул Витьку в соседнюю комнату, а сам застрял в дверном проёме.
Всё посыпалось, потемнело, кожу обдало жаром, а откуда-то сверху полилась вода. В ушах стоял свист. Кажется, тонко и пронзительно звенели перепонки. Всё смешалось на целую минуту. Ничего не чувствуешь, ничего не видишь, ничего не понимаешь. Только через эту минуту отбитое тело Витьки вдруг без предупреждения пронзило болью. Нестерпимо ломить стало всё и сразу. Ни руки, ни ноги не хотели слушаться, в этой ломке. Лишь неимоверным усилием удалось подтянуть конечности под себя и слегка приподняться над полом. Обрушившаяся темнота наполненная звоном в ушах, обескураживала ещё больше. Пошатываясь, Витька пополз на четвереньках куда-то в сторону, будто всё ещё убегая от кого-то. Но, упершись в твёрдое перед собой лбом, он снова распластался на холодный мокрый пол. И это немного помогло. Ещё через минуту, хотя Витька не мог считать и понимать адекватно текучее вязкое время, он смог подчинить руки и ноги своей воле.
Выставив одну руку вперед, он снова куда-то пополз. По проблескам метущегося огня сквозь щели понял, что стоит у холодильника, спасшего ему жизнь, а за ним, в кухне, – разгорается пожар.
Витька напрягся и изо всех сил толкнул холодильник от себя, освобождая дверной проход. Достаточно, чтобы пролезть дальше. Там уже было светлее от огня, но при этом, комнату заволакивало густым дымом. Огня немного, кухня вся была в металле и кафеле, просто гореть было нечему, но в углу дымила раскуроченная микроволновка и ещё что-то там, в стороне.
Надо было выбираться.
Витя, прижимаясь как можно ближе к полу, чтобы не надышаться, пополз к выходу из кухни. Там, в почти не пострадавшем от взрыва пространстве барного зала, пульсировала красным аварийная лампа и глухо вопила пожарная тревога. Так и вопила: «Пожарная Тревога! Пожарная Тревога!»
Где-то со стороны этой красной пульсации и голоса из динамиков был выход на улицу, и Витя пополз в его сторону. Но по пути он вдруг наткнулся на чьи-то две обнявшиеся друг с другом фигуры. Во вспышках красного он узнал барменшу и пьяную агитаторшу. Ещё когда началась драка, они подались к Витьке и долговязому с какими-то криками и воплями, которых он уже не помнил. А когда грохнули выстрелы, видимо те прижали их, инстинктивно бросившихся на пол, друг к другу. Тут их и застал последовавший за этим взрыв.
Агитаторша теперь пьяно мычала, пока не придя в сознание, барменша судорожно извивалась, стараясь выбраться из-под неё. Витьке пришлось закричать (он сам себя практически не слышал), что он поможет и потащить барменшу, а вместе с ней и бесчувственную агитаторшу, к выходу. Барменша помогала дрыганьем своих конечностей, агитаторша практически ничего не весила, – сжатый кусок пропагандистского запала, одни нервы. Так что им троим удалось достаточно быстро выбраться на улицу и скатиться по холодным крутым ступеням куда-то в мокрую от вечерних испарений траву. Даже агитаторша от такого способа спуска стала приходить в себя.
«Живые», – пронеслась в голове Витьки шальная мысль. Он даже боль практически перестал чувствовать и начал подниматься на ноги, балдея от охватившего его пьянящего чувства только что выжившего человека. Спасенные им девушки при этом ещё ковырялись на земле, не понимая пока где реальность.
Витя повернулся в сторону чёрного столба дыма, вырывающегося из большого мрачного портала барного входа. Как вдруг, пронзая этот мрак слепящей вспышкой, прямо в его сторону вылетел на своих огромных сияющих крыльях Семён. С его рук свисало закопченное чьё-то тело.
– Забыл ещё одного, – улыбнулся ангел, опуская к ногам Витьки свою ношу. При этом его крылья хлопали о воздух и с силой разрывали вечернюю тишину, обдавая Витьку каким-то сладким ароматом.
От этого благовония голова Витьки стала лёгкой, боль прошла и забылась. Стали приходить в себя девушки, и – Витька даже успел удивиться – открыло глаза чёрное тело последнего спасенного. Это был долговязый бандит, стрелявший в Витьку.
Он лежал, хлопая веками, отчего белки его глаз то вспыхивали, то снова гасли на фоне закопченного лица. А в глазах был не то ужас, не то недоумение. Он смотрел на ангела перед собой во всей его ослепительности, а потом на Витьку, геройски нависшего над ним, и снова на ангела своими зрачками-маятниками и мычал о чём-то. Вид его был жалок.
– Вот он, принесён к твоим ногам и на твою милость, – торжественно произнёс ангел.
Витька посмотрел на подношение.
– А на кой он мне теперь? Мне уже ничего не надо. Он всё сам сделал.
Закопченное тело в траве слушало этот диалог и следило, какая чаша весов перевесит, и паузы между слов здесь казались безднами, в каждую из которых скоро предстояло отправиться. Светящееся крылатое существо усиливало пафос сцены.
– Простите, – прохрипело снизу.
Витька глянул вниз.
– Посмотрим, – только и сказал он и отвернулся к ангелу. – Ты тут откуда? – спросил он друга.
– Да так, мимо пролетал. Решил на небеса взглянуть, – по-человечески каламбурил Семён. – Ну и устроил ты там взрыв сверхновой!
– Так, само собой как-то получилось. И, вообще, взрыв не мой! – первое, что пришло, выдал Витька. – Кажется, нам надо валить отсюда. Иначе задержат надолго.
Со стороны уже подбегали люди, пытаясь помочь лежащим на траве. Ангела они уже не видели. А Витька тихо зашёл за чёрный куст и исчез в надвигающейся ночи.
И пошёл на работу.
Он даже умудрился как-то добраться туда, хоть и прилично опоздал. Начальник хотел было влепить ему выговор, но от вида Витькиного забыл это сделать. Перешёл на сочувственный тон в адрес жертвы автомобильной аварии, которой представился Витька. Просто ему не хотелось связывать свою персону с событием, о котором завтра будет знать весь город, а может быть и область. Когда впечатлённый начальник был окончательно повержен и, качая головой, ушёл, Витька кое-как привёл себя в порядок и провёл ночь, прокручивая в голове умопомрачительные события прошедшего дня.
Что теперь будет? – вот какой вопрос повис в мыслях у него.
При этом ни страха, ни радости, ни какой-то заинтересованности в ответе. Одна пустота.
Поразительно, как, дойдя до черты, можно поменяться и поменять для себя всё! Будто уже видел, что там, за чертой, и оно забрало тебя прежнего.
Следующий день, как и предполагал Витька, город гудел вечерним событием в баре. В местных новостях крутили кадры с места происшествия. Витька сидел дома перед экраном и, нахмурившись, смотрел на закопченные до черноты некогда серебряные буквы названия бара, которые стали почти не видны на фоне изначально чёрных стен. Внутри тоже – всё стояло закопченным. NEBESA стали походить на мрачные подземелья ада. Двое пострадавших девушек давали интервью, в которых что-то лепетали про своего спасителя и удивлялись, куда это девался вдруг охранник заведения. Который, кстати, оправдывался тем, что его оглушило взрывом и он сам не помнит как выбрался. Витька только сейчас вспомнил про охранника. После взрыва его точно нигде не было видно. Может, сбежал сразу же, как только начались выстрелы?
Про долговязого, из-за которого закрутилась вся эта кутерьма, нигде не было сказано. И про стрельбу тоже. Только о взрыве баллона с газом. И ещё, журналисты все, как сговорились, заканчивали свои репортажи призывами найти спасителя девушек и наградить за проявленное мужество.
