Михаэль Бар-Зохар
Братья
Глава 5
В пять минут восьмого Никита просунул в дверь свою яйцевидную голову и помахал Дмитрию.
– Приготовься, – прохрипел он, обнажая желтые от табака зубы. – Они уже тут. Удачи тебе.
– Спасибо, Никита, – с благодарностью отозвался Дмитрий.
Никита был одним из немногих взрослых в их детском доме, кто относился к нему хорошо. Пожилой дворник тем временем махнул ему узловатой ладонью и исчез.
Дмитрий одернул гимнастерку, туже затянул тяжелый ремень с бляхой и потер носки ботинок о брюки, чтобы обувь заблестела. Из треснувшего, с отставшей амальгамой зеркала у дверей спальни на него хмуро уставился изящный юноша. Некоторое время Дмитрий критически разглядывал свое отражение: коротко подстриженные русые волосы, высокий лоб, худое, бледное лицо. Черные, миндалевидные глаза смотрели из-под насупленных густых бровей враждебно и настороженно. Упрямые губы под тонким прямым носом изобличали жесткость характера. На верхней губе бросалась в глаза коричневая родинка, похожая на запятую. У Дмитрия был квадратный, резко очерченный подбородок, который дерзко выдавался вперед. Его лицо можно было бы назвать красивым и неординарным, не будь на нем столь сурового, обвиняющего выражения. Взгляд его черных глаз всегда заставлял окружающих чувствовать себя неуютно.
– Расслабься, – приказал он себе. – Успокойся, подави свою агрессивность. Они хотят видеть тебя послушным и дисциплинированным. В этом секрет успеха: в матушке-России только послушный и дисциплинированный может подняться по лестнице и стать жестоким и сильным. Они хотят увидеть ягненка, а ты, Димка, уже оскалил клыки точно волк!
Дальняя дверь пустынной спальни распахнулась, и в комнату вбежал Ваня. Он слегка запыхался, должно быть, от быстрого бега. Ваня взмахнул руками и возбужденно воскликнул:
– Хорошо, что я тебя застал... Желаю удачи, Димка!
Дмитрий махнул ему рукой и вышел в коридор. В коридоре было холодно, но он чувствовал, как от волнения покрылся испариной лоб и взмокли ладони. Колени слепа дрожали, а в желудке ощущалась какая-то неестественная пустота. Его шаги эхом отдавались в пустом коридоре. С облупившихся стен, некогда выкрашенных светло-зеленой краской, следили за ним с портретов знаменитые русские полководцы – фельдмаршалы Александр Суворов и Михаил Кутузов, Семен Буденный – командующий Первой Конной армией, маршал Жуков – покоритель Берлина. Рядом с портретами висели лозунги, прославляющие Советскую Армию и ее героев. Самый большой транспарант, висевший над входом в столовую, гласил: “Детский дом имени Панфилова для детей погибших героев войны шлет пламенный привет Родине-матери в связи с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!” Какой-то шутник замазал букву Г в слове “героев” и заменил ее на X. Вторая Е в этом слове тоже куда-то пропала.
Дмитрий вошел в кабинет Льва Брудного, нового администратора детского дома. За окном виднелся огород, все еще скрытый под снегом.
– Проходи! – пригласил Брудный, чуть приподнимаясь из-за стола. На его глуповатом лице появилась сальная улыбка.
Дмитрий постучался в тяжелую дубовую дверь с облупленной эмалевой табличкой “Директор полковник Бородин”.
Войдя в кабинет директора, он увидел, что сам полковник отсутствует. За его широким столом стояли три стула, на которых близко друг к другу сидели двое мужчин и одна женщина. Они курили и негромко переговаривались. На столе дымился горячий чай, разлитый в стаканы, и стояло блюдце с колотым сахаром. Увидев Дмитрия, все трое замолчали. С портрета на стене ласково щурился на Дмитрия Ленин. Дмитрий, однако, помнил, что, когда он впервые попал в этот кабинет, будучи еще совсем малышом, на этом же месте висел портрет Сталина.
– Здравствуйте, товарищи! – громко поздоровался Дмитрий и встал по стойке “смирно”.
– Доброе утро, – отозвался мужчина, сидевший посередине, очевидно, главный в этой комиссии. Перед ним на столе Дмитрий заметил свои анкеты и заявление.
Председатель комиссии – тучный человек лет пятидесяти, в сером костюме и малиново-красном галстуке, который был единственным ярким пятном в его облике. У него были тронутые сединой светлые волосы, водянистые глаза и большой, словно резиновый рот. На лацкане пиджака он носил значок в форме красного флага, на фоне которого была изображена винтовка с примкнутым штыком. Этот знак носили многие ветераны Красной Армии.
– Мое имя – Геннадий Бодров, я из Комитета государственной безопасности. Со мной товарищи Елена Крайнева, заместитель директора Высшей школы КГБ, и полковник Олег Калинин из ГРУ.
Женщина, одетая в строгий синий костюм и белую блузку, обтягивающую высокую пышную грудь, посмотрела на Дмитрия острыми, настороженными глазами. Сигарету она держала как карандаш – большим и указательным пальцами.
Полковник из военной разведки выглядел очень элегантно в темно-синем костюме и ослепительно белой крахмальной сорочке. Когда он посмотрел на Дмитрия и кивнул, по лицу его, слегка испорченному длинным белым шрамом на левой щеке, скользнула быстрая улыбка. Дмитрий почувствовал к нему симпатию.
– Можете стоять “вольно”, – скрипучим голосом разрешил Бодров, притворившись, будто изучает бумаги Дмитрия. Внезапно он резко поднял голову и сказал: – Я вижу, что ваши родители были расстреляны за измену Родине и что ваш сводный брат живет в США.
Дмитрий, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок, неуклюже кивнул.
– Не кажется ли вам, что принять вас на работу в КГБ было бы рискованно? – холодно спрос ила женщина, выпустив изо рта клуб дыма.
– Да, – поддакнул Бодров. – Если бы вы были на нашем месте, приняли бы вы в КГБ кого-нибудь с такой записью в личном деле?
– Ну полно, товарищи, – приятным голосом сказал полковник Калинин. – Мы же знаем, что Тоня Гордон и Борис Морозов были полностью реабилитированы.
Взяв со стола документы Дмитрия, он быстро просмотрел их и снова положил обратно на стол.
– Дмитрий Морозов – приятный молодой человек, а его успехи достойны всяческих похвал. Не хотим же мы, чтобы этот молодой человек расплачивался за то, что Сталин сделал с его родителями, при этом ошибочно?
Дмитрий почувствовал огромное облегчение. Слава богу, что этот полковник здесь. Кажется, он открыто принял его сторону.
Бодров задумчиво потер лоб и еще раз взглянул на Дмитрия.
– Расскажите комиссии, почему вы хотите учиться в Высшей школе Комитета государственной безопасности?
Дмитрий откашлялся, и Калинин успокаивающе улыбнулся ему. Теперь Дмитрий чувствовал себя гораздо увереннее.
– Если они захотят отвергнуть тебя, – предупреждал его генерал Ткаченко, – то собеседование продлится не больше тридцати секунд. Это настоящий ритуал, в котором все расписано.
“Ну что же, надо оправдать их надежды”, – подумал Дмитрий.
– Меня зовут Дмитрий Морозов, – заговорил он. То, что надо сказать, он давно выучил назубок. – Я хочу принимать участие в строительстве социализма. Являясь членом комсомольской организации, я хочу служить своей великой Родине и защищать наше справедливое общество от внешних и внутренних врагов. Я хочу стать сотрудником КГБ, чтобы продолжить дело отца – полковника Бориса Морозова.
“Хотите знать, почему я на самом деле хочу в КГБ? – с горечью думал Дмитрий, механически повторяя заученные фразы. – Может быть, рассказать вам о жизни, которую вел маленький беспомощный мальчик в этом проклятом приюте? О его жизни, полной лишений и побоев? Рассказать, как я научился лгать и изворачиваться, как научился воровать – лишь бы выжить? И о том, как в отчаянии я поклялся себе любой ценой выбраться из этого места?”
* * *
Он почти не помнил тот день, когда его привезли в детский дом. Тогда ему было всего два с половиной года. Иногда, правда, в памяти его всплывали лица, которые он не мог вспомнить, неясные образы – загадочное послание из прошлой жизни. Он вспоминал – или ему это только казалось? – коренастого темноволосого мужчину с суровыми чертами лица, женщину с длинными золотистыми волосами и сладким теплым запахом, веселого светловолосого мальчугана. По ночам ему иногда снилась долгая поездка по заснеженным улицам в черном автомобиле, на заднем сиденье которого рядом с ним со смехом подпрыгивал этот белокурый мальчик.
Он никогда не делился своими воспоминаниями с одноклассниками. Дмитрий был спокойным, замкнутым ребенком и старался держаться особняком. Он так нуждался в материнском тепле, в крепких объятиях и любящих прикосновениях, вспоминая женщину с золотыми волосами. Он, правда, не был уверен в том, что это была его мать. Скорее всего, его мать умерла, иначе бы она ни за что не бросила его на произвол судьбы. А тот белокурый мальчуган? Был ли он его братом? Что с ним случилось?
Дмитрий чувствовал, что с его происхождением связана какая-то тайна. Когда он спрашивал учителей и воспитателей об отце, они отвечали ему лишь холодными, строгими взглядами. Приятелям он говорил, что его отец был полковником и погиб, защищая Родину.
– Как же он мог погибнуть, защищая Родину, – удивлялись ребята, – если, когда ты родился, никакой войны не было?
– А ваши отцы? – парировал Дмитрий. – Мы же с вами ровесники.
Ребята объясняли, что их отцы были Героями Советского Союза и умерли уже после войны, и Дмитрий в смущении отводил глаза – он не знал, что отвечать приятелям.
До тринадцати лет он ничего не знал о том, что на самом деле случилось с его родителями. Когда ему стало об этом известно, он в панике отступил еще глубже внутрь себя, возводя бастионы и сжигая мосты, стараясь сохранить в тайне свой постыдный секрет. Он решил, что никто в детдоме никогда не узнает, какая судьба постигла Бориса и Тоню Морозовых.
Детский дом имени Панфилова располагался в старых казармах императорского семнадцатого кавалерийского полка в пригороде Ленинграда – Пушкине. Казармы состояли из нескольких разваливающихся серовато-коричневых строений, сгрудившихся в самом центре обширного пустыря, который зимой накрепко замерзал, а весной и осенью превращался в грязное глинистое болото. Солдатские бараки и разваливающиеся конюшни были в срочном порядке подремонтированы и слегка переоборудованы, чтобы вместить три сотни мальчишек-сирот в возрасте от двух до восемнадцати лет. Детский дом был назван именем советского генерала-героя, погибшего при защите Москвы. Директором заведения был отставной полковник, и порядки в детдоме напоминали армейские.
Все питомцы детдома были одеты в одинаковую казенную одежду. На зиму им выдавали темное шерстяное обмундирование, а на лето – два легких комплекта защитного цвета. Каждый из воспитанников также получал фуражку, шинель, пару высоких ботинок и валенки. Волосы им стригли коротко, а койки и запирающиеся шкафчики были предметом постоянных проверок. В спальнях часто проводили дезинфекцию против насекомых, но вшам и клопам было на это совершенно плевать – по ночам они выползали из многочисленных щелей и принимались пировать.
Каждую большую общую спальню занимал один класс или одна возрастная группа. К каждой такой спальне был прикомандирован кто-то из старших воспитанников – “дежурный”, который управлял классами так же, как сержант отделением. По утрам и по вечерам проводились переклички, строевые упражнения на плацу, гимнастика, полувоенные тренировочные занятия. Учителя и инструкторы, в основном из бывших офицеров, жили тут же, при детском доме, вместе со своими семьями.
Никому из воспитанников не дозволялось без специального разрешения покидать территорию заведения, а получить такое разрешение было практически невозможно. Дмитрий и его товарищи имели возможность увидеть что-то, кроме унылых бараков, только тогда, когда их вывозили в Ленинград – в музеи или на стадион. Девочек среди детдомовцев не было. Исключение составляли лишь члены семей воспитательского состава, которые жили в небольших домиках, отделенных от казарм лишь узким пространством парадной площадки. Позади домиков раскинула свои ветви тенистая каштановая роща.
Жизнь в детском доме приучила Дмитрия к нищенскому существованию. Он ни разу не получал ни новой формы, ни новых ботинок. Выдаваемая ему одежда была изношена и протерта до дыр, несмотря на бесчисленное количество заплат и заштопанных мест. Не лучше выглядели и ботинки. Никаких личных вещей воспитанникам иметь не разрешалось. Любая другая одежда, кроме форменной, нижнее белье, деньги, перочинные ножи или продукты, обнаруженные в шкафчиках, немедленно конфисковывались.
Между тем здания остро нуждались в ремонте. Зимой ветхие строения продувались ледяным ветром насквозь, и дети едва не насмерть замерзали в своих огромных, плохо отапливаемых спальнях, дрожа под тонкими одеялами.
Дмитрий постоянно был голоден. Липкая каша с черным хлебом на завтрак, жидкий суп на обед и картошка с черным хлебом на ужин – таково было неизменное меню их столовой. По праздникам они получали рыбу, мясо или сосиски. Овощи, выращенные на огороде на заднем дворе, никогда не попадали к ним в тарелки.
– Все погнило, – отвечал на их робкие расспросы повар, огромный тучный человек со злобным лицом и сильными руками. – В этом году опять все погнило.
Никто не осмеливался возражать ему – это могло быть расценено как неподчинение старшим. Наказание за это было одно – исключение, а всем им некуда было пойти.
Детдом, однако, наделил Дмитрия бесценным даром – искусством выживания.
Пока Дмитрий жил в крыле для малышей, пока учился в первом и втором классах, его не обижали. Однако в первую же ночь, когда он перебрался в спальню третьего класса, кто-то украл его ботинки. Поутру он босиком прошлепал по полу к “дежурному сержанту” из старшеклассников и сообщил о пропаже.
Старшеклассник, круглолицый крепыш с сальными волосами и маленькими свиными глазками, только пожал плечами.
– Это твои проблемы, – сказал он и зевнул, обнажая гнилые передние зубы. – В следующий раз будешь осторожнее.
Дмитрий не знал, что делать. Ему было только девять лет, к тому же вот-вот должны были начаться занятия. Он побежал было жаловаться старшему воспитателю, но в коридоре столкнулся с дворником Никитой. Этот уже тогда лысый старичок, одетый по своему обыкновению в застиранную гимнастерку, шагал по коридору смешной утиной походкой.
– Потерял обувку, малыш? – ласково спросил Никита. Голос у него был теплым, а глаза смотрели по-доброму.
– Ага. Хочу пожаловаться воспитателю.
Никита печально покачал головой.
– Не ходи, – посоветовал он, потрепав мальчика по щеке. – Они тебе ничем не помогут, только накажут. У тебя деньги есть?
– Нет, – ответил удивленно Дмитрий. – Откуда?
– Я так и думал. – Никита сокрушенно покачал головой. – Если бы у тебя были деньги или что-нибудь ценное, ты мог бы попросить дежурного помочь тебе. Он бы нашел твои башмаки.
– У меня есть кое-какие книги, – с надеждой сказал Дмитрий. Он очень любил книги о путешествиях и приключениях и выиграл на школьных соревнованиях “Путешествия Гулливера”, “Остров сокровищ” и “Оливера Твиста”.
– Книги – это не то. – Никита снова покачал головой. – Нужны деньги. Если у тебя их нет...
Он пристально посмотрел на Дмитрия.
– Сегодня на занятия можешь надеть валенки, никто не обратит внимания. Но, если у тебя не будет ботинок на субботней проверке, ты попадешь в беду. Мало того, что тебя накажут, но и в твоем деле напишут.
– Но зачем кому-то понадобились мои ботинки? – в отчаянии спросил Дмитрий, чувствуя, как его глаза наполняются слезами.
Никита вынул из кармана жестяную коробочку с махоркой и ловко свернул папиросу из клочка серой бумаги.
– Чтобы продать, конечно, – объяснил Никита. Заметив удивление мальчика, он добавил: – Их можно продать обратно тебе же или на барахолке в Пушкине. За пару башмаков, даже поношенных, можно взять хорошую цену.
– Но... – замялся Дмитрий. – Нам же не разрешают выходить за территорию.
Никита закурил и, выпустив струю едкого дыма, сказал:
– Всегда есть выход, малыш, всегда.
Только когда Никита ушел по своим делам, Дмитрий понял. Он должен был либо выкупить свои ботинки обратно, либо, если у него не найдется ни денег, ни ценных вещей, украсть ботинки у кого-то еще.
В класс он явился в валенках. На протяжении всего дня он постоянно думал об Оливере Твисте, герое романа Диккенса, о том, как беспомощен и одинок он был в сиротском приюте. Ночью Дмитрий долго лежал без сна, прислушиваясь к храпу и сонному дыханию товарищей. Дождавшись, когда все мальчишки заснут, он стал со своей койки и прокрался в дальний конец спальни. Руки и ноги у него дрожали от страха. Он знал, что красть нехорошо, и ему никогда не приходилось делать этого раньше. Если он попадется, его вышвырнут из детского дома. Но если он не добудет себе ботинок, его накажут.
Кто-то из мальчиков пошевелился во сне, и Дмитрий застыл, сдерживая дыхание и обливаясь холодным потом. Но спящий просто перевернулся на другой бок и продолжал спать. Под койками, однако, нигде не было ботинок. Судя по всему, остальные были умнее и прятали ботинки на ночь либо в шкафчики, либо под подушку. Он был слишком доверчив и наивен, за что и поплатился обувью.
Наконец под самой дальней кроватью он заметил пару ботинок. Осторожно ступая в темноте, он приблизился и опустился на корточки. Никто не шевелился, только его сердце бешено стучало. Два раза он протягивал к башмакам руку и дважды отдергивал. Он не мог решиться, он не хотел становиться вором. Но он и не хотел, чтобы его наказали во время субботней проверки, не хотел, чтобы в его личном деле появилось взыскание. Он же ничего плохого не сделал, за что же ему страдать? Оливер Твист тоже вынужден был воровать, когда покинул Лондон. Иного выхода у него просто не было.
Наконец Дмитрий схватил ботинки и с добычей бросился прочь, но они словно живые вырвались у него из рук! Железная койка загремела, и сердце в груди Дмитрия замерло от ужаса. Хозяин привязал башмаки к ножке кровати!
В панике Дмитрий побежал на свое место, но по обеим сторонам прохода уже поднимались с подушек головы проснувшихся воспитанников.
– Лови его! – заорал кто-то. – Он хотел украсть мои ботинки!
– Держи вора! – дружно подхватили остальные. Дмитрий продолжал бежать, но кто-то подставил ему ногу, и он растянулся в проходе, крепко ударившись лицом об пол. Несколько пар рук немедленно схватили его за руки и за ноги, удерживая на земле. Дмитрий бешено извивался, пытаясь высвободить руки.
– Отпустите! – прохрипел он, чувствуя, как подступившие слезы перехватывают горло. – Отпустите меня!
– Одеяло! – негромко приказал кто-то, и Дмитрий узнал голос дежурного. – И тише!
На него накинули одеяло, и чья-то сильная рука зажала ему рот. Затем они бросились на него, наверное, сразу впятером или вшестером, изо всей силы пинали его ногами и дубасили кулаками. Боль была ужасной, к тому же он задыхался и широко открывал рот, стараясь глотнуть воздуха, но пыльное одеяло не давало ему такой возможности. По лицу его потекли слезы.
Мальчишки избивали его молча и яростно, и он слышал только их хриплое дыхание. Дмитрий не мог даже защитить лицо, поскольку его руки по-прежнему оставались прижаты к телу. Один удар разбил ему нос, второй пришелся по губе, и он ощутил во рту соленый вкус крови. Кто-то попал ему ногой по позвоночнику, и Дмитрий вздрогнул от пронизывающей боли, однако не застонал и сжал зубы, чтобы не закричать.
Град ударов внезапно прекратился, и кто-то стянул с него одеяло. Дмитрий чувствовал себя настолько униженным, что долго не открывал глаз. Когда же он наконец осмелился взглянуть вверх, он увидел группу одноклассников, которые с презрением смотрели на него сверху вниз.
– Грязный ворюга! – сказал один из них и плюнул на Дмитрия.
Другой парнишка, стоявший за спинами остальных, попытался лягнуть его ногой, но тут в лицо Дмитрию ударил ослепительный луч карманного фонаря. Он заморгал и отвернулся.
– Посмотрите на него, – сказал голос дежурного. Это он осветил Дмитрия фонарем. – Один из вас оказался вором. Запомните его хорошенько и не позволяйте приближаться к своим вещам. Учителям – ни слова. Это дело мы решим между собой.
Дмитрий вернулся на свою койку, избитый и униженный, и тихо заплакал. Один или два раза он засыпал, но сон его продолжался всего несколько минут. Когда на рассвете он очнулся от своей мучительной полудремы, он долго не мог поверить в то, что попался на воровстве и был избит. Ему представлялось, что все это произошло с ним в дурном сне, однако, когда он повернулся на тонком матраце, чтобы встать с кровати, то почувствовал сильную боль в ушибленных местах. Это вовсе не было сном, но настоящий кошмар для него только начинался.
Этим же утром он узнал, каково быть изгоем, отщепенцем. Никто не хотел с ним разговаривать, одноклассники корчили ему рожи, плевали перед ним на пол и обзывались разными словами. За завтраком, когда он пришел в столовую, его соседи сразу перебрались задругой стол. В классе он то и дело слышал произнесенное шепотом слово “вор”. Когда после перерыва на обед он вернулся в класс, то обнаружил, что на его парте мелом нарисованы череп и две скрещенные кости.
– Что у тебя с лицом? – спросил его учитель арифметики.
Еще утром, глядя на себя в зеркало, Дмитрий обнаружил, что его избитое лицо расцвело всеми цветами радуги. Верхняя губа стала вдвое больше своих обычных размеров, а под носом был сгусток засохшей крови. На левой щеке обнаружились две ссадины.
– Я упал, – объяснил он, и в классе захихикали.
Пожилой учитель пристально посмотрел на него своими мудрыми глазами.
– В следующий раз будь осторожнее, – посоветовал он и вернулся к занятиям. Скорее всего, он догадался, что произошло, однако, следуя неписаному кодексу чести детского дома, не стал обременять себя расследованием.
Дмитрий понимал, что дальше будет еще хуже и что он навеки проклят своими одноклассниками. Однако его главная проблема оставалась нерешенной. Приближалась суббота, и ему были нужны новые ботинки. Сегодня, самое позднее – завтра он должен предпринять еще одну попытку. Никакого иного выхода у него не оставалось, он вынужден сделать это.
На этот раз он тщательно подготовился. Дмитрий решил стянуть ботинки в другом классе, чтобы лишний раз не навлечь на себя подозрения своих товарищей. Необходимо также было выбрать удобный момент. Он провел без сна еще одну ночь и наконец составил план действий.
Утром он внимательно изучил расписание занятий, вывешенное на доске рядом с кабинетом администрации. Во время второго завтрака он стащил в столовой нож и спрятал его под одеждой. В середине урока географии, примерно в два часа пополудни, он внезапно скрючился на своей скамье так, словно у него разболелся живот, и поднял руку.
– Наверное, я съел что-то не то, – простонал он. – Можно мне пойти в туалет?
Учительница географии Лидия Ражнухина строго посмотрела на него, но смилостивилась и отпустила его неохотным кивком головы.
Выйдя в коридор, Дмитрий ринулся в спортивный зал, где занимались гимнастикой ученики пятого класса. Все они были в майках и синих трусах. В смежной комнатке висела их одежда, а ботинки аккуратно стояли внизу, попарно связанные шнурками.
Дмитрий выбрал две пары ботинок, которые показались ему подходящими по размеру, и, вытащив нож, разрезал шнурки. Правый ботинок он взял от одной пары, а левый – от другой и засунул их под ремень. Затем он собрал все остальные ботинки и, перерезав связывающие их шнурки, кучей свалил обувь в углу. Теперь, когда учащиеся вернутся в раздевалку, они решат, что кто-то сыграл с ними шутку. Каждый будет подолгу разыскивать свои ботинки, и к тому времени, когда двое из них обнаружат пропажу, он будет в безопасности.
Примерно после пяти минут отсутствия Дмитрий вернулся в класс. Его лицо горело, а грудь тяжело вздымалась, но он испытывал огромное облегчение. Нож был надежно спрятан под матрацем, а валенки возвращены в запирающийся шкафчик в спальне. Украденные башмаки он надел на ноги. Как можно спокойнее он подошел к своему столу и уселся на место. Никто не заметил, что за время своей кратковременной отлучки он успел сменить обувь. Только сидевший в соседнем ряду грузинский мальчик Вано, или Ваня, как звали его все, бросил взгляд на ноги Дмитрия, посмотрел ему в глаза и хитро, понимающе улыбнулся, словно теперь они стали соучастниками. Дмитрий припомнил, что в ту ночь Ваня тоже лупил его, но сегодня он явно жаждал примирения.
И Дмитрий слабо улыбнулся в ответ. Субботняя проверка прошла без сучка и задоринки. Через полчаса после ее окончания во время торжественной церемонии на главной площадке Дмитрий и его одноклассники получили алые пионерские галстуки – теперь они были членами пионерской организации имени Ленина. Советские традиции требовали, чтобы все дети в возрасте девяти лет становились пионерами – членами детского коммунистического движения. Получив галстуки и значки, воспитанники торжественно продекламировали законы пионеров Советского Союза.
Пионер предан Родине, партии, коммунизму. Пионер следует примеру героев войны и труда. Пионер настойчив в учебе, в труде и спорте. Пионер честен, он хороший товарищ и всегда стоит за правду.
В этом месте Ваня обернулся к Дмитрию и подмигнул. В ту ужасную ночь расправы в Дмитрии что-то переменилось. Воспоминание о пережитом унижении никогда не покидало его, боль и стыд той ночи въелись в его память и плоть. Он поклялся себе, что никогда и никому больше не позволит причинять себе боль безнаказанно. Никогда больше он не будет беспомощно лежать, укрытый вонючим одеялом, и позволять толпе трусов избивать себя.
Как одержимый, он посвятил все свое свободное время физическим упражнениям. По утрам он вставал раньше всех учащихся и в течение часа бегал вдоль забора, окружавшего территорию детского дома, подтягивался, отжимался, приседал. По вечерам он занимался в школьных секциях самбо и бокса и часами оставался в спортзале, вымещая свою ненависть на мешках с песком и тяжелых манекенах, раскалывая деревянные доски ударами кулаков до тех пор, пока кожа на костяшках пальцев не лопалась, и руки не начинали кровоточить.
– Молодец, Димка, гарный боец, – говаривал ему преподаватель физкультуры и улыбался, ощупывая его окрепшие мускулы. Сам он был донским казаком, бритоголовым и кривоногим, с вислыми усами и широкими плечами. – Не хотел бы я познакомиться с твоими кулаками.
“Да, однажды я им всем покажу”, – размышлял Дмитрий. – Я сполна им отплачу!”
Часто размышляя о мести, он, однако, не знал, кому конкретно он будет мстить. Дмитрий надеялся, что кража ботинок была первым и последним дурным поступком в его жизни. Он украл, потому что был вынужден это сделать. Он не был вором, он был школьником, пионером и хотел в будущем стать большим начальником. Учился он намного лучше других. Особенно хорошо давались ему география и история СССР. Он раздобыл несколько книг Диккенса, Жюля Верна, Александра Бека и Николая Островского и зачитывался ими. Некоторые из одноклассников снова стали с ним разговаривать, а он односложно им отвечал, подавляя свою ненависть. Постепенно постыдный эпизод из его прошлого стал забываться.
Следующая зима оказалась самой суровой с 1937 года. Пришли трескучие ленинградские морозы, Нева и Финский залив замерзли, а детский дом исчез под горами выпавшего снега. Водопроводные трубы внутри казарм тоже замерзли, а краны в ванных комнатах обросли белыми бородами ледяных сосулек. Каждое утро школьникам и воспитателям приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы добыть хоть немного воды. Оконные стекла были изукрашены толстым слоем изморози, а лютый холод проникал в плохо отапливаемые спальни и прятался по углам словно что-то враждебное и живое, обдающее детей своим ледяным дыханием.
Самые слабые из воспитанников не могли сопротивляться холоду слишком долго. Шестеро школьников, в том числе двое из класса Дмитрия, были срочно увезены в Чапаевский госпиталь с острым воспалением легких. Двое из них умерли. На похоронах Ваня подошел к Дмитрию.
– Мы можем быть следующими, – сказал он негромко и кивнул головой в сторону группы учителей. – Им плевать на нас.
Дмитрий согласно кивнул.
– Но что нам делать?
– Нужна теплая одежда и одеяла, – прошептал Ваня.
– И больше хорошей еды, – подумав, добавил Дмитрий.
Той же ночью Дмитрий и Ваня пробрались в мастерские и украли несколько пил, отверток и молотков. Все это они спрятали в угольном погребе. Вскоре они уже тащили все, что попадалось им под руки: деньги и личные вещи из шкафчиков воспитанников, мешки с картофелем и мукой из кухни, флаконы со спиртом из школьного кабинета биологии. Один из помощников повара, узбек по имени Коля, продавал украденное на городской барахолке у церкви. Он приносил им толстые шерстяные свитера, которые они могли поддевать под школьную форму, запасные одеяла, тушенку в банках и консервированные овощи – по ночам они разогревали их в пустынной кухне – и сигареты “Прима”, которые они курили на заднем дворе. За долю в деле им чем мог помогал “дежурный сержант” Кузьма Бунин. Именно он рассказал своим компаньонам, что учащиеся старших классов тайно передают украденные вещи через забор и никто из них ни разу не попался.
Лежа по ночам на своей койке, Дмитрий терзался угрызениями совести. Что с ним случилось? Он, сын полковника Советской Армии, стал вором, обкрадывающим свою школу и своих товарищей. Он ненавидел себя за это, но ведь он просто не хотел умирать! Кроме всего прочего, он ничем не был обязан ни школе, ни товарищам.
Тем временем еще трое мальчиков в детском доме заболели и были отправлены в больницу. Двое из них умерли, а третий так сильно ослаб, что обратно в детский дом не вернулся. Никто больше его не видел.
Дмитрий и Ваня в отличие от многих детдомовцев встречали одиннадцатый год своей жизни в хорошей физической форме. Дмитрий к тому же оказался блестящим учеником. Однажды в классе его попросили прочесть вслух его же собственное сочинение, в котором он объяснял, почему жизнь в Советском Союзе лучше, чем жизнь в Америке.
“Разложение американского общества, – писал Дмитрий, – особенно ярко проявляется в росте преступности и наркомании, и капитализм только способствует этому. Люди в Америке становятся грабителями, ворами и жуликами из-за того, что их семьи голодают”.
– Отлично! – воскликнула учительница Кармия Толбухина. Она происходила из семьи старых коммунистов, и даже ее необычное имя было патриотическим, составленным из начальных букв словосочетания “Красная Армия”. – Продолжай, Дмитрий, – с теплотой в голосе попросила она.
И Дмитрий продолжал описывать страдания американских рабочих, подвергающихся страшной капиталистической эксплуатации. Писал он и о том, как производители оружия провоцируют войны в Южной Америке и Азии, о социальной несправедливости, о преследованиях передовых ученых. “Америка – это империалистическое государство, подобно паразиту высасывающее все соки из малых стран, обкрадывает их, за бесценок скупая у них пшеницу, нефть, железную руду”.
