Борис Кагарлицкий
Политология революции

Полная версия

От автора

Любая книга имеет свою историю. Ее текст складывался в несколько этапов, на протяжении довольно долгого времени. Работа над этой книгой началась в самый разгар неолиберальной реакции 1990-х годов. Левое движение в Европе, да и во всем мире переживало тогда, пожалуй, самый глубокий кризис за всю свою историю.

Это было лето 1995 года. В Восточной Европе бушевала приватизация, «прогрессивные режимы» в странах «третьего мира» наперебой зазывали к себе советников из Международного валютного Фонда, в Южной Африке, где власть взял Африканский национальный конгресс вместе с профсоюзами и компартией, демократические перемены обернулись ростом безработицы и снижением жизненного уровня для черного большинства. Социал-демократы окончательно забыли слово «социализм». Еще никто не слышал про «антиглобализм». За пределами Венесуэлы еще никто не знал имени Уго Чавеса, а выживание сапатистского восстания в Мексике было под большим вопросом.

Именно в это удивительное время Левая партия Швеции собрала в маленьком летнем пансионате небольшое число людей, которых они, видимо, записали в некий негласный список «мудрецов». Попасть в подобный список вместе с Самиром Амином, Фредериком Джеймсоном и другими не менее авторитетными авторами было, разумеется, лестно, но, как говорится, положение обязывает. Несколько дней, отрезанные от цивилизации в сельской глуши Швеции, которая, как ни странно, не так уж сильно отличается от российской, мы должны были обсуждать будущее международных левых сил.

Любопытно, что позже я обнаружил аналог подобной дискуссии в вымышленном экспертном сообществе, описанном у Сьюзан Джордж в книге «Доклад Лугано». Разница состояла лишь в том, что героями книги были защитники капитализма, предлагавшие рецепты сохранения системы, а мы думали о том, как с ней бороться.

Было, впрочем, еще одно различие: от нас не требовали никакого итогового документа. Да мы и не пришли к единому мнению. И все же эта дискуссия побудила меня сесть за письменный стол и начать собственную работу. Во-первых, надо было обобщить то, что я узнал и понял за время участия в левом движении – не только отечественном, но и международном. А во-вторых, сформулировать основные политические выводы, необходимые для дальнейшей деятельности.

Первым итогом такой работы стала трилогия «Recasting Marxism», вышедшая в Лондоне. Издало ее «Pluto Press» в 1998—1999 годах. Поскольку в мало-мальски законченном виде текст существовал только на английском, в 2001 году я кое-как сделал выжимку из всех трех книг и опубликовал ее на родном языке в Москве в издательстве «Логос» под заголовком «Глобализация и левые». Честно говоря, ни я сам, ни читатели не были особенно довольны результатом. Книжечка получилась слишком короткая и довольно сумбурная. Прочитал ее мало кто – тираж был ничтожный.

Да и время шло. Многие темы я сейчас уже вижу не так, как в конце 1990-х годов. С тех пор накоплено немало нового опыта. Левое движение вновь на подъеме, причем не только в западных странах: есть чему радоваться и в своем Отечестве. Естественно, эти новые успехи сопряжены и с новыми проблемами, с новыми разочарованиями.

Обо всем этом надо было писать и думать. Разумеется, эта книга отнюдь не является типичным плодом академической работы в библиотеках и архивах. Она была бы невозможна без постоянного общения с лидерами и активистами левых движений по всему миру – от Швеции до Южной Африки и от Филиппин до Бразилии. Можно сказать, что сама она, равно как и сознание ее автора, в некотором смысле, являются продуктами глобализации. На таком фоне положение дел с левым движением в России вряд ли можно было считать особенно впечатляющим (что и предопределило приоритет именно «западного» материала в данной работе). Между тем с 1999—2000 годов ситуация начала заметно меняться. Важным симптомом этих перемен является появление нового поколения радикальных социалистических активистов в России. Люди, издающие социалистическую прессу или организующие протесты против вступления нашей страны во всемирную торговую организацию, доказывают своей ежедневной деятельностью, что левые идеи у нас в стране перестают быть достоянием академических интеллектуалов и политических сектантов. К середине 2000-х годов будущее Российского левого движения стало модной темой на заседаниях элитных экспертных сообществ, неизменно начинающихся с жалобы на то, что «молодежь левеет» и «марксистские идеи снова в моде».

Получившийся в итоге текст есть плод двенадцати лет работы – с 1995 по 2007 год. Когда я говорю о «работе», имеется в виду, разумеется, не только сидение в кабинете. Это плод не столько размышлений, сколько деятельности. Моей собственной и многих других людей, вместе с которыми я переживал спады и подъемы движения. Политическая практика просто не может быть индивидуальной. Потому и получившаяся в итоге новая версия книги появляется на свет в результате многочисленных споров, дискуссий и совместного опыта, общего для большого числа людей. Чтобы назвать их всех, не хватило бы места в этом предисловии. Но я не могу не упомянуть хотя бы несколько имен. В первую очередь, моих скандинавских товарищей арена Этцлера, Аудина Лисбаккена, Магнуса Марсдала, али Эсбати, Стефана Линдгрена и Стефана Сьеберга, совместная работа с которыми сыграла значительную роль при подготовке этого текста. Не могу не поблагодарить и бывшего секретаря «Socialist Scholars Conference» в Нью-Йорке Эрика Канепа, человека, который не только великолепно поддерживает международное общение левых, но и делает его удивительно приятным. Михаэль (Миша) Бри и Хельмут Эттингер из Партии демократического социализма Германии на протяжении всех этих лет не только помогали мне собирать материалы о немецких левых, но и добросовестно терпели мою критику собственной партии. Непременно должны быть названы Джон Рис и Алекс Каллиникос, а также все мои коллеги по транснациональному институту в Амстердаме и Институту глобализации в Москве.

Всем им и многим другим я, конечно, очень благодарен. Но главное – глубоко убежден, что самый интересный совместный опыт еще впереди. Как говорил Ленин, «приятнее и полезнее «опыт революции» проделывать, чем о нем писать».^[1]

Введение

В 1990-е годы, когда история многим казалась закончившейся, понятие «революция» почти полностью вышло из употребления интеллектуалов и политиков, используясь разве что применительно к событиям прошлого. Радикальное преобразование общества представлялось чем-то невероятным и невообразимым.

Странным образом, это глубокое убеждение овладело людьми, только что пережившими весьма масштабные перемены. Ведь крушение советского блока и окончание «холодной войны» сопровождались социальными катаклизмами, которые выпадают на долю не каждому поколению.

Однако произошедшее в Восточной Европе относилось, по мнению официальных мудрецов, к прошлому, которое раз закончившись, уже никогда не вернется и не повторится. Мир обрел некое идеальное состояние, которое характеризовалось сначала словосочетанием «свободный рынок», а потом и новым красивым термином «глобализация».

Между тем, жизнь отнюдь не стояла на месте, а общество менялось. И с точки зрения миллионов людей менялось далеко не к лучшему. Происходил демонтаж структур «социального государства», которые сложились в западном обществе на протяжении 40—60-х годов XX века под влиянием политической борьбы левых партий и рабочего движения. Конфликты «холодной войны» заменила «война с терроризмом», провозглашенная администрацией Соединенных Штатов. Европейские страны заполнили миллионы мигрантов, а расизм, считавшийся, наряду с антисемитизмом, пережитком прошлого, сделался почти респектабелен.

Начиная с публикации работ Самюэла Хантингтона о «конфликте цивилизаций», получили распространение теории о неизбежности «культурных» и «геополитических» конфликтов^[2]. Эти взгляды быстро распространились в отечественной литературе, где нашли благодатную почву среди бывших профессоров марксизма-ленинизма, жадно искавших новой идеологической опоры. В рамках подобного подхода конфликты, порожденные капиталистической глобализацией, воспринимаются как исключительно «внешнее» противостояние между странами и культурами, точнее – между Западом, христианским миром, «атлантической цивилизацией» и Востоком, Югом, мусульманским миром.

Анализ противостояния труда и капитала заменяется мифом об «извечном» конфликте Запада и Востока, что, разумеется, абсурдно с исторической точки зрения – антикапиталистические, антибуржуазные движения и идеологии родились именно на Западе, и лишь потом, по мере развития капитализма за пределами Европы, были импортированы на Восток. Такая «культурная» интерпретация капитализма очень удобна для его сторонников, поскольку автоматически снимает вопрос о внутренних противоречиях системы. Но в конце 1990-х годов господство подобных идей было столь полным, что они принимались даже частью критиков либерального порядка. Признавая, что «в плане научно-техническом и экономическом иной альтернативы этому миру нет», наши герои затем угрюмо сетовали на то, что глобализация «это стандартизация мира, утрата им своего многообразия и многоцветия». А это, в свою очередь означает деградацию культуры, в том числе и западной, ибо «принципом культуры является не однообразие, а многообразие».^[3]

Надо сказать, что в этом вопросе сторонники либеральных теорий как раз готовы идти на уступки. Культурное оформление господствующего проекта допускает небольшую дозу плюрализма. Можно даже признать «возможности исторического культурного и цивилизационного компромисса, культурной множественности, концептуальной корректировки методов и теорий экономической либерализации и движения к политической демократии» При этом, однако, границы компромисса заранее обозначены, ибо «преимущества открытой экономики не подлежат сомнению».^[4]

Идеология торжествующего капитала стала общим местом массовой прессы и, в известном смысле, массового сознания в Америке и большинстве европейских стран, не, исключая и Россию. Воззрения, распространяемые популярными изданиями, по-своему, даже более показательны и значимы, нежели построения идеологов. С одной стороны, требования глобализации определяются как объективная необходимость и чисто техническая задача. «Глобализация мировой экономики неизбежно ведет к нивелированию различий в экономических системах разных стран, – читаем мы на страницах деловой прессы, – и задача международных организаций – оказывать помощь развивающимся странам в движении к открытой экономике»^[5]. Эту задачу должны были решать всемирная торговая организация, Международный Валютный Фонд и Мировой Банк.

Энтузиазм проповедников буржуазного рая не знал границ. «Философские основания западной, или либеральной, модели – индивидуализм и прагматизм. Фундаментальное превосходство Запада, построенного на этих принципах, над общинным и иррациональным Востоком в итоге должно привести к установлению демократии и свободного рынка во всем мире и концу истории как борьбы идей, – такова логика глобальной либерализации». Сопротивление «иррационального Востока» обречено. «в новом мире, где расстояния исчезают и время обмена информацией сокращается до секунд, культурная традиция перестает играть определяющую роль в экономике. Можно, применяя универсальную методику реформирования, построить единую планетарную экономическую систему, основанную на принципах свободного рынка и, возможно, политической демократии».^[6]

Показательно, что, если «свободный рынок» определяется здесь как абсолютная необходимость и сверхценная идея, то демократия – не более как «возможность». Забегая вперед, отметим, что применение «универсальной методики реформирования» привело не к нивелировке различий и сближению стран по культуре и уровню социально-экономического развития, а как раз наоборот, к росту различий, поскольку последствия применения одних и тех же «универсальных» методов оказались совершенно разными в разных ситуациях (одни страны модернизировались и увеличивали производство, пусть и ценой возрастающего социального неравенства, другие, напротив, технологически деградировали и т. д.). Парадоксальным образом и культурные конфликты по мере развития «глобальной интеграции» лишь нарастали. Что гораздо важнее, применение либеральных методов означало резкий рост социальных конфликтов и противоречий в самих западных странах – даже в тех случаях, где имел место реальный экономический рост.

Чем более торжествовал либеральный буржуазный проект, чем более успешно преодолевал он на своем пути препятствия, оставшиеся от времен «холодной войны», тем больше вызывал отвращение у миллионов людей, оказавшихся в роли жертв капиталистического эксперимента. В 1999—2001 годах на политической сцене появились и радикальные движения, бросившие вызов этому порядку вещей и добившиеся первых успехов.

Растерянная буржуазная пресса обозвала этих молодых людей «антиглобалистами».

Эти успехи новой массовой оппозиции находились в вопиющем контрасте с безволием и деморализацией традиционной левой. Протесты 1999—2001 годов заставляют нас в очередной раз переосмыслить содержание понятия «левые». Некоторым наблюдателям массовые выступления рубежа веков казались повторением молодежного бунта 1968 года, вторым изданием тогдашней «новой левой». Можно сказать, что и «новая левая» и радикалы начала 2000-х годов бросали вызов традиционным левым организациям почти в той же мере, как и капитализму. В то же время будущее «традиционных организаций» в очень большой степени и тогда и теперь зависело от способности воспринять новые импульсы, идущие от стихийного движения и обновить себя в диалоге с ним. Однако в 1999—2001 годах среди активистов движения постоянной темой стала не только критика официальной социал-демократии и «сталинистской традиции», но и критика «новой левой» 60-х годов, которая оценивалась, как движение, не сумевшее достичь своих целей и деградировавшее.

В течение XX столетия основной массовой базой как социал-демократических, так и коммунистических партий Запада оставалось организованное рабочее движение. В 1980—1990-е годы упадок профсоюзов в развитых индустриальных странах стал общепризнанным фактом. Однако на рубеже веков обнаружились новые тенденции, заставляющие по-новому взглянуть на будущее рабочих организаций. В то время как профсоюзы Западной Европы стабилизировались, произошло резкое увеличение численности и активизация профсоюзов «третьего мира». Это отражает на политическом уровне социально-экономические сдвиги, произошедшие в этих странах – рост рабочих организаций является естественным следствием индустриального развития, а их политический радикализм – следствие гораздо более тяжелого положения трудящихся на периферии мирового капитализма (что также имеет прямое отношение к процессам глобализации).

Перемены происходят не только в странах «периферии». Новые политические тенденции наметились к концу 1990-х в более развитых странах, включая даже США, где профсоюзы стали искать новых методов работы и организации^[7]. Взаимоотношения между новыми антикапиталистическими движениями и профсоюзами стали также важнейшим предметом дискуссий, как в традиционных рабочих организациях, так и среди «антиглобалистов».

Изменения, кризис и упадок, наблюдаемые в левых партиях на протяжении большей части 1990-х годов, выглядят особенно парадоксально на фоне их относительной электоральной стабильности. Сочетание стабильных, а порой и успешных результатов на выборах с глубоким внутренним кризисом заставляет искать ответа не в анализе конкретных политических решений, принятых теми или иными лидерами, а в чем-то другом.

Хотя кризис левых партий нередко связывают с крушением советской системы в 1989—1991 годах, он имеет гораздо более глубокие причины, как в эволюции капиталистического общества, так и во внутреннем развитии самих левых организаций. К числу этих причин можно отнести – изменение роли и значения национального государства в процессе глобализации, информационную революцию, вызвавшую резкие сдвиги в структуре и характере наемного труда, изменение социальной базы самих левых партий, что неизбежно влечет за собой сдвиги в сфере идеологии.

Несмотря на то, что большая часть западных левых (включая крупнейшие коммунистические партии) критически относилась к советскому опыту, распад СССР и последовавшая затем реставрация капитализма в России спровоцировали острейший идеологический кризис в левом движении.^[8]

Однако, где яд, там и противоядие. После краткого периода отрицания привычной теории, наступило время идейных поисков. Интерес к марксизму (причем не только в левых кругах) резко оживила именно глобализация, подтвердившая многие прогнозы Карла Маркса относительно развития капитализма как мировой системы, разрушающей границы и втягивающей в свой оборот все страны и народы. Этот интерес к Марксу как пророку глобализации проявился в ходе парижской международной конференции 1998 года, посвященной 150-летию «Коммунистического манифеста»^[9]. Аналогичным образом рассматривались вопросы об актуальности марксизма в дискуссиях, организовывавшихся Фондом розы Люксембург в Германии^[10] и «Брехтовским Форумом» в США.^[11]

То, что в конце 1990-х считалось среди левых «обнадеживающей тенденцией», к началу 2000-х стало новой массовой модой. Посвященные марксизму книги стали выходить впечатляющими тиражами, выступления радикальных ораторов начали собирать массовые аудитории, а в Интернете «красные» сайты резко повысили свои рейтинги. Начавшись в Западной Европе, волна нового молодежного радикализма докатилась к 2002—2003 годам и до России.

По мере того, как возрождалось левое движение, становились очевидны и возникающие в нем противоречия. Старые политические организации столкнулись и с интеллектуальным вызовом, брошенным теоретиками, которых эти партии на протяжении предыдущего десятилетия тщательно игнорировали.

Процессы трансформации и идеологического и организационного обновления левых сил в России приняли, как всегда бывает у нас, яркую и самобытную форму. От их исхода, в конечном счете, зависит и характер формирующегося в нашей стране политического спектра, партийно-политической системы и, возможно, будущее демократических институтов. Именно типичное для западной молодежи 2000-х годов ощущение неадекватности и, зачастую, недейственности, формальности привычных демократических институтов стало одной из причин того, что ареной политической борьбы стала улица. Однако если на Западе речь идет о кризисе сложившейся системы парламентаризма, то в России отражают элементарное отсутствие практической демократии.

Вписываясь в мировую капиталистическую систему, российское общество неизбежно создает условия и для формирования радикального социалистического движения, отвечающего требованиям современности. Главное историческое достижение капитализма, видимо, и состоит в том, что благодаря ему появляется на свет революционная антикапиталистическая альтернатива.

Глава I
Глобализация

Каждая эпоха любит хвастаться своей «новизной». Так, по крайней мере, обстоят дела в капиталистическом обществе, которое готово предлагать даже исторические и философские термины как товары, выставляемые на рынок. Чем чаще появляются новые термины – тем лучше, ибо это поддерживает интерес к дискуссии.

Слово «глобализация», появившись в экономической литературе конца 1980-х годов, получило, распространение в прессе к середине 1990-х, а к концу десятилетия сделалось не просто общепринятым, но и модным. Идеологи нового либерального порядка подчеркивали, что речь идет о глобальном торжестве идей и структур «западной цивилизации», триумфе «открытого общества». Действительно, в 90-е годы XX века, после распада советского блока, капитализм стал не просто господствующей, а единственной и единой системой в масштабах планеты. Относится это не только к принципам частного предпринимательства, к свободному рынку и формальным нормам буржуазной демократии, но и к идеологии, провозглашающей накопление капитала наиболее рациональным и здоровым принципом общественного развития. Причем капитализм восторжествовал в своих радикальных, агрессивно-либеральных формах, как на уровне практики, так и на уровне идеологии. Что, впрочем, закономерно. «Умеренные» формы буржуазной общественной практики и сознания – «смешанная экономика», «социальное государство», правительственное регулирование, социальный либерализм и все то, что позднесоветская интеллигенция восхищенно называла «цивилизованным капитализмом» – сами по себе сложились в качестве уступки правящих классов вызовам антисистемных движений XIX и XX веков^[12], а также являлись ответом на конкуренцию советского блока. С крахом СССР и ослаблением антикапиталистической оппозиции отпала нужда и в идеях «умеренных» идеологов в самом либеральном лагере.

Что касается левых, то они резко разделились на две группы. Одни (большинство левого «политического класса») пришли к выводу о совершенной невозможности противостоять «естественному ходу вещей», поставив перед собой единственную задачу: успешно приспособиться к новым требованиям буржуазного общества. Другая группа (более радикальные представители движения) вместе с протестующими массами составила костяк возникшего на рубеже ХХ и XXI столетия «антиглобалистского движения».^[13]

В качестве наиболее серьезных критиков «корпоративной глобализации», выработавших идеологию и аргументацию «антиглобализма», можно назвать Американскую исследовательницу Сьюзан Джордж, филиппинца Уолдена Белло, сингапурского экономиста Мартина Хора^[14]. Хотя они работают в разных странах, речь явно идет о единой международной «школе» экономического анализа, что тоже можно считать результатом развития глобального капитализма. Все эти авторы являются не только признанными академическими экономистами, но и активными участниками различных международных неправительственных организаций. Показательно также, что, несмотря на различие культур между представителями «Севера» и «Юга», антиглобалистская литература существует именно на английском языке.

Различия между идеологами «антиглобализма» проявляются не столько в подходе или методологии, сколько в радикализме выводов. Как и во всяком оппозиционном движении, здесь воспроизводится противостояние между реформистским и революционным отношением к системе. Единодушно отрицая неолиберализм, «антиглобалистские» авторы куда менее единодушны в отношении будущего капитализма. Чем больше распространяются сомнения в благодетельности последствий глобализации, тем чаще в рядах критиков обнаруживаются представители элит.

В 1998—1999 годах противники международных финансовых институтов получили неожиданного союзника в лице Дж. Стиглица, в недавнем прошлом – главного экономиста Мирового Банка. Поработав несколько лет на одной из самых важных руководящих должностей планеты, Стиглиц выступил с осуждением системы, обвинив ее в вопиющей неэффективности и очевидной злонамеренности.^[15]

Анализируя итоги неолиберальных реформ в Восточной Европе, Стиглиц отметил в январе 2000 года, что, за исключением Польши, «все перечисленные страны после перехода к рыночной экономике достигли меньшего, нежели до него. Более того, они не могут даже достичь уровня 1989 года». Подобные результаты тем более катастрофичны, что системы советского типа сами по себе не отличались высокой эффективностью и к 1989 году находились в глубочайшем кризисе. «Но еще хуже обстоит дело, если мы посмотрим на данные о бедности. 18 из 25 рассматриваемых стран, по которым есть данные, показывают, что количество людей, живущих в бедности, выросло с 4% до 45% населения». При этом, отмечает Стиглиц, вопреки официальной теории «быстрее росла экономика в странах с более высокой инфляцией, а не наоборот»^[16]. Как и следовало ожидать, после подобных выступлений Стиглиц вынужден был покинуть Мировой Банк.