Братья Швальнеры
Венский вальс
Светлой памяти двоюродного брата Миши (1990–2018)
Глава первая. Дворец Хофбург[1]
Вена, весна 1913 года
Наследный принц Франц Фердинанд приехал в Хофбургский дворец не в лучшем расположении духа. Он вообще не любил своего дядьку, действующего Императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа, и потому посещение его официальной резиденции по высочайшему приказу в столь солнечный весенний день способно было только испортить ему настроение, но никак не поднять его и не настроить на деловой лад. Мысленно молодой эрцгерцог давно уже вступил на престол и даже внедрил определенные внутриполитические новшества в жизнь под именем Франца Второго; отправил в отставку давно застаревшее охвостье правительства старика, давно выжившего из ума; привел к присяге свое новое окружение, роившееся вокруг него в Бельведерском дворце и даже начал объединять щедро растраченные вялым во всех отношениях предшественником восточные территории в Соединенные Штаты – наподобие американских, увиденных им 20 лет назад и описанных им в путеводителе по миру. И только уже вышедшее за все энциклопедические пределы проживание дядьки под добрую сотню лет под луной мешало ему наконец-то реализовать свои планы. И добро бы только редкие визиты в Хофбург омрачали настроение будущего молодого властителя самого большого государства в Европе – временами приходилось выслушивать его претензии, связанные с личной жизнью, морганатическим браком с чешкой, мнениями относительно внутренней и внешней политики. Хуже было еще и то, что старческий маразм не выбирает жертв в зависимости от фамильной принадлежности и оттого поразил действующего монарха в самое сердце и в самый мозг, сделав его политические взгляды абсурдными, а его преемника куда более раздражительным, чем 30 лет назад, когда умер его отец и, ввиду отсутствия детей у самого Франца-Иосифа он стал его официально объявленным наследником под именем Франца Второго. Всякий раз, когда монарх вызывал его в Хофбургский дворец, настроение Франца Фердинанда портилось не только от осознания того, что следующие 5–6 часов ему придется созерцать старые, мрачные, готические интерьеры дворца, наводящие поневоле на дурные и гнусные мысли, но и оттого, что собеседником его будет выживший из ума старик, считавший свои мысли единственно верными, но глупость которых мог поставить под сомнение любой школяр. Однако, делать нечего – монарх есть монарх, и по вызову следовало явиться.
Меж тем сама природа, демонстрировавшая после долгой и холодной зимы свое обновление и оживление, протестовала против любого проявления мрака и тьмы, к которым, без сомнения, можно было отнести Франца-Иосифа. Кругом все пело и танцевало под залихватские вальсы старого венца, вечно живого Штрауса, солнце грело и чудесным образом превращало холодные былины когда-то живых деревьев в прекрасные цветущие пейзажи. Эрцгерцог созерцал красоту австрийской столицы из окна кареты, стремительно приближавшейся ко дворцу правителя империи.
Камердинер сухо встретил будущего своего хозяина у входа во дворец, смерив его недовольным и строптивым взглядом. Верный пес был зеркальным отражением своего хозяина, но не мог и не хотел совладать со своими эмоциями – он прекрасно понимал, что новая метла по-новому метет, и ему априори не придется встречаться с Францем Вторым в этом качестве. Эмоции же у всех обитателей Хофбургского дворца в отношении его сегодняшнего визитера совпадали по вектору направленности с его эмоциями. Несмотря на это, встречи двух монархов – действующего и будущего – не отличались краткостью и лаконичностью.
– Ваше Величество… – войдя в приемную залу, заговорил Франц Фердинанд, но очень скоро замолчал, увидев, что старик даже не счел нужным почтить его своевременным присутствием в месте встречи. Он появился пятью минутами позже, продемонстрировав августейшему визитеру дополнительно свое неуважение. Медленным шагом, поглаживая огромные усы и несуразно зияющую лысину, некогда наводившую ужас на прочих мировых монархов, шаркая, старик уселся в трон, даже не подняв глаза на своего будущего преемника и только махнув рукой на его натянутое вставание.
– Как видно, Божье разумение во всем не знает пределов. Когда Он не соизволил дать мне наследника, то, конечно, понимал, что на престол взойдешь ты, но разве мог Он предвидеть, что своими революционными воззрениями ты поставишь нашу страну на край гибели?! – с порога претенциозно начал Франц-Иосиф.
– Чем вызвано такое недоверие монарха ко мне?
– А с каких пор тебя волнует наше мнение?
– Ну что вы, Ваше Величество?! Уже не раз двор выказывал недоверие ко мне, в том числе, когда на рассмотрение рейхсрата был вынесен вопрос об одобрении моего морганатического брака. Прямо скажем, если бы не позиция премьер-министра, быть бы мне навек несчастным человеком…
– Премьер-министр – дурак, – отрезал Франц-Иосиф. – Была бы моя воля…
– Вот потому я и испрашиваю ее сейчас. К чему мне еще готовиться?
– Что за шашни у тебя с Николаем?
– Вы говорите о русском царе?
– А ты знаешь другого Николая? Кроме Санта-Клауса, разумеется?
– Не понимаю, чем вы на сей раз недовольны. Он наш дальний родственник, и позицию свою в отношении нашего государства выражает как очень и очень терпимую…
– Тогда уж я тебя не понимаю. Ты со своей теорией о Соединенных Штатах неоднократно, в том числе, в рейхсрате, озвучивал мысль о необходимости присоединения Сербии, а Николай всячески расшаркивается перед тамошним королем, Александром Вторым. Мы не можем сегодня рассматривать его как своего союзника…
– Кажется, в отношении его предшественников – Обреновичей – у вас было иное мнение.
– Потому что они вели себя иначе! А сейчас? Сербия обретает силу, поднимает голову, и создает опасность уже для нас. Тамошняя масонская ложа, «Черная рука», только и говорит, что о развале Австро-Венгрии и сербском национальном шовинизме. Того же жаждут и хорваты, щедро прикрытые крылом Карагеоргиевича. Если мы не нападем на сербов, они сгруппируют силы и нападут на нас. Версальский договор воспринимается ими как проявление нашей слабости, а ты еще и с Николаем заигрывать решил!..
– Не думаю, чтобы они готовили нападение. И потом – если вы говорите о моей идее со Штатами, то она носит в основе сугубо мирный характер, ни о каком силовом военном присоединении, а читай – о мировой войне, – речи нет.
– Ну и очень зря! Призываю тебя пересмотреть свое видение вопроса. Тем более, что огромное количество русских террористов и коммунистов скрывается в Вене в настоящее время. Тебе это, хочешь сказать, неизвестно?
– Это политические эмигранты.
– Ха-ха! Ну и бред! И ты думаешь, что люди, которые причастны к смерти предпоследнего царя и то и дело представляют опасность для короны, рассматриваются ею как политические эмигранты?! Они самые настоящие террористы, и своим укрывательством ты демонстрируешь всему миру свое негативное отношение к русскому царю. Думаешь, после всего этого он улыбается тебе искренне? Все его жесты правдивы или же лукавы и направлены с одной-единственной целью: морально разоружить тебя, чтобы в момент, когда сербы будут готовы к атаке, переметнуться в их лагерь? Ведь с сербами у него отношения куда ближе, чем с тобой! Враг моего врага – мой друг! Только так, и никак иначе. Взять хотя бы беглого мятежника Ленина – в Германии он находится под арестом. Оттого кайзер стоит куда ближе к Николаю, чем ты. Они практически образовали коалицию. Вот и ты не будь дураком – пойми уже, что интересы государства для тебя важнее личных симпатий!
– Я ни на минуту не забывал об этом…
– А сейчас забыл!
Франц Фердинанд задумался. Оживление природы, приток весеннего ветра и свежести, как видно, впервые сказалось и на его закоснелом собеседнике. Впервые за много лет, что не удавалось им найти общий язык, кажется, промелькнуло и между такими ожесточенными спорщиками нечто вроде взаимопонимания. Главное, что эрцгерцог задумался о состоятельности слов своего предшественника и наставника. Раздумье было сложно скрыть – он подошел к окну и стал пристально смотреть вдаль.
В это самое время с проспекта Каринтии за дворцом Хофбург наблюдал в бинокль молодой человек, лет тридцати. Он был худощав. Черная борода покрыла его лицо, густая шапка волос красиво украшала мудрую голову немногословного, а оттого кажущегося более интеллектуальным, человека. Он наблюдал за дворцом внимательно, время от времени ловя себя на таких мыслях:
«Ну надо же, какой ремонт отгрохали! Еще год назад вид был совершенно другой, а сейчас ничего не скажешь – государство в государстве. Его бы вскрыть, да потрясти как следует его обитателей – тогда бы разом все партийные проблемы решились. И на газету бы наскребли, и на съем нового помещения. А то и на покупку!..»
Он думал так неслучайно – пару месяцев тому назад он приехал сюда из Грузии, где совершил ряд вооруженных грабежей, в том числе ограбил дом князя Абашидзе. Денег он заработал великое множество, но богаче не стал – он пожертвовал их все в кассу партии, членом которой состоял уже много лет. Почему он так поступил? Настолько ли благожелательна его натура, что все деньги, которые он таким путем зарабатывал, отдавал он нуждающимся – будь то товарищи – партийцы или просто сирые и убогие? Нет, дело в другом. Дело в том, что его партия – запрещенная у него на родине – сама и отправляла его на все эти экспроприации, как выражалось его начальство. Если говорить о самом высоком, то оно и вовсе считало, что всякий крупный капитал нажит нечестным путем, и потому в его отъеме нет ничего предосудительного. Именно потому молодой Сосо (или Иосиф, если верить метрике) занимался своим любимым делом достаточно активно. Вот только царская власть не одобряла такого поведения своего подданного – оттого и пришлось ему сейчас отсиживаться в Вене, ибо дома его ждала только каторга. Да и партийное расслоение не прибавляло ему удовольствия – ряд членов организации, в которой он состоял, стали осуждать его способы пополнения партийной казны, и оттого, чтобы не навлекать на себя излишнего недовольства, а также подтянуть свои теоретические познания в марксизме, составляющем идеологическую основу их деятельности, сейчас Сосо вынужденно пребывал в Вене. Он был здесь не один, с ним жил один его товарищ, еврей Лейба. Познания последнего в классовой теории были фантастически высокими, но Сосо (или Коба, как звали его товарищи по ссылке) неохотно воспринимал чернильную науку. Оттого, пренебрегая безопасностью, он часто выходил в город, бродил по нему, осматривал его достопримечательности. Так случилось и сейчас – соскучившись по свежему горному воздуху родного Гори, в поисках новых, доселе неизведанных красот, Иосиф отправился на прогулку, в ходе которой его внимание и привлек королевский дворец.
Народу на улице Каринтии было обыкновенно много – начавшаяся весна выгнала венцев на мостовые и проулки австро-венгерской столицы, но никто не обращал на смотревшего в бинокль на главную городскую достопримечательность молодого смуглого мужчину; всем было не до него. Только один невысокий и худощавый, еще более молодой человек в фетровой шляпе почему-то остановил на нем свой взор. Проведя рукой по тонким губам и тонким усам, он наконец решился и подошел к наблюдателю вплотную.
– Любуетесь королевскими покоями?
– Да, – не моргнув глазом, ответил Сосо. – Сожалею о том, что я не художник – если бы наделил меня Бог таким даром, я бы картины писал с таких вот шедевров.
Молодой человек рассмеялся:
– Тоже мне, пейзаж.
– Однако, как вы привередливы!
– Сразу видно, что в Вене вы совсем недавно. Я вот лично пребываю здесь уж полгода, и от Хофбурга, и от Бельведера меня уже тошнит.
– Смело… Однако, спешу вас разуверить – год назад я был в Вене и много времени посвятил изучению здешних достопримечательностей. И должен вам сказать, что тот же самый Хофбург значительно изменился.
– Это так. Возможно, сама моя жизнь настолько скучна и безрадостна здесь, что все мне кажется серым и уродливым.
– Жизнь художника скучна и кажется серой?! Ну знаете ли…
– Именно так. По образованию я портретист, приехал сюда из Германии, из маленького городка Браунау-на-Инне, в надежде на огромные гонорары, которые обычно платят мастерам портретного изображения, но здешние бюргеры больше предпочитают открытки с местными же пейзажами, которые, увы, стоят совсем не дорого. Все это не может меня не тяготить, учитывая отсутствие у меня какого-либо иного образования, из чего, как вы понимаете, проистекает безысходность моего существования…
– Уверяю вас, что поводов для грусти нет ни малейших. У меня вот вообще никакого образования нет, и все же я не грущу.
– Тогда зачем вы здесь? Устроитесь грузчиком в порту и будете получать от этого удовольствие? – грустно улыбнулся молодой художник.
– А почему бы и нет? – иронично улыбнулся Коба. – Лично для меня деньги не являются самоцелью и уж точно не влияют на уровень счастья в моей крови.
– Отчего так? Вы философ?
– В некотором роде. По роду службы я часто держу в руках огромные суммы, с которыми после приходится расставаться, так что, если я всякий раз буду об этом сожалеть, то впору будет повеситься. А лишать жизни себя, – он сделал акцент на слове «себя», – я не готов.
– Что же за служба у вас?
– Я бомбист.
Молодой человек посмотрел в глаза наблюдателю. Подобной смелости сложно было ожидать от случайного знакомого, даже не назвавшего своего имени.
– Меня зовут Адольф. Адольф Шикльгрубер.
– Тогда пойдемте в гаштет и выпьем за знакомство!
Они улыбнулись друг другу и уже через несколько минут сидели в пивной на бульваре Ринг – поистине удивительной венской улице, чья архитектура сочетала в себе все возможные элементы и стили. Здесь были и дома знати, и старинные купеческие лавки, и новые магазины, и аккуратные «дамские» кафе, и вечно кричащие пивные. Разброд и карнавал царил на бульваре Ринг – примерно такой, какой творился сейчас в голове молодого художника, назвавшегося фамилией отца, но по паспорту давно носившего фамилию матери – Гитлер.
– Вы, кажется, сказали, что вы художник?
– Именно так.
– И отчего такой дивный, славящийся своими пейзажами и живописными местами, город не нашел в вашем лице достойного почитателя?
– Я ведь уже обмолвился о том, что я портретист. А местным евреям портреты их нужны как собаке, простите, пятая.
– Разве нет здесь никого, кроме евреев? Вот я, к примеру, не еврей. Я грузин. Конечно, не настолько состоятельный, чтобы позволить себе заказывать собственные изображения в полный рост или на наполеоновом коне. Но все же, мне кажется…
– Сразу видно, что вы не австрияк. Вы совсем не знаете местных нравов. Должно быть, у вас в России засилье евреев не так сильно, как здесь, где сходятся, подобно Риму, все торговые пути и развилки. А их, как правило, привлекает именно торговля. Все эти потомки и порожденцы Ротшильдов просто не могут пройти мимо такого торгового центра как Вена. Оттого их здесь в разы больше, чем коренного населения… Да и вообще – рассудите сами – где их нет? – потягивая пиво из высокого бокала, рассуждал Шикльгрубер. – Власть желтого дьявола так сильна во всем мире, что первейший их носитель – Израилев народ – расселился всюду, и при помощи его порабощает народы, помыкает людьми, устанавливает свою власть, подчас не считающуюся с интересами большинства. Пусть даже национального большинства…
– Не могу об этом судить достоверно, но знаю, что, сколько бы наш нынешний царь ни бил представителей этой нации и не насаждал якобы российскую политику, исключающую их влияние на политические и экономические процессы, а только все без толку. И во власти, и в народе их все больше и больше. Только вот они разные бывают – не все принадлежат к классу тех, кого яро осуждал Карл Маркс.
– А я вообще не о Марксе. Он мне и не нравится совсем. И его классовую теорию я считаю форменным заблуждением. Я о мировом порядке, который зиждется не только и не столько на классовой теории, как на космополитизме. Засилье евреев, имея под собой экономическую подоснову, в итоге приводит к тому, что нации и народы смешиваются под их влиянием и с их помощью и утрачивают национальную самобытность. И исправить ситуацию в настоящее время возможно только революционным путем. Массы не придут к понимаю того, что для них благо, никаким образом, кроме кровопролитного.
– Соглашусь с революционной теорией, но сразу должен вас разочаровать, – опустил глаза Иосиф. – Все не так просто, как кажется. Мало волеизъявления кучки людей на то, чтобы совершить революцию – как видно, нелюбимый вами Маркс все же прав в том, что экономика – основа всего.
– Хотите сказать – для революции нужны деньги? Абсурд.
– Как вы можете так категорично утверждать?! – дотоле казавшийся спокойным, грузин вскипел под напором речей немецкого художника. – Что вы знаете о революции? Спросите меня о революции! Я ради нее провел едва ли не полжизни в ссылках и тюрьмах, и сейчас скрываюсь здесь, вдали от родины, чтобы только не попасться на глаза к жандармскому начальству. А вы? Вы пишете картины, и о революции не имеете ни малейшего понятия.
– Зато я хорошо знаю мировую историю, и смело могу вам сказать, что революции и гражданские войны никогда не имели под собой финансовую основу. То ли дело войны международные…
– Что же, по-вашему, нужно для успешного завершения начатого революционного дела? – усмехнувшись, спросил Коба.
– Национальная идентичность. Народ тогда захочет поменять мировой порядок, когда ему наступят на больную мозоль националистических чувств. Возьмем хотя бы французов – когда австрияки во главе с Марией-Антуанеттой отхватили престол, они не придумали ничего лучше, как взяться за оружие, отрубить головы ей и ее мужу и самим устроить идеальный мировой порядок в отдельно взятой стране!
– Вы считаете якобинство идеальным порядком? – вскинул брови Сосо. – Уж не погорячились ли вы?
– А вы посмотрите, что начало твориться дальше. Плоть от плоти якобинцев, Наполеон Бонапарт, сделал страну практически мировым гегемоном. Разве можно с таким успехом покорять другие страны, когда в твоей собственной нет порядка? Некогда взявший власть революционным путем народ Рима и Византии также показывал чудеса в плане мирового господства.
– То есть, насколько я понимаю, вы хотите сказать, что вслед за национальной революцией страна неуклонно становится поработителем других государств?
– Именно! – глаза Адольфа загорелись, маленькие усики щеточкой как будто заострились, он впал в раж. – Вот только все и всегда допускают в этом случае одну ошибку. Понимаете, когда во всем мире начинает главенствовать одна нация, неизбежен перегиб. Тогда все другие народы становятся порабощены ей, и поневоле происходит то, с чего мы начали и что назвали началом всякой мировой революции. Подавленное чувство национального достоинства становится движущей силой новой революции, которая позволяет нациям, подавленным и порабощенным, сбросить с себя это ярмо и взять власть в свои руки. Так кончили Рим и Византия, Франция и, если хотите, скоро кончит Великобритания. Замыкается мировой круговорот властных амбиций…
– И как же этого избежать? – слова голодного художника казались Кобе все более и более содержательными.
– Не допускать господства одной нации. Разделить его на две.
– Как это?
– Дуализм. В мире господствуют две нации, каждая из которых образует самостоятельный лагерь. У порабощенных народов появляется выбор – к какому из них примкнуть? Недоволен выбором – изволь, смени курс на противоположный. На публику эти две нации будут враждовать, в действительности же между ними состоится нечто вроде общественного договора, при котором равное разделение мирового господства обеспечит им стабильность на долгие годы.
– И что же это должны быть за нации?
– Ну хотя бы русские и немцы. Сегодня они внутри своих же государств поражены в правах представителями мирового капитала – евреями, и потому имеют больше шансов на мировое господство. Договорившись, можно разделить его так, что интересы каждой стороны будут учтены с излишком. Не договорившись – обречь себя на провал. Так или иначе, мне кажется, что революциям предстоит свершиться именно в наших странах в самом обозримом будущем.
– Плохо отношусь к религии, но могу сказать, что вашим бы словам неплохо попасть Богу в уши. И все же, вы не ответили мне на один вопрос – если в России вершителем революции станет теория Маркса, то какая теория выполнит ту же задачу в Германии? Чья личность станет узловой в подготовке революционных событий у вас на родине? Кто выполнит эту задачу?
– Знаете, – глубокомысленно выдохнул философствующий художник, – мне кажется, что подчиняться чьим-либо идеям и воззрениям в данном случае глупо. И Маркс, и Ницше, и все остальные теоретики мироустройства жили давно и потому не понимали и не могли понимать тех правил, которыми сегодня руководствуется весь мир. И потому теории их, как бы хороши или плохи они не были, нуждаются в корректировке. Никто не против – возьмите их за основу, но уберите оттуда лишнее, что претит вам, и сами станьте автором идеологической основы будущего идеального общества. Необходимо замыкать подобные теории на той личности, которую люди будут видеть ежедневно перед глазами – и тогда она станет поистине самой великой и действенной и всех существующих!..
Мудрые слова молодого художника, как видно, дошли до бомбиста, даже с его узкими и незрелыми взглядами на революционный процесс, и произвели на него определенное воздействие. Казалось, еще чуть-чуть – должно было случиться нечто вроде высказывания какой-то авторитетной личности, – и он станет адептом странствующего, приезжего из Браунау философа.
– Достаточно ли будет авторитета у нас с вами, чтобы стать у истоков подобной теории?
– Авторитет в политике – это на первых порах угодничество, а после – жестокость. Только ее понимают массы, как политические элитарные, так и простые. Запомните: чем популярнее действие, тем меньше авторитета большой личности оно придает.
Жестокость магическим образом действовала на Кобу. Сызмальства привыкший к ее проявлениям, он подчинялся только ей и обоснованно полагал, что и остальное население если не планеты, то его родной страны воспримет эту тактику при будущем насаждении его власти. Мечты постепенно застили умственный взгляд Кобы, и из состояния наплывающей эйфории его вывел глас Шикльгрубера.
– Должен сказать вам, что мы с вами не одиноки в наших убеждениях. Сейчас в Вене есть нечто вроде «кружка по средам», в котором много людей, разделяющих наши революционные убеждения с неординарных, подчас, точек зрения. Думаю, вам с ними будет интересно…
– Вы сказали, по средам? Ведь сегодня как раз среда!
– Вот и отлично. Тогда выпьем еще по кружке и отправимся в путь.
Вот так состоялась первая встреча двух будущих лидеров мировых сверхдержав – Сталина и Гитлера.
