Дан Берг
Авиталь и ее отец
Далее произошло то, о чем подозревал Ифтах. Весьма возможно, в глубине души он этого желал.
В Гилад прибыло посланничество эфраимлян. Главнокомандующий без лишних проволочек принял визитеров в своей ставке. Разгневанные посланцы параллельного племени выплеснули на голову славного победителя язычников полную чашу горьких упреков: “Почему не взял нас в долю? Или эфраимляне и гиладяне не братья? Не один народ? Мы тоже рвались воевать и побеждать! Ты, Ифтах, узурпатор иудейской славы!”
Ифтах проникся довольством и гневом вместе. “Разве не знали вы, жалкие эфраимляне, что я готовил свое войско к сражению с аммонитянами? Ах, как я ждал вашего приглашения в военный союз! Однако воинство эфраимское молчало, словно язык проглотило. Обидно мне, досадно мне, ну ладно! Пусть мои ратники сложили головы в жестоком бою, а ваши схоронились в стороне. Пусть! Зато мои – герои, а ваши – жалкие трусы! В тиши отсиделись, да еще и славы алкаете! Лицемеры!” И много еще горьких слов нашел Ифтах в своем дипломатическом лексиконе и адресовал их незадачливым посланцам.
3
В честь славного достижения Ифтаха знатные горожане Гилада устроили торжественную встречу своему старому-новому земляку. Светилось счастьем лицо победителя, а над головой героя повис и струил ослепительные лучи яркий бестелесный круг в форме венца, сплетенного невидимой небесной рукой.
– Вечная слава тебе, доблестный воитель! – чувствительно произнес первосвященник, возложивши длань на плечо Ифтаха.
– Заслуга моя невелика. Я всего лишь поступал по воле Бога нашего и по твоей, мудрый старик, подсказке, – непритязательно ответил Ифтах.
– Достойно и скромно сказано. Под скромностью золото лежит!
– Ты прав, первосвященник, и слово ты сдержал. Золото мое наследственное я получил сполна. Благодарю.
– Благодарить тебя будут! Во веки веков станут поклоняться иудеи подвигу твоему!
– Я много потрудился, очищая небосвод над народом нашим. Но появилась темная тучка на горизонте, и опасно пухнет и чернеет она.
– Уж не об эфраимлянах ли ты говоришь?
– О них самых, посланец Божий!
– Ты, кажется, рассчитывал на их призыв заключить военный союз, не так ли?
– О, я так хотел помощи эфраимлян, но, увы, не дождался!
– Действительно хотел, или душой кривишь? Ладно, не буду продолжать, победителю упреки не выставляют.
– Ты прав, старик, мне упреки ни к чему. А вот эфраимляне осмелились осыпать меня упреками. Думали наглым лицемерием заставить уважать себя. Я должен проучить бесстыжих во имя справедливости!
– Во имя справедливости прости их! Ведь мы с ними единоплеменники. Уж прежде говорил тебе об этом. Заклинаю тебя, Ифтах, не объявляй войны народу-брату!
– О, мудрый первосвященник, золотые слова в устах твоих! Но разве настолько жесток и глуп я, чтобы объявить войну своим же? Никакой войны не будет, Боже сохрани! Просто мыслящих инако я накажу малоболезненной специальной военной операцией. Вот и всё!
– Гляди у меня, Ифтах, не сорвись в пропасть братоубийства!
– Конечно нет, наставник!
Шум всеобщего веселья заглушил разговор двух высших особ Гилада, и нам не ведомо, чем окончилась их беседа. Однако мы знаем, что в очень скором времени Ифтах снова собрал войско, и двинул его на эфраимлян, и многих убил, ограбил, пленил. И исполнил тайную мечту свою – овладел царством эфраимским.
Глава 12
Как права была Авиталь, сказав, что краткость счастья приумножит блаженство! Соединившись союзом любви с милым Соби, она почти перестала вспоминать о близящейся неминуемой смерти, но с головою окунулась в море новых радостных впечатлений.
Метаморфоза, произошедшая с Соби, была, пожалуй, еще более знаменательной. В его сердце пришла любовь. Прежде неведомая страсть поселилась вместе с близкими его нраву расслабляющими сомнениями, губительными размышлениями и вредоносной аналитической работой ума.
Соби по уши влюбился в молодую жену. На беду, мысль о скором крушении счастья не покидала его. Теперь, однако, он терзался не столько близящимся вдовством своим, сколько жалостью к Авиталь. Иными словами, не о себе Соби страдал, а о бедной супруге своей. Временами даже тайком смахивал слезу.
На втором месяце брачной жизни Авиталь сообщила мужу, что чрево ее полно. Новый прилив любви захлестнул душу Соби. Но и горе его стало острее. “Неужели безумный Ифтах убьет свою дочь, и собственной волей лишит себя внука и наследника? И как остановить злодейское исступление умалишенного?” – терзался Соби.
***
Тем временем на арене истории случились уже упомянутые перемены – окончился краткий мир меж Гиладом и Аммоном, иудеи вступили в войну с язычниками и одержали победу. Ифтах покорил эфраимлян.
Произошло еще одно ожидаемое событие. Став судьей народа и правителем города, Ифтах переселился в Гилад, и гарнизон его лагеря покинул землю Тов и последовал за ним.
Война оказала свое специфическое действие на хозяйственное бытие Гилада. Боевые колесницы, всяческое оружие и амуниция опустошили казну. Соседний Аммон был разгромлен, и потому не с кем стало торговать гиладским купцам, да и городские ремесла начали чахнуть. Горожане погрузились в честную и благородную бедность.
Впрочем, упадок коснулся только малого большинства. Огромное меньшинство, то бишь единокровные братья Ифтаха, присвоили себе военные трофеи из Аммона, а кроме того, их личную казну пополнили разгромленные Ифтахом эфраимляне, возместившие затраты гиладян на победу над ними.
Заслуживает внимания несомненный успех длиннобородых. Они не привыкли к роскоши, а кто хорошо уживается с бедностью, тот чашу свою всегда полагает полной. Стало быть, эта категория гиладян не понесла никакого ущерба. Зато они сумели на деле убедить горожан в правоте учения Господа: опора на Него и исполнение Его заветов непременно принесут иудеям победу. Результат оказался впечатляющим – простой народ укрепился в вере, а длиннобородые завладели сердцами людей. Налицо возобладание духа над плотью.
Скудость жизни – это песчинка, раздутая воображением до размеров горы. Огорчения бедности мало значат по сравнению с ощущением духовности, сознанием превосходства и сладостной мыслью об избранности.
***
– Эй, Халис! – позвала Сара слугу.
– Слушаю, госпожа, – отозвался Халис.
– Я думаю об Авиталь и ты, наверное, тоже. Дочь выговорила себе два месяца прощания с девством. Срок заканчивается. Что ты скажешь на это?
– Авиталь не знает, что мы теперь живем в Гиладе. Надо встретить ее. Я готов.
– Да ведь никому не известно, где девочка обретается!
– Я сумею разузнать, если на то будет твоя воля, госпожа.
– Сделай милость, Халис, разузнай. А потом отправляйся в горы.
– Выполню. Отыщу мою любимицу, поведу ее навстречу смерти, – мрачно ответил Халис и старые глаза заблестели слезами.
***
Как сказано было прежде, уходя в горы, Авиталь конфиденциально поручила Халису призвать к ней Соби. Потому слуга вполне представлял себе, что могло происходить меж молодыми. Старик не имел обыкновения обсуждать с кем-либо известные только ему факты или догадки.
Теперь Халису предстояло не просто встретить молодых, но сообщить им нечто ужасное. Отец обманул дочь: мир был ложью, а война – правдой. Не ради заключения мира, но ради победы в войне Ифтах поклялся Богу принести Ему в жертву любимую Авиталь.
Даже видавший виды Халис не нашел в себе сил сказать Авиталь такую скверность. Вся надежда его была на то, что он сумеет незаметно уединиться с Соби и выложит ему все как есть. Соби мужчина и крепче духом. К тому же не ему, слуге, а мужу следует доносить до жены тяжелые вести.
Халис издалека завидел райский шалаш, в котором миловались новобрачные. Он остановился, уселся в тени, стал дожидаться, когда покажется Соби. А тот проходил тропинкою мимо и первым увидел старика.
– Привет тебе, Халис! Не иначе пришел за нами, – проговорил Соби, – вон там, видишь, наше прибежище? Пойдем скорее, Авиталь отдыхает в шалаше, ей немного нездоровится. Она будет рада тебе.
– Обожди, Соби. Успею ступить в ваш милый рай. Пока присядь-ка со мною рядом, поговорим, есть о чем, – ответил Халис.
– Давай, поговорим. Куда нам теперь путь держать? Небось, в Гилад?
– Верно, в Гилад.
– Что-то мрачен ты, старик! – заметил Соби.
– Ты тоже, как будто, не весел, хоть и стараешься скрыть, – ответил Халис.
– Заметлив ты. Болит душа за Авиталь, потому и не весел. Она крепится, не показывает страха перед смертью. А я скрываю от нее свой ужас, но худо мне, поверь.
– Верю. Вдобавок новость тебе принес. Плохую.
– Говори! – воскликнул Соби и побледнел.
Халис всё рассказал, ничего не утаил.
– Что делать нам теперь? – глухо проговорил Соби.
– Может, тебе с Авиталь не следует возвращаться к Ифтаху? Пойдете за Наасом? – робко предложил Халис.
– Невозможно такое. Она повторяет за отцом, мол, клятву Богу отменить нельзя!
– Да ведь Авиталь горда и не склоняет голову перед богами!
– Смела устами, но не сердцем! – с горечью заметил Соби.
– Твоя правда. Корни детства слишком глубоки.
– Спустимся в Гилад.
– Соби, ты сам расскажешь Авиталь обо всем?
– Не знаю… Я не смогу…
Лицо Соби исказилось мукой. Он невыносимо страдал, сознавая неотвратимость гибели Авиталь, но чуть утешала мысль, что бедняжка поднимется на алтарь с радостью. И вот новый удар. Теперь она узнает об обмане. Радость возлюбленной он бы вытерпел, но пережить ее трагедию он не мог.
“Что ждет меня? Невозвратные утраты, бескрайнее горе и вечная боль! Зачем мне такая жизнь?” – так думал Соби, а Халис украдкой поглядывал на все более и более мрачнеющий лик. Выражение муки на молодом лице уступило место опасной решимости.
***
Трое молча спускались с гор. Халис и Соби бережно поддерживали осторожно ступавшую Авиталь. Никто из мужчин не решился рассказать женщине об ожидающем ее в Гиладе открытии. Целиком погруженная в себя, она ни о чем не спрашивала.
– Соби, ты помнишь это место? – вдруг нарушила молчание Авиталь.
– Нет, – немногословно ответил Соби.
– Да это же та самая пропасть, из которой ты когда-то спас меня!
– Да, это она.
– Я устала. Передохнем.
– Разведем костер. Схожу за хворостом, – предложил Халис.
– Сиди, Халис, тебе тоже нужно отдохнуть. Я сам принесу хворост.
Соби стал взбираться по крутому склону, где виднелись сухие деревья. Он поднялся на вершину скалы, высившейся над знакомой пропастью. Вскоре он пропал из вида. Вдруг раздался отдаленный отчаянный крик.
– Что это? – испугалась Авиталь.
– Сейчас вернусь! – поспешно бросил Халис и заковылял в сторону беды.
Халис вернулся. Глаза его были мокры от слез.
– Он сорвался вниз…
– О, несчастная я, о, горе мне!
Авиталь, рыдая, рухнула на землю лицом вниз.
– Я прежде срывалась в эту пропасть! Соби пришел мне на выручку, вынес на себе. Скорей, Халис, вместе спасем его!
– Стой, Авиталь! Он скатился на самое дно. Там клокочет бешеный поток. Я успел заметить, как бурная вода подхватила окровавленное тело. Соби больше нет в живых, и останки его нам не найти…
– О, горе, горе!
Перед глазами Халиса всплыло полное страшной решимости мрачное лицо Соби. “Он не сорвался, он бросился в пропасть. Он убил себя! Пусть Авиталь не знает хоть этого, пусть думает, что по неловкости муж ее соскользнул вниз. И без того довольно с бедняжки несчастий!”
“Соби полюбил меня, – голосила Авиталь, – и прочь гнал мысль о неотвратной потере. Он страшился остаться вдовцом, но Бог пощадил его. Вдовой стала я. Мне достался сей груз. Как славно, однако: ведь не долго нести его!”
***
Старик и молодая женщина спустились с гор в Гилад. Усталых путников встретила Сара. Сдавши дочь на руки матери и предчувствуя великие слезы, Халис поспешил скрыться. Женщины бросились друг другу на шею.
– Ты здорова, доченька? – сквозь слезы радости и горя вопрошала Сара, – тебя дожидаясь, я проплакала все глаза!
– Да, матушка, но душа болит, разрывается…
– Может, отговорим отца, и останешься жить!?
– Я не о том. Я ведь соединилась с Соби и…
– Сердце подсказало мне, что так и будет. Где муж твой?
– Великое горе, матушка! Его нет больше! Он погиб. Сорвался в пропасть, и дикий поток унес израненное тело, – зарыдала Авиталь.
– Какое несчастье! Такая молодая – и вдова! – разразилась слезами Сара.
– Я беременна…
– О, слава богам, есть огонек в ночи! У Ифтаха не каменное сердце! Он всегда был так добр ко мне и к тебе, горой за нас стоял! Он не тронет любимую дочь, не убьет внука!
– Я не боюсь алтаря! Я жертвую жизнью ради мира для народа моего, и разве не в этом истинное счастье? – надрывно произнесла Авиталь, и обильные горькие слезы вновь стали душить ее.
Тут Сара взяла Авиталь за руку, увела в дом, усадила напротив себя и, набравшись духу, выложила дочери всю жуткую правду. Авиталь упала без чувств, и сознание более не возвращалось к ней.
***
Сара умоляла мужа пощадить дочь – хоть ради внука, ведь Авиталь вынашивает дитя! Ифтах остался непреклонен. “Она уверила нас, будто идет в горы горевать о своей безбрачной доле, – отвечал Ифтах, – но на деле отдалась мужчине. Я борец за истину и не прощаю лжи! А Бог не простит мне, если я нарушу клятву Ему! Не знаю даже, что важнее и первее – истина или клятва!”
Ифтах призвал первосвященника, дабы тот помог ему исполнить священную клятву. “Нужно связать эту женщину и возложить ее на алтарь всесожжения!” – торжественно произнес Ифтах. Посланец Господа немедленно откликнулся и отрядил на дело своих учеников. Четверо самых мужественных и сильных длиннобородых скрутили крепкими веревками руки и ноги бесчувственной Авиталь. Огонь пожрал недвижимое тело, и клятва была исполнена, и ложь наказана.
“Ифтах, ты убил нашу единственную дочь и внука во чреве ее, – гневно бросила мужу Сара на утро следующего дня после славного жертвоприношения, – у нас не будет продолжения – ни у тебя, ни у меня. Когда-то мы с Авиталь любили тебя, а ты любил нас. Нам завидовали. Мы были лучше всех, теперь мы хуже всех – жизнью обездолены!”
Ифтах ничего не ответил. Он поднялся на крышу своего нового дома, где его ждал, сидя под навесом, первосвященник.
– Взгляни, вон идут двое, – сказал первосвященник и указал рукой в сторону удаляющихся фигур мужчины и женщины.
– Это Сара и Халис, – мрачно проговорил Ифтах.
– Должно быть, направляются к своим, к кумирникам!
– Должно быть…
– Когда-то я говорил тебе, Ифтах, удалить из дома языческий след – жену и дочь. Ты помнишь ли?
– Помню…
