Даниил Сергеевич Гарбушев
Англичанка
***
– Ну и где твой Порфирий – простофилий? – вцепившись в Назара, пыхтел Макарушка, когда все уже благополучно оказались на улице, за исключением Поли и Тимы, что облокотившись друг об друга от последствий невыносимого испытания их вестибулярных аппаратов, чуть ли не сползали с последних ступенек пожарной лестницы, что так и бренчала своими расшатанными болтами, норовя вот-вот рухнуть.
– Не знаю, – озадачено, даже испугано ответил Назар, – ушёл уже, наверное, я его здесь не вижу.
– Да, ушёл, натворил дел и сдристнул, туды его в качель, – усмехнулся Женёк.
– Ладно, – отпустив Назара из своих рук, фыркнул Макар, легонько, даже можно сказать, по-дружески оттолкнув его от себя, и приняв из рук Лады свою трость, немного покрутив её в руке, тыкнул ею в асфальт, поправив значок анархии на лацкане своего пиджака.
Все молчали, обдумывая случившееся, даже можно сказать "Произошедшее" с ними приключение, строя на лицах гримасы задумчивости, иногда пробиваемые неудержимым смехом и даже милым сумасшествием.
Спустя чуть больше часа, когда солнце уже зашло за горизонт Балтийского залива они все уже были в кафе. Разговор был обо всём что ни попадя.
– Да что вы прицепились ко мне с этим возрастом? – поделился разговором со своими родителями Назар, – я им и говорю: «Скажите спасибо, что уехал, начал самостоятельную жизнь, а дальше уже не ваше дело!», а они мне: «Но ведь умом то ты ещё ребенок, в свои компьютерные игрушки до сих пор играешь», а я им и отвечаю: «Играю, и, наверное, и дальше буду играть, потому что на мой заработок, и жизненный успех, в моём личном случае, это никак не влияет!».
– Ну да, ну да, – согласилась с ним кто-то из девушек, – тут дело наверно вот в чём, хотя я не утверждаю, что всё именно так, просто предполагаю: они возможно сравнивают тебя с кем-то другим, кто к примеру уже осел, имеет работу в постоянном месте, семью, детей, а ты, как и многие из сегодняшней молодёжи, живёшь реалистично, в командировки ездишь и т.д и т.п. Для них это не серьёзно, но сам тот факт, что ты начал самостоятельную жизнь никак не дойдёт до их головы. Люди старого уклада, так сказать, когда есть ритм, но нет той самой мнимой "стабильности", в которой они все и их предыдущие поколения жили, всё остальное видят таким прохиндейским и даже легкомысленным.
– Да, много развелось судей чужих жизней, однако, – сказала Лада, – хотя такие люди были всегда, и раньше тоже, вот только из-за всей этой нестабильности в той самой называемой стабильности, инфантильности много развелось.
– А я вот что скажу, – ответила Пелагея, – инфантильность это настоящая проблема. Но у кого нет её проявления, подобного реалистичному, но не "серому" взгляду на мир. Наверное, только у настоящих идиотов. Тех, кто потерял смысл и чувство жизни и теперь всем своим осознанием обязан тащить тяжкое бытие своего существования с пониманием: «Что всё, хватит! Намечтались, наигрались, забей на всё, молчи потише, и сиди в своей выгребной яме, загородившись от всех таких же себе подобных, толстым слоем соломы, убив в себе счастливого человека, оставив лишь сущность старика, которому уже ничего не надо от жизни, кроме того, чтобы дожить до определённой даты и покинуть этот мир», вот такие люди и есть идиоты, и таких к сожалению немало, лишённых мечт и достойных целей невзираемых на обстоятельства.
– Да, ты права Пелагеечка, но вряд ли тебя кто-то поймёт, кто уже свершил это над собой, уничтожив в себе личность, одарённую элементарным счастьем, – подытожила Лада её мысль, как вскоре общая тема разговора вновь сменилась на новую.
Говорили про всякое, про спектакль, про случившееся, и вдруг про любовь, ведь, несмотря на почти равное количество дам и кавалеров в этой компании, не все были в отношениях.
– Да-с, полюбить это дело не хитрое, – заявил Тимофей, – а вот любовь эту удержать, построить, закалить, как глиняный горшок, что может превратиться в изящный сосуд, украшенный глазурью и даже драгоценными каменьями, тоже целая наука, которую бывает стоит учить по ходу дела, и есть на свете люди, которые прежде чем и построят что-то достойное, столько перед этим черепков наломают, да и сами не дай Бог поранятся.
– А вы, любили когда-то? – спросила его Лада, чуть подвинувшись вперёд.
– А что такое любовь с этой точки зрения? – спросил Тимофей, незамысловато почесав свой затылок, – настоящая любовь, это когда она взошла, когда сошлись не звёзды или айсберги жизненных бед и проблем, а когда совпал вайб, это и есть оно, очень-очень сильная симпатия или влюблённость, что тоже шаг. Но если шага на встречу нет, то нет и моста, что бы всё разрулил в определённый период, а значит, всё может рухнуть ещё до первой грозы, а значит, может и не иметь смысла в целом.
– Ага, так вы не верите в любовь? – оживлённо спросила Валя.
– Почему же, верю, знаю тех, кто не верит, а я верю, просто ещё не… – замолк он, задумавшись.
– А я тоже верю, что меня обязательно полюбят, даже знаю кто! – сказал Назар деловито, когда от разговора ребят опять поднялся шум.
– Хорошая мысль, – тихо сказала Пелагея, – а меня вот когда полюбят?
– Полюбят, – ответил ей Макар, – тут главное знать тебя, по-настоящему знать.
Вдруг большинство ребят невзначай переглянулись, взглянув то на Полю, то на Тимофея, продолжив и дальше говорить обо всём подряд. И тут у кого-то из ребят зазвонил телефон.
«Тебе хотелось скорее сбежать, пролетая ночные огни», – послышался рингтон, от чего все притихли, пытаясь понять, чей же это телефон. «Мою душу на осколки разбивать, твой любимый стиль», – потихоньку начали подпевать некоторые девчата и парни. «Тебе хотелось тупо закричать, голос громом на сотни миль», – начали подпевать и Тимофей с Пелагеей, пока один из ребят шарящий по карманам, наконец, не нашёл свой телефон издававший эту песню. «Не ради пожара меня подожги, подожги, чтобы светить, – запели все в голос, – в темноте мы пляшем танго, пьем мартини Бьянко, и нам тут любить никто не запретит, ты полюбила панка, моя хулиганка, если это сон, меня не буди».
И уже мгновение спустя они мчали по ночному Питеру, набившись в два Гелика, повысовывавшись из люков и окон, плывя по встречному ветру, ловя руками вечернюю прохладу, под эту самую песню, кричащую из всех колонок сабвуферов.
***
– Мне двадцать четыре года, а ещё даже не любила по-настоящему, и все эти "bitch" – непостижимые уму обстоятельства нескладывающейся "My personal life", как же они бесят, – выговорилась Поля Ладе, прогуливаясь с ней по торговым центрам, теперешним утром, наступившим через два дня после той самой театральной тусовки.
– Ну что ж ты так категорично, – ответила ей Лада, – не всё ещё потеряно, ты же ещё молода. Вот я, к примеру, хоть и помладше тебя, всё же не тороплюсь с этим, ведь в нашей компании много друзей.
– Вот именно, "друзей", – подметила Пелагея, – эти ребята будто не созданы, чтобы любить, а так, лишь дружить, слоняться по заброшкам, ездить за город, и много всего, что ограничивается лишь совместными фотографиями.
– Не скажи.
– О чём это ты?
– Не о чём, сама знаешь.
– Значит было?
– Нет, и тебе не стоит торопиться.
– Почему?
– Не забывай, кто из нас учитель английского.
– Ну я, допустим.
– Не допустим, а абсолютно "допустим", скажем так "absolutely", в абсолютной степени.
– Так что ты имеешь ввиду?
– То и имею, тебе сейчас крайне нельзя лишаться невинности, вы учителя ведь сразу беременеете, и это уже не новость.
– Стереотип и не более.
– Ну, подруга, более – не более, лучше судьбу не пытать, а встать на ноги сначала, а там уж далее и думать о всякой любви, будь то «агапэ», «сторге», «эрос» или «Simple Tense»…
– Нет такой любви, – рассмеялась о последнем Пелагея.
– Зато есть такая её форма, – подметила ей Лада, – ты, кстати, чё сегодня делаешь?
– А, тут меня попросили в институте с лекцией выступить, я так и быть согласилась.
– Так говоришь, будто тебе это не в радость.
– В радость, даже можно сказать в сладость. Ну не спроста же я наконец вырвалась оттуда, а тут меня будто, без права на отказ, хотят заманить обратно, и заключить, как воздух в мехах аккордеона, в стенах всего этого проформалиненного здания.
– И чё выступишь?
– Так и быть, выступлю, и сразу уйду.
– Во сколько?
– В три.
– Тогда жди гостей.
– Хочешь придти, послушать?
– Нет, что ты, я не смогу, я имею в виду студентов, может, приглянется кто-нибудь, раз ты наших товарищей не жалуешь.
– Кто тебе такое сказал, что не жалую?
– Да никто-никто, не вдавайся.
Наступило два часа дня. Лада уже попрощалась с Пелагеей, и позвонив, всё сообщила Макару. Тот в свою очередь, что ещё во время последней тусы выведал у Назара, где находиться место дислокации их с Тимофеем работы, забрёл к ним в офис. Он должен был передать Пелагее некоторые коллекционные книги, и разыскав в невероятно массивном здании Тимофея, радостно воскликнул, встретив того в коридоре:
– О, здорово! А я тебя везде ищу.
– Привет-привет, – смущённо пожимая руку, ответил Тимофей, – а как ты меня, и вообще что ты здесь…
– Не столь важно, – деловито протянул Макар.
– Ну тогда о чём ты хотел со мной поговорить, аж ко мне на работу забрёл?
– Слушай, будь другом, тут небольшая посылка для Поли, – сказал тот, высунув из рюкзака небольшую стопку из трёх книг, завязанную золотистой тесьмой, с чёрными, как уголь, обложками, и тёмно-розовыми, как свекла, толщами страниц, – ты же всё равно её сегодня встретишь, передай, будь другом.
– Вряд ли я её встречу, и почему бы тебе самому ей всё это не отдать.
– Понимаешь, я сегодня уеду, и уже никак не смогу с ней встретиться, а ты живёшь этажом ниже, тем более встретишь её сегодня на лекции.
– Лекции, какой ещё лекции?
– Ну как же, она сегодня ведёт доп. Лекцию в своём универе, где когда-то училась сама, а что, она тебя не пригласила?
– Нет, а что должна была?
– Ага, забегалась, небось, у неё же не ты один ученик.
– Что? – изумлённо, но тут же притихнув, будто услышал что-то неслыханное, спросил Тимофей, – да, возможно. Сейчас ей напишу.
– Ни надо ничего писать, это сюрприз.
– То есть и эти книги она не должна получить, и ты хочешь, чтобы я, непонятно кто в её жизни, пришёл к ней на лекцию, и вручил стопку неизвестно чего?
– Не, с книгами всё верно. Понимаешь, просто ты будешь только лишний раз её отвлекать. Она просила не мешать ей, готовиться к лекции, поэтому просто едь и отдай ей эти книги, ты до скольки сегодня работаешь?
– У меня сегодня короткий день, и в принципе я уже свободен, но я всё равно не пойму, почему я должен этим заниматься.
– Потому что мне уже надо ехать, а институт, как раз находиться по дороге к вашему дому.
– То есть уже нужно уезжать, хотя минуту назад ты ещё сомневался.
– Какой ты муторный, не суть важно, – выкручиваясь от всеобъемлющего разоблачения, ответил ему Макар, – ну раз ты уже взялся, то будь добр, отдай ей их сегодня на лекции или вечером, на лестничной площадке, а я побежал, а то у меня поезд.
Недолго думая Макар молча пожал ему руку, и не проронив больше ни слова, скрылся, покинув здание.
«Какой институт? Куда идти? Что передать?», – задумался над всем этим Тимофей, крутя в руках таинственную посылку, как на его Телефон пришло сообщение от Лады, с точными координатами лекции, что вот-вот уже совсем скоро должна была начаться.
Недолго думая, Тима отправился в институт. Спросив у вахтёрши, где проходит та самая лекция, тот поднялся на второй этаж, завидев на нём танцующих людей. Это была Пелагея и несколько студенток. Они снимали на камеру какой-то синхронный танец, под тихо звучащую хитовую песню, повторяя движения друг друга.
Не успел Тимофей и вступить на последнюю ступеньку, ведущую на этаж, как на всё здание прозвенел звонок, и прервав запись, студентки во главе с Полей, сбежались в ближайшую от них дверь, ведущую в аудиторию, видимо совсем не заметив уже не так далеко находившегося от них Тимофея.
Дверь захлопнулась перед самым его носом. Из аудитории послышались скрипы стульев из-под рассаживающихся по ним студентов, и довольно громкий, чтобы всем там присутствующим было хорошо слышно и понятно, голос Пелагеи Фёдоровны.
Тимофей подбрёл к двери, и медленно приоткрыв её, сходу просунул в образовавшийся проём свою голову.
– Пелагея Фёдоровна, вам тут посылка, – сказал он, обратившись к озадаченному его появлением учителю, стоящей за кафедрой.
Вдруг, как ни с того ни с сего, сбив Тимофея с ног, в аудиторию заскочил очередной студент, резким рывком достигнув своего места, и усевшись как можно громче. Тимофей, теперича чуть ли не лежавший на полу, опять встретился взглядом с ещё более недоумевающей Пелагеи.
– Ну что вы, товарищ студент, опаздываете, – покраснев как вишня, заявила она ему, – занимайте скорее свободное место!
– Ах, да, да-да, извините, – придя в себя, протараторил Тима, и встав на ноги, принялся искать свободное место, обнаружив его лишь в самой дальней части аудитории.
Добравшись до последнего ряда, Тимофей не заметил, как ему вдруг кто-то подставил подножку, и рухнув на лестницу меж рядов, тот кубарем покатился в сторону кафедры.
Поля подскочила к нему, попытавшись словить, но тут же была сшиблена Тимофеем с ног, и теперь они уже оба упали, уронив кафедру, вызвав уморительный смех всей аудитории.
– Что вы себе позволяете? – закричала поля на Тимофея, пытаясь встать и одновременно поднять кафедру.
– Извините, пожалуйста, я не специально, кто-то подставил мне подножку, – тоже пытаясь встать и поднять кафедру, ответил Тимофей.
Когда они уже наконец встали и подняли кафедру, Тимофей лишь, с виноватым видом, всё-таки вручил ей её книги ляпнув: «Вот, вам просили передать, извините ещё раз», и выскочив из аудитории направился на выход, вытирая со лба холодный пот, выступивший от всего этого кринжа.
***
– Ты сегодня чё после работы делаешь? – спросил Назар Тимофея за обедом, на что тот совсем ничего не ответил, а лишь молча смотря в окно, с досадой вздохнул, вспомнив, как вчера неудачно скатился кубарём с аудиторной лестницы, сбив Пелагею Федоровну с ног.
– Ничего, – ответил он наконец, медленно и растяжно, будто пережёвывал буквы.
– Есть хорошая компания!
– И кто же, надеюсь…
– Да какая тебе разница, – перебил его Назар, вырвав из раздумий, – хватит гулять по всем этим театрам и выставкам, пора дать волю поистине значимому!
– Ты это о чём? Не хочешь ли ты меня заманить в какой-нибудь бордель?
– Нет, ты чё, офонарел, что ли? – заметил ему Назар.
И дело было в шляпе. Часам к шести, Тима подошёл к указанному адресу, как встретил обошедшую его со спины Ладу.
– О, чего это ты тут делаешь? Привет, – спросил он её.
– Наверное, то же что и ты. Привет, – также окончив приветствием свой ответ, сказала она.
– В смысле? – спросил он, как объявился Назар.
– А разве он тебе не сказал? – спросила Лада Тимофея, – что мы на квартирник собрались.
– Квартирник… Это что-то вроде концерта? – уточнил Тима.
– Ну да, петь будем.
– И Пелагея? – спросил Тимофей самозабвенно.
– Да, и она, а что?
– Не знаю, захочет ли она вообще меня видеть после вчерашнего.
– А, ты про институт, – рассмеялась Лада, – да конечно захочет, только ты не подавай о себе виду, пока она не выступит, а то она стесняться будет, а насчёт вчерашнего не переживай, она конечно немного злиться на тебя, но это так, любя, по-дружески, с кем не бывает, однако.
Они вошли во двор в виде колодца, сквозь арку явно старинного дома. Далее следовала парадная с вереницей лестниц и наконец, та самая квартира в одном из жилых блоков, обустроенная специально для квартирников. Назар с Тимофеем присели в уголочке рядом с колонной, так что их почти не было видно. Вскоре подтянулся народ, и в относительно небольшом зале собралось довольно много людей, включая и тех, кого знал Тимофей. Перед самым началом заявилась и Пелагея, с гитарой "Джамбо" в руках.
Мероприятие вскоре началось, и ведущие объявил о старте выступлений участников, что должны были выступать в случайном порядке за счёт рандомайзера. На сцене выступили шесть исполнителей, играя на разных музыкальных инструментах и с самыми разными произведениями, что иногда забавили, а иногда скребли душу зрителей своими пронзительными песнями.
И вот пришла очередь Пелагеи. По всему её виду было легко определить, что она очень волнуется, но всё же сводит эту тревогу на нет, будто сгоняет её в самые пятки и топчет её, пока идёт к сцене.
– Интересно, – подумал про себя Тимофей, – Лада сказала, что Поля будет стесняться, если узнает, что я здесь. А какое ей собственно до меня дело?
И не успел он додумать свою мысль, как запела Пелагея. Интонация её губ, передавала, что было в её сердце. Она пела так звонко, как поёт ребёнок о своём беззаботном, пока ещё счастливом детстве, где она завёт любящую маму, и знает молодого отца, уже совсем скоро пришедшего с работы с шоколадкой в кармане. Пела так, будто она была не здесь, не в этом мире и в жизни в целом. Пела любя всё вокруг, кроме себя и своих проблем, которые меркли на фоне безудержного счастья, просто забывшись, растворившись в материи вселенной, в экстазе души, готовой выбить сердце из юной упругой груди, то сжимающей, то ускоряющей, то замедляющей пульс её жизни.
И теперь он понял. Всё понял. И одна лишь мысль сверкнула у него в голове: «Я люблю её».
***
– Но за что, – будто выйдя из нирваны, прерванной аплодисментами, задумался Тимофей, – Пелагея совсем не плохая, как могло бы показаться с какой-то дурацкой, совсем не проницательной точки зрения, а совсем наоборот. Нет, я не могу, не имею морального права судить о ней низко, не зная её как личность. И нет, это не инфантильность и чрезмерная сентиментальность в сердцах людей, современных девушек и парней, это вполне естественная депрессия – защитная реакция на действительность, то самое настоящее осознание реальности, какова жизнь и сегодняшний мир на самом деле. И ведь вполне старому поколению этого уже не понять, но она, как и я, и другие, знаем это, мы не плачем, мы страдаем, стиснув зубы, с влажным лбом идём мы навстречу ужасной степени недопонимания, той самой жестокости и душевного варварства. Ведь чтобы любить, по-настоящему, искренне, нужно не просто знать этого человека, необходимо его понять. Я понял её, по настоящему понял, она жива, она думает о душе. Она живёт, здесь и сейчас, несмотря ни на что!!!
***
Будто его ноги сами повели того к выходу, но он встретился лицом к лицу с сходящей со сцены Поли, что даже немного вздрогнула при виде Тимофея.
– Ты всё это время был здесь? – спросила она его, никак не сумев спрятать пробившийся румянец на своём лице.
– Да, спасибо тебе за песню, – сказал он дружелюбно тихо, и пожав ей руку вышел на улицу, минув всю ту же вереницу лестниц.
Пелагея в свою очередь положила гитару на своё место и направилась за ним. Застала она его уже только на самой улице, под аркой, ведущей во внутренний дворик.
– Тимофей, – окликнула она его, будучи уже за его спиной.
– Да, Пелагея… – ответил он, замешкавшись, чуть ли по привычке не назвав её по отчеству.
– Почему ты ушёл, тебе не понравилась песня?
– Что ты, понравилась.
– Ну почему же ты ушёл?
– Просто понял…
– Что ты понял? – закричала она на него, будто в сердцах.
– Всё!
– Что всё?
– Что люблю тебя, понимаешь ты это или нет? Do you speak, love you, the really crazy.
– Да сам ты "crazy", – выкрикнула она, вцепившись в его губы своими губами, обняв его широкие плечи своими ручонками, и продолжая целовать его так секунд пятнадцать, тут же упала в обморок, повиснув в его объятьях.
***
Прохладный летний Питерский день подходил к своему концу. На гладковымощенной улице поморосил дождь, и молодая пара влюблённых вышла из массивного здания, ступая по ещё влажному асфальту, разбавленному мелкими, слегка заметными лужками.
Тимофей и Пелагея медленно шли рядом друг с другом, легонько державшись за руки лишь фалангами своих пальцев. Тихие разговоры их ничего не значили, и не составляли собой какую-то содержательную беседу. Со стороны казалось, что они что-то бурчали друг другу под нос, иногда улыбаясь и даже чуть смеясь. Будто это всё бренное было здесь, а их умы и души далеко в небесах.
И вот сделав небольшой круг в сторону отправной точки, они застыли на месте, как восковые фигуры, перед пешеходным переходом. Светофор недовольно мигал, готовясь уже вот-вот пустить их на проезжую часть своим очередным разрешающим сигналом, как неимоверно быстро, разрывая всю эту идиллию, тишь да гладь, по дороге пронеслась машина, обкатив из предбордюрной лужи, этих двух пешеходов. Пелагею, одетую в кожаную куртку и Тимофея в классический костюм, покрыла волна грязной воды, со спесью песка, в один миг заставив их наконец очнуться от своих мечтаний.
Поля резко вздрогнула, широко раскрыв рот от такой беспардонности, в отличие от Тимы, что лишь нахмурил брови, взяв Пелагею за руку ещё сильнее. Но в следующую же секунду они рассмеялись, посмотрев друг на друга. Поля обтёрла запачканные щёки Тимофея своей тонкой ладонью, на что тот снял с неё очки, и хорошенько отряхнув их, протёр линзы внутренней частью своего пиджака.
Вскоре они продолжили свой путь, и настолько мило разговорились, что сами не заметили, как вошли в подземный пешеходный переход и вышли из него на той же стороне дороги, просто из другого противоположного крыла.
Добравшись до дома, Тимофей попрощался с Пелагеей, уже на лестничной площадке. Он легонько прижал её к себе и поцеловав, нырнул рукой в её пышные локоны волос, от чего она вновь чуть не лишилась чувств. Зайдя в свою квартиру и прикрыв за собой дверь, он облокотился об неё спиной, и скользнув на пол, задрав своё лицо вверх, закрыв глаза, улыбнулся.
***
Лампы дневного света слабо освещали столики одной из кафешек в закоулке «Пяти углов». Но может уже и не раннем утром, а даже, наверное, ближе к полудню за одним из них уже сидел Понамарёв, допивая вторую чашку облепихового чая, читая новости на своём телефоне.
С улицы озираясь по сторонам, будто находясь "не в себе", или будучи, являясь вовсе заблудившимся, в кафе завалился Тимофей, направившись к Вячеславу, одному из немногочисленных посетителей в столь ранний час для этого заведения.
– Здравствуйте, не опоздал? – пожимая руку и тут же присаживаясь напротив, спросил Тимофей.
– Здравствуйте, вроде бы нет, – ответил Вячеслав, – знаете, я сам часто прихожу вовремя, но чего-то сегодня обранился, наверно потому что в вашем городе совсем невозможно спать.
– Да, а что такое?
– Я не местный и любое новое место для меня будто слишком мягкое что ли. И воздух у вас тут, будто весь город дышит как один, а живут все по-разному.
– Знаете, я и сам не местный, из Сибири.
– Ну, в этом я с вами солидарен, я тоже оттуда, и всё же об этом позже, – подытожил Понамарёв, и они оба принялись за работу.
А дело было лишь в том, что одно из Петербургских книжных издательств хотело заключить сделку о сотрудничестве с компанией, из которой был Тимофей, и отправило от своего лица Понамарёва, а Лактионов в свою очередь отправил для консультации Тимофея, будучи смутно уверенным в целесообразности сотрудничества с данной компанией, но убеждён, что всё же оно необходимо, для дальнейшего опыта, как для фирмы, так и для Тимофея лично.
